Железо всегда остаётся железом,
а вот человеческий материал
в трагических обстоятельствах
проверяется на прочность.
По достижении зрелого возраста, тем более пожилого, становится стыдно писать беллетристику, выдумывать то, чего не было. В нашей жизни бывало такое, что и без выдумок тянет на острые сюжеты.
И по прошествии более полувека — во сне, как наяву, являются мне события и люди, особенно сокурсники, с которыми мне и после выпуска приходилось соприкасаться по службе…
На встречу в 2018 году пришли немногие, да и в живых моих сокурсников осталось мало. «Негусто!» — так бы сказал незабвенный адмирал флота Георгий Михайлович Егоров, оставивший добрую память о себе у многих подводников времён «холодной войны». Но что поделаешь — жизнь не остановишь. У каждого человека своя судьба, на которую накладывается и судьба страны, а она для нашего поколения была нелёгкой, а старость вообще досталась печальной.
Мы пришли в училище подводного плавания в послевоенные годы, в основном мальчишки из глубинки, которые не то что подводную лодку, но и паровоз видели впервые. Но через четыре с половиной года из стен училища под грифом «Войсковая часть 62651» (это потом оно станет имени Ленкомсомола) мы вышли бравыми лейтенантами подводного флота страны. Напутствуя нас, начальник училища, герой-подводник, вице-адмирал Николай Павлович Египко говорил: «Служба ваша опасна, но почётна». Так оно и вышло — опасностей было много (в подводном флоте они есть всегда), а вот почёта-то никто и не заметил…
Итак, я уже капитан 3 ранга, помощник командира атомохода. Западная Лица, секретная база нашего атомного флота. Здесь уже не одна дивизия: у причалов лодки разных проектов и разных поколений. И в каждой дивизии есть мои сокурсники, конечно, уже на разных должностях.
Полярная ночь, экипажи спокойно спят в казармах, на лодках бдят дежурные смены. И вдруг по флотилии объявляется: «Боевая тревога!».
Всё приходит в движение. К причалам устремляется чёрный поток людей, извивающийся словно гигантский удав. Я бегу рядом со своим сокурсником Львом Каморкиным, который служит на лодке первого поколения, он командир БЧ-3, не последний человек на торпедной лодке. Наши субмарины стоят у одного причала. На бегу мы рассуждаем, чтобы значила эта боевая тревога? Проверок вроде не намечалось… неужели война? Вот и наши красотки, доблестные лодки. Он на свою, а я на свою. Здесь всё отработано до автомата: не зацепиться ни за один предмет, когда по скользким поручням скользишь в чрево субмарины. У люка ногой — раз, согнулся, рукой цепко схватился за крышку люка, и второй ногой на трап — два. Двумя руками за поручни вертикально стоящего трапа схватился — три, и ты уже на уровне нижнего рубочного люка. Спиной об открытый нижний рубочный люк навалился, и… здесь опять комингс (ограждение высотой до 60 см по периметру выреза (люка, шахты) в палубе судна — прим. ред.). Не дай Бог в спешке на комингс люка, на зеркало его наступить. Это вырабатывается на уровне рефлекса у каждого подводника. Комингс люка на лодке — это жизнь. Комингс протекает, неплотно пригнана резина или рукавица забыта на нём, или шнур от переноски — и всё. Можешь утонуть со всей командой… Четыре — схватился руками за поручни трапа центрального поста — отсека и молниеносно на своём боевом посту. Всё дело заняло полторы-две секунды. Не успел отскочить — и на голову тебе уже падают остальные. Но ты уже даёшь команду: «Подводную лодку к бою и походу приготовить!».
В голове роятся шальные мысли. Нас готовили к войне — и вот она! Настоящая война! Мы выполним свой долг. Наш долг, я знал это твердо, как и другие, состоял в том, чтобы беспрекословно выполнять все приказы командира лодки, точно и профессионально работать с целью и, в конечном итоге, поражать противника…
Нам повезло — «война холодная» тогда не переросла в горячую, и мы никого не утопили. Теперь я думаю, что случись тогда худшее, мы бы работали на пределе сил, выполняя свой воинский долг…
Вспомнился один эпизод из жизни, когда я ещё был капитан-лейтенантом и служил на дизель-электрической подводной лодке 629-го проекта, которую флотские острословы окрестили «сараем», а теперь я служу на атомной «раскладушке». Юморной всё-таки народ моряки.
