Времена комедиантов0

По мотивам В. Гюго

Действующие лица:
Анна, королева.
Баркильфедро, начальник ее канцелярии.
Дэвид, лорд.
Джозиана, герцогиня.
Хокинс, слуга Дэвида.
Урсус, старый актер в медвежьей шкуре.
Гуинплен, маска смеха.
Дея, слепая девушка.
Гомо, волк.
Фиби и Винос, цыганки.
 Члены Парламента.
Судейские.
Зрители.

Время и место действия: Вечность и Небеса, где действующие лица ожидают Страшного Суда. 

 Сцена первая 

 Небеса. Все голубое, очень светло и пусто. Появляется Баркильфедро.

 Баркильфедро. Дамы и господа, мое имя Баркильфедро. Вам оно не знакомо? А между тем — я жил… Ныне мы все находимся на Небесах… Что я делал раньше? Я жил в Англии. Впрочем, по происхождению я ирландец. Но что значит голос крови по сравнению с пожирающей вас страстью? Я любил театр. Я был актером, я писал пьесы — позднее я стал начальником канцелярии ее величества королевы Анны. Как я попал в столь высокие сферы? Благодаря покровительству ее сводной сестры герцогини Джозианы. Поверьте, я ненавидел обеих. Я мстил за оказанные мне благоДеяния, еще бы, ведь они воображали, что я существую благодаря их милости… Так кем я был? Роялистом? Конечно. Республиканцем? Как знать? Католиком? Может быть. Протестантом? Несомненно. За Стюар­тов? Вероятно. За Брауншвейгскую династию? Очевидно. Быть «за» выгодно только тогда, когда ты в то же самое время и «против». Что же в остатке? Хлеб и зрелища. Они нужны всегда… Зрелища нужны даже на Небесах. Никто не желает скучать в ожидании Страшного Суда. Да и кроме того, сами эти слова — Страшный Суд — что они означают? Так уж заведено от сотворения мира, так уж называется эта процедура, и не более того, поверьте мне… Только что я имел беседу с неким чином из восьмой ступени в ангельской иерархии… Появляется Анна.

Анна. Послушай, Баркильфедро, я хотела бы хорошо выглядеть к моменту… я не хочу повторять эти страшные слова, но видишь, одно слово я все-таки повторила…

Баркильфедро. Вы говорите о Страшном Суде?

Анна. Я, в сущности, слабая женщина, Баркильфедро, — нельзя ли отыскать здесь испанское мыло из леденцов и розовой воды — и мне не было бы так страшно — снова это слово, Баркильфедро — я боюсь Страшного Суда, ах нет, я, наверное, снова умру — хотя, как это возможно?

Баркильфедро. Ваше величество — что до испанского мыла из леденцов и розовой воды — то хочу засвидетельствовать — вы превосходно выглядите…

Анна. Ах, в самом деле? Нет, нет, ты и здесь такой же льстец как на Земле…

 Баркильфедро. Да и кроме того, сами эти слова — Страшный Суд — что они означают — так уж заведено от сотворения мира, так уж называется эта процедура — и не более того…

Анна. Но ведь все мы были обычными слабыми людьми…

 Баркильфедро. Но мы не были жертвами…

Анна. Объяснись, Баркильфедро.

 Баркильфедро. Здесь, знаете ли, неравнодушны к страданиям детей… Я ведь только что беседовал с неким чином из восьмой ступени в ангельской иерархии…

Анна. И что же?

 Баркильфедро. Все то же. Все те же разговоры о неприемлимости детских страданий. Права детей. Он не говорит прямо, но я понимаю, к чему он клонит…

Анна. Но… да, я вспоминаю этот эпизод… Но мы делали все для восстановления и торжества справедливости…

 Появляется Джозиана.

Джозиана. Ваше величество, я с нетерпением ожидаю сегодняшнего представления.

Анна. И вы, дорогая, тоже? Очень рада, сестра моя…

Джозиана кланяется. Появляется Гомо, обходит герцогиню, затем королеву и Баркильфедро и медленно удаляется.

 Счастливы животные — они не рискуют попасть в ад.

Джозиана. Они и без того в аду.

Анна. Милая моя, мы говорим об аде как две дурочки. Спросите у Баркильфедро, что представляет собой ад. Он должен хорошо разбираться в этом.

Джозиана. Почему, ваше величество?

Анна. Он, сударыня, умнее нас с вами.

 Уходит.

Джозиана. Так что же такое ад, Баркильфедро?

 Появляется лорд Дэвид.

 Баркильфедро. Ад — это другие. Другие люди. Те, кто существует вне и помимо нас. Джозиана. Когда мы на земле?

 Баркильфедро. Но мы и здесь не одни.

Джозиана. Но как выйти из этого ада?

 Баркильфедро. С помощью правильно выстроенной политики.

Дэвид. Звучит достаточно умно.

