(продолжение. Начало в № 3/2020 и сл.)
Катерина Сфорца, графиня Имолы и Форли
I
Людовик XII въехал в Милан 5 октября 1499 года, почему-то рано утром. Его въезд был обставлен в высшей степени торжественно — над королем несли балдахин, украшенный золотом, а в свите следовали его итальянские союзники и вассалы. Одним из них был Эрколе д’Эсте, герцог Феррары. Семейство д’Эсте славилось своим богатством, двор Феррары слыл самым утонченным в Италии. Герцогам феррарским как бы полагалось быть меценатами и ценителями искусств — но Эрколе д’Эсте в данный момент было не до искусства. Он был тесно связан с проигравшими — с семейством Сфорца.
Союз двух семей, Сфорца и д’Эсте, в 1491 году был скреплен двойным бракосочетанием. Дочь Эрколе стала женой Лодовико Сфорца, а сын Эрколе, Альфонсо, женился на Анне Сфорца. Свадьба была великолепной, церемония включала в себя всякого рода удивительные фейерверки и необыкновенные двигающиеся фигуры. Все это организовал и изготовил инженер при миланском дворе Леонардо да Винчи — и о чудесах незабываемого праздника говорила потом вся Италия…
Однако то, что в 1491 году было знаком успеха и процветания, в 1499-м стало знаком беды. Могущество семейства Сфорца рушилось на глазах, сам Лодовико Моро бежал в Тироль, под крыло императора Максимилиана. Оборонять Милан оказалось некому — а уж тем более некому оказалось защищать Феррару. К тому же до Эрколе д’Эсте дошли сведения, что папа Александр собирается согнать его с трона и передать его владения Чезаре, — и герцог с молниеносной скоростью помчался в Милан и успел все-таки изъявить свою «преданность и покорность королю Людовику».
Ему очень повезло.
А вот семейству Каэтани удача не улыбнулась. Они относились к числу римских баронов, вроде Колонна или Орсини, только что рангом были пониже. Их замки стояли вдоль старой Аппиевой дороги, постройки еще античных времен. Конечно, Римской империи уж больше тысячи лет не существовало, но дорога была построена так, что все еще служила путешественникам, двигающимся на север или на юг от Рима. Из стоящей на дороге античной гробницы Цецилии Метеллы[i] где-то в XI веке была сооружена крепость.
Так вот, еще в 1300 году папа Бонифаций VIII Каэтани отдал эту крепость своей семье. Башня стояла на 3-м километре Аппиевой дороги, если считать от Рима, и служила своего рода естественной заставой, на которой с паломников брали пошлину в пользу семейства Каэтани, заодно уж облагая таможенным сбором и идущие в Рим товары. И Александр VI решил, что совершенно ни к чему оставлять и крепость, и собираемые там пошлины в руках потомков родни папы Каэтани, когда можно обратить их на пользу родне папы Борджиа.
В обычном раскладе карт итальянской политики их не следовало бы задевать. Каэтани были в родстве с Орсини, у них имелись владения в Неаполе, и король Федериго вступился бы за своих вассалов — но сейчас, когда Милан был взят французами и когда Чезаре Борджиа должен был вот-вот получить обещанную ему помощь войсками, расклад не был обычным.
И Джакомо, старший из братьев Каэтани, получил от папы дружеское приглашение приехать в Рим. Он имел глупость действительно приехать — и был схвачен и брошен в камеру, упрятанную где-то глубоко в подвалах замка Святого Ангела. Его обвинили в государственной измене, все владения его семьи были конфискованы, а сам он умер в заключении. Об этом стало известно только позднее, для всего света Джакомо Каэтани просто исчез. Семейство Борджиа очистило Аппиеву дорогу. Теперь внимание папы Александра и его сына Чезаре обернулось в сторону Виа Эмилиа — дороги, ведущей от Рима к Адриатике. Там имелось два ключевых замка — Имола и Форли.
Оба они принадлежали Катерине Сфорца.
II
Мы с ней, собственно, уже немного знакомы — это она в 1484 году, после внезапной смерти папы Сикста, в возникшей сумятице не растерялась и захватила замок Святого Ангела, подчинив себе гарнизон, и удерживала цитадель до тех пор, пока ее муж, Джироламо Риарио, не велел ей оставить папскую крепость. Катерине тогда было не больше 21 года, и она была на 7-м месяце беременности.
Вообще она была примечательной личностью. Ее отец, герцог миланский Джан Галеаццо Сфорца, прижил ее от связи с замужней дамой, Лукрецией Ландриани. Эту даму ему, можно сказать, уступил ее муж, когда герцогу было всего 16 лет — так сказать, из дружеских чувств, — и Катерина была одной из четырех детей, которых Лукреция родила своему любовнику. При миланском дворе особых различий между законным и незаконным потомством не делали, и всех детей воспитывали одинаково, то есть как принцев. Более того — и мальчиков, и девочек учили более или менее одинаково. Во всяком случае, их всех обучали и языкам, и танцам, и тонкому искусству псовой охоты. Катерина росла под покровительством бабушки и еще с детства в точности знала, что политика — это нелегкий труд. Ее выдали замуж в 1473 году — ей было тогда 10 лет.
