«Товарищ Урицкий принимает?»
30 августа 1918 г. по утру на еще малолюдной Дворцовой площади Петрограда появился велосипедист, одетый в кожаную куртку и такую же фуражку. Подъехав к подъезду, который вел в Комиссариат внутренних дел Петроградской коммуны Северной области (она была образована после отъезда Совнаркома в Москву в марте 1918 г.), поставил свой велосипед возле стены и вошел в вестибюль.
— Товарищ Урицкий уже принимает? — спросил он старика-швейцара.
Тот ответил по-старорежимному:
— Никак нет-с. Еще не прибыли-с.
— Хорошо,— сказал велосипедист, — я подожду.
Отойдя к одному из окон, он сел на подоконник и стал рассеяно разглядывать площадь. Минут через 20–25 у подъезда, негромко фырча, остановился автомобиль, из которого вышел небольшого роста, полный человек, типично еврейской внешности, в пенсне, с виду интеллектуал, университетский преподаватель. Походкой, немного похожей на утиную, уверенно, не оглядываясь по сторонам, направился к подъезду вестибюля Комиссариата внутренних дел. Это был тот самый Урицкий, которого дожидался велосипедист. Увидев его, велосипедист спрыгнул с подоконника, сунул руку в карман своей кожанки и двинулся в центр зала. Урицкий, между тем, вошёл в вестибюль и направился к лифту, но не дошёл до него. Находившийся примерно в шести шагах позади велосипедист выхватил из кармана револьвер и выстрелил Урицкому в голову. Он рухнул замертво. Все произошло так неожиданно, так внезапно, что старик-швейцар застыл в оцепенении. Но и сам террорист, видимо, находился в нервном шоке. Вместо того, чтобы бежать на площадь и на Невском проспекте смешаться с идущими людьми, он вскочил на свой велосипед и, бешено крутя педали, помчался по Миллионной улице. Но в автомобиль Урицкого уже набились люди, и началась погоня. Очень быстро велосипедист понял, что от от нее ему не уйти, и дальнейшие его поступки были уже действиями полубезумца. Он оставил свою «колесницу» и бросился в подъезд ближайшего дома. На одном из верхних этажей дверь в квартиру оказалась открытой. Он ворвался в прихожую, на глазах остолбеневших от неожиданности находившихся там людей сорвал с вешалки чьё-то пальто, кое-как напялил его на свою куртку и, сломя голову, бросился по лестнице вниз, во внутренний двор. Там, как говорили в старой России, его и «повязали». Он практически не сопротивлялся.
«Умрем — бессмертны станем мы»
Террорист и не пытался скрыть кто он. Леонид Каннегисер, 24-х лет, окончил Политехнический институт, перед революцией стал юнкером Михайловского артиллерийского училища и вступил в группу юнкеров — социалистов эсеровского толка. В ночь с 25-го на 26-ое октября 1917 г. вместе с ними защищал Зимний дворец от захвата большевиками.
Из богатой, широко известной в столичных «верхах» еврейской семьи. Отец — знаменитый инженер, фактический руководитель металлургической промышленности. Мать — врач. В семье, кроме Леонида, было еще двое детей. Старший сын Сергей сразу после Февральской революции покончил с собой, будто бы из опасения раскрытия своих связей с царской охранкой. Дочь Елизавета жила в Ницце. В 1942 г. была отправлена в Освенцим, где и погибла.
Леонид был известен как талантливый поэт, постоянный посетитель поэтического кафе «Бродячие собаки», в котором собирались знаменитые поэты Серебряного века. Вот отрывок из одного его стихотворения:
О, кровь 17-го года!
Еще бежит, бежит она —
Ведь и веселая свобода
Должна быть защищена…
Пойдем, не думая о многом,
Мы только выйдя из тюрьмы,
А смерть пусть ждет не за порогом,
Умрем — бессмертны станем мы.
Со многими из больших поэтов он был хорошо знаком, написал пространную рецензию на сборник стихов Анны Ахматовой. Но теснее всего сблизился с С. Есениным. М. Цветаева, хорошо знавшая их обоих, писала «Лёня, Есенин. Неразрывные, неразлучные друзья. В их лицах, разительно разных, сошлись, слились две расы, два класса, два мира…». Они читали и посвящали друг другу стихи, Каннегисер бывал у Есенина в его родном селе Константиново.
Что же толкнуло Леонида Каннегисера, молодого человека, безусловно способного со временем приобрести известность в русской литературе, на террористический акт? Существуют версии, в соответствие с которыми руку Каннегисера направляли некие политические организации или группы. Так по одной из них, Каннегисер входил в подпольную террористическую группу, созданную его двоюродным братом М. Филоненко (мать Филоненко была родной сестрой отца Леонида), бывшим Верховным комиссаром Временного правительства при Ставке. На этом посту Филоненко был тесно связан с заместителем военного министра (Керенского) Б. Савинковым, в начале 1918 г. создавшим антибольшевистский «Союз защиты родины и свободы». И таким образом нить от Каннегисера сторонники этой версии протягивают к Филоненко, а через него к Савинкову. Однако эта схема, смутная сама по себе, не выдерживает критики даже при неглубоком анализе.