Джозиана. Быть умным — привилегия сочинителей плохих пьес. Дэвид. Незадачливые сочинители всегда кончают политикой, не так ли, Баркильфедро?

 Баркильфедро. Люди занимаются политикой, когда не могут найти себя на сцене. Политика — это театр, неспособный взлететь к Небесам.

Джозиана. Какие небеса вы имеете в виду, Баркильфедро?

 Баркильфедро. Те, что глядят на нас… Всегда.

Дэвид. Вы хотите сказать, что все мы — своего рода актеры?

 Баркильфедро. Разумеется, милорд, оттого-то нам и следует разыграть нашу историю здесь, на небесах.

Дэвид. Скажите, Баркильфедро — есть у вас что-то новое в отношении моего дела, все ли учтено, помнят ли здесь, что я первым в Англии отказался от парика и ввел в моду припудренные волосы?

Джозиана. Дэвид, здесь помнят все…

Баркильфедро. Вы совершенно правы, герцогиня. Здесь царят закон и порядок, все то, что я пытался насадить в Англии.

Джозиана. И здесь, Баркильфедро, вы неоценимы еще в большой мере, чем там. Мы все изнемогаем от скуки. Итак, вы обещали нам театральное представление. Когда же оно начнется?

 Баркильфедро. Оно уже идет. В сущности, Страшный Суд уже начался. Актеры театра «Зеленый ящик» уже собрались и готовятся принять участие в представлении… Обратите внимание, свет уже гаснет… Итак, мы начинаем…

 Сцена вторая 

 Англия, серые небеса. Во дворце у королевы. Анна, Баркильфедро.

 Анна. Мистер Баркильфедро, дамы при дворе жаловались на отсутствие французских румян и белил…

 Баркильфедро. Ваше величество, с Францией у нас идет война…

Анна. Войны идут от сотворения мира, мистер Баркильфедро. Это не новость. Что нового в Англии? Что говорят наши подданные?

 Баркильфедро. На­род платит и служит. Народу необходим поводырь. Он невежествен, а стало быть, и слеп. Народу нужны хлеб и зрелища…

Анна. И что же, мистер Баркильфедро?

 Баркильфедро. Великое счастье для нации, когда монархия востанавливает порядок в государственных делах и воспитывает хороший вкус у поданных.

Анна. Хороший вкус, говорите вы? Дэвид и Джозиана бросают мне вызов, мистер Баркильфедро. И вся Европа смеется над этой историей. Ведь мы называем Дэвида лордом из учтивости, а не по праву рождения. Кстати, что говорят датчане? Знают они, что я хочу организовать музыкальную академию, наподобие французской?

 Баркильфедро. Дания предлагает годовой пожизненный доход в шесть тысяч двести пятьдесят фунтов стерлингов за вашу девственность. Она просит для вашего будущего супруга принца Георга Датского чин адмирала и увеличения его будущего годового содержания на сто тысяч фунтов стерлингов. Дания также требует отыскать законного сына лорда Кленчарли.

Анна. Скажите, Баркильфедро, когда, наконец, будет найден этот мальчик? Датчан можно понять. В конце концов, эти Кленчарли доводятся роднёй датскому королевскому дому… Ребенок пропал пятнадцать лет назад, а вы все еще не можете сыскать его…

Баркильфедро. При разрешении столь щекотливой проблемы, ваше величество, необходима крайняя осторожность и соблюдение тайны. Я сам осуществляю контроль над расследованием и сыском…

Анна. Да, да, Баркильфедро. Ищите его, это приказ. И не забудьте о французских румянах и белилах. Уходит.

Баркильфедро. Ну, Баркильфедро, стоило ли взлетать так высоко? Подбирать крохи с чужих столов, острить, давать ценные советы, менять покровителей с риском для жизни, поло­жения, будущего, отказаться от театральной карьеры? И все для того, чтоб взлететь наверх и узнать, что ты должен выполнить свой долг! Баркильфедро, ты попадаешь в сети собственных слов и мыслей… Неудивительно, ведь ты — поэт… Разыскать ребенка, похищенного пятнадцать лет назад! Молчать, зная все о его судьбе. Каково? Сюжет, достойный драмы… или комедии, как знать?

 Сцена третья

 Во дворце у Джозианы. Дэвид и Джозиана. .

Дэвид. Хокинс!

 Появляется Хокинс, слуга.

Вот соверен, Хокинс, разме­няйте его на фартинги, шиллинги и пенсы, не могу же я расплачиваться в пивных соверенами, не так ли? И принесите одежду простолюдина и поживее…

Хокинс. Слушаюсь, сэр.

 Уходит.

Джозиана. Расскажите мне, отчего вы туда ездите? Ни я, ни королева не можем этого понять.

Дэвид. Жизнь скучна, я ищу развлечений. Я люблю карты, но почти не надеюсь отыграться. Вам не нравится бокс, который нравится мне. Вы любите театр, но пьесы Шекспира запрещены к постановке.