Брачный союз должен был скрепить союз политический — ей в мужья предназначили Джироламо Риарио, любимого племянника папы Сикста. Утверждалось, собственно, что Джироламо приходится папе не племянником, а сыном, но, с точки зрения отца Катерины, герцога миланского Джана Галеаццо Сфорца, это обстоятельство дела не портило, а, скорее наоборот, даже и помогало. Брак был формально заключен в 1473-м, но с его фактическим осуществлением милосердно подождали, и Катерину отдали мужу только тогда, когда ей исполнилось 14 лет.
В юности она славилась как замечательная красавица, известная на всю Италию. В композиции известнейшей картины Боттичелли «Весна» есть группа из трех прекрасных Граций. Считается, что у правой из них лицо Катерины Сфорца.
Но истинную известность ей принесла не ее женская краса, а нечто совсем другое.
14 апреля 1488 года ее муж, граф Джироламо, был убит. Это случилось в Форли — заговорщики зарезали его в здании городского совета, выбросили его нагой труп из окна и разграбили его дворец. Помимо имущества, в качестве добычи им досталась и графиня, и ее дети — но цитадель Форли продолжала держаться, и Томмазо Фео, комендант крепости, сдаваться не пожелал. Тогда Катерина Сфорца предложила уладить дело — она пойдет в крепость и уговорит коменданта сдаться. Заговорщики ей поверили — в конце концов, в их руках оставались ее дети.
И она действительно отправилась в крепость — но, едва добравшись туда, забралась на стену и обрушила на своих обидчиков вулканический поток, только составленный не из раскаленной лавы, а из чудовищной брани и самых страшных угроз. Графиня Катерина клялась всем святым, что у нее есть, — она их отыщет и отомстит. А когда они сказали ей, что зарежут детей, она задрала юбки до самого подбородка, продемонстрировав всему городу свои гениталии, и прокричала буквально следующее:
«Ho con me la stampo per farne degli altri!» — что приблизительно можно перевести так: «У меня есть все средства наделать себе других детей!»
По крайней мере, так гласит легенда — и ее не оспаривали. Заговорщики бежали из города. Детей Катерины они не тронули, но ее это ничуть не смягчило. Когда к ней на помощь пришли войска ее дяди, герцога миланского Лодовико Моро, она действительно приложила все усилия на то, чтобы настичь убийц графа Джироламо, и всех, кого сумела поймать, казнила. За время, прошедшее между 1488 годом и зимой 1499-го, графиня Катерина успела еще дважды выйти замуж и дважды овдоветь — но в своих владениях, Форли и Имоле, она по-прежнему правила железной рукой. И было совершенно понятно, что нет никакого смысла «дружески приглашать ее приехать в Рим» — она, разумеется, никуда бы не поехала. С другой стороны, точно так же было понятно, что теперь семейство Сфорца не придет к ней на помощь и что Людовик XII никаким ее уверениям «в преданности королю Франции» не поверит. Добровольно свои крепости семейству Борджиа она не уступит — всем, кто знал графиню, это было ясно.
Оставалось решать вопрос силой.
III
Сила, собственно, была. Согласно союзному договору, король Людовик с самого начала предоставил в распоряжение Чезаре Борджиа сотню конных копейщиков — но теперь, после падения Милана, он выделил ему куда более значительный отряд, и теперь Чезаре вел за собой около 2000 кавалеристов. Было у него и около 4000 пехоты, составленной из гасконских и швейцарских наемников. Он занял к тому же больше 40 тысяч дукатов из казны городского самоуправления Милана — миланской коммуны. Положим, заем был не вполне добровольным, но так или иначе теперь у Чезаре были и деньги и войска — их следовало использовать.
17 декабря 1499 года войска Чезаре Борджиа показались под Имолой. Город сдался без сопротивления — все посчитали, что куда лучше положиться на милость победителя, чем обрекать себя на истребление. Первый раз Чезаре выступал в качестве итальянского государя. В отличие от Франции, куда он явился разряженным, как павлин, теперь он предстал в таком виде, что никакого веселья у своих новых подданных уже не вызывал. Он был очень высок, очень красив, с широкими плечами и узкими бедрами настоящего атлета, с ног до головы одет в черный бархат, с единственным украшением в виде французского ордена Святого Михаила. Приказы Чезаре отдавал тихим голосом, но слушались его беспрекословно.
Ослушаться его как-то никому в голову не приходило.
После сдачи Имолы, не теряя ни минуты времени, он двинул свое войско на Форли. Катерина Сфорца поговорила со своими подданными и поняла, что защищаться они не будут. Жители ее города безумно боялись и Чезаре, и его войска и предпочитали сдаться без сопротивления. Тогда графиня освободила их от клятвы верности и повиновения и заперлась в цитадели. Она сдаваться не собиралась и была совершенно уверена, что удержит власть над гарнизоном. И действительно, сумела продержаться до 12 января 1500 года. Цитадель пришлось брать штурмом, и, как утверждали, сама графиня сражалась в рядах оборонявшихся, в шлеме, кирасе и с мечом в руках. А когда увидела, что замок ей не удержать, она отдала приказ взорвать пороховой погреб. К этому моменту, однако, ее власть над людьми уже исчезла, приказ выполнен не был, и она попала в плен к командиру французского отряда, который и продал ее Чезаре за 5000 золотых дукатов.
