(продолжение. Начало в №5/2020)
Глава 3: Война
В 11 часов утра 3 сентября 1939 года вся страна собралась у радиоприёмников. Последними словами премьер-министра Великобритании Чемберлена были: «Наша страна в состоянии войны с Германией. Мы готовы… »
Фред Хойл размышлял, что бы это значило.
«Он мог иметь в виду, что на поток уже были поставлены самолёты Спитфайр и Харрикейн, или же, что близится к завершению создание защитного экрана из радаров, но я в этом сомневался. Скорее всего, он имел в виду лавину предписаний, которые обрушатся на страну в следующие два месяца».
Рудольф Пайерлс позднее вспоминал, что он нашёл в почтовом ящике буклет с инструкциями по поведению в случае газовой атаки, начинавшийся так:
«Газы бывают трёх типов — твёрдые, жидкие и в виде паров».
Налёты на крупные города начались сразу после объявления войны, и английское руководство тут же приняло ряд мер — некоторые министерства и ведомства были переведены в более безопасные места, дети в массовом порядке переселялись в приёмные семьи в сельской местности, были введены карточки на бензин, продовольствие и одежду, граждане враждебных государств (прежде всего Германии и Австрии) подлежали интернированию, повсюду ввели затемнение, населению предлагалось вырыть индивидуальные убежища. Все эти меры представлялись Хойлу совершенно неадекватными и лишь свидетельствовали о неготовности страны к войне.
Сирены выли не напрасно. Германское командование твёрдо решило избавиться от непокорённой страны Западной Европы. Великобританию нужно было либо завоевать, либо принудить к перемирию или капитуляции. Перед немецкими военно-воздушными силами была поставлена задача — нанести по стране сокрушительный удар с воздуха. Так, в июле 1940 года началась «Битва за Британию».
Пожалуй, Хойл был не совсем прав, когда сомневался в готовности Великобритании к войне, по крайней мере, к войне в воздухе. В подтверждение тому приведу некоторые сведения, почерпнутые из интересной книги профессора Р.В. Джонса Самая секретная война, Британская научная разведка в 1939–1945 годах,[1] физика, внёсшего значительный вклад в защиту воздушного пространства Великобритании.
Ведущая английская газета Times опубликовала 8 августа 1934 года статью Фредерика Линдемана «Наука и воздушные бомбардировки», где он писал:
«В понедельник в ходе дебатов в Палате Общин по предлагаемому развитию военно-воздушных сил всеми признавалось, что нет и не может быть никакой защиты от бомбардировщиков, и что следует полагаться на контратаки и возмездие. Я считаю, что в настоящее время никак нельзя предотвратить сбрасывание на цели бомбового груза, зажигательных или бактериологических бомб; мне представляется крайне маловероятным обнаружение некоего способа, который мог бы предотвратить такое нападение на крупные населённые пункты.
Однако, занимать пораженческую позицию было бы непростительно, пока со всей несомненностью не будет продемонстрировано, что исчерпаны все научные и технические возможности. Проблема слишком важна и срочна, чтобы её можно было отдавать на откуп отдельным лицам или департаментам. Её решение требует напряжения всех сил всех правительственных учреждений. Все люди доброй воли и все демократические правительства должны сделать всё возможное для защиты от нападения с воздуха и не жалеть для этого никаких усилий или ресурсов».
Фредерик Линдеман
Фредерик Линдеман (1886–1957) был личным другом Уинстона Черчилля, который через шесть лет сменит Чемберлена на посту премьер-министра. Линдеман, отец которого эмигрировал из Германии и натурализовался в Великобритании ещё до рождения сына, был личностью незаурядной. В Первую мировую войну он был лётчиком-испытателем, разработал математическую модель вывода самолёта из штопора, чем спас немало жизней пилотов, и сам её проверил в боевых условиях; потом стал физиком и сделал несколько важных работ в области удельной теплоёмкости при низких температурах, подтвердив и развив работы А. Эйнштейна (с которым был, кстати, знаком и сопровождал в поездке в Кембридж во время визита Эйнштейна в Англию). Кроме того, он был неплохим пианистом и отлично играл в теннис — однажды стал победителем открытого первенства Швеции, участвовал в Уимблдоне и давал уроки тенниса жене Черчилля.