Джозиана. Анна считает, что они портят вкусы ее подданных. Приличных театров нет вовсе.

Дэвид. Именно поэтому я предпочитаю напялить на себя одежду простолюдина и направиться туда, где они живут. Уличные зрелища, цирки с диковинными зверями, балаганы, клоуны, фигляры, шуты, фокусники, право, на это стоит посмотреть, иначе жизнь в Англии станет совсем невыносимой.

Джозиана. Хоть какая-то отдушина! А теперь подумайте, каково приходится мне? Анна замаливает грехи нашего папаши Иакова перед небесами. И вместе с этим фигляром Баркильфедро непрестанно вмешивается в мою жизнь. Она считает меня выскочкой, а себя — королевой по праву рождения. Это невыносимо.

Дэвид. Но она действительно королева по праву рождения.

 Появляется Хокинс.

Хокинс. Одежда простолюдина, сэр, и целая куча шиллингов.

Дэвид. Возьмите себе пару шиллингов, Хокинс. Только не напивайтесь, должен же кто-то в моем доме вести размеренную жизнь. Вы свободны.

Хокинс. Благодарю вас, сэр.

 Уходит.

Джозиана. Неужели все так безнадежно, Дэвид?

Дэвид. О нет, они не могут отнять у нас нашу любовь.

Джозиана. Вчера я читала ваши сонеты, Дэвид. Любовь, которую вы воспеваете, оканчивается законным браком. Женщина от­даёт себя мужчине при посредстве нотариуса — какая пошлость! Брак превращает любовь в диктант. Это вульгарно. Не глупо ли стремиться к такой пресной любви?

Дэвид. Какого же сорта любовь привлекает вас?

Джозиана. Настоящая, роковая любовь. Что-то подобное любви Дездемоны к мавру.

Дэвид. Старая пьеса. Честно сказать, я что-то слышал о ней… Мавр и белая женщина…Но это театр, актеры. Но что такое актер?

Джозиана. Существо, обретающее свободу на сцене.

Дэвид. Свободу марионетки. Свободу произносить чужие слова и раздирать страсть в клочья. Нечто вроде мавра, направляемого Яго. Мерзавец — поводырь чернокожего. Подлость, которая претендует на роль света в ночи. И ревность, которая выбирает ее в проводники. Джозиана. Но что такое мавр? Это ночь. Ночь влюблена в день. Тьма любит утреннюю зарю, африканец обожает белую женщину. Дездемона для мавра есть воплощение чистоты и одновременно воплощенное безумие. Как она, дочь венецианского сенатора, могла полюбить его? Мавра? Бросить свой дом? Презреть все приличия? Мавр хочет верить ей, но он не способен побороть свои сомнения.

Дэвид. Но человеку свойственно сомневаться. Даже если он мавр.

Джозиана. И поэтому он так легко впадает в ревность. Он велик, прекрасен, исполнен благородства, он возвышается над всеми, всюду ему сопутствуют отвага, битвы, фанфары, знамена, почести; он окружен славой двадцати побед, над ним сияют звезды, но он — черный. Именно таким образом ревность превращает героя в чудовище. Словно бы ночь накликала смерть. Он представляет ночь. Поскольку он — это ночь и поскольку он решил убить, как он должен совершить убийство? И чем?

Дэвид. Скорее всего, он перережет ей горло. Принесет ее в жертву своей доверчивости и своему безумию.

Джозиана. Нет, он удушит ее. Подушкой. Убить — значит погрузить в сон. И Дездемона, обвенчАнная с ночью, умирает удушенная подушкой, которая хранила ее первый поцелуй и подавила ее последний вздох.

Дэвид. Неплохо, совсем неплохо. Но почему он все-таки не зарежет ее?

Джозиана. Кинжал нужен ему для другого. Мавр рассказывал, как убил турка в Алеппо…

 Цитирует отрывок из монолога Отелло.

В Алеппо турок бил венецианца И поносил сенат. Я подошел, За горло взял собаку-обрезанца И заколол. Вот так. Каждому свое. Он нашел подходящее орудие смерти для своей жертвы…

Дэвид. Вы любите театр?

Джозиана. Как можно его не любить?

Дэвид. А вы ревнивы?

Джозиана. Только к самой себе.

Дэвид. Не желаете переодеться в прачку? Пошатаемся по злачным местам, выпьем портеру, к вам привяжутся какие-нибудь подонки, и я из ревности нас­тавлю вам пару синяков. Как вам такое развитие событий?

Джозиана. Право досадно, что я должна выйти за вас замуж. Я предпочла бы оставаться вашей любовницей. Но я не буду переодеваться в прачку, такое смешение классов приводит к революциям. Придумайте что-нибудь, мне хочется развлечься…

Дэвид. Против скуки существует только одно лекарство.

Джозиана. Какое?

Дэвид. Гуинплен, в театре «Зеленый ящик».