Возможно, Каннегисер и входил в подпольную группу Филоненко и через него имел контакты с Савинковым. Но во время его покушения на Урицкого (конец августа 1918 г.) эта группа вряд ли существовала, а сам Филоненко находился не в Петрограде, а в Архангельске при Временном правительстве Северной области. Из Архангельска он вскоре эмигрировал за границу. Что касается Савинкова, то вот факт: на допросах на Лубянке (1925 г.), давая откровенные показания, о всей своей деятельности, он даже не упомянул имя Каннегисера. После провала восстания, организованного его «Союзом защиты родины и революции» в Ярославле, Рыбинске и других городах летом 1918 г., он бежал в Поволжье, где примкнул к самарскому Комучу и «геройствовал» в отряде В. Каппеля под Казанью.
Следует, по-видимому, принять показание самого Каннегисера на допросах, что убийство Урицкого — его личное дело, и никакая организация не поручала ему теракт против шефа петроградского ЧК. Он уверял, что этот теракт — месть за чекистский расстрел 22 августа 21 заключённого, в числе которых был его друг, юнкер Б.Перельцвейг. Каннегисер, конечно, не знал, что против этого расстрела выступал как раз Урицкий. Он судил по списку расстрелянных, который подписывался в газете штампом.
Выдающийся эмигрантский писатель Марк Алданов, знавший Леонида, всю семью Каннегисеров и написавший книгу об убийстве Урицкого, был убеждён, что Леонид говорил правду. Но кроме того, убийством М. Урицкого Каннегисер, по его словам, намеревался искупить вину за содеянное евреями- большевиками. «Я еврей, — говорил он. — Я убил вампира-еврея, капля за каплей пившего кровь русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Он отщепенец. Я намеревался восстановить доброе имя еврея».
Итак, для Каннегисера Урицкий — вампир, пьющий народную кровь. Да, те, кто отверг или не принял большевистскую революцию, видели в созданной ею Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ЧК) выражение наибольшего зла, копирование якобинства с его страшной гильотиной. Но большинство, в том числе и юнкер Каннегисер, понятия не имели, что в этом «прибежище злодеев» (и некоторых других властных органах) есть люди (пусть очень немногочисленные), которые стремились прекратить или, по крайней мере, ограничить бессудные репрессии и расстрелы. Пожалуй, наиболее деятельным среди них был Мойсей Урицкий.
«Отозвать т. Урицкого с его поста в ЧК»
Он родился неподалёку от Киева в семье еврея-торговца. До 13 лет прилежно изучал Талмуд, но затем увлёкся русской литературой. Окончив гимназию, поступил на юридический факультет Киевского университета, где примкнул к студенческому социалдемократическому кружку. Перед революцией состоял в Межрайонной организации РСДРП, возглавляемой Л. Троцким. На 6-м съезде партии в июле 1917 г. эта «промежуточная» организация объединилась с большевиками. Урицкий был избран членом ЦК, и принимал активное участие в Октябрьском вооружённом восстании. Став членом ВЦИК и коллегии НКВД, он отвечал за открытие и работу Учредительного собрания. И на нем тоже лежит ответственность за его беззаконный роспуск.
11 марта 1918 г. Совнарком и наркоматы, опасаясь германской атаки на Петроград, революционного бурления и контрреволюционной активности в городе, переехали в «тихую» Москву. Петроград стал столицей так называемой Петроградской трудовой коммуны со своим Совнаркомом (СНК ПТК). Председателем этого Совнаркома был Г. Зиновьев (напарник Ленина в шалаше в Разливе), а Урицкий возглавил Петроградскую ЧК (ПЧК) и еще несколько органов, связанных с безопасностью.
ПЧК (питерская Лубянка) находилась в здании на Гороховой, 2. Здесь Урицкий чаще всего вел допросы, здесь содержались и некоторые арестованные.
Урицкого считали «человеком Троцкого». Это не так. Еще будучи в Петрограде главой ВРК СНК ПТК Троцкий заявил о намерении «стереть с лица земли контрреволюционеров, погромщиков, белогвардейцев, которые пытаются сеять в городе смятение и беспорядок». Уже находясь на посту ПЧК, Урицкий поддержал это грозное предупреждение. Но оно было вызвано резко ухудшившимся политическим положением в связи с отъездом правительства в Москву. Вообще же такого рода заявления были для Урицкого совершенно необычны. В апреле 1918 г. в Петроградском бюро ЦК он даже поддерживал предложение А. А.Иоффе вообще раскассировать ЧК, т.к. «они более вредны, чем полезны, поскольку применяют абсолютно недопустимые, явно провокационные приёмы». Правда проголосовал за это только сам Иоффе.