Р.В. Джонс писал в своей книге:
«На первый взгляд между ними не было ничего общего, но они ценили и уважали друг друга. Черчилль, причислявший в главным радостям жизни еду, выпивку и сигары, уважал Линдемана за храбрость и острый ум. Непьющий и некурящий вегетарианец Линдеман ценил в Черчилле способность к активным действиям, душевную теплоту и живое воображение. Оба обладали мужеством, патриотизмом и отличным чувством юмора. В последующие десять лет Черчилль стал полагаться на советы Линдемана во всём — от роли науки в будущей войне до планировки фонтанов в своём поместье. После 1932 года их ещё больше сплотило осознание растущей угрозы со стороны нацистской Германии, и они не жалели сил, чтобы довести свою тревогу до сведения правительственных кругов».
Неудивительно, что когда в мае 1940 года Черчилль стал премьер-министром, он назначил Линдемана главным правительственным научным советником, сделал его бароном Червелом, а в 1956 году — первым (и последним) виконтом Червелом-Оксфордом,
Уинстон Черчилль
К нападениям с моря Великобритания в целом была готова — сказывался многовековой опыт ведущей морской державы. Вражеские суда можно было заметить издалека, а вот налёт с воздуха оставлял гораздо меньше времени на реагирование, а потому раннее обнаружение нападения стало одной из важнейших задач национальной обороны.
Забота об обороне от воздушного нападения проявлялась и раньше. Сначала пытались обнаружить приближение самолётов при помощи акустических средств — направленных микрофонов. Вроде бы получались какие-то результаты, и в 1934 году были проведены учения с реальными самолётами. Дело закончилось полным крахом. В самый решающий момент неподалёку от приёмных установок проехала тележка молочника, полностью заглушившая топотом копыт и грохотом колёс звук моторов «нарушителей». Более половины бомбардировщиков достигли цели.[2]
Но это защита пассивная, а как насчёт защиты активной? Нельзя ли создать «лучи смерти», которые поражали бы на расстоянии живую силу противника или хотя бы выводили из строя его технику? Такая мысль была совершенно естественной. Незадолго до этого, каких-то тридцать с небольшим лет назад, были открыты «икс-лучи», впоследствии названные рентгеновскими, а также и радиоактивное излучение — альфа, бета и гамма лучи. О них знали все, о них говорили и писали. Вспомним, например, тепловые лучи марсиан из романа Герберта Уэллса Война миров или Гиперболоид инженера Гарина Алексея Толстого.
Иллюстрация к роману А. Толстого
Соответствующие расчёты привели к выводу, что такие лучи создать нельзя. Любопытно, однако, что к тому времени теория индуцированного излучения, лежащая в основе лазеров, в том числе боевых, уже существовала. Её предложил в двух работах 1916 и 1917 годов Альберт Эйнштейн, но по каким-то причинам о них никто не вспомнил, хотя вряд ли технологии 1930-х годов позволили бы создать лазер, первый прототип которого появился лишь в 1960 году.
Как бы то ни было, тогда стало ясно, что можно принимать излучение, отражённое воздушными целями, и тем самым определять их положение. Так началось создание радара, в совершенствовании которого принял участие и Фред Хойл.
* * * * *
Все мужчины призывного возраста подлежали регистрации; они должны были помимо прочего указывать свою профессию и квалификацию. Хойл, конечно, тоже зарегистрировался, но после женитьбы он был далеко от Кембриджа, а потому не попал в группу учёных, которых сразу же мобилизовали для работы над радаром. Про него как бы забыли, так что до осени 1940 года он мог продолжать заниматься своей наукой. Чем именно, будет рассказано в следующей главе.