Я был командиром минно-торпедной боевой части, попросту минёром. Неделю назад я встретил тёщу, которая приехала погостить из Питера, но поговорить с ней не успел — всё моря. Я её уважал, да и она, много пережившая, всю блокаду Ленинграда, с пониманием относилась к моей службе и всегда в спорах с женой принимала мою сторону. Я звал её мамой больше из уважения, чем из-за возраста — она была на три года старше моей родной матери. Ещё она вызывала уважение к себе своим открытым гостеприимством. Многие мои сослуживцы, бывавшие в Питере, пользовались её адресом, с гостиницами в нашей стране всегда было туго. И сегодня седые ветераны вспоминают её добрым словом.
Анна Никитична, так звали тёщу, не первый раз посещала нас на Северах и обычно всегда говорила: «Соскучилась по внучке. Она единственная у меня, а здесь вкусненьким ребёнка не побалуешь. Дай, думаю, проведаю». Но это было больше отговоркой. Сердце болело у неё за всех — и за внучку, которую она хотела взять в Питер, но её пока не отдавали, и за дочь, и за зятя, особенно за их совместную жизнь, на то были причины. Нет, я ей внушал доверие, а вот дочь последнее время стала взбрыкивать, недовольная моей службой. «Отбилась от рук, — говорила она мне, — возьми вожжи, не поддавайся!». Но одно дело слова, а другое дело — личный догляд и материнское руководство.
Ноябрьским поздним вечером подводный крейсер 629-го проекта, ошвартовавшись у плавпирса одной из северных баз, отпустил по домам своих уставших офицеров. Все думали о том, как дома, натопив «титаны», смоют подводную грязь. Чего-чего, а «грязи» на подводных лодках, особенно дизельных, хватало всегда, и офицеров в белоснежных рубашках здесь встретить почти невозможно. Все — от матроса до командира — на время походов облачаются в рабочее платье, робу, имея форму с золотыми погонами в каютах-клетушках: а вдруг загонят в другую базу.
Путь от причала до дома занял около двадцати минут. Я не ошибся — меня ждали. Дверь открыла тёща, поцеловала и сообщила, что жена и дочь уже спят:
— Ждали-ждали, но не выдержали — заснули. Сказали, чтобы я их разбудила. «Титан» натоплен, ужин готов. Хотели поужинать вместе. Минут десять назад звонил какой-то оперативный и просил, когда ты придёшь, чтобы позвонил ему…
Всё это Анна Никитична говорила на ходу, пока я снимал сапоги и развешивал мокрую канадку. Мельком взглянув на кухню, заметил накрытый стол, на котором красовалась бутылка пятизвёздочного армянского коньяка — роскошь по тем временам. Но надо было звонить оперативному.
— Старик, — сказал мне оперативный, — давай дуй на лодку Преображенского, она стоит у шестого пирса. Казак Голота (командир дивизии подводных лодок, капитан 1 ранга Голота Григорий Емельянович, впоследствии контр-адмирал, трагично закончил свой путь) приказал тебе идти с ними на глубоководные испытания…
— Да ты что! У них же есть собственный минёр, Вася Батон!
— Ну, этот вопрос не ко мне. Ты же знаешь, Голота всегда берёт тебя в море. Собственно, сам всё узнаешь на месте…
Приказ есть приказ. Обернувшись к тёще, которая внимательно прислушивалась к разговору, с сожалением сказал ей:
— Не получилось, мать, ни помывки, ни торжественного ужина. Откладывается до следующего раза. Опять в море.
С этими словами я начал надевать сапоги и ещё не высохшую канадку. Никитична, как бы что-то предчувствуя, стала успокаивать меня:
— Не переживай! Мы подождём. А их я не буду будить, скажу, что ты задержался. А это надолго?
— Не знаю, надо разобраться. Может, через час вернусь, у них есть свой минёр. Наверное, здесь какое-то недоразумение.
Я побежал к шестому причалу. По неписаному закону, подводники всегда выходы «на работу» приурочивают к ночному времени. Среди нас даже бытовала такая шутка: «Кто работает по ночам? Женщины древней профессии, воры и, конечно, подводники!». Ночь была не из приятных. Добежав до пирса, я доложил на мостик, что прибыл по приказу комдива.