С самого начала деятельности в ПЧК Урицкий столкнулся с явлением, которого никак не ожидал. Многие высокопоставленные большевики ходатайствовали или даже требовали освободить арестованных ПЧК своих знакомых или знакомых этих знакомых под свое поручительство. Урицкий и его заместитель Глеб Бокий отклоняли эти домогательства, указывая, что без выяснения дел арестованных они незаконны. Тогда ходатаи жаловались еще более высоким комиссарам в Москву. Понятно, какое отношение все это могло вызывать к Урицкому.
Между тем, в Петрограде участились внесудебные расстрелы, проводимые не только решениями ПЧК, но и другими органами власти. Росло число убийств и грабежей, совершаемых разными бандами, часто состоявшими из выдававших себя за чекистов, а на деле бывшими уголовниками, солдатами, покинувшими фронт или пьяными красноармейскими новобранцами. Бандитизм охватывал Петроград и его окрестности. Часто он прикрывал убийства политического характера и число убийств в городе росло. Урицкий с самого начала отверг санкционирование бессудных репрессий и расстрелов. Его обвинили «в мягкости», не соответствующей работе в ЧК. Но он решительно отрицал это:
— Ничуть я не мягкотелый. Если не будет другого выхода, я собственной рукой перестреляю всех контрреволюционеров и буду совершенно спокоен. Я против расстрелов потому, что считаю их нецелесообразными. Это вызовет лишь озлобление и не даст положительных результатов».
Но такие объяснения не принимались в чекистской среде. Натянутыми были отношения Урицкого и с самим Ф.Ф. Дзержинским. Урицкий писал Дзержинскому, что у него имеются данные о крайне жестоком обращении с арестованными (даже с подростками) во время допросов на Лубянке и требовал проведения расследования. Еще более, по-видимому, обострились отношения в связи с «делом А. Филиппова». До революции этот человек занимался издательским делом, а после нее сумел сблизиться с Дзержинским, стал его другом и работал на него как агент ВЧК. Однако Урицкий установил, что Филиппов контактирует с неким Л. Злотниковым, автором и распространителем антибольшевистской и антисемитской прокламации, якобы от организации под названием «Каморры народной расправы». По распоряжению Урицкого Филиппова арестовали, и Дзержинский упорно добивался его освобождения из «Крестов».
Конечно, не без инициативы Дзержинского 12 июня 1918 г. состоялась конференция ВЧК. Материалы ее были засекречены. В протоколе заседаний фракции РКП имеется пункт и об Урицком. Но мы процитируем весь протокол, т. к. это помогает понять глубину расхождений между Урицким и ВЧК.
«Присутствует 55 человек. Ввиду грозного момента и исключительных обстоятельств вынесены следующие постановления:
1 Секретными сотрудниками пользоваться.
2 Изъять из обращения видных и активных руководителей монархистов, кадетов, правых эсеров, меньшевиков (1 воздержался).
3 Взять на учет и установить слежку за генералами и офицерами, взять под наблюдение Красную армию, командный состав, клубы, кружки, школы и т. д.
4 Применить меру расстрела по отношению видных и явно уличённых контрреволюционеров, спекулянтов, грабителей и взяточников (5 воздержавшихся).
5 В провинции принять строгие и решительные меры пресечения к распространению буржуазной, соглашательской и бульварной печати.
6 Предложить ЦК партии отозвать тов. Урицкого с его поста в Петроградской ЧК и заменить его более стойким и решительным товарищем, способным твёрдо и неуклонно проводить тактику беспощадного пресечения и борьбу с враждебными элементами, губящими Советскую власть и революцию (2 против, 6 воздержалось). Председатель И. Полукаров».
Но отзыв Урицкого затягивался. Возможно, в ЦК посчитали это несвоевременным, возможно, левые эсеры, игравшие тогда немалую роль в ВЧК, не поддержали постановление фракции РКП, возможно, сказались какие-то иные факторы. Но так или иначе некоторое время Урицкий оставался на своём посту, хотя его позиции к началу августа неуклонно ослабевали. После убийства члена Петроградского бюро ЦК С. Володарского набирали силу сторонники террора, против которого боролся Мойсей Урицкий.
Несомненно раньше или позже Урицкий был бы снят. Проблема была решена не росчерком «высокого» пера, а пулей Леонида Каннегисера в вестибюле Комиссариата внутренних дел на Дворцовой площади. В октябре 1918 г. Каннегисера расстреляли. Около 150-ти его родственников и друзей (Есенина в Петрограде в момент убийства не было), арестованных по этому делу, освободили и позволили выехать за границу. Необычная акция. С чего бы это?
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer7/gioffe/