Но не мог же он оставаться «забытым», когда страна была в опасности, а потому вместе с коллегой-математиком Рэем Литлтоном (о котором речь пойдёт дальше) Фред отправился в Метеорологическую службу, чтобы предложить свои услуги. (Хойл об этом не пишет, но, по-видимому, эта служба и тогда относилась к министерству обороны. Я не могу этого утверждать наверняка, но когда мне самому по долгу службы пришлось в 1995 году посетить Метеорологическую службу в городе Брэкнел, к юго-западу от Лондона, я был удивлён, увидев, что на табличке на дверях сперва было написано «Министерство обороны», а уж ниже «Метеорологическая служба».) Там у них спросили, что они знают о радиозондах, и услышав встречный вопрос: «Радио чём?», быстро распрощались.
Один из биографов Хойла полагает, что поводом к этому визиту было беспокойство по поводу возможного обязательного призыва и желание упредить его устройством на работу в военное ведомство.[3] Вряд ли это было так. Во-первых, Хойл не мог не понимать, что при его глухоте на одно ухо и огромной близорукости он вряд ли был годен к строевой службе, а во-вторых, как он сам написал в автобиографии:
«В отличие от Первой мировой войны, когда учёные призывались на службу вне зависимости от их квалификации, во Вторую мировую учёные с опытом исследований не призывались вообще. Некоторые изо всех сил пытались надеть военную форму, но попасть под призыв им было так же трудно, как избежать его в Первую мировую войну».
По возвращении в Кембридж Фреду недолго пришлось пожить с молодой женой. Ближе к осени 1940 года его вызвали в Адмиралтейство. Позже выяснилось, что о Хойле не забыли, а просто было не очень ясно, где в военных целях можно использовать специалиста по квантовой механике и теории относительности. С подачи Мориса Прайса (того самого блестящего студента, которому завидовал Хойл, и который потом недолго был руководителем его диссертации) Фреду предложили работать над радаром, совершенствованием которого занимались не только военно-воздушные, но и военно-морские силы. Услышав от Хойла, что тот ничего не знает о радаре, морской чиновник, в отличие от метеорологов, не указал ему на дверь, а сказал, что ничего, разберётся, и тут же вручил ему техническую документацию. Хойл стал её изучать и сразу обнаружил ошибку в одной из основных формул. Как он горделиво выразился в автобиографии: «Это было не так уж плохо для человека, ничего не понимавшего в радарах».
Чиновник предложил ему должность с зарплатой в три раза меньшей той, что он получал в университете и за счёт стипендий. Фред согласился, хотя для молодожёна, вскоре ожидавшего прибавления семейства, это было большой жертвой. Мог ли Хойл отказаться от такого предложения, не ясно, но если и мог, то этого не сделал.
А в английском небе продолжалась «Битва за Британию». Это было крупнейшее на ту пору сражение, в котором принимали участие только военно-воздушные силы. Начиная с 10 июля германское командование предприняло массированные бомбардировки портов и прибрежных конвоев, затем ударам стали подвергаться аэродромы и инфраструктура ВВС. Натолкнувшись на серьёзный отпор, с осени немецкие самолёты стали бомбить и крупные города, прибегая к тактике устрашения и надеясь вызвать панику среди населения.
О «Битве за Британию» существует огромная литература на английском, некоторые книги переведены на русский,[4] так что здесь я ограничусь лишь краткой справкой.
Считается, что сражение завершилось 31 октября 1940 года поражением германских ВВС. Германия потеряла более двух с половиной тысяч человек убитыми и более 600 были захвачены в плен. Из 2550 самолётов были уничтожены 1887. Потери Великобритании составили около тысячи человек убитыми и ранеными; из 1963 самолётов были уничтожены 1547. Но битва англичанами была выиграна. С тех пор налёты германских ВВС стали производиться, в основном, по ночам, когда обнаружить цели было гораздо труднее. Тем большее значение приобретал радар.
* * * * *
Итак, осенью 1940 года Хойл покинул Кембридж и по воле Адмиралтейства отправился на побережье, в Портсмут, откуда его перенаправили дальше на северо-восток в Чичестер, рядом с которым располагался секретный полигон, где разрабатывались радары для нужд флота. За колючей проволокой стояли бараки и прицепы, на которых раньше перевозили лошадей, но теперь в них монтировалось оборудование, а на крыше были размещены антенны. Эти прицепы было удобно перевозить для испытаний с места на место, что и проделывалось весьма регулярно. Работа кипела.
