(продолжение. Начало в №5-6/2020)
ГАРТВИГ ИОГАНН МЕЙЕР, ПРИДВОРНЫЙ МУЗЫКАНТ
Гартвиг Иоганн Мейер, лютеранин, продолжает службу скрипачом в оркестре[1]. После службы придворным музыкантом с 1806 он начал служить в театре с определением половинного жалования по 500 рублей в год (долг за мать ещё не выплачен).
Ещё холостой, не очень умелый музыкант, на своё небольшое жалование содержит мать и сестру — овдовевшую Анастасию с четырёхлетним ребёнком (год спустя она выйдет замуж за его коллегу скрипача Осипа Гримма).
В 1804 г. Мейер задолжал лавочнику 150 р., их у него вычли из жалования[2]. В 1807 г. капельмейстер К. Кавос пытается определить его в Московские театры.
В 1808 году Мейер обращается к Александру I с просьбой о прибавке:
«Его Превосходительство Оберкамергер Александр Львович Нарышкин определив меня, полагал, что я могу служить довольствуясь одним только пенсионом, Всемилостивейше мне пожалованным, не требуя жалованья, кроме положенных мне квартирных денег 200 р. А как от некоторого времени цена на все жизненные припасы весьма возвысилась и день от дня ещё более возвышается, и обязан будучи прокармливать престарелую мать с прочими моими родственниками одним только жалованием, не имея никаких других средств по причине всегдашнего моего занятия по должности — от чего впал в бедность и долги, ведя умеренную жизнь — то осмеливаюсь повергнуть нижайше моё прошение Вашему Императорскому Величеству, прося Высочайшего милосердия о назначении мне достаточного жалованья на продовольствие моего семейства, сверх получаемого пансиона и квартирных денег, или прошу Ваше императорское Величество уволить меня от настоящей должности, дабы я мог содержать себя в сей столице получаемым пенсионом и трудами своих способностей. Всемилостивейший государь! Воззри на бедное состояние твоего верноподданного, который со всем своим семейством ежедневно молит Всевышнего о благоденствии Твоего царствования. Июль 1808. Верноподданный Гартвиг Меер».
Катарино Кавос составил список музыкантов, которых хотел бы отправить в Московские театры, и включил в него Мейера
М.Н. Муравьёв
При сем секретарь для принятия прошений Кабинета Его Величества Александра I Михаил Никитич Муравьёв приложил справку:
«Определён в службу к театру по Высочайшему повелению 1800 января 21 с бывшим братом его Иозефом Меером каждому по 500 рублей в год из Кабинета Его Величества; сверх того производится ему от Дирекции на квартиру с 1806 по 200 рублей ежегодно. Что касается до просьбы им Государю Императору (при сём возвращаемой) которою испрашивает он прибавки жалованья, или увольнения от службы с пенсионом, то Дирекция считает, что он никакой прибавки жалованья по таланту своему не заслуживает; уволен же от театра быть может с подачи просьбы чрез шесть месяцев по положению высочайше утверждённому о увольнении театральных служителей. В рассуждении ж испрашиваемого им пенсиона по увольнении от службы Дирекцией не можно оный ему назначить прежде как по выслуге десяти лет, каковое время по общему постановлению производится российским актёрам и музыкантам половина, а иностранцам третья часть их жалования. Кроме вышеупомянутого жалования и квартирных денег никакого пансиона ему ниоткуда не производится».
Далее упомянуто, что мать Гартвига и Осипа Мееров, сыновей престарелого копенгагенского купца Абрама Меера, получила у Государя 2000 рублей взаимообразно с тем, чтобы за четыре года вычесть этот долг из жалования сыновей.
