(продолжение. Начало в № 5/2020)
Месье Дега
Мне не было и двадцати, когда я впервые позвонил в дверь Месье Дега. Я был предупрежден: «Он может тебя съесть живьем». Однако Дега встретил меня сердечно в своей студии на rue Victor-Masse’. Его прислуга Zoe’ позволил мне войти, очевидно по причине моего юного возраста.
«Чем могу служить?» спросил Дега.
Я с трудом проглотил комок. Это же был сам Дега, которого даже самые благородные никогда не осмеливались именовать иначе как «Месье Де Га» (1), безупречный рисовальщик и ученик Энгра, поддержавший реалистическое искусство своими картинами неземных балерин, и приходивший в бешенство всякий раз, как его причисляли к импрессионистам, что Petit Larousse (2) делает даже сейчас! Да, он действительно поддержал своим авторитетом импрессионистов у Дюран-Рюэля (3) на первых выставках в 1874 и 1875 годах, раскрыв торговцу глаза на их значение. Но после этого Дега уединился в своей студии, которую он считал единственным местом, где художник может работать. Я помню его жалящие остроты и разрушительный сарказм, о которых говорил весь Париж.
— Что вы хотите? — спросил он меня снова.
— Увидеть вас, — промямлил я.
— О? Некоторые люди приходят увидеть мои картины, но вы пришли увидеть меня. Кто вас послал?
— Никто. Я…
Он без сомнения простил меня, списав на юный возраст и предложил достаточно вежливо:
— Ну, присаживайтесь.
Он начал прохаживаться вокруг, периодчески поглядывая на меня через плечо. Наконец сказал:
— Ну, теперь вы меня увидели. Вы художник?
— Нет… Да… Нет…
— Ага. Вы боитесь в этом признаться.
— Я слишком люблю живопись, чтобы самому пробовать писать.
— Таким образом. Вы любите бога слишком сильно, чтобы идти в церковь…
— Я хожу по картинным галереям.
— Ну, если вы ходите в церковь, то должны молиться. Если вы ходите в картинные галереи, значит должны писать. Фактически, в вашем возрасте это единственное место, где вы должны писать.
* * *
Некоторое время я не имел возможности с ним встречаться, пока мы не столкнулись случайно на выставке Клода Моне «Лилии». Сейчас эти картины украшают стены музея Orangerie (4). Я был с Анри Бернстейном (5), и только мы вошли, как увидели Дега, именно таким, как его нередко описывают — в шапке Kronstadt и летящей накидке.
— Ну и ну — сказал Бернстейн, — я думал, вы поссорились с Моне и вообще со всеми импрессионистами.
— Нонсенс, — отвечал Дега, — я хотел увидеть «Лилии», над которыми Моне работал столько лет. Мне о них много рассказывали.
— Ну и как? Они вам понравились?
— Ну, я сказал Моне, что чашечки на ромашках вышли неплохо.
— В самом деле? Но ведь это не могло послужить примирению!
— Ха! Я и встречался с ним только для того, чтобы это сказать.
Эдгар Дега
Примечания переводчика:
-
De Gas — дворянская фамилия. Дега упростил ее звучание.
Petit Larousse — франкоязычный энциклопедический словарь.
Paul Durand-Ruel (1831–1922) — французский владелец картинной галереи и торговец произведениями искусства, покровитель импрессионистов и художников школы Барбизон.
The Musée de l’Orangerie — картинная галерея импрессионистов и постимпрессионистов в Париже.
Henri-Léon-Gustave-Charles Bernstein (1876–1953) — французский драматург.
Моне
Не кто иной как сам Жорж Клемансо (1) пригласил меня посетить Клода Моне в Живерни (Giverny).
Бесспорно я был счастлив воспользоваться случаем, чтобы с таким замечательным покровителем увидеть самого знаменитого из первой группы импрессионистов, обратившей внимание, что тень не равномерно черная, а предметы меняют цвета в соответствии с временем суток и переменами в атмосфере. Главным образом это были Моне, Сислей, Писсарро, какое-то время Ренуар и Берта Моризо, которая следуя методу Мане, начинала на своих полотнах со светлых тонов на светлом фоне, а закончила «сливовым соком» и «сгустками тени». Моне воплотил эти две идеи в своих лондонских картинах, серии «Стога», в «Ледоходе» и знаменитых этюдах руанского собора. Давно прошли те времена, когда Моне говорил Дюран-Рюэлю (2), что будет счастлив, если тот приобретет у него 3 холста всего лишь по сотне франков за каждый. В 1883 году он купил в Нормандии прекрасное поместье с садом и «японским» прудом, которое стало предметом зависти многих художников.