«Всюду суетились занятые парни, некоторые с паяльниками в руках, а у других они были заткнуты за пояс (по-видимому, выключенные). От прицепов тянулись пучки проводов. То тут, то там кто-нибудь вдруг включал рубильник, что-то начинало гудеть, а потом раздавался треск и разлетались искры. Мне даже показалось, что я обоняю запах опалённой плоти. Но тут кто-нибудь пробегал в мастерскую, унося дымящиеся обломки; что с ними можно сделать в мастерской было совершенно непонятно. Я поковылял со своим чемоданом к дальнему бараку, чувствуя себя как зоолог, внезапно столкнувшийся с живым динозавром», писал Хойл позднее.
Радарный полигон (Radar Station at Saddle Head, Castlemartin range East, Dyfed.)
Фред занял указанное ему место за столом в одном из бараков и начал знакомиться с документацией. Изучение бумаг заняло несколько дней, и он боролся с искушением бросить чтение, а вместо этого, как все, бегать с паяльником, но устоял. Возможно, этому способствовал эпизод с его коллегой, молодым кембриджским математиком, который, не найдя себе должного применения, тоже полез на крышу одного из прицепов что-то паять. Конечно же, он оттуда свалился, но так, что ноги попали в стоявшие рядом два противопожарных ведра с песком, где и застыл в позе ковбоя без лошади.
Хойл подробно описывает свою жизнь в военное время — бесконечные утомительные поездки на полигон на подержанном велосипеде, у которого всё время соскальзывала цепь, так что он поклялся никогда больше не садиться на проклятую машину и слово своё сдержал; долгие и поначалу безуспешные попытки найти жильё для жены; покупку пары ботинок на последнюю карточку и тому подобное. Но во всём этом не чувствуется горечи — он был молод, полон сил и идей, а к концу 1941 года, после нападения на СССР, пришёл к убеждению, что война Германией проиграна, вопрос только в том, когда она закончится, и что ещё можно сделать для приближения победы. Хойл признаётся, что не мог бы объяснить, на чём основывалось его убеждение в неизбежном крахе Германии помимо воспоминания о бегстве Наполеона из России и ошеломившей его увертюры П.И. Чайковского 1812 год.
Конечно, все эти мелкие неприятности кажутся сущим пустяком по сравнению с теми гигантскими бедствиями, которые обрушились в войну на нашу страну. Но всё познаётся в сравнении. Позже одна английская леди вспоминала: «Во время войны мы испытывали жуткие лишения — нигде нельзя было найти ни апельсинов, ни шоколада».
Любопытно, как воспринимали тогдашнего Фреда коллеги. Вот выдержка из воспоминаний математика Сирила Домба.
«Поначалу мы с Хойлом были единственными обитателями барака, а потому общались очень часто. Он, похоже, всегда был чем-то занят, переключаясь с одного на другое. В конце дня он обычно отдыхал, читая фантастику. Как-то я его за это пожурил, потому что не мог понять, как можно тратить время на такое низкосортное чтиво. На это он ответил: „А я читаю не просто так, у меня есть цель. Все эти люди не имеют никакого понятия о науке и всё же умудряются зарабатывать на этом деньги. Я же в науке немного разбираюсь, и у меня должно получиться гораздо лучше.“ Позже он так и поступил, написав несколько ставших классикой научно-фантастических романов, которые принесли ему гораздо больше денег, чем университетское жалованье».
В конце 1942 года к группе Фреда присоединились ещё два колоритных персонажа, с которыми Хойла свяжет многолетняя дружба, научное сотрудничество и совместная оборона от многочисленных нападок. Их звали Герман Бонди и Томми Голд. Беженцы из Австрии, в начале войны они были интернированы и отправлены в Канаду, но вскоре их вернули в Англию и поставили работать над морским радаром под руководством Хойла.