— Тебя и ждём! — ответили с мостика. — Давай в носовую. Сейчас доложим комдиву и будем отходить!
Я попытался выяснить обстановку, но меня никто не слушал. Все засуетились, а старпом по кличке Гусь лапчатый сказал, что потом всё объяснит. Пришлось покориться судьбе и забыть про праздничный ужин, горячий «титан», беседу с тёщей и прочие радости, о которых моряку по большей части приходится только мечтать. Быстро включился в ритм жизни лодки Преображенского, мне и раньше приходилось с ними выходить в море. Торпедисты знали меня и вполне доверяли. Подъехавший на машине Голота поинтересовался наличием минёра, пролез на мостик и приказал отходить. Приготовив надстройки подводной лодки к походу и погружению, швартовные команды потянулись вниз. Путь в чрево субмарины этого проекта лежал через надстройку мостика и два длинных вертикальных трапа вниз; недаром эти лодки на флоте называли «сараями» — из-за рубки огромных размеров. Когда я пробирался вниз, меня задержал комдив и, как бы извиняясь, сказал:
— Не обижайся, капитан-лейтенант. Всё знаю. Придём с моря, дам тебе отдохнуть. А сегодня надо вводить эту лодку в строй.
Меня тронуло такое внимание, и я направился в первый отсек.
Самые неприятные для подводников выходы — на испытания после всяких ремонтов в заводах и, в частности, на глубоководные испытания. «Глубоководка» — так называют ежегодные погружения лодки на предельную рабочую глубину в целях испытания корпуса и забортных механизмов. На них избегали ходить и представители заводов. Поэтому и неудивительно, что Вася Батон, капитан 3 ранга, минёр этой лодки, опытнее меня, вдруг «серьёзно» заболел. На таких выходах происходят всякие «случайности», о которых тогда не принято было распространяться. Не обошлось без «рядового случая» и на сей раз.
Придя к утру в полигон глубоководных испытаний, комдив принял решение начать испытания без надводного обеспечения, нужно было спешить. К слову, на флоте, как и у автомобилистов, многие ЧП происходят именно из-за спешки — почему-то всё должно делаться срочно.
Ритуал глубоководных испытаний сложен: через каждые 10 метров глубины лодка задерживается, всё тщательно осматривается и прослушивается, и только после докладов из всех отсеков — «Отсек осмотрен, замечаний нет!» — она преодолевает следующие 10 метров. И так до глубины 270 метров…
Но в тот раз на глубине между 230 и 240 метров, когда, имея дифферент (осадок судна — прим. ред.) на нос, субмарина медленно шла в глубину, в первом отсеке раздалось шипение, хлопок — и весь отсек сразу заволокло плотным туманом. Я, стоя у переговорного устройства «Нерпа», только успел доложить в центральный пост: «Пробоина в первом отсеке!» — и бросился искать вместе с матросами эту самую пробоину. Сделать это было сложно. Струя била откуда-то из-за трубопроводов, переплетений которых в подводной лодке не счесть, и была такой силы, что сбивала с ног. Глубина достигала почти 260 метров, а это составляло давление свыше 25 атмосфер. Для подпора был дан воздух высокого давления в отсек, да и в центральном посту не дремали. Вскоре, продутая аварийно, лодка, как пробка из шампанского, выскочила из объятий глубины и закачалась на поверхности моря. Описывать весь сложный процесс борьбы за живучесть — весьма неприятное занятие. Надо отдать должное — панике тогда никто не поддался. После всплытия выяснилось, что «пробоиной» стала прокладка, вырванная из фланца трубопровода, связанного с забортной водой. Но несмотря на такую, казалось, незначительную пробоину, воды в отсек набралось изрядно и она полностью затопила электронасос в трюме, за который очень переживал механик.
Меня вызвали на мостик, и комдив стал расспрашивать обо всём подробно. Когда я хорошо отозвался о моральном духе личного состава, то флагманский механик Женя Кобцев не выдержал и встрял в разговор: «Товарищ комдив, надо разобраться — по НБЖ (“Наставление по борьбе за живучесть”) они действовали или нет?!». На что последовала резкая отповедь Голоты: «Да пошёл ты! Главное — всплыли! Идём в базу, там будем разбираться!».