«Определённое жалование Меерам 1000 рублей производилось сполна по 1 мая 1801 г,, а с сего времени половина их оклада 500 рублей удерживалась выплата выданных матери их заимообразно 2000, а другие 500 выдавались самим Меерам только по 1 сентября 1803 года, по случаю данного Кабинету Высочайшего Указа в 3 день мая 1804 года, которым повелевалось, «чтобы из числа отпущенных по указу 26 июля 1801 года заимообразно вдове Меер на счёт сыновей ее придворных камер-музыкантов 2000, по смерти одного из них не взыскивать половины той суммы. Вследствие чего половинный вычет и прекратился. Оставшемуся другому ее сыну Гартвигу Мееру половина того жалования по 500 рублей в год и ныне производится. За платье, сделанное в 1799-м и 1800-м начиная с 1 сентября 1799 по 1 сентября 1801 за 2 года 760 рублей 91½ отпущены в придворную контору; после сего платежа денег не было, потому что они по отделению Высочайшего Двора в службе уже не состояли, а находились в ведомстве Театральной Дирекции».
Граф Дмитрий Александрович Гурьев
Ответ графа Дмитрия Александровича Гурьева:
«Милостивый государь мой Михайло Никитич! На письмо вашего превосходительства о доставлении сведения по какой причине остановлена кабинетом выдача денег музыкантам Меерам на построение придворнаго офисïантскаго платьятья, ливреи для службы.[3], имею честь вас уведомить, что означенные Мееры такого рода музыканты которые прежде сего таскаясь по улицам, талантами своими доставали себе пропитание. И хотя в 1800 году Его Высокопревосходительство Александр Львович Нарышкин объявил кабинету Высочайшее повеление покойнаго Государя Императора, что они приняты ко двору музыкантами с жалованием из кабинета по пятисот рублей в год, и сверх того повелено делать им офисïантское платье; но известно, что они ни при дворе, ни по театральной Дирекции никогда не употреблялись. Ныне же Кабинет, известясь от господина Обергофмаршала графа Толстова, что они к ведению высочайшего Двора не принадлежат, и полагая, что по сему не имеет случая употреблять придворнаго платья, производимые им на его деньги с нынешнего года остановили. Я прошу ваше Превосходительство обо всем оном обстоятельстве доложить Его Императорскому Величеству, пребывая в прочем с истинным и совершенным почтением. Вашего Превосходительства Милостивого государя моего покорный слуга Дмитрий Гурьев, ноября 3 дня 1808».
После этой переписки 14 ноября 1808 появляется Указ кабинету №227 о просьбе музыканта Меера. «…Так как цена на все жизненные припасы возросла, то он будучи не в состоянии пропитать этим своего семейства, впал в долги и бедность, а потому и просит Монаршего милосердия. В прибавке жалования отказать. Выдать Единовременно 200 рублей. Д.Гурьев, 14 ноября 1808 года».
В 1814 Гартвиг женился на Шарлотте Вульф из купеческой семьи. Венчались и крестили детей они в Евангелической церкви св.Екатерины (Большой пр. В.О., д.1). Эта та самая церковь, прихожанином которой был Леонард Эйлер, и в которой вероятно, венчались и крестили детей Канторы.
У Мейеров было пятеро детей. 27 сентября 1815 родилась Гелена Эмилия, 20 августа 1818 Наталья Мария, 1 сентября 1819 Дмитрий Иосиф, 29 января 1824 Александр, 18 апреля 1826 года Адольф.
В 1820 жалование Гартвига составляло 400 рублей+400 на квартиру. Адрес Мейера в 1822 году: дом аптекаря Трота по Екатерининскому каналу, 3 Адмиралтейская часть №234[4]. В этом же доме тогда жил молодой Гоголь.
В 1826 году Мейер отдал в школу при театральной дирекции 11-летнюю дочь Елену (Гелену-Эмилию) с оплатой по 20 рублей в месяц.
Капельмейстер Кавос и балетмейстер Дидло свидетельствовали об ее здоровом сложении, хорошем голосе и приличных способностях к танцам.
Но спустя год Гартвиг подал прошение: «Дочь моя Елена Мейер по слабости здоровья не может продолжать обучение театральному искусству… Прошу возвратить мне обратно[5]». В 1851 году Георг Вольдемар Кантор упоминает её в письме к своему кузену Дмитрию Мейеру — «Мила Калинин вполне освоилась, у неё двое милейших детей, её старшая девочка воистину славное, ласковое и умное дитя[6]».