С безупречной вежливостью он предложил своей пленнице руку и, держа графиню за кончики пальцев, по всем правилам этикета, положенным при обращении со знатной дамой, сопроводил ее обратно в цитадель Форли, в ее собственные покои.
Он продержал ее там около двух недель, непрерывно насилуя, а потом отправил в Рим.
Она ехала без конвоя — бежать ей было невозможно, она была окружена людьми Чезаре Борджиа. А он с охотой рассказывал французским командирам, что его пленница защищала крепость куда серьезнее, чем свою честь. В Риме ее некоторое время подержали в папском дворце. Как-никак в былые времена папа Александр дружил и с ней, и с ее мужем, и даже был крестным отцом ее старшего сына, Октавиано. Но очень скоро на нее завели дело. Катерина Сфорца в числе прочего занималась алхимией и использовала свои познания для изготовления всевозможных дамских румян и притираний. Ее авторитет в этой области был настолько велик, что Лукреция Борджиа осветляла свои волосы по рецепту, составленному графиней. Коли так, то Катерину Сфорца обвинили в попытке отравить Святого Отца и упрятали в камеру в замке Святого Ангела.
К этому времени, по всей вероятности, она уже знала новости из Милана. Ее дядя Лодовико Моро собрал кое-какие войска и шел на Милан. Французы спешно стягивали своих солдат на север, их отзывали и из Романьи. Если бы Катерина Сфорца сумела продержаться в своей крепости не месяц, а полтора-два, Чезаре пришлось бы снять осаду. Но судьба распорядилась иначе, и теперь бывшей графине Имолы и Форли оставалось только дожидаться смерти от яда, голода или удавки. Борджиа вряд ли стали бы открыто казнить знатную даму.
Это было бы неприлично.
Юбилейный год, 1500
I
1500 год от Рождества Христова был объявлен Юбилейным, и в этот год толпы паломников стекались в Вечный город отовсюду, и в количествах, доселе невиданных. Этому не помешала даже идущая в Италии война. Иоганн Бурхард утверждал, что через Рим прошло вчетверо больше народу, чем жило там постоянно — 200 тысяч человек посетили Рим, надеясь прикоснуться к святым реликвиям. Святой Отец обещал полное отпущение грехов всем, посетившим Рим в этот особенный, юбилейный год, не такой, как прочие.
Для паломников была проложена специальная улица, названная в честь папы Александра — Виа Алессандрина, которая вела к Ватикану, где папа римский и давал отпущение и специальное отеческое благословление, направленное «Urbi et Orbi» — «Городу и Миру». Паломники же шли и шли, и из Италии, и из Франции, и из Германии, и из самых далеких концов Европы, и даже ничему не удивлявшиеся римляне дивились приезду герцога де Сагана, прибывшего из Силезии. Герцогу было почти 92 года, что по тем временам чуть ли не вдвое превышало обычный человеческий век и делало его поистине Мафусаилом.
На 27-летнего пилигрима, прибывшего в Рим в качестве временного профессора астрономии в папском университете Ла Сапиенца, римляне внимания не обращали. И напрасно — он был родом из далекой Польши, а звали его Николаем Коперником.
Понятное дело, такой огромный поток народа вызывал значительный интерес у всех, кто надеялся на нем подзаработать, и римские заведения, предоставлявшие усталым путникам еду, кров и отдых, работали без устали. Также без устали трудились и проститутки, которых в Риме было немало, и воры, готовые и кошелек срезать, и стащить все, что плохо лежит, и бандиты, которых и в обычные-то времена в Риме хватало. Теперь, в условиях хаоса и беспорядка, они и вовсе развернулись так, что посол короля Франции был ограблен в окрестностях Рима, у городка Витербо.
Со злом боролись, как умели — поскольку обидчики французского посла оказались родом с Корсики, из Папской области было предписано изгнать всех корсиканцев без различия пола и возраста. Пойманных на воровстве вешали без долгого разбирательства, целыми дюжинами — и однажды виселица, на которой вздернули было сразу 18 человек, не выдержала их тяжести и упала. Казнь пришлось прервать. Ее перенесли на следующий день — к этому времени плотники сколотили виселицу попрочнее.
Много шума наделал случай, связанный с доктором в папском госпитале. Достойный медик своим верным хирургическим ланцетом зарезал несколько больных паломников, направленных к нему на лечение их исповедником. Доктор рассудил, что приезжего никто не хватится, смерти больного никто не удивится, а деньги, которыми заболевшие паломники запаслись на дорогу, пригодятся ему самому. Однако папская полиция все-таки обратила внимание на его деятельность — и доктора вздернули на виселице, уже новой и хорошо починенной. Так и прошел в Риме весь январь 1500 года — в торжествах, празднествах и в посильном исправлении зла.
А в феврале в город вернулся Чезаре Борджиа.
II
Встреча была достойной вельможи, монсеньора Сезара де Борджиа, герцога Валентинуа — или Чезаре Борджиа, герцога Валентино, как его звали в Италии. Процессия въехала в город и прошла через ворота Порта дель Пополо. Герцог был одет в черное, как вошло у него в обычай, на груди его сиял орден Святого Михаила, за ним следовал его эскорт, и все было построено так, чтобы создать впечатление власти и могущества Чезаре Борджиа. Перед ним промчались 11 колесниц, украшенных аллегорическими картинами побед Юлия Цезаря — ясный намек на имя Чезаре, означавшее «Цезарь», и на его гордый девиз: «Или Цезарь, или ничто».