Лодка направилась в базу. Все переживали это событие, но было приказано до окончательного вердикта не распространяться о своих версиях.
К обеду я попал домой. Жена с дочкой гуляли, и меня опять встретила тёща. По моему усталому виду она поняла: что-то на этом выходе в море было не так. Но, умудрённая жизнью, не стала приставать с расспросами, а направила меня в ванную, сама же принялась хлопотать на кухне.
После первой рюмки коньяку я лёг в кровать и провалился в забытьё, где продолжал бороться за живучесть отсека… Проснулся от тихого разговора Анны Никитичны с моей женой. Она настойчиво убеждала дочь ласковее относиться ко мне и ценить нелёгкую службу подводников. Из их разговора я с удивлением узнал, что пока я был в море, мать молилась за меня, чувствуя сердцем, что неспроста меня назначили на этот выход. А я-то считал её неверующей. Тогда, наверное, я и понял, что молитвы близких спасают не только подводников, но и других от всяких напастей…
Я потом пережил ещё не одно глубоководное погружение, остался на поверхности жизни, но то запомнил на всю жизнь, и уверен, что молитва матери тогда сыграла не последнюю роль.
Служба продолжалась. И вот я на атомоходе. Тревоги и неожиданные выходы в море продолжаются…
Через полгода после вышеописанной боевой тревоги наша атомная ракетная подводная лодка ушла на боевую службу в Средиземное море. О том, что мы идём туда, узнали только выйдя в море, погрузившись и начав поход, когда вскрыли пакеты. Штурман заготовил карты на весь мировой океан. Этот район ещё не был освоен нашими атомоходами. Мы были первыми, и как первым нам пришлось решать многие вопросы впервые.
Но главное, в июне 1967 года мы оказались в центре мировых событий — началась арабо-израильская война. Ни на какие уступки Израиль не идёт. И опять мир стоит на пороге войны горячей, а мы гаранты мира. Сегодня об этом мало кто помнит, человечеству свойственно забывать уроки истории, а нам это стоило здоровья и нервов. По словам американских авторов: «Как только началась арабо-израильская война, командиру “К-131” было приказано в течение 15 часов подготовить лодку к нанесению ракетно-ядерного удара по Тель-Авиву. Командир был ошеломлён. Он вовсе не хотел стрелять по Тель-Авиву, но знал, что не может не выполнить приказ…».
Одно дело писать, видя бой со стороны, другое — пережить его. Но, слава Богу, обошлось и в тот раз. Только одним своим присутствием атомоход сумел погасить накал страстей. Мы выполнили свой долг, но не были отмечены наградами. Обиды не держим — это наша работа.
По возвращении в базу после 92-х суток похода началась повседневная, изматывающая рутинная работа, в которой мы были уже не главные. Бал правил береговой чиновник, прикрывающийся морем, словно одеялом…
Через полмесяца после возвращения я встретил в посёлке Заозёрный сокурсника Льва Каморкина. Он гулял со своей малой дочкой, а я со своей. Пока дети знакомились, мы разговорились. Он сказал мне, что их подлодку направляют на боевую службу в Средиземное море, а у него нет желания идти в эту автономку. Я ответил ему, что знаю об этом, так как их командир Степанов приходил к нам за нашим опытом похода в СРМ, так моряки называют этот морской театр. Лев сетовал на то, что у него из-за этого похода срывается учёба на офицерских классах по минно-торпедной специальности. Он категорически был против командирской карьеры.
Лев любил минно-торпедное оружие, но не любил его применение, от него гибло сразу много людей. Мы вспомнили с ним одну горькую истину, которую высказал когда-то в шутку один из уважаемых наших преподавателей. Мы называли его «папа Лонцих». Приставку «папа» он получил, наверное, за чисто домашний, неофицерский и нестроевой вид. «Напгасно (“папа” картавил) мы готовим из вас убийц массового масштаба». Это по поводу «отключившегося» на занятиях минного факультета курсанта. Мало кто задумался над этой шуткой всерьёз…. Как и не думали мы тогда с Каморкиным, что это была наша последняя встреча. Остались только воспоминания о нём.
Мы дружески расстались, полные оптимизма и надежд на будущее.
Лев Фёдорович служил на знаменитом нашем первенце — атомоходе К-3, который уже и на полюсе побывал, а теперь, летом 1967 года, направлялся в субтропические воды.