Когда второй дочери Мейера, Наталье Марии, исполнилось 18 лет (1836), он подает прошение о выдаче ей свидетельства для прокормления трудами своими. В 1851 она уже замужем, и как пишет Георг Вольдемар Кантор в том же письме, «Маша Моллериумс прекрасно устроилась… Машина Соня тоже славная девочка».
Дмитрий Иосиф — Дмитрий Иванович Мейер, «фамильное сокровище», закончил Главный педагогический институт и стал профессором права. О нём ниже.
Восприемником Александра, сына Гартвига Мейера, был император Александр I (это нередкое явление для служащих при Дворе, император таким образом брал на себя обязательства определить мальчика в службу, а девочке дать приданое). Правда, характерно это лишь для приближённых к императору. Но Гартвиг Мейер не был близок ко Двору, к тому же был лютеранином. Многолетняя протекция сопровождала семью Мейеров, начиная с крушения галиота «Ди Фрау Мария», и закончилась со смертью Александра I.
В 1838 году Александр Мейер, сын Гартвига, был определён в учебную межевую роту Лесного Института.
Гартвиг Мейер в 1828 году был уволен, но по недостатку скрипачей в оркестре в 1829 был взят обратно с жалованием 1200 рублей в год, помимо пенсиона 600 рублей.
В 1844 году адрес Мейеров в Средней Мещанской в доме Кузьмина (ныне Садовая улица у площади Тургенева, дом не сохранился.
В 1850 на время летних спектаклей на Каменном острове Гартвиг Мейер с женой Шарлоттой жили на казённой даче на Островах в 4 части 2 квартала дома № 125.
Два кузена, Георг Вольдемар Кантор (отец математика) и Дмитрий Мейер, были почти ровесниками (их разделяло три года) и были очень дружны. Возможно, Георг Вольдемар с матерью жили в Петербурге в интервале с 1820 по 1834 г. в семье Мейеров или в семье Анастасии Гримм (см. Зингер Г. Новые сведения о происхождении Георга Кантора Альманах Еврейская старина. 2020 г. №1(104). Электронный ресурс). С 1845 по 1855 Д. Мейер преподавал в Казанском университете, а Г.В. Кантор был купцом и маклером в Петербурге.
Любовь, заботу и внимание в семье Мейеров описывает Георг Вольдемар Кантор в 1851 г. в письме своему кузену Дмитрию Мейеру в Казань: «Твоя матушка в последнее время часто хворала и очень мучилась от сильных болей в желудке. Обе сестры по очереди сидели с ней по ночам; теперь ей стало лучше, и она снова встала на ноги… Твой старый папа тоже уже не выглядит молодым, однако притом обладает отменным аппетитом и время от времени с большим наслаждением выкуривает у нас настоящую Гавану, но я бы хотел, чтобы Ты сам своими глазами смог это увидеть [Письмо Георга Кантора к Дмитрию Мейеру 24 октября 1851. ОР РНБ ф.476, д.45, 6 л.].
Умер Гартвиг Мейер 26.03.1867.[1]
В литературе о Канторе Гартвиг Меер упоминается как образец благополучия и стабильности, опоры для других членов семь. Как видим, это благополучие было призрачно. Гартвиг с трудом мог их прокормить. Но при всей своей слабости Гартвиг на протяжении многих лет был опорой своей семье, и дети его — тому доказательство.
Дмитрий Иванович Мейер (1819-1856), профессор права. Петербург—Казань
Прославил семью сын Иоганна Гартвига Дмитрий Мейер. Его называют отцом русской цивилистики.
Дмитрий Иванович Мейер
Дмитрий Иосиф Мейер был третьим из пятерых детей Гаритвига Мейера и Шарлотты Вульф. Его домашнее имя было Осса. Крещён в евангелической лютеранской церкви св. Екатерины (Большой пр.В.О. д.1).
Он не проявил желания пойти по стопам отца — «Моё ухо вовсе не музыкально», — писалон в 1842 году в дневнике, который вёл на русском языке [ОР РНБ. Ф. 476. Д. 20.]. Закончил Вторую городскую гимназию, в 1834 году стал студентом Главного педагогического института. В «Ведомостях Главного педагогического института за 1834–35 год»: Дмитрий Мейер, сын придворного музыканта, обучается в младшем отделении [ЦГИА. Ф. 13. Оп. 1. Д. 2018, Л. 4 об.]. На этом отделении училось 42 человека.