Кстати, бывший научный руководитель Хойла Рудольф Пайерлс, впоследствии ставший одним из авторов доклада, с которого началось создание атомной бомбы, тоже вполне мог оказаться в лагере, ведь у него был немецкий паспорт. К счастью для него и совершенно неожиданно, в феврале 1940 года он получил сообщение, что они с женой могут получить британские паспорта. С началом войны процесс натурализации был практически остановлен, но его документы были, видимо, почти готовы, и он смог их вовремя получить. Пайерлс стал подданным короля Георга VI и полноправным гражданином Соединённого Королевства. Вот какова сила документа! С одной корочкой — ты враждебный элемент, подлежащий интернированию, с другой — ценный национальный кадр. Правда, и после получения британского подданства к работе над радаром Пайерлса не допустили, но зато не возражали против его участия в атомном проекте. Такова своеобразная логика служб безопасности.
У Хойла было своё представление о секретности и службах безопасности. В автобиографии он рассказал следующую историю. В начале 1940-х годов группа исследователей (в которой Пайерлсу работать не позволили) разработала устройство, позволявшее генерировать радиосигналы с гораздо более стабильной частотой и более короткими волнами, чем раньше, что стало колоссальным прорывом в создании радара. Назвали его магнетроном. Сейчас он используется в микроволновых печках. «Производство магнетронов большими сериями требовало участия сотен, а, возможно, и тысяч поставщиков, операторов радаров, членов экипажей, и других военнослужащих, обладавших их секретом. Тем не менее, до самого конца войны этот секрет так и не стал известен немцам. Способность огромного количества простых людей хранить тайну явно противоречит тому, в чём нас пытаются убедить авторы детективов. Они делали это гораздо лучше, чем некоторые вроде бы важные и доверенные персоны в разведывательных службах».
Но вернёмся на полигон. Вот какое впечатление от Хойла сохранилось от того времени у Томми Голда. «В группе были шесть человек, все умные, приятные люди с чувством юмора. Я сразу решил, что мне повезло. Главной загадкой был руководитель, Фред Хойл. Он казался странным — создавалось впечатление, что он никого не слушает, а его сильный северный акцент был совершенно не к месту. Но вскоре я обнаружил, что ошибался — он слушал очень внимательно и обладал прекрасной памятью. Часто он помнил, что я говорил гораздо лучше, чем я сам. Мне кажется, он напускал на себя такой вид не потому, что хотел показать, что никого не слушает, а потому, что давал понять: не пытайтесь на меня повлиять, я должен до всего дойти сам. Такую упрямую независимость он сохранил на всю жизнь, и я не мог ей не восхищаться».
В 1943 году Хойл, Бонди и Голд сняли домик неподалёку от полигона, и Фред делил время между этим «коммунальным жилищем» и временным пристанищем, где обитала его жена Барбара с маленьким первенцем Джефри. Домик трёх друзей оказался совсем рядом со взлётной полосой канадских военно-воздушных сил, так что им пришлось привыкнуть продолжать спать под рёв бомбардировщиков, каждое утро, в 4:30, вылетавших на задание. Однажды утром их жилище сотряс сильнейший взрыв. Вот как описал это событие Томми Голд.
Перед вылетом на задание
«Должно быть я спал с открытым ртом, потому как туда попал приличный кусок штукатурки с потолка. Пока я отплёвывался, отворилась дверь, в неё заглянул Фред и спросил: “Ты слышал?” “Что значит, слышал! Дом чуть не рухнул”. “Я не про то. Минут двадцать назад я услышал, что взлетели все самолёты кроме одного. Он прокатился по полосе, а потом двигатели смолкли и настала тишина. Ну, я заснул снова, а потом раздался этот грохот, который меня, конечно, разбудил.” Тут я не выдержал: “Ты что, совсем дурак? Знал, что тот не смог взлететь и вот-вот взорвётся со всеми своими бомбами, и повернулся на другой бок?” “Я ведь всё равно ничего не мог с этим поделать”, ответил Фред».[5]
И никто ничего не мог поделать, потому что на тех бомбах стояли химические взрыватели, рассчитанные на определённое время. Разрядить их было невозможно.
О Бонди и Голде речь ещё пойдёт отдельно, а сейчас достаточно заметить, что молодые люди находили время размышлять и над вещами, не связанными непосредственно с войной. Они смотрели в будущее.