Заканчивает переодевание.

Ну что ж, герцогиня, матрос Том-Джим-Джек, гроза пивных и любимец балаганов, везёт вас в театр «Зеленый ящик»!

Джозиана. Говорят, он ужасен.

Дэвид. Народ его обожает. Благодаря уродству у него всегда набит желудок. Я слышал, как одна швея говорила своему малышу: С чего это ты уродился таким ангелочком? Нет чтобы родиться уродом. Знала бы я твоего отца, задала бы ему трёпку.

Джозиана. Так он — дитя греховной связи?

Дэвид. Все мы дети первородного греха. Впрочем, он чрезмерно безобразен. Полагаю, он даже не знал женщин из-за этого.

Джозиана. А кто знает женщин? Уж не вы ли?

Дэвид. Но я стараюсь их понять. А Гуинплен…Этот театр… В их представ­лении есть нечто трогательное. Должно быть, нищие и обездоленные нуждаются в чем-то таком как театр «Зеленый ящик».

 Сцена четвертая

Перед занавесом театра «Зеленый ящик» — Фиби и Винос. Трубы. Появляется Урсус. Гомо и Дея выходят и кланяются в соответствующих местах его монолога. Слова Урсуса сопровождаются восклицаниями «Браво!», «Долой!», «Слушайте, слушайте!», свистом, воплями и ревом публики. Среди публики и будущий Заключённый. Его смех выделяется резким фальцетом. Здесь же Том-Джим-Джек, Джозиана и Баркильфедро.

Урсус. Вот и я, жители и жительницы Лондона. От всего сердца поздравляю вас с тем, что вы англичане. Вы, — великий народ. Скажу точнее: вы — великое простонародье. Вы дерётесь на кулаках еще лучше, чем на шпагах. У вас превосходный аппетит. Вы нация, которая пожирает другие народы. И недалек уже день, когда земной шар будет разделен на две части, и на одной из них будет надпись: «Владения людей», а на другой — «Владения англичан». Утверждаю это к вящей вашей славе — я, не имеющий чести быть ни англичанином, ни человеком; ибо я — медведь. Кроме того, я еще и доктор — одно не мешает другому. Джентльмены, я поучаю. Чему, спросите вы? Двум раз­ным вещам: тому, что я знаю, и тому, чего я не знаю. Я продаю снадобья и подаю мысли. Подходите же и слушайте. Хорошенько навострите уши. Если они малы, истины попадет в них немного. Если они велики, в них войдет немало глупости. Итак, внимание. У меня есть товарищ, который учит смеяться. Когда меня спрашивают — как ты познаешь истину? — я отвечаю — смеюсь, а если меня спрашивают — почему ты смеешься — я отвечаю — потому что познал истину. Если слепой положит одну руку на левую сторону алтаря, а другой закроет себе глаза, он прозреет. Девственность не исключает материнства. Добрые люди — впитывайте эти очевидные истины. А там можете верить в Бога по-разному — либо как жаждущий верит в апельсин, либо как осёл верит в кнут. Ну, а теперь я познакомлю вас с труппой. Начинаю со своего друга — это волк. Он лишён предрассудков и не возражает, чтобы на него смотрели. При случае он не прочь завести знакомство и с собакой. Потомки его, если таковые имеются, должно быть урчат, подражая тявканью матери и вою отца. Ибо волк воет. С людьми жить, по-волчьи выть. Его левая лапа не ведает, что творит правая. О другом приятеле скажу только одно — он чудовище. Некогда он сбежал от бродяг на берегу океана. А вот это слепая. Разве на свете мало слепых? Нет… Все мы слепы, каждый по-своему. Даже Бог слеп — в день сотворения мира он не заметил, как в его творе­ние затесался дьявол. Да ведь и я слеп: говорю с вами и не замечаю, как вы глухи — итак, протрите глаза и прочистите уши — мы начинаем представление «Укро­щенный хаос»!

 Раскрывается занавес «Зеленого ящика». Во мраке борются три фигуры — Уруса-медведя, Гомо-волка и Гуинплена-человека. Гуинплен закутан в саван, лицо его закрыто длинными волосами парика. Медведь ревет, волк скрежещет зубами и воет, человек молит о помощи, ибо звери одолевают.

 Гуинплен. Погибаю, гибну во тьме, Господи, помоги, верни надежду, дай свет, верую, спаси, спаси меня…

 Музыка, появляется Дея в светлом ореоле. Слышна мелодия, напеваемая без слов. Человек возвышается и побеждает. Д е я . Молись! Плачь! Из слова родится разум, из знания — свет.

 Обращается к мраку.

 Ночь, уходи! Заря поёт победную песню.

Коленопреклоненный Гуинплен перед ней, попирая зверей. Дея приближается к нему.

 Вознесись на небо и смейся, плакавший. Разбей ярмо! Сбрось, чудовище, свою черную оболочку

 Возлагает руку на лоб Гуинплена.