Проход колесниц послужил сигналом для начала традиционного карнавала. Частью празднества были бесконечные гонки с самым экзотическим составом участников — например, в беге состязались то старики, то горбуны, то городские евреи, которых папа римский особым распоряжением обязал выставить участников для этого потешного забега. Были и скачки — на конях, и на ослах, и на волах, а в придачу к этому в Риме организовали и бои с быками.
На личной аудиенции папа Александр приветствовал своего сына самым сердечным образом — он его обнял и расцеловал, а потом они погрузились в беседу на каталонском, к великому раздражению Иоганна Бурхарда, который не понимал ни слова. Все владения, отнятые у Катерины Сфорца, были дарованы Чезаре — теперь викарием Церкви в Имоле и Форли становился он. Это был только первый шаг — 29 марта 1500 года Чезаре был назначен капитан-генералом папских войск, а заодно и гонфалоньером Церкви. В документе, дарующем ему этот титул, было сказано следующее:
«Благослови, Господи, гонфалоньера Церкви, присутствующего здесь, ибо мы уверены, что Ты возвел его [в эту степень] для нашего спасенья».
Дальше следовал длинный список великих библейских героев вроде Самсона и Гидеона, по стопам которых новый гонфалоньер должен был последовать, а после этого Иоганн Бурхард, главный церемониймейстер папского дворца, облек Чезаре Борджиа в особый плащ и вручил ему два знамени, одно — с гербом Борджиа, другое — со скрещенными ключами, символом Папства.
Затем новый гонфалоньер получил жезл главнокомандующего папскими войсками и принес Святому Отцу положенную в таких случаях клятву верности и повиновения. В частности, он сказал следующее:
«Я, Чезаре Борджиа, герцог Короны Франции, клянусь быть верным Святому Престолу. Клянусь и обещаю, что никогда не наложу руки с целью убить или ранить ни на вас, Ваше Святейшество, ни на ваших преемников, что бы люди ни сделали при этом против меня. Клянусь, что никому и никогда я не открою ваших секретов!»
В ответ папа Александр вручил своему сыну Золотую Розу, высшую награду Папства, и сказал ему:
«Возьми же этот цветок, символ радости и корону святых, ибо ты, дражайший сын мой, обладаешь не только благородством, но и властью и добродетелью!»
Мы знаем об этом разговоре из записок Иоганна Бурхарда[ii], но одну вещь достойный слуга папы Александра опускает. В декабре 1499 года, во время зимней кампании против Катерины Сфорца, умер совсем молодой кардинал Хуан Борджиа-Лансоль, папский легат и племянник. Считалось, что он был отравлен.
B его смерти молва единодушно обвиняла Чезаре Борджиа.
III
Все это нуждается в некоторых комментариях. Чезаре в 1500 году исполнялось 25 лет. Он был прекрасно воспитан и хорошо образован — достаточно сказать, что помимо итальянского, французского, латыни и двух испанских языков, каталонского и кастильского, он знал еще и греческий. Чезаре был очень силен и ловок — в ходе празднеств он спрыгнул на арену и собственной рукой сразил пять быков, одного за другим, и последнему из них даже сумел одним ударом меча отрубить голову. Толпа просто бесновалась от восторга, мужчины завидовали его ловкости и бесстрашию, женщины поголовно были в него влюблены.
Более того, всем было известно, что со своим умершим кузеном, кардиналом Хуаном Борджиа, Чезаре не только прекрасно ладил, но даже и дружил. Кардинал помогал ему чем только мог и пользовался полной его симпатией. Но когда Хуан Борджиа заболел и умер в Урбино, пошли слухи, что его отравили, и что Чезаре завидовал талантам своего родственника, и что он-то и разделался с ничего не подозревающим кузеном, как только ему подвернулся для этого случай. Скорее всего это неправда, но что показательно — поверили в нее очень многие.
Чезаре считали способным на что угодно.
Это было очевидно даже на фоне его отца, папы Александра. Как бы ни был он умен, опытен и хитер, годы все-таки брали свое. Непрерывно идущие праздники Юбилейного года его изрядно утомляли, а однажды и вовсе чуть было не случилась беда. Во время внезапного ливня с громом и молнией в папском дворце в тронном зале рухнула штукатурка.
Святого Отца спасло только то, что один из брусьев потолка упал так, что принял на себя основную массу обломков, так что папу извлекли из кучи строительного мусора живым. Но он был в обмороке, с парой серьезных ушибов на голове — и, по-видимому, это напоминание о бренности человеческой жизни навело его сына на определенные размышления. Чезаре знал, что пока что он держался только на папском авторитете. Его герцогство во Франции было небольшим вассальным владением, а собственное княжество в Италии ему еще только предстояло завоевать. Он не доверял своим союзникам-венецианцам и знал, что его союзники-флорентийцы жалуются на него его союзникам-французам. И еще он знал, что у него есть враги в Неаполе, не простившие ему его внезапный переход на сторону Франции. Альфонсо, муж его сестры Лукреции, был принцем неаполитанской ветви Арагонского дома.