Похоже, что Хойл не переоценивал свой вклад в совершенствование морского радара. Тем не менее, и сам Хойл в автобиографии, и его младший коллега-математик отмечают три результата, полученные Фредом и его группой.[6]
Установленное на судах оборудование работало на волне 7 метров, что позволяло надёжно оценивать расстояние до воздушной цели, но не её высоту, что, конечно же, сильно затрудняло перехват вражеских самолётов. Перед группой теоретиков во главе с Хойлом была поставлена задача найти способ определения высоты целей.
Фред вывел формулу, подставил в неё требуемые данные и… получил полную ерунду. Формула, похоже, была верной, но при подстановке подготовленных данных получались абсурдные результаты. Значит, решил он, дело было не формуле, а в данных. Он стал перепроверять их и обнаружил, что сделанное им предположение о случайном распределении ошибок во входных данных не соответствовало действительности. Входные данные готовились разными людьми, но все они, желая подстраховаться, чуть-чуть их корректировали, из-за чего ошибки измерений становились не случайными, а систематическими, причём всегда в одном направлении — «улучшения» данных.
Фред понимал, что человеческую природу не изменить строгими инструкциями по сбору данных, а потому пошёл по другому пути. Он сгрёб все ошибки в один неизвестный параметр и рассчитал десять различных возможных кривых, соответствующих высоте полёта цели в зависимости от этого неизвестного параметра. Затем, на каждом судне, где стояла радарная установка (а все они хоть и немного, но отличались друг от друга) проводилась калибровка — свой самолёт подлетал к судну на известной высоте, оператор судового радара устанавливал, какой из десяти расчётных кривых Хойла соответствовала эта высота, и дальше для определения высоты вражеского самолёта на данном судне применялась только эта кривая. Такой простой метод оказался очень успешным и использовался на флоте до конца войны.
По мере совершенствования техники радарные установки стали использоваться на длине волны 10 см, и тут обнаружилось неожиданное явление. Иногда цели удавалось видеть на расстоянии вдвое, а то и втрое большем, чем обычно. Это, конечно, было хорошо, но и приёмное оборудование противника тогда могло перехватывать сигнал радара и устанавливать местоположение судов на большом расстоянии. Возникла срочная потребность установить, чем вызывается такое «аномальное распространение». Была создана специальная группа, в которую вошёл и Хойл.
Тут же её завалили грудой бумаг, предлагавших самые разные объяснения наблюдаемого иногда эффекта. Один из метеорологов заявил, что может с вероятностью 85 процентов предсказывать такое распространение, и привёл соответствующие рассуждения. Хойлу было достаточно посмотреть на обоснование, чтобы заявить, что на самом деле вероятность составляет лишь 15 процентов. Дело в том, что метеоролог предлагал считать, что если сегодня наблюдается такое аномальное распространение, то оно будет наблюдаться и завтра, но ведь требовалось определить не то, будет ли завтра наблюдаться это явление, если оно наблюдалось сегодня, а предсказать, когда оно будет наблюдаться вне зависимости от его проявления сегодня. Похоже, метеоролог воспользовался старым трюком — если на завтра предсказывать сегодняшнюю погоду, то вероятность оказаться правым составляет около 80 процентов просто потому, что погода меняется реже, чем остаётся примерно той же.
Кроме того, на работу радаров влияли и морские помехи — хаотическое отражение сигналов от водной поверхности, которое затрудняло целеопределение. Хойл предложил исследовать эту проблему совместно с аномальным распространением, но не от случая к случаю, а систематически. Для этого на северо-западном побережье на типичной высоте полёта самолётов в 3000 футов был установлен передатчик, а напротив него, на расстоянии около 150 миль, приёмник. Излучение проходило над бухтой Кардиган, что позволяло изучать распространение сигнала над поверхностью воды. В итоге выяснилось, что никакого аномального распространения нет, а наблюдавшийся эффект вызывался атмосферными условиями в надводном слое.