После похода на полюс в июле 1962-го атомоход попал в полосу фавора — о нём писали в газетах, одна за другой на борт следовали разные делегации, а члены экипажа стали обязательными представителями многочисленных конференций и съездов. До боевой ли подготовки? Измученные командиры тихо спивались и без огласки снимались с должности. В таком «темпе» прошло пять лет, а тут понадобилось заткнуть дыру в плане боевой службы — и вспомнили о К-3.
Срочно назначили нового командира капитана 2 ранга Степанова, доукомплектовали экипаж офицерами и сверхсрочниками с других подводных лодок и вытолкнули на боевую службу. Каморкин был самым опытным «своим» офицером. Экипажу пришлось срабатываться в процессе похода. Несмотря на все недостатки в подготовке к автономке, экипаж и лодка справились с поставленными задачами. Они возвращались домой, когда последовал приказ из Москвы — задержаться на Фареро-Шетландском противолодочном рубеже и провести его доразведку. И это тогда, когда экипаж на пике усталости! Не из-за таких ли необдуманных вводных с дополнительными задачами уже при возвращении в базу погибли АПЛ «Скорпион» (США) в мае 1968 года и К-8 (СССР) в апреле 1970-го?
О К-8 расскажу чуть ниже, там погиб ещё один мой товарищ и друг — Всеволод Бессонов.
8 сентября 1967 года пришло радио: прекратить разведку и следовать в базу. А в четыре часа начался пожар в первом отсеке, причины которого неясны до сих пор.
Люди спали, кроме вахты, и всё началось неожиданно. Лев, в отличие от механика и замполита, бросился из второго отсека в горящий первый, а не от него…
Пожар в первом отсеке! Что может быть страшнее этого на подводной лодке, где первый отсек — это торпедный арсенал: два десятка торпед, и в их числе ядерные. Это понимал Лев Каморкин, который, не считаясь со своей жизнью, аварийно затопил отсек. За этот героический подвиг он был удостоен посмертно ордена Боевого Красного Знамени и… забыт. Все офицеры моего поколения знали, что орденов на «фронте» не дают, их больше вручают кабинетным военным. Таков кульбит жизни, и особенно военной. Что толкнуло Льва Каморкина на такой поступок? Это трудно понять сегодня, но не тогда…
Почему это знаю? Потому что Лев был моим однокурсником — братом, и я по свежим следам изучал эту трагедию. Таких братьев у меня более сотни. Теперь, когда я знаю, кого из нас готовили, я бы назвал наш большой кубрик в училище на всех — цехом завода по производству пушечного мяса. Но тогда никто из нас не догадывался о нашем истинном предназначении, мы готовились защищать родную страну от врагов и действительно были большой семьёй. Хотя это и трудно, братья мои за 60 лет разбрелись по свету, но я стараюсь следить за их судьбами. Многие погибли в «холодной войне», не дождавшись войны горячей: вместе с лодками ушли на дно морское, умерли от болезней, от преждевременно наступившей старости, от разочарований и беспробудного пьянства… Есть среди них и адмиралы, и старшие офицеры, и Герои Советского Союза, но некоторые так и остались лейтенантами. И у каждого своя судьба, которая тянет не меньше чем на повесть, но я не профессиональный писатель, поэтому ограничусь небольшим рассказом ещё об одном своём товарище, который был на два года старше меня.
В этом году Всеволоду Бессонову исполнилось бы 84 года, но судьба предоставила ему только 37 лет, и их он прожил достойно. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно не на войне, но подвиг его не менее славен — подвиг в мирное время иногда более значим, чем на войне.
Подвигу предшествует вся жизнь, короткая или длинная. Детство Всеволода чем-то похоже на моё. Мы дети войны, и как вспоминает его одноклассница Юлия Скороходова: «Жизнь была тяжёлой, одевались мы бедно, зато нравственные качества всегда оставались на высоте. В то время учителя давали нам знания с душой. Сева окончил школу с развитым чувством патриотизма». Я привёл эти слова простой женщины о детстве В. Бессонова потому, что готов подписаться под ними, сам рос и мужал в такой же среде. Наверное, поэтому ещё в училище между нами возникли дружеские отношения. И в память о Всеволоде Борисовиче я могу сказать, что это был настоящий офицер-подводник, грамотный и беззаветно преданный Родине и морскому братству. Он был немного старше меня по годам, но никогда не кичился и был на равных и со старшими, и с младшими — редкое качество в нашей стране: среди холуёв и хозяев оставаться человеком. Уже за это он достоин награды. У него в характере было больше достоинств, чем недостатков.
