Осенью 63-го года мы познакомились с целой компанией замечательных людей. Один физик, другой художник, остальные химики. При этом, конечно, поэты и прозаики. Жены у всех были красивыми, на Леву произвели большое впечатление.
Не могу определенно сказать, кто привел их в наш дом, кажется, один случайный человек, мы его потом потеряли.
Период узнавания был коротким, активным и не только в беседах. О нас стали заботиться!
— Ты что, так вот всю зиму и лежишь дома без воздуха? Мы вскладчину сняли дачу между Комаровым и Зеленогорском, приезжаем только на выходные, давайте вас туда перевезем.
Это была не последняя инициатива Галки Шейниной. Дальше жизнь уже не проходила без нее, без них.
Но дача зимой?.. Ведь надо печку топить, таскать дрова, приносить воду из колодца, до магазина далеко, автобусы нерегулярные. Да и такси обойдется в копеечку, а мы жили более чем скромно.
Однако Галя сказала, что нас перевезет один парень, у него машина, а на даче с нами побудет другой, который взял отпуск, чтобы писать поэму.
— Поэт? — Да, но он тоже химик, кончал Техноложку. — А шофер? — Физик. — Тоже поэмы пишет? — Нет, рассказы. В «Звезде» вот напечатался.
Так мы познакомились с Мишей Петровым и Димой Бобышевым, давным-давно теперь уже известными людьми, упоминать которых вообще-то требуется по отчествам и званиям.
С Димой мы провели две недели в полной гармонии. Он отапливал день и ночь летнюю постройку, я готовила в ледяной кухне горячую еду, днем мужчины были заняты сочинительством, по вечерам — разговорами и вдохновенным чтением стихов. Незабываемо!
Гармонию нарушали съемщики дачи, их было семеро плюс гости, радостно поднимающиеся цепочкой по лестнице. Они приезжали кататься на лыжах, ночевали, много шумели, громко спорили, перебивали один другого, велели то заткнуться, то, наоборот, высказаться, сметали все, что я наготовила, и пили лабораторный спирт, разведенный в оптимальной пропорции.
Новости, которые они нам сообщали, настораживали…
В ноябре в Вечерке была напечатана гнусная статья о Бродском под заглавием «Окололитературный трутень», а это означало, что ленинградские власти по всем приметам хотели его неминуемо посадить. Мы все боялись за Иосифа, бурно переживали, говорили о нем постоянно.
Стихи произносились сами собой, мы знали их наизусть, но с Бродским знаком или даже дружен был только Дима. Может быть, поверхностно еще Миша Петров, но ни Шейнины, ни Лева с ним еще тогда не встречались.
Впрочем, большого значения это обстоятельство не имело, у интеллигенции враг был общий.
Бродский уехал в Москву за защитой и поддержкой. Там было много известных и сильных людей, гораздо больше, чем в Ленинграде. Они, обсудив ситуацию, запрятали его в Кащенко.
А поддерживать невесту Бродского Марину Басманову дома выпала честь Бобышеву. Поэтому он пару раз оставлял нас одних и мотался в Ленинград.
И однажды сказал, что Марина сама приедет на дачу.
Она и приехала. Холодная, молчаливая, красивая, без намека на шарм, чужая. Вечером у печки в разговоре участия почти не принимала, что-то мелкое-мелкое рисовала карандашом в блокноте.
Перед сном я постелила ей в моей комнате, и мы благородно распрощались. Мне в голову не пришло, что расклад может быть иным, такая вот шляпа. Но в конце другого вечера Марина всех положила на свои места. Меня вернула в мою же постель, сама ушла к Диме «разговаривать».
И опять я не поняла, что у них роман. Они не казались влюбленными. Или титул невесты Бродского так меня одурачил?
Могла бы и понять, когда Дима рассказал, что Марина не стала говорить с женихом по телефону от Ахматовой. «Я не хочу, Анна Андреевна».
31-го декабря приехали лыжники. Женщины суетились, готовя стол, мужчины занялись дровами и беседами, и тут Дима скромно сообщил, что Марина Басманова приедет на дачу встречать Новый год. Народ впал в счастливую истерику.
— Ты слышала, кисочка, что с нами будет невеста Бродского? — много раз восторгалась Галка.
Мы уже весело проводили Старый год, уже к Новому хорошо опьянели, а она все не появлялась. Наконец, держа зажженную свечу, Марина взбежала на наш второй этаж.