В Главном педагогическом институте на подготовительном отделении математика преподавалась в объёме арифметики, алгебры по курсу Лакруа, до уравнений второй степени включительно, геометрия по тому же курсу до круга. — из записки адъюнкта математики Фёдора Буше директору Педагогического институт от 9 октября 1830. Отметки ставились так: fa, mi, re, ut с подчёркиванием и без подчёркивания[11]. (Заметим, что поступавшие из Духовных семинарий в Медико-Хирургическую Академию имели такую градацию оценок по предметам: имеет хорошие сведения, имеет нужные сведения, имеет порядочные сведения, не имеет достаточных сведений. Ранее, в 1819 году, в Главном Педагогическом институте на экзаменах оценки ставились так: А и а — весьма хорошо, В — хорошо, в — довольно хорошо, С — слабо, о — ничего, с — очень слабо. В эти годы «Главный Педагогический Институт располагался на Васильевском острове в здании, бывшем прежде 12 Коллегиями, а ныне принадлежавшем университету.
Здание Двенадцати коллегий в 1853 г.
Здание СПбГУ, современный вид
6 августа 1809 года Александр I подписал Указ «О правилах производства в чины по гражданской службе и об испытаниях в науках для производства в коллежские асессоры и статские советники». Указ действовал до 1843 г. Для производства необходимо было иметь высшее образование или сдать экзамены комиссии при университетах по следующим предметам: русский язык, один иностранный язык, естественное право, римское право, гражданское право, уголовное право, всеобщая история, русская история, государственная экономия, арифметика, геометрия, физика, география, статистика России[12]. Открытые ранее университеты были незаполнены, и Указ должен был стимулировать поступление в них. В некоторых высших учебных заведениях (педагогических, медицинских отделениях университетов) было казённое содержание, что делало их доступнее.
«Начало основанию Педагогического института положено было в царствование Екатерины II, под названием учительской семинарии. В 1828 Всемилостивейше даровано институту настоящее образование. Императорский С-Петербургский университет, на Васильевском острове в здании 12 коллегий основан в 1819 году. Составлен из двух факультетов: философского и юридического» (Путеводитель по Санктпетербургу и окрестностям его Ивана Пушкарёва. 1843). D 1806 г. Педагогический институт занял северное крыло здания Двенадцати коллегий, а с 1828 г. в южной части расположился Петербургский университет (с 1823 по 1828 г. занимавший здание Благородного пансиона на углу улиц Кабинетской и Звенигородской). Указом Николая I в 1930 г. Педагогический институт и Университет были объединены, за ними оставлено здание Двенадцати коллегий.
Главный Педагогический институт готовил учителей для гимназий, пансионов, а также для высших учебных заведений. Учебный курс был рассчитан на 6 лет с возможной стажировкой в европейских университетах. Институт выпускал специалистов по трём отделениям: 1.философских и юридических наук, 2.физических и математических наук, 3. исторических и словесных наук. С 1819 по 1828 год был преобразован в Петербургский университет, затем вновь отделён. В отличие от Университета, студенты педагогического института находились на казённом содержании [31].
Дмитрий Мейер в 1841 закончил его с золотой медалью по курсу юридических наук. Был направлен на стажировку в Берлинский университет, где с марта 1842 до осени 1844 г. слушал лекции. В конце осени 1844 г. возвращается в Петербург, а в 1845 назначен в Казанский университет на должность адъюнкта.
Казанский университет в XIX в.
В 1846 г. Он защитил магистерскую диссертацию «Опыт о праве казны по Действующему законодательству», в 1848 году — докторскую диссертацию «О древнем русском праве залога». В 1855 году — написал монографию «О значении практики в системе юридического образования». В 1853 году был избран деканом юридического факультета Казанского университета. В 1855 году перевёлся в Санкт-Петербургский университет на кафедры гражданского праваи истории русского права. «Побуждает меня к тому желание служить в Петербурге как сосредоточии нашей умственной жизни, с которым я, притом связан родственными отношениями» [21, с. 13].