Геройство Всеволода Бессонова состоит в том, что он стремился сохранить не только корабль, но и людей…
Ныне уже не секрет, что освоение новой техники, тем более атомных подводных лодок, шло с большим напряжением и трудом. Подводная лодка К-8 была заложена в 1957 году, вошла в строй флота в августе 1960-го и была вторым серийным атомоходом нашего флота. Почему я на этом остановился? Это был фактически экспериментальный корабль, и выявленные недостатки на нём влияли на дальнейшее развитие атомного флота. Трагедия К-8 12 апреля 1970 года в Бискайском заливе наглядный пример того, что все серьёзные инструкции пишутся кровью. Гибель одних есть предотвращение гибели других. Так было с К-19, не исключение и К-8. Только об одной знает весь мир, а другая остаётся в тени.
Подводная лодка К-8 не очень удачная субмарина, не только потому, что одна из первых, но и по своей судьбе. Не раз приходилось её ставить в неплановый ремонт. После окончания ремонта в 1969 году К-8 совершила поход на боевую службу уже под командованием капитана 2 ранга В. Бессонова. Следующая боевая служба, начатая 17 февраля 1970 года, оказалась роковой. Вот как об этом повествует Пётр Николаевич Петров, служивший на К-8 в период аварии лейтенантом, командиром штурманской электро-навигационной группы:
— Смотрю на снимки и вспоминаю горечь тех дней. Это Володя Шабанов. Мы вместе, в одно время, в 69-м году, пришли на лодку. Ей к тому времени было десять лет. С азартом взялись за изучение атомохода. Володя стал командиром БЧ-3 (минёром), а я командиром ЭНГ (штурманёнком).
А это мой командир боевой части старший лейтенант Коля Шмаков, на год старше меня был. Экипаж был у нас, можно сказать, молодёжный. «Стариком» для нас был командир лодки Всеволод Борисович Бессонов. Хотя — какой он старик … Ему в ту пору было лишь 37 лет. Но это был уже опытный командир, о чём красноречиво говорил орден Красного Знамени. Если память меня не подводит, Бессонов прошёл командирское становление на дизельных лодках, а затем побыл старпомом на атомоходе и лишь потом возглавил корабль.
Об аварии Пётр Николаевич рассказывает через силу. Тяжело вспоминать то, что болью отзывается в сердце, обжигает душу.
— Мы, выполнив задачи боевой службы, возвращались домой, но нас привлекли на учения «Океан». 8 апреля после вечернего чая, где-то в 21 час 30 минут, стали подвсплывать на сеанс связи. Ничто не предвещало беды. И вдруг мичман Леонид Оголь доложил, словно обухом по голове ударил: «Пожар в рубке гидроакустиков!».
Тут же сыграли аварийную тревогу. Не успел стихнуть ревун, как в центральный пост поступил доклад из седьмого отсека: «Горит регенерация!».
Тогда, к сожалению, не было тех средств борьбы за живучесть, в частности с пожарами, какие имеются сегодня на атомоходах. Вся надежда была на ВПЛ (воздушно-пенная лодочная система) да огнетушители. Попытка сбить огонь в центральном отсеке не удалась. Положение становилось критическим. Пришлось всплыть. Меня, задохнувшегося от угарного газа, вытащил наверх механик, капитан 2 ранга Валентин Николаевич Пашин. Глотнув свежего воздуха, пришёл в себя. Море было почти спокойно, а в районе 7-го отсека вода, соприкасаясь с горячим металлом, парила.
До конца выполнили свой долг специалисты главной энергетической установки: капитан 3 ранга В. Хаславский, капитан-лейтенант А. Чудинов, А. Поликарпов и старший лейтенант Г. Шостаковский. Аварийная защита реактора левого борта сработала автоматически, а на правом им вручную пришлось опускать аварийную защиту реактора. «Прощайте, ребята, не поминайте лихом» — это их последние слова…
Было исключительно трудно, обстановка была непредсказуемой, а главное, не было связи с центром. Но экипаж вёл себя мужественно и самоотверженно. Только 10 апреля нас обнаружило болгарское судно «Авиор». К этому времени погода испортилась.