И наконец, Хойл был вовлечён в совершенно секретную операцию под названием «Окошки». Идея состояла в том, чтобы сбрасывать с самолётов полоски алюминиевой фольги, которые вызывали бы ложные сигналы на экранах вражеских локаторов, маскируя сами самолёты. Такая очевидна мысль вполне могла прийти в голову и противнику. Особая секретность придавалась проекту потому, что даже однократное применение «окошек» (если бы вдруг оказалось, что противник сам до этого не додумался) мгновенно позволило бы ему использовать тот же приём, а потому он хранился про запас для последней, решающей воздушной битвы. Как впоследствии выяснилось, германское командование также не решалось использовать «окошки» по той же причине — чтобы не позволить противнику сделать то же самое.
Группе Хойла было поручено установить, можно ли отличить «окошки» от самолётов на тот случай, если немцы всё же применят такой манёвр. Хойл рассудил, что для этого прежде всего нужно как следует изучить характер отражения сигналов на волне 10 см, на которой работали радары. Теоретические результаты нужно было проверять на практике, а для того Адмиралтейство предоставило в их распоряжение разного рода приёмное оборудование, которое оказалось никуда не годным.
К счастью, в группе Хойла работал Томми Голд, инженер и по совместительству радиотехник, который и пришёл на выручку. Выяснилось, что характерные различия в отражённых импульсах проявлялись в пределах 1/500 секунды, поскольку за это время полоски фольги смещались очень мало по сравнению с самолётом. Оставалось лишь применить схему, в которой такие практически не изменяющиеся за это время сигналы устранялись, оставляя лишь сигнал от самолётов. Сделать это оказалось не так просто, потому как в то время ещё не было устройств, способных хранить информацию в течение нескольких миллисекунд. Тогда Голд сам спроектировал схему, в которой электрические сигналы после необходимой задержки преобразовывались в звуковые, что позволяло отфильтровывать помехи, вызывавшиеся полосками фольги, и обнаруживать самолёты. И идея, и схема работали прекрасно, но воплотить их в жизнь до конца войны по разным причинам не удалось.
Война в Европе закончилась в мае 1945 года, и Фред стал рваться обратно в Кембридж. Уходили лучшие, самые продуктивные годы. Ему было 30 лет, а толком ещё ничего не сделано — вмешалась проклятая война. «Такой молодой, и уже такой неизвестный»…
Уехал Герман Бонди — его сразу отпустили, как и всех преподавателей университетов. Хойла не отпускали, потому как он был не преподавателем, а учёным-исследователем, то есть лекций не читал и студенты его не ждали. После многих безуспешных попыток перебраться в Кембридж официальным путём он в отчаянии заявил, что просто возвращается в университет и пусть с ним делают что хотят. На полигоне он стал числиться «убывшим по делам службы», то есть по-прежнему их работником да ещё и на зарплате Адмиралтейства. Это Фреда совершенно не устраивало, и видя, что бюрократы не знают, как с ним быть, он добился приёма у одного из высших чинов Адмиралтейства. Там ему попытались объяснить, что война не закончена, надо ещё победить Японию, а потому его способности могут пригодиться. На это Хойл возразил, что по его опыту, от момента выдвижения новой идеи до её реализации проходит как минимум 18 месяцев, а за это время война с Японией уж наверняка закончится. Высокий чин не то чтобы согласился тут же отпустить Хойла на волю, но был не против того, чтобы тот, оставаясь в Кембридже, «думал над военными проблемами», пока не найдётся выход из положения. К взаимному удовлетворению бюрократы вскоре нашли такой выход, и Фред оказался «на гражданке», полный идей, одна из которых сделает его признанным классиком астрофизики.
(продолжение следует)
Литература
[1] Jones, R.V., Most Secret War: British Scientific Intelligence 1939–1945, London: Hamish Hamilton, 1978.
[2] Gregory J. Fred Hoyle’s Universe, Oxford University Press, 2005.
[3] Mitton S, Fred Hoyle: A Life in Science, ABC Books, 2005.
[4] См., например, Хэнсон Болдуин. гл. 2: Битва за Британию; Сражения выигранные и проигранные, М. Центрполиграф, 2002.
[5] Burbidge, G. Sir Fred Hoyle, Biogr. Mems Fell. R. Soc. Lond. 49, 213-247 (2003).
[6] Domb, C., Fred Hoyle and Naval Radar, 1941–1945, Astrophysics and Space Science, 285: 293-302, 2003.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer7/macarsky/