В среду, 15 июля 1500 года, через три часа после захода солнца, на принца Альфонсо напали неизвестные. Рим, конечно, был опасным городом, но в данном случае нападение случилось прямо на площади Святого Петра — Альфонсо возвращался домой из Ватикана, и идти ему надо было недалеко, буквально пару сотен шагов. Более того — он был не один, с ним было двое его пажей. Так что нападение оказалось для него полной неожиданностью, защищаться он не мог и пустился бежать. Его настигли и нанесли ему несколько ударов кинжалом, которые пришлись ему в руки, ноги и голову. Принц упал — и его, видимо, приняли за мертвого. Нападавшие отбежали в сторону, им подвели коней — и они ускакали в темноту. Принц Альфонсо Арагонский, зять Святого Отца, муж его любимой дочери Лукреции и отец его внука Родриго, остался лежать на площади в луже крови.
Но, как ни странно, он остался в живых.
IV
Пажи принца Альфонсо не защитили своего господина, но их крики все-таки ему помогли — в папском дворце поднялся переполох. Папа Александр был нездоров, Лукреция и принцесса Санча Арагонская, жена его сына Жоффре, оставались у него в покоях — в их присутствии он чувствовал себя бодрее. Так что, когда слуги внесли во дворец бесчувственного принца Альфонсо, у него сразу же оказались две преданные сиделки — и его жена, и его сестра. Ни одна из них ни на минуту не усомнилась в том, кто стоял за покушением, — и они упросили Александра VI выделить им охрану. Теперь комнату, где лежал принц Альфонсо, сторожили 16 солдат в полном вооружении. Были вызваны доктора, Лукреция и Санча все время находились при раненом и даже сами готовили ему еду — они опасались, что его отравят.
Чезаре тем временем говорил всем и каждому, что, во-первых, на его шурина покушались Орсини, во-вторых, что Альфонсо угрожал убить самого Чезаре и даже выстрелил однажды в него из арбалета. Принц тем временем поправлялся, и, когда он почувствовал себя уже настолько хорошо, что смог садиться в постели, Чезаре Борджиа нанес ему визит — как он сказал, с целью уладить все недоразумения. Визит был обставлен со всеми церемониями — у постели больного собрались его друзья, и присутствовал даже посол Венеции Паоло Капелло.
От него-то, собственно, мы и знаем, что Чезаре, склонившись к уху принца Альфонсо, довольно отчетливо прошептал ему:
«Что не было сделано к обеду, может быть сделано к ужину».
Посол, согласно его донесению в Синьорию, немедленно отправился к Святому Отцу и рассказал ему об этом. Однако тот ничуть не встревожился и сказал, что Чезаре, безусловно, не имел никакого отношения к покушению, потому что он сам об этом так и сказал. А кроме того, если уж он и решил наказать Альфонсо, мужа своей сестры Лукреции, то виноват в этом только сам Альфонсо. 18 августа 1500 года Иоганн Бурхард занес в свои записки следующее сообщение:
«Поскольку дон Альфонсо отказался умереть от своих ран, его удавили в постели».
Ну, послы Венеции и Флоренции осветили вопрос несколько подробнее. Они оба донесли своим правительствам, что принц был убит по приказу Чезаре Борджиа. Согласно их сообщениям, герцог Валентино явился в спальню Альфонсо, велел всем — и Лукреции, и Санче, и всем слугам — немедленно выйти, после чего один из испанских подручных Чезаре, Микелотто Корелла, задушил принца прямо в его постели. Он торопился, поскольку Лукреция и Санча помчались в личные апартаменты папы Александра с мольбой о пощаде — но они не успели…
Бурхард в своих мемуарах пишет, что в ту же ночь тело принца Альфонсо было перенесено в базилике Святого Петра. Его сопровождал архиепископ Козенцы, Франческо Борджиа, дабы оказать честь покойному и выразить глубокое сожаление всех членов семейства в связи с постигшей их утратой. Врачи, лечившие Альфонсо, были немедленно арестованы и брошены в подвалы замка Святого Ангела по подозрению в том, что они способствовали его кончине. Вообще-то, их собирались даже судить, и именно по обвинению в неверном лечении, — но потом кто-то рассудил, что это, пожалуй, уже дело лишнее, и врачей освободили.
Принцесса Санча заперлась в своих комнатах и оттуда не выходила. Лукреция, напротив, оплакивала своего почившего супруга вполне открыто, и ее слезы и жалобы серьезно раздражали и ее отца, и ее брата Чезаре. А поскольку по обычаю женщине, только что овдовевшей, полагалось соблюдать глубокий траур, папа Александр предписал своей дочери отправиться в замок Непи и изливать свое горе там, подальше от Ватикана. Ей был выделен вооруженный эскорт в шесть сотен конных воинов, и в последние дни августа 1500 года, заливаясь слезами, она отправилась в путь.