Пётр Николаевич с восхищением рассказывает о мужестве и хладнокровии Бессонова. Но 12 апреля в 2 часа 15 минут лодка стремительно ушла под воду, унеся с собой 22 ещё живых человека….
— Потом всех нас пересадили на подошедшую плавбазу «Волга», — продолжил рассказ Петров, — где находился член Военного Совета — начальник политуправления Северного флота вице-адмирал Ф. Сизов. По приходу в Североморск нас сразу же отвезли на базу отдыха, и начались разбирательства. Семьям ничего не сообщили, хотя гарнизон бурлил разными слухами. Широкой огласке трагедию, разыгравшуюся в Атлантике, не придавали. Видимо, никому не хотелось признаться в гибели атомохода, кстати, одного из первых в Военно-морском флоте…
Пятьдесят два человека не вернулись из того похода в родную базу. Они честно выполнили свой долг. Флот и страна не вправе их забывать, как и их командира, сделавшего всё для спасения экипажа.
Есть подвиг боевой, есть трудовой, а есть повседневная жизнь, похожая на подвиг. Своей повседневной нелёгкой жизнью подводника Всеволод готовил себя к тому единственному мигу, который делает человека героем или… Бессонов оказался на высоте. Замполит, которого В. Бессонов отправил на плавбазу, чтобы тот потом мог рассказать о действиях экипажа в период аварии, писал в донесении: «…Душой экипажа был командир подводной лодки капитан 2 ранга Бессонов Всеволод Борисович…». На атомной подлодке он был по годам старше всех, хотя ему и было всего 37 лет, но это уже был опытный командир, прошедший все ступеньки подводной службы: становление на дизельных подводных лодках, всё наше поколение 50–60-х годов прошлого века начинало с дизель-электрических подводных лодок, где он уже столкнулся с атомным оружием: участвовал в испытаниях атомной торпеды. Затем помощник и старпом на атомоходе — это были первые атомные лодки. В должности помощника командира атомной подводной лодки К-133, однотипной К-8, участвовал в феврале-марте 1966 года в трансокеанском переходе с Севера на Восток в подводном положении. За что награждён орденом Боевого Красного Знамени. После того перехода был назначен старшим помощником командира АПЛ К-8, командиром которой он стал в 1968 году. Это был командир, а не выскочка. За пять лет на К-8 Бессонов из экипажа лодки сделал настоящую команду, которая верила ему, а он ей. Паники при аварии не было, а это самое страшное, ибо во всех случаях количество жертв увеличивается из-за паники, это не слова, а жизненный опыт. Команда вела себя мужественно и самоотверженно. Один лишь факт: в четвертом отсеке примером для моряков стал старший лейтенант Аджиев. Под его руководством был запущен дизель — генератор на отсос воздуха из загазованного отсека. Но сам Гамардахан Аджиевич потерял сознание. Матрос Филимонов, прослуживший на лодке два года, не растерялся, подключив офицера к дыхательному аппарату, принял командование отсеком на себя. А когда был отдраен верхний рубочный люк, Филимонов вывел всех людей из отсека наверх.
Что такое пожар на подводной лодке, тем, кто служил в подводном флоте, объяснять не надо. Страшен пожар на надводном корабле, а на подводной лодке во много крат страшней… горит железо в замкнутом пространстве! Спасая корабль, Всеволод Бессонов думал о будущем!..
Закрытым Указом Президиума Верховного Совета СССР членов экипажа К-8 наградили орденами и медалями. Офицеров и мичманов, оставшихся в живых, а также всех погибших — орденом Красной Звезды, а оставшихся в живых матросов и старшин срочной службы — медалью Ушакова, одной из престижных наград российского флота. Звание Героя Советского Союза присвоили командиру подводной лодки капитану 2 ранга В. Бессонову (посмертно). Я не хочу комментировать этот в какой-то мере не очень справедливый Указ, во все времена наше государство не очень ценило своих героев… И как обычно происходит у нас — наградили и забыли. Подвиги не должны забываться. И очень отрадно, что Бессонова и его подвиг помнят на его малой родине.