Моне перед домом в Живерни, 1926 год
Машина Клеменсо остановилась у подножия холма, и я был поражен, когда великий политический деятель, опираясь на свою трость, энергично вскарабкался по склону к дому художника. Его яркая шляпа, столь типичная для художников этого периода, сползла с мощного лба на затылок, а усы встали дыбом. Он позвонил в колольчик у ворот, вышел слуга и сказал что Моне работает у «нового пруда».
«Хорошо, хорошо» — сказал Клемансо, как только слуга открыл для нас маленькие ворота на другой стороне дороги. Мы пересекли железнодорожные пути, обошли группу деревьев и увидели Моне, стоявшего к нам спиною и писавшего на большом полотне свои водяные лилии. Он не обернулся, очевидно предполагая, что подошел кто-нибудь из домочадцев. Мы остановились на небольшом расстоянии, и Клеменсо сделал мне знак не шевелиться. Затем, когда премьер-министр увидел, что Моне сделал паузу в работе, тихо подошел и положил руку на плечо художника.
Удивленный Моне поднялся на ноги. Он оказался ниже Клемансо и тяжело сложен. На нем была вельветовая куртка, поверх которой расплывалась широкая, блестящая борода. После того как я был представлен, Клемансо воскликнул с энтузиазмом:
— Какой великолепный у вас здесь вид!
— Да — согласился художник, — здесь скоро все будет розовым и оранжевым. Эти цветы расцветают медленно, но когда они полностью распустятся… Приходите и посмотрите.
Мы последовали за ним обратно к воротам. По обеим сторонам длинной садовой дорожки располагались квадратные клумбы, обильно заросшие цветами, за которыми ухаживало несколько садовников. В конце дорожки находился низенький розовый домик с зелеными жалюзи на окнах. Однако, чтобы в него попасть, необходимо было пройти через большую пристройку, в которой мы увидели две недавно законченные художником громадные панели с водяными лилиями, прибитые к стене деревянными досками.
Живерни, современная фотография
— Я собираюсь продолжить работу, чтобы расположить панели вокруг всей комнаты таким образом, чтобы у каждого, кто сюда попадет, создалось впечатление, что он находится в центре пруда с лилиями, — сказал Моне.
Клемансо рассматривал росписи из-под густых бровей, слегка откинувшись назад и опираясь на трость. Наконец он сказал:
— Ну, хорошо, Моне, а что вы думаете об Академии? — Однако увидев, появившееся на лице художника выражение, быстро добавил. — О, нет, я пришел сюда не как делегат…
Моне ответил тихим, но мрачным голосом, в котором чувствовалась некоторая грубость, хотя и без малейшей горечи.
— Академия… — начал он, замолчал, но после небольшой паузы, сказал. — Смотрите, — и указал пальцем в сторону сада. Последовала еще одна короткая пауза, после которой Моне продолжил. — Я уже отказался от наград. И вот теперь Академия… Что я там буду делать? Выполнять социальные заказы и заниматься пустой болтовней с людьми, которые постоянно нам противостояли? Они до сих пор нас не поняли, даже если и начали принимать нашу живопись. Какую позицию я должен занять по отношению к этим людям и их мастерским? Я, в мастерской? Зачем? Я — художник, работающий на природе. Был ли Буден (3) членом Академии? Или Сезанн? Нет и нет. Это не для меня.
— Что вы собираетесь с этим делать? — спросил Клемансо, показывая на две панели.
— Дайте мне сначала закончить дюжину работ. Я думаю построить 8-угольную студию на другой стороне дома и расположить всю серию в соответствии со своим планом.
Моне в мастерской в Живерни
— Не хотели бы вы подарить их правительству в обмен на место в Академии? — спросил Клемансо со смехом.
— Правительству? Это другое дело. Я бы предпочел отдать их так называемому коллекционеру искусства. Но поначалу, я бы подержал их у себя, а уж затем отдал кому-либо, предварительно убедившись, что он не спрячет их в какой-нибудь официальный склад…
— Ох, оставьте, — запротестовал Клемансо, — неужели вы думаете, что я позволю это сделать?