21 декабря 1855 г. Мейер прочёл первую лекцию в Санкт-Петербургском университете, а 18 января 1856 г. умер от чахотки. Похоронен на Смоленском лютеранском кладбище. (Семьи Мейеров и Бёмов хоронили там близких).
«Профессор, пользовавшийся глубоким уважением слушателей и явившийся в мрачное время русской жизни глашатаем начал свободы и независимости человеческой личности. Не только выдающийся юрист практического направления, но и широко образованный человек. Ни одно сочинение по русскому гражданскому праву не избегло влияния Мейера. Дмитрий Иванович был олицетворённая честность; вся его жизнь представляла служение одной идее» — Белов В.А. [30].
П.И. Стучка пишет:
«Отцом русской науки гражданского права называют профессора Мейера, представителя немецкой юриспруденции середины 40-х гг. Он преподавал гражданское право в Казани, а потом короткое время в Петербурге. Его курс составляют записки студентов, вышедшие после его смерти… Мейер начинает изложение своего курса с лиц, вещей, сделок юридических, условных сделок и т.п. Ничего подобного ещё не было в нашем гражданском кодексе. Вместо гражданского субъекта права у нас были сословность, звание, чин, а наш X т, ч.I [т.X, ч.I] свода законов начинается с семьи; на первом месте стояла у нас церковь. Вместо учения об объектах права, вещах, у нас — статьи о родовом, сословном имуществе. Мейер имел большой успех. Под влиянием его работы находилась «вся гражданская правовая мысль» того периода»[13].
Вот некоторые воспоминания современников, изложенные по статье Эйхенбаума [33].
Осенью 1844 года Л.Н. Толстой поступил в Казанский университет студентом своекоштного содержания по разделу арабско-турецкой словесности. Его решение перейти на юридический факультет было принято в связи с появлением в Казанском университете весной 1845 года нового профессора гражданского права — Дмитрия Ивановича Мейера. Во всём Казанском университете — пишет биограф Толстого Левенфельд — был только один симпатичный Толстому профессор гражданского права Мейер, имевший сильное влияние на Льва Николаевича. Мейер предложил Толстому столь интересную тему для сочинения, что Толстой весь ушёл в эту работу, перестал заниматься остальными факультетскими предметами и не готовился к экзаменам. Сравнение проекта Екатерининского «Наказа» с «Духом законов» Монтескье — такова была тема, которой в течение года Толстой посвящал всё своё время». Толстой не принадлежал к числу близких учеников Мейера, но это не помешало Мейеру обратить на него пристальное внимание и заинтересоваться им. П.Пекарский приводит слова, сказанные Мейером о Толстом: «Сегодня я его экзаменовал и заметил, что у него вовсе нет охоты заниматься, а это жаль: у него такие выразительные черты лица и такие умные глаза, что я убеждён, что, при доброй воле и самостоятельности, он мог бы сделаться замечательным человеком»[38].
Л. Толстой в студенческие годы
В 1904 году Толстой, просматривая составленную П.И.Бирюковым биографию, сделал ряд вставок и исправлений, в главу о казанской жизни он вписал несколько слов о заданной Мейером работе («эта работа очень заняла меня»), а в беседе с А.Б.Гольденвейзером (26 июня 1904 года) сказал:
«Когда я был в Казани в университете, я первый год действительно ничего не делал. На второй год я стал заниматься. Тогда там был профессор Мейер, который заинтересовался мною и дал мне работу — сравнение «Наказа» Екатерины с «Espritdeslois» Монтескье. И я помню, меня эта работа увлекла, я уехал в деревню (летом 1846 года), стал читать Монтескье, это чтение открыло мне бесконечные горизонты; я стал читать Руссо и бросил университет именно потому, что хотел заниматься»[34]
Мейер был немногим старше своих казанских учеников, но влияние его было огромно. Г.Ф. Шершеневич говорит:
«Студенты Казанского университета выносили из его лекций такую массу знаний, какой слушатели не получали в ту эпоху нигде. Кроме обширного материала, расположенного в строгой научной системе