Гуинплен. О, подойди, люби! Ты — душа, я — сердце.

 Он оборачивается к публике, и яркий луч света падает на его лицо. Хохот, рукоплескания и топот публики в театре «Зеленый ящик». Занавес театра опускается.

Голоса. Браво, браво, Гуинплен, Урсус, Дея! Гуинплен, Гуинплен! Человек, который смеётся, браво! Браво!

Фиби и Винос с трубами. Открывается занавес. Актёры кланяются. Аплодисменты.

Дэвид. Вот это настоящие актёры.

Джозиана покидает театр. Дэвид следует за ней и по дороге к выходу задевает Баркильфедро.

 Баркильфедро. Поосторожней, приятель.

Дэвид. О, мистер Баркильфедро, оказывается и вы не чужды музам?

 Баркильфедро. Человек — слабое создание…

Дэвид. Меня зовут Том-Джим-Джек, сэр. Не желаете выпить?

 Появляется Урсус.

Урсус. О, Том-Джим-Джек, тебя давно не было здесь. Я ощущал пустоту в сердце как человек и холод как поэт.

Дэвид. Браво, Урсус. Но я спешу. Выпьем в следующий раз. Оставляю тебе своего дружка, Баркильфедро.

 Дэвид уходит.

Баркильфедро. Приветствую тебя, Урсус. Знаком ты с этим Том-Джим-Джеком?

Урсус. Еще бы не знаком. Какая жалость, что он не лорд.

 Баркильфедро. Отчего же, Урсус?

Урсус. Славная из него бы вышла каналья. Ну а ты как, дружище? Пишешь драмы, актёрствуешь, как прежде?

Баркильфедро. Всего понемногу, выцарапываю свой кусок хлеба. Промышляю всем, что подвернется.

Урсус. Что ж, не зря говорят: «Пусти хлеб по течению, и он вернется к тебе с маслом».

Баркильфедро. Золотые слова. Где ж ты раздобыл этого красавчика, Гуинплена? Есть у него родители?

Урсус. О нет. Он называет меня отцом. Он бежал от бродяг, что готовили его в фигляры, и по дороге приискал малютку. Они явились ко мне вместе в снежную ночь, лет пятнадцать назад. Оставалось лишь выждать время и огранить сей алмаз.

Баркильфедро. Да уж представление у тебя получилось на славу. Полагаешь, он таким и родился?

Урсус. Сомневаюсь, дружище. Впрочем, к чему об этом шуметь? Может быть, отужинаешь с нами?

Баркидьфедро. Нет, право, дружище, я спешу.

Урсус. Нy а что ты скажешь о нашем представлении, о режиссуре, о стиле игры?

 Баркильфедро. То же, что говорил Гамлет, обращаясь к актёрам: «Говорите, пожалуйста, роль, как я показывал: легко и без запинки… Кроме того, не пилите воздух этак вот руками, но всем пользуйтесь в мерy, даже в потоке, буре и, скажем, урагане страсти учитесь сдержанности, которая всему придает стройность…»

 Урсус ему подыгрывает.

Урсус. «Будьте покойны, ваша светлость.»

Баркильфедро. «Однако и без внутренней скованности, но во всём слушайтесь внутреннего голоса, двигайтесь в согласии с диалогом, говорите, следуя движениям, с тою только оговоркой, чтобы это не выходило из границ естественности. Каждое нарушение меры отступает от назначения театра, цель которого во все времена была и будет: держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести её истинное лицо и её истинное — низости, и каждому веку истории его неприкрашенный облик, если тут перестараться или недоусердствовать, несведущие будут смеяться, но знаток опечалится…»

Урсус. «Надеюсь, у себя, принц, мы эти крайности несколько устранили.»

Баркильфедро. О да, дружище, грех был бы упрекать вас в та­ких прегрешениях. Славная у тебя труппа, да и волк отличный. Впрочем, волка ноги кормят. Прощай, Урсус.

Урсус. Прощай, Баркильфедро, не забывай старых друзей.

 Урсус удаляется.

Баркильфедро. Час твой настал, Баркильфедро. Думай, выкручи­вайся, ползи, вылизывай ступени времени, ищи пок­ровителей, ибо чего стоит твоё нынешнее положение? Держать, так ска­зать, зеркало перед природой, и отыскать исчезнувшего лорда Кленчарли, который тебя облаго­детельствует… А если всё объединить в одну интригу как в старом театре, где я когда-то под­визался? В самом деле, едва ли найдёшь во всей Англии еще одну маску смеха, подобную Гуинплену. Да и кто лучше актёра, да еще в этакой-то маске, навсегда прилипшей к его лицу, сможет сыграть роль униженного, но и вознесённого монаршей волей со дна жизни молодого лорда? Что же до остального — то не из одной ли глины вылеплены все люди? Кто сможет доказать мне, что актёр и человек, обле­ченный властью — суть не одно и то же? Ну а преступник сыщется в тот же час, от сотворенья мира человек был, есть и будет им… Дело сделано, Баркильфедро, торжествуй!