— Ну, если вы возьмете на себя ответственность… — ответил Моне человеку, который заставил Лувр принять «Олимпию» Мане, и меняя тему разговора сказал. — Давайте выпьем что-нибудь.
* * *
Мы вошли в небольшой дом, и Моне провел нас по лестнице в столовую через комнату завещенную японскими гравюрами, включая работы Хирошиге (4) «Кедры» и «Tokaido», которые бесспорно вдохновляли его на создания собственных «серий».
Столовая была оформлена в деревенском стиле и раскрашена в свето-зеленом и желтом тонах. Служанка принесла бутылку местного белого вина, который разлила в красивые стаканы.
Я улучил момент, чтобы рассмотреть Хирошиге, но тут услышал Моне:
— Если вы так уж любите живопись, то должны посмотреть работы в моей спальне. Вам также следовало бы заглянуть в соседнюю комнату, потому что там вы найдете мои лучшие работы.
— Такую благосклонность он не каждому оказывает, — сказал Клемансо.
— Не каждому… Но ведь и не каждый ко мне приходит с Клемансо, — последовал ответ.
Мы поднялись в спальню на втором этаже. Комната была залита светом из выходящего в сад окна. В первую очередь мои глаза выхватили знаменитую картину Сезанна «Черный замок» (Chateau Noir”), висевшую слева от камина, которую Моне сам приобрел у художника. На другой стороне были еще две работы Сезанна: «Вид Эстака» (“Vue de l’Estaque”), а под ним «Купальщицы» (“Baigneurs”). На задней стене висела картина Дега «Женщина в ванной» (“Woman in the Bath”), две работы Писарро и Берта Моризо. Над столом располагались портрет Коро и захватывающий дух Ренуар «Арабский фестиваль в Алжире» (“The Casbah at Algiers”)(5), наполненный буйством красок и движущейся толпой.
Над изголовьем кровати были еще два Ренуара: Один из них — «Портрет Мадам Моне» в синем платье и облокотившейся на диван, другой — «Мадам Камилла Моне с сыном Жаном в саду». Стоит рассказать об этом холсте, который Эдуард Мане назвал «брошенным камнем». Как-то Мане, будучи в гостях у Моне, работал над портретом его жены и сына. Неожиданно зашел совсем еще молодой в то время Ренуар. Его так увлек этот сюжет, что он немедленно изъявил желание приложить к нему и свою руку. Ренуар попросил у Моне холст и краски, и тотчас поставил свой мольберт неподалеку от Мане. Мане, начиная нервничать от такого вторжения, отложил работу и подошел к Ренуару. После минутного изучения картины Ренуара, он отозвал Моне в сторону и сказал:
— Моне, Ренуар — ваш друг, не так ли? На вашем месте я бы посоветовал ему оставить живопись.
Я вышел в соседнюю комнату и нашел там только одну картину, да и ту без рамы: Сезанн «Мальчик в красном жилете» (“Boy in a Red Waiscoat”). Я долго стоял, не в силах оторвать от нее взгляд, пока наконец не заметил, что Клеменсо и Моне также вошли, и художник сказал глубоким, красивым голосом: «Да, Сезанн — величайший из нас всех…»
Упомянутые в тексте картины из коллекции Клода Моне:
Сезанн. Мальчик в красном жилете
Сезанн. Черный замок
Дега. Женщина в ванной
Ренуар. Арабский фестиваль в Алжире
Ренуар. Мадам Камилла Моне с сыном Жаном в саду
Комментарии переводчика:
-
Жорж Бенжаме́н Клемансо́ (Georges Benjamin Clemenceau) (28 сентября 1841 года — 24 ноября 1929 года) — французский политический и государственный деятель, журналист, премьер-министр Франции. Член Французской академии (1918; отказался от церемонии принятия).
Поль Дюран Рюэль (Paul Durand-Ruel) (1831–1922) — французский владелец картинной галереи и торговец произведениями искусства, покровитель импрессионистов и художников школы Барбизон. Оставил воспоминания о художниках.
Эжен Буден (Eugène Louis Boudin) (1824–1898) — французский художник, один из первых пленерных пейзажистов, член школы Барбизон, один из наиболее яркких предшественников импрессионизма.
Утагава Хирошиге (Хиросиге) (1797–1858) — японский художник, считается последним великим мастером традиционной школы ukiyo-e.
Casbah (араб.) — в арабских городах Северной Африки расположенная вокруг крепости старая часть города.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer7/ivoloshin/