Иоганн Бурхард не верил в ее искренность и в своих мемуарах записал, что истинной целью путешествия было ее желание просто прокатиться, сменить обстановку и вообще как-то отвлечься от всех неприятностей. Конечно, церемониймейстер Ватикана знал Лукрецию лично, и, понятное дело, она к своим 20 годам навидалась уже всякого. Даже если принять за полную правду все сплетни о том, что она была любовницей и своих братьев, и своего отца, и вообще весь тот скандальный сор, уже твердо укоренившийся в массовом сознании как часть «легенды Борджиа», надо все же признать, что к своему второму мужу она и в самом деле была привязана. У них был общий ребенок, они были одно время очень счастливы вместе, и совершенно невозможно отрицать, что она пыталась спасти своего Альфонсо. Пыталась — но не смогла. Что уж она чувствовала в то время, сказать невозможно. Но Лукреция Борджиа оставалась в замке Непи с конца августа и вплоть до ноября.
Свои письма оттуда она подписывала «La Infelissima» — «Несчастнейшая».
Капля воды, в которой отразился мир…
I
У Иоганна Бурхарда были источники неоценимой осведомленности: в Ватикане любили посплетничать, и коллеги-священники делились друг с другом разными удивительными историями, услышанными ими на исповеди. А поскольку в Юбилейный год, 1500-й от Рождества Христова, в Рим пришли огромные, несметные толпы пилигримов и все они надеялись получить от Святого Отца отпущение таких грехов, которые они не решались доверить своим обычным, местным исповедникам и поневоле доверяли их исповедникам римским, то панорама получалась богатая.
Наибольший интерес для священников, конечно же, представляли грехи их собратьев.
Рассказывали, например, о некоем монахе из Страсбурга, которому пришлось бежать из своего монастыря, потому что его преследовали его любовницы. Он сменил и монастырь, и даже монашеский орден, к которому он принадлежал — но ему не помогло даже это, и одна из его подруг, четвертая по счету, явилась в новую обитель, в которой он нашел приют, и потребовала у аббата возвращения ее милого. Так что ему пришлось бежать в Рим в надежде спрятаться — и он очень рассчитывал на отпущение его греха, раз уж и так наказан и находится теперь в такой крайности. Нечего и говорить, что на исповеди открывались более или менее обычные грехи, такие как кража, насилие или даже инцест. Но был и более трудный случай, когда священник-пилигрим исповедался в том, что уже 18 лет служит мессу, несмотря на то что у него на совести убийство младенца. А младенец этот был его сыном, которого родила его племянница. Что же ему оставалось делать, как не убить новорожденного? Но он его предварительно окрестил и похоронил более или менее по-христиански — в неосвященной земле, в конюшнях, но все-таки с заупокойной службой.
Сам грешник считал этот факт смягчающим обстоятельством.
Прощение и отпущение можно было получить в Риме — разумеется, за деньги. В Риме вообще можно было получить за деньги что угодно. Сам Святой Отец, нуждаясь в деньгах, занимался своего рода коммерцией — например, он назначил 12 новых кардиналов, которые заплатили ему за привилегию стать князьями Церкви. И это настолько не скрывалось и считалось настолько само собой разумеющимся, что даже цены были известны. Дороже всех заплатил Диего Уртадо де Мендоза, архиепископ Севильи, — он выложил 25 тысяч дукатов. Поскольку один золотой дукат весил три с половиной грамма, то тысяча дукатов составляла уже три с половиной килограмма, а такой вес, умноженный на 25, давал уже больше восьмидесяти килограммов чистого золота, сумма более чем внушительная.
Хуан Вера, архиепископ Салерно, за получение кардинальской шляпы внес в папскую казну всего-навсего 4000 дукатов — но с него нечего было и взять, он был человеком святой жизни, да и небогат к тому же.
Вообще же главным было не столько не согрешить, сколько не оказаться обвиненным в ереси или в вероотступничестве. Когда епископ Калахорры, Педро де Арандал, был обвинен в том, что он, несмотря на крещение и на то, что он достиг высокого положения в Церкви, тем не менее придерживался марранских взглядов[iii], его покарали без всякого снисхождения.
Доказательства отступничества были неоспоримы — епископ в молитве говорил: «Слава Отцу!», не добавляя при этом слов «И Сыну, и Святому Духу…».
К тому же по пятницам он ел мясо…
II
Конечно, не следует думать, что к 1500 году от Рождества Христова вообще вся Церковь прогнила насквозь. Вера Христова была крепка, и проповедники несли пастве Слово Господне со всей искренностью и убежденностью, на которую только были способны. Вот только искренность и убежденность все чаще вступала в противоречие с тем, что было каждодневной практикой, и чем ближе к Риму, тем этот контраст делался очевидней. Собственно, и причина этого тоже была очевидна: в Риме крутились огромные деньги, и распределение их зависело не от «качества продукта», а от власти и произвола — условия для расцвета коррупции просто идеальные.
Папа римский по положению своему в сфере духовной был абсолютным государем, вольным «связывать и развязывать», истинным Викарием Христа и распорядителем в Царстве Его. Но римский папа одновременно был и светским государем, и при этом с весьма ограниченными возможностями. Его власть была основана на выборе коллегии кардиналов, она не являлась наследственной. У него не было никакого постоянного войска — даже небольшой отряд личной стражи каждый новый папа римский должен был составлять заново, ибо безусловно полагаться мог только на своих родственников.
Наконец, у папы были родственники.
Стремление пап возвысить своих родных было делом настолько постоянным и безусловным и стоило Святому Престолу таких денег, что в Риме говорили:
«Истинные турки — это папские племянники».