 Уходит.

Сцена пятая 

 За кулисами театра «Зеленый ящик». Урсус, Гуинплен, Дея, Гомо.

Урсус. Ну что ж, мешок с выручкой полнеет прямо на глазах. «Укрощенный хаос» оказался хаосом-победителем. Теперь мы не только театр, но и храм. Не так ли, Гомо? Смотри, Гуинплен, Богиня, что была на последнем представлении, оставила целый золотой квадрупль!

Гуинплен. Квадрупль. На нем голова той же королевы, что и на фартингах бедняков.

Урсус. Заткни свою омерзительную пасть. Закон маленьких людей — молчать. Вспомни, что на свете есть наказания. Проникнись уважением к закону.

Гуинплен. Ах, будь в моих руках власть, как бы я помогал несчастным! Но что я? Жалкое ничтожество. Что я могу сделать? Ничего.

Урсус. Гуинплен, остерегись быть недовольным. Когда я увидел тебя, я подумал — начало положено неплохое. И посмотри, чего мы достигли — у нас теперь свой театр. Нас посещают Богини. Ты видел как сверкали её драгоценности? А глаза её сверкали еще ярче.

Дея. Нельзя ли больше не пускать сюда эту женщину?

Урсус. Браво, Дея. Да,Гуинплен, Дея, вам, кстати, на днях придется выб­рать себе вероисповедание — я вас поженю.

Дея. Но ведь мы и так женаты.

 После паузы. О, если бы ты знал, Гуинплен. Вечером, во время представления, когда я дотрагиваюсь до твоего лица, когда я чувствую под твоими пальцами мои волосы, меня охватывает трепет, я испытываю неизъяснимую радость и говорю себе: в этом мире вечной ночи существует только одна опора. Это он — это ты.

Гуинплен. У меня тоже нет на земле никого, кроме тебя. Потребуй от меня чего угодно, Дея, и я сделаю. Чего бы ты желала? Д е я . Не знаю. Я счастлива.

Гуинплен. О да, мы счастливы.

Урсус. Ах так, вы счастливы? Тогда старайтесь, чтобы вас ник­то не видел. Счастливые люди должны прятаться как воры.

Д е я. Отец, почему у вас такой сердитый голос?

Урсус. Я не люблю, когда люди слишком счастливы. Это опасно. Ты пользуешься незаслуженным счастьем, Гуинплен. Во-первых, тем, что толпа видит твою рожу, во-вторых, тем, что Дея ее не видит. А ведь этот рот, который приносит тебе богатство — не твой. О тебе позаботились. Так что вот тебе настоящая философия — пусть Дея ест побольше говядины и бараньих котлет и через полгода она станет толстой как турчанка, женись на ней и она народит тебе целую кучу детей. Сам гос­подь Бог, первый драматург на свете, продиктовал своему секретарю Моисею: «Размножайтесь!» Размножайся, живот­ное, ну а мир пребудет таким, как он есть. На земле всё будет идти достаточно дурно и без твоего содействия. Комедиант создан для того, чтобы на него смотрели, а не для того, чтобы смотреть самому. Верно, Гомо? Волк воет.

Гомо согласен со мной, ибо он мудр. Смотри, Гомо, не выродись в человека. Фиби, Винос — богини нашего храма муз, убирайте остатки еды. Гуинплен, хватит ворковать.

Д е я. Отец, я хотела бы заменить в тексте пьесы слово «чудовище»… на слово «желанный».

Урсус. Ты так и делаешь порой, Дея. Право, ты с недостаточным уважением подходишь к репертуару. Не посягай на тайны искусства, Дея. «Укрощенный хаос» — не допускает изменения даже единого слова.

Д е я. Гуинплен, мне снилось, будто мы звери и у нас крылья.

Гуинплен. Раз крылья — значит, мы птицы.

Урсус. А звери — значит, ангелы. Фиби и Винос, уносите трубы.

 Все кроме Гуинплена и Урсуса уходят. Появляется подгулявший зритель.

Зритель. Мистер Урсус, ваше представление привлекло наше внимание.

Урсус. Премного благодарен, сэр.

Зритель. Трое составляют капитул. Приступим. Вы выступаете публично?

Урсус. Да, сэр.

Зритель. Кто вы?

Урсус. Я — философ.

Зритель. И это все?

Урсус. Кроме того, я — скоромох.

Зритель. Как скоромох, вы можете говорить, но как философ, вы должны молчать.

Урсус. Постараюсь.

Зритель. Вы высказываете неблагонамеренные суждения. Вы отрицаете очевидные истины. Вы говорили, что девственность не исключает материнства.

Урсус. Я не говорил этого. Я только сказал, что материнство исключает девственность.