Какая-то полоумная радость охватила компанию. Ей протягивали рюмки и стаканы, Алик Шейнин целовал руки аж до локтя, все шумели и веселились. Было тесно. Марина пробралась в другую комнату к Диме, где было поменьше народу, и там случайно свечой коснулась занавески, старой дешевой маленькой ситцевой тряпки.
Все закричали «пожар!» и стали преувеличенно энергично его гасить, а поджигательница задумчиво произнесла два слова, которые вошли в некоторые воспоминания — «хорошо горит». Сам эпизод стал почти историческим и носит название «поджог занавески».
Бобышев в своей книге рассказывает, что они вдвоем ушли на залив, свечка трепетным огоньком освещала их лица в темной и холодной ночи, они, наконец, объяснились и были не на очень долго счастливы.
Первого января нас отвезли домой, а на наше место привезли детей с нянькой, главой шейнинской семьи, которая в минуту догадалась о том, о чем не задумывались ни я, ни Лева. А поскольку она была в курсе всех дел и интересов Шейниных, легко представить себе, что и как она им расписала.
Дима остался на своей половине дачи не один. Галю это сразило. Человек громкий, импульсивный, авторитарный, она заходилась в падучей.
Как? Друг в психушке, его вот-вот посадят, а этот увел его невесту?? Ситуация и вправду плохая, но разорвать отношения немедленно, выгнать с дачи, объявить бойкот?
С этой идеей приехали к нам. И здорово поддали за молчание. После школьных каникул Миша опять отвез нас в Зеленогорск.
Диме от дома уже отказали, но вызвали на разговор. Удивительно, что он на этот разговор согласился, так много значили для него друзья. Но еще больше нас удивило ханжество. Сомневаюсь, что кто-то из компании был святым. Флирт, романы, краткосрочные измены происходили у нас на глазах. Нам даже казалось, что все вокруг между собой были родственниками. Однако трагедий не разыгрывалось, никто ни во что не вмешивался. Поверхностные чувства и влечения всерьез не принимались, глубоким — места в их жизнерадостных отношениях не находилось.
Лева не пожелал участвовать в мероприятии и попросил вынести себя во двор. Я топталась возле. За забором на улице сдержанно нервничала Марина. Я вышла к ней поздороваться.
Спустя какое-то время появился Дима с лыжами, неловко попрощался, и они уехали. Увиделись мы, когда вернулись в город. Лева позвонил: «Приходи, Димок».
Встреча была печальной. Ничего он толком нам не рассказал, лишь обнял обоих за то, что «остались людьми». Драма его только началась. Касаться ее я не буду.
Через пару лет на фоне более чем странного поведения треугольника БМБ друзья сделали попытку вернуть прежние отношения с Димой, но ничего из этого не получилось.
Мы же продолжали общаться до Левиной смерти. Горче чем Дима в телефон мне никто не плакал, хоть я и делаю скидку — показалось, что он был пьян.
Обругал меня Бобышев за этот рассказ последними словами. И совершенно зря.
От той дачной истории кроме множества любовно-лирических стихов остались еще два, которыми обменялись поэты Лев Лрускин и Дмитрий Бобышев.
ЛЕВ ДРУСКИН:
Ну-ка, Бобышев, курнем,
Ну-ка рюмку кувырнем,
Да заправимся стихами,
Да у печки прикорнем.
За окном бунтуют ели,
Им бы тоже спать пора.
Наши толстые портфели
Отдыхают до утра.
Угли гаснут и бормочут
Что-то доброе, без слов.
Дом вздохул: «Спокойной ночи!»
Кот зевнул: «Приятных снов!»
Ты меня разбудишь рано,
Чуть заря коснется крыш.
Удивишь строкой нежданной,
Новой рифмой удивишь.
И уйдешь по тропам ярким,
По сверкающей лыжне,
И сверкающим подарком
Ту строку оставишь мне.
Подержу ее в руке,
Приложу ее к щеке.
В горле сладко тает льдинка,
Огонек на языке.
ДМИТРИЙ БОБЫШЕВ:
В последний теплый летний день года,
Когда в саду уже совсем осень
Мы вспомнили о дне другом, зимнем,
До праздников примерно дней за семь.
И дров-то будь здоров брала печка!
Горячий нижний свет лила в лица.
И дня хватало нам вот так с гаком,
Чтобы хоть раз поймать взгляд друга.
С утра затопишь печь, глядишь — вечер
И в вечность наш денек уж весь выпал.
И лыжи не нужны, ну дай выпить
За тот последний зимний день года.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer7/druskina/