Соль шутки заключалась в том, что экстраординарные налоги, собираемые на Крестовый поход против турок, раз за разом уходили на то, чтобы «создать должное положение» папским родственникам, вне зависимости от того, кто именно носил тиару в данный момент.
Скажем, папа Сикст всячески возносил своих племянников из семейства делла Ровере заодно со своими племянниками Риарио из семьи родной сестры папы Сикста — да и то все в Риме были уверены, что Джироламо Риарио на самом деле внебрачный сын папы Сикста, только отданный им сестре на воспитание. Так что на этом фоне семейство Борджиа мало чем отличалось от прочих.
Даже тот факт, что папа Александр признал своих детей именно как своих детей, а не как своих племянников, и то имел прецедент. Как мы видели, папа Иннокентий сделал то же самое в отношении Франческо Чибо. В этом смысле Борджиа были просто каплей, в которой отразился окружающий их мир, и отразился он таким, каким был, во всех деталях.
Единственное, что отличало их от предшественников, — это размах.
Папе Иннокентию из семейства Чибо казалось достаточным женить своего сына Франческо на девице из богатого рода Медичи. Папе Сиксту из семейства делла Ровере казалось достаточным породниться с родом Сфорца и создать для Джироламо Риарио графские владения в Имоле и в Форли. Папе Александру Борджиа такого рода достижения казались незначительными, он метил выше. Он закрепил в своей семье герцогство Гандия в Арагоне, он создал для своего сына Чезаре герцогство Валентинуа во Франции. Но всего этого ему было недостаточно, потому что сын Святого Отца, Чезаре, не хотел оставаться всего лишь французским герцогом. Нет, он грезил о собственном государстве.
И не во Франции, а в Италии.
III
В сентябре 1500 года Чезаре Борджиа начал готовить продолжение своей военной кампании, прерванной было из-за того, что французское командование отозвало свои войска на север Италии. С Лодовико Моро было покончено уже в апреле — он был разбит, его наемное швейцарское войско в обмен на свободный возврат домой выдало Лодовико французам, и они его увезли во Францию. Лодовико Моро, герцог Милана, считавший себя хитрейшим из итальянских государей, умрет в заключении только через восемь лет, в 1508-м, но в политическом смысле он скончался много раньше. Милан стал столицей «французской» Италии, союз Франции, Венеции и Папства укрепился.
Таким образом, оказалось, что Чезаре Борджиа, который был и герцогом французской Короны, и человеком, получившим почетное гражданство Светлейшей Республики Венеция, и который в придачу ко всему прочему был сыном Святого Отца, гонфалоньером Церкви и главнокомандующим всеми папскими войсками, в собственном лице сочетал всю мощь этого тройственного союза.
Его называли «наконечником копья могучей коалиции» — и он собирался вонзить это копье в самое сердце Италии. К осени у него собралось уже значительное войско, и на этот раз он не зависел от помощи французских союзников. Папа Александр использовал все возможные средства для того, чтобы обеспечить Чезаре деньгами на наем самых лучших кондотьеров, каких только можно было найти, — и в результате под знаменами с гербом Борджиа собрались отряды под командой Джампаоло Бальони, гордого владельца Перуджи, Вителоццо Вителли из Читта-ди-Костелло и даже Паоло Орсини — и тот решил, что ему есть смысл встать под команду Чезаре Борджиа. В числе прочих в войске Чезаре были и командиры, ранее служившие Катерине Сфорца. Ничего личного — наемники служили тому, кто платил. А плата была щедрой — папа Александр не только продал за хорошие деньги дюжину кардинальских шапок, но еще и призанял денег в Генуе и заново сдал в аренду разработки квасцов в Толфе. Возможно, он заложил бы и свою папскую тиару, ибо, как писал в донесении домой посол Венеции, «папа Александр заботится только о вознесении вверх своего потомства, все остальное для него не существует», но, к счастью, такие экстраординарные меры ему не понадобились. Чезаре уже собрал около 2000 человек конницы, и еще 4000 пехотинцев, прекрасно их вооружил — у него была даже артиллерия, и 2 октября 1500 года выступил в поход.
Первой целью стал город Пезаро, владение его бывшего шурина, Джованни Сфорца.
Сражаться население не хотело, подошедшее войско было встречено приветственными кликами — и Джованни бежал в Мантую, где правили родственники его первой жены. Таким образом, первый успех достался без боя. Чезаре поселился в том самом дворце, в котором совсем недавно жила его сестра Лукреция — дворец все еще был украшен сплетенными гербами Борджиа и Сфорца. В числе трофеев ему достались и пушки цитадели, так что Чезаре более чем удвоил свою артиллерию. Дальше следовало идти на Римини. Но в те несколько дней, что Чезаре Борджиа провел в Пезаро, он успел принять там неожиданного гостя, Пандольфо Коленуччо.
Он приехал в качестве посла от герцога Феррары, Эрколе д’Эсте.