Зритель. Вы отнесли ауропигмент к мышьяковым соединениям и говорили, что ауропигмент может служить отравой. Библия отрицает это.

Урсус. Библия отрицает, зато мышьяк доказывает.

Зритель. Вы говорили, что израелит, перешедший в христианство, дурно пахнет.

Урсус. Но я прибавил, что христианин, перешедший в иудейство, издает зловоние.

Зритель. Все это отчасти предполагает веру в дьявола.

Урсус. Ваше высокопреподобие, я верю в дьявола. Кто верит в солнце, должен верить и в тень. Дьявол — это ночь господня. А что такое ночь? Это доказательство суще­ствования дня.

Зритель. Вы осёл.

Урсус. Вполне этим удовлетворен.

Зритель. Вы занимаетесь медицинской практикой?

Урсус. Я практикую в этой области.

Зритель. На живых людях?

Урсус. Предпочитаю на живых, нежели на покойниках.

Зритель. Предупреждаю вас: если вы возьметесь лечить больного и он умрет, вы будете повешены.

Урсус. А если он выздоровеет?

Зритель. Тоже повешены. В случае смерти больного карается неве­жество, в случае выздоровления — дерзость.

Урсус. Как скоморох я приношу извинения, но как философ, осмеливаюсь спросить — неужели не существует разницы между жизнью и смертью?

Зритель. Не забывайтесь!

Урсус. Благодарю вас за разъяснения и как философ прошу прощения…

Зритель. Остерегайтесь, не забывайте о тесном соседстве жиз­ни и смерти…

 Зритель уходит.

Урсус. Гуинплен, сын мой, я ощущал себя мышью на допросе у кота. Урсус уходит.

Гуинплен. Боже, до чего великолепная жизнь — ты должен быть доволен, Гуинплен — Фортуна улыбнулась тебе — вместо того, чтобы мёрзнуть и голодать, терпеть не­справедливость и изредка приходить за утешением в этот квартал балаганов и вертепов — ты сам выступаешь на сцене балагана — нет, помилуйте — театра. Театра? Так говорит Урсус, отец. Пожалуй, я несправедлив к нему — после стольких лет скитаний мы, наконец, не голодаем и у нас есть дом — повозка бродячей труппы с двумя лошадьми — что ж, может быть, это и есть счастье для комедианта, но, Гуинплен, «доколе молодцы вроде меня будут шататься между небом и землей?» — Гамлет, акт третий, боже, я хотел бы играть в настоящем театре — прости меня, Урсус, отец — но ведь были и у меня когда-то отец и мать? Где они? Кто я? Для чего рожден? Плодись и размножайся — как сказал первый драматург на свете пророку Моисею — а может быть Гуинплен — этот «человек, который смеется», хочет любви? Настоящей любви земной женщины, хотя кто может полюбить тебя, Гуинплен, безумец, помешавшийся на подмостках?.. Позабыть об этом ангеле, Дее…

Появляется слуга Джозианы. Слуга. Будьте завтра в этот же час у Лондонского моста. Я буду там и провожу вас.

Гуинплен. Куда?

Слуга. Туда, где вас ждут.

 Уходит, оставив Гуинплену письмо.

Гуинплен. Здесь темно,

Распечатывая письмо, машинально повторяет реплику из «Укрощенного хаоса».

погибаю, гибну во тьме, господи помоги, верни на­дежду, дай свет, верую, спаси, спаси меня…

 Ста­новится светлее. Читает.

 Гуинплену… Ты безобра­зен, а я красива. Ты скоромох, а я герцогиня. Я — первая, ты — последний. Я хочу тебя. Я люблю тебя. Приди.» Приди…

 Восклицает. Приди!

 Появляются Урсус, Дея, Гомо, Фиби и Винос.

Урсус. Мы здесь, Гуинплен. Что случилось?

Дея. Гуинплен, я пришла, где ты?

Появляется жезлоносец. Он в длинном черном плаще и парике, с черным жезлом.

 Фиби и Винос. О!

Жезлоносец касается плеча Гуинплена, одновременно ука­зывая на выход. Урсус отвечает жестом: «Покоримся не­ведомой судьбе.» Потрясенные Фиби и Винос молчат. Дея напевает мелодию своей песни. Гуинплен в сопровожде­нии жезлоносца уходит.

Урсус. Дея, нам всем что-то пригрезилось. Ничего не произошло.

 Сцена шестая

В тюрьме. Баркильфредо. Появляется Гуинплен.

 Баркильфедро. Итак, вперед, Гуинплен, в преисподню государства, в тюрьму и пыточный подвал. Прошу ввести зак­люченного, на чьей совести немало загубленных и изуродованных детей. Зав­сегдатай театра «Зеленый ящик». Его привела туда нечистая совесть.

 Появляются Заключенный, шериф, законник и палач. Последний приступает к пыткам заключенного.

Законовед. Заключенный, вы находитесь перед шерифом.