Небольшой районный город Курской области Льгов, родина многих знаменитых людей, не забыл и своего геройского моряка — подводника Всеволода Борисовича Бессонова. Его именем названа одна из улиц города, главная школа города носит его имя, где функционирует школьный музей, посвящённый его короткой и яркой жизни. Не обошёл его вниманием и краеведческий музей района с экспозицией его имени. 12 апреля 2005 года в городе было освящено место, где ныне стоит памятник Герою. Всеволод остался в море, нет почётней могилы для моряка, но там памятником остаётся только широта и долгота места, доступная немногим. Памятник на земле — это память для всех, дань уважения курян своему земляку-герою.
Чисто сухопутная Курская область тесно связана с морем, она дала командира АПЛ К-8, героев атомного подводного крейсера «Курск», который знает весь мир. Это наглядный отпор тем безродным либералам, которые не оставили своих попыток доказать, что Флот России не нужен. Нет, Флот был и будет нужен России. Он не только защитник страны, но и становой хребет её государственности.
Свой последний экзамен на человечность командир АПЛ К-8 капитан 2 ранга Всеволод Бессонов сдал на «отлично». Трудно отвечать за поступки, когда отвечаешь только за себя, но во много раз труднее, когда от тебя зависят жизни других людей, корабля. Бессонов не оставил корабль, где были его живые и мёртвые сослуживцы. Погибая, он думал о живых. Не это ли первая черта героизма?
Весь личный состав корабля действовал героически, вплоть до самопожертвования. К примеру, корабельный врач капитан медицинской службы Арсений Соловей отдал свой дыхательный аппарат матросу Ильченко, которому сделал операцию аппендицита. Матрос был спасён, а врач погиб. Этот эпизод запечатлён на памятнике погибшим подводникам в посёлке Гремиха (Кольский полуостров), откуда ушла К-8 в свой последний поход. На памятнике есть замечательные слова: «Морякам-подводникам, погибшим на боевых постах, до конца выполнившим долг свой», и поимённо названы все 52 человека, которые погибли на АПЛ К-8.
Через 38 лет, в канун Дня Военно-морского флота России, на родине героя, в городе Льгов Курской области, 26 июля 2008 года был открыт памятник командиру АПЛ К-8 Всеволоду Борисовичу Бессонову. Это фактически второй памятник экипажу К-8 на просторах необъятной России.
Основную идею памятника «Командиру субмарины К-8 Бессонову В.Б.», где на первом плане сам Бессонов в рабочем кителе, с мужественным лицом, сжимает рукой пилотку и как бы отдаёт последний приказ. Автор памятника — известный скульптор Владимир Иванович Бертенёв подкрепил свою работу мыслью, что командир руководил достойным экипажем героев, поэтому за его головой поместил лица членов экипажа К-8. И этот памятник командиру лодки одновременно является и памятником всему экипажу. Что подтверждает и сам скульптор: «Не хотелось, чтобы сооружение получилось холодным и безжизненным, дежурным. Памятник призван затрагивать самые чувственные струны в душе смотрящего на него человека. Думаю, что замысел удался. Низкий постамент символизирует водную гладь, на ней бронзовый венок, как бы брошенный в море в память о погибших на субмарине. Вообще, у людей должно создаваться впечатление, что они стоят на берегу и сверху вниз смотрят на уходящий в вечность экипаж…»
Были и другие трагедии и аварии, уже позже, когда мы ушли в запас, а теперь мы давно в отставке, но продолжаем жить тревогами флота. А раз повторяются трагедии, значит, не все уроки извлечены из прошлых.
Я бы много мог поведать случаев трагичных, а иногда и комичных, из своей жизни и жизни своих сокурсников, подводная служба изобилует такими, но память уже начинает подводить, а фантазировать не хочется. Можно сказать одно — наша жизнь была связана с судьбою нашего поколения. И то, что Лев Фёдорович Каморкин и Всеволод Борисович Бессонов погибли, выполнив честно и бескомпромиссно свой долг, за это им вечная слава.
Хочу закончить пожеланием нынешнему и будущим поколениям подводников, этому элитарному мясу войны, что они должны служить и рисковать не во имя победы в войне, а во имя мира на планете! Пусть головы будут всегда полны порядочных мыслей, а не как в той прибаутке:
По трапам скользким, вертикальным
Летишь с лицом многострадальным,
Пустой рискуя головой…