IV
Визит был действительно неожиданным. Всего год назад герцог Феррары опасался захвата его собственных владений и спасся только тем, что успел вовремя объявить себя союзником и другом Франции. Иначе Чезаре Борджиа вполне мог бы направить данные ему войска не на замки Катерины Сфорца, а на Феррару. Но в итальянской политике того времени год равнялся вечности. Те самые люди, которые в феврале 1500 года на службе графини Катерины защищали ее замок в Имоле, сейчас, в октябре 1500 года, на службе Чезаре Борджиа выгоняли из Пезаро Джованни Сфорца. Так что, с точки зрения Эрколе д’Эсте, все было логично — Чезаре в данный момент находился на подъеме, у него было несколько тысяч солдат, хорошо оснащенных и прекрасно обученных, он действовал в согласии с королем Франции и в союзе со Светлейшей Республикой, с Венецией — так нельзя ли присоединиться к его успеху? Вчерашний враг мог стать другом — как и наоборот, конечно.
Не папа ли Александр крестил когда-то детей Катерины Сфорца?
Чезаре Борджиа встретил посла герцога Феррары самым ласковым образом. Ему в Пезаро под его резиденцию выделили палаццо, и Чезаре даже распорядился о том, чтобы посол и его люди получали каждый день бочку вина, одного барана, восемь пар кур, два ящика всевозможных сладостей и весь необходимый фураж для лошадей. Посол был поистине впечатлен. В донесениях в Феррару он не уставал описывать щедрость герцога Валентино — как звали Чезаре в Италии по его французскому титулу — и то, как он отважен, и как прекрасно выбирает себе приближенных, и как торопится на своем пути к величию и могуществу.
Попутно посол добавил, что Чезаре Борджиа «так торопится с захватом новых владений, что не поспевает консолидировать то, чем уже обладает». Что сказать? Это была многозначительная фраза, написанная умным и опытным дипломатом, а Эрколе д’Эсте, герцог Феррары, был умным и опытным правителем, и он прекрасно понял, что имелось в виду: Чезаре не остановится в Пезаро. Так и случилось. Примерно в то самое время, когда герцог получил отчет своего посла, войска Чезаре захватили Римини. Дело опять обошлось без боя — правивший в Римини Пандольфо Малатеста даже не стал сопротивляться, а просто выговорил себе около 3000 дукатов за артиллерию крепости и уехал в Равенну, подальше от Чезаре. Папские войска не задержались в Римини.
Они пошли на Фаенцу.
Там правил 18-летний властитель Асторре Манфреди, человек веселый, жизнерадостный и в принципе — друг и союзник Чезаре. Собственно, он был в достаточной степени реалистом, чтобы понимать всю зыбкость такого понятия, как дружба, в делах государственных — но он был другом не только Чезаре, но и Светлейшей Республики Венеция и полагал, что это достаточная защита. Ну, что сказать? Он ошибся, понял это слишком поздно — но проявил в беде завидное присутствие духа. Наиболее ценные вещи были немедленно отправлены в Равенну и в Феррару, а у родственника, властителя Болоньи, была запрошена военная помощь. И тот не оставил призыв без ответа — в Фаенцу успела подойти целая тысяча солдат. Делать Чезаре Борджиа было нечего — мгновенный захват не получился.
В ноябре 1500 года он начал осаду Фаенцы.
Увы, и с осадой тоже не получилось — не помогла даже артиллерия. Когда вроде бы и удалось проделать брешь в стене и папские войска пошли на приступ, пушки по ошибке дали лишний залп, который угодил в своих. Погибло немало солдат, и в их числе был один из лучших офицеров Чезаре, Онорио Савелли. Он был из рода, известного в Романье. Савелли относились к числу римских баронов и были примерно такими же, как Орсини или Колонна, только что войск и замков имели поменьше. В общем, потеря была значительной, хотя бы с точки зрения престижа — да и штурм не удался. Не получилось и выморить Фаенцу голодом. Там успели запасти достаточно хлеба, заодно опустошив окрестности, так что от голода страдали скорее осаждающие, а не осажденные. В итоге 3 декабря 1500 года Чезаре Борджиа снял осаду и отвел войска в Чезену. Там он устроил временную столицу своего нового княжества. Что до Фаенцы, то папа римский отлучил ее обитателей от Церкви. Нельзя сказать, что это произвело на них хоть малейшее впечатление. При дворах владетелей Болоньи и Урбино вообще стало модно шутить по поводу неудачи сына Святого Отца — это находили очень забавным. На неудаче в Фаенце вторая военная кампания Чезаре и закончилась. Он немедленно начал готовиться к третьей — его помощь и союз с папой были нужны французам как никогда. Король Людовик уже упрочил свое владение Миланом.
Теперь он собирался идти на Неаполь.
(продолжение в № 7/2012 )
Примечания
[i] Гробница Цецилии Метеллы (лат. Caecilia Metella) — монументальное сооружение круглой формы на третьем километре Аппиевой дороги в Риме. Гробница была возведена около 50 года до н.э. для Цецилии Метеллы, дочери консула Квинта Целия Метеллы, супруги сына Красса. Сооружение имеет вид башни цилиндрической формы (29 м в диаметре, высотой 11 м).
[ii] Цитируется по английскому изданию книги: The Borgias, by Ivan Cloulas, page 176. Книга The Borgias использована и еще в одном качестве — как эталон хронологии. В случае расхождений между источниками в отношении указанных дат достоверной считается та, что указана в этой книге.
[iii] Марраны или мараны — термин, которым христианское население Испании и Португалии называло евреев, принявших христианство, и их потомков, независимо от степени добровольности обращения (конец XIV–XV вв.).
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer7/tenenbaum/