Шериф. Повиновение её величеству. Отказавшийся от­вечать на вопросы Судьи может быть заподозрен во всех пороках. Он способен на всякое злоДеяние.

Законовед. Пожиратель достояния, расточитель, мот, любострастник, сводник, пьяница, прожигатель жизни, лицемер, истребитель родового наследия, растратчик, транжира и обжора.

Шериф. Человек, выслушайте меня внимательно, ибо это касается лично вас. Если вы будете упорствовать и менять пока­зания, вы вновь будете подвергнуты пыткам. И в то вре­мя как вы будете умирать под пытками, никто не придет к вам на помощь, хотя бы у вас кровь хлынула горлом, выступила из бороды, из подмышек, из всех отверстий тела, начиная со рта и кончая чреслами.

Законовед. Если же вы сознаетесь во всем, то вас только повесят и вы получите право на известную сумму денег, каковая вам будет выплачена деньгами, вышедшими из обращения и имеющими хождение лишь в данном случае. Кроме того вы получите право на scortum ante mortem.

Шериф. То есть на любовное свидание перед смертью. После чего вас удавят на виселице. Таковы выгоды признания. Угодно вам отвечать суду?

Заключенный. Да.

Шериф. Вам предстоит подтвердить свои показания относительно некоего человека. Введите его.

 В луче света появляется Гуинплен.

Заключенный. Да, это он. Да, это он! Это он! Это он! Он!

 Хохочет и умирает.

Гуинплен. Неправда! Это не я! Я не знаю этого человека! Меня ждут, у меня сегодня представление. Отпустите меня на свободу. Всё это ошибка. Неужели не существует никаких законов? Господин судья, повторяю, это не я. Я не виновен. Моя жизнь у всех на виду. Я — странствую­щий фигляр. Мы выступаем на ярмарках и рынках. Я — «Человек, который смеётся». Сделайте милость, прика­жите отпустить меня отсюда. Не надо обижать беспомощ­ных обездоленных людей. Сжальтесь над человеком, кото­рый ничего дурного не сделал, у которого нет покровителей и защитников. Перед вами бедный комедиант.

Шериф. Передо мною лорд Фермен Кленчарли, сын лорда Линнея Кленчарли. Заключенный подтвердил, что вы были украдены из дома вашего отца и подвергнуты операции, превратившей вас в маску смеха. Боль, сопутствовавшая операции, была такова, что вы позабыли о том периоде вашей жизни, что предшествовал похищению и операции…

 Шериф и законовед, поклонившись, уходят. Стражник уводит заключенного.

 Баркильфедро. Милорд, не соблаговолит ли ваше сиятельство сесть?

Гуинплен. Что это такое? Да разбудите же меня!

 Баркильфедро. Я и пришел для того, чтобы разбудить вас. Вот уже двадцать пять лет, как вы спите. Вы видите сон, и вам пора очнуться. Вы считаете себя Гуинпленом, а вы Кленчарли. Вы считаете себя ничтожным скоромохом, между тем как вы принадлежите к сильным мира сего. Только что произошла очная ставка, завершившая расследование, проведенное вашим покорным слугой Баркильфедро, на­чальником канцелярии ее величества, результатом коего и является ваше преображение. Я отвезу вас во дворец, принадлежащий вам по праву рождения. Вам надлежит переодеться, милорд, соответственно вашему званию… В этой шкатулке две тысячи гиней, которые её величество посылает вам на первые расходы.

Гуинплен. Деньги эти для моего отца Урсуса.

 Баркильфедро. Хорошо, милорд. Для Урсуса из театра «Зеленый ящик».

Гуинплен. Я сам отвезу деньги отцу.

Баркильфедро. Невозможно. Эти деньги будут доставлены мною. Однако дело еще не доведено до конца. В политике бывают случаи, когда назревающее событие так и не воплощается в жизнь. Ваше дело хранилось в тайне по соображениям государственного порядка, и соображения эти весьма серьезны… Устранить вас ничего не стоит. Это тем более легко, что у вас есть сводный брат. Ваш брат — побочный сын вашего отца, старого лорда Кленчарли, и женщины, которая, расставшись с вашим отцом, стала любовницей покойного монарха, благодаря чему ваш брат занимает видное положение при дворе. Случись с вами что-нибудь, и все ваше достояние и титул могут перейти к вашему сводному брату. Хотите вы этого? Не думаю. Поэтому вы покинете дворец только завтра и отправитесь прямо в палату лордов. Королева имеет на вас виды. Лорд Кленчарли, настала решительная минута вашей жизни. Судьба никогда не открывает одной двери, не захлопнув в то же время второй. Перевоплощение неизбежно предполагает исчезновение прежней личности. Гуинплена нет, он умер. Вы все поняли?

 Пауза.

Гуинплен. Да.

Баркильфедро. Прощайте, милорд.

(окончание следует)

 

Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer7/gelbah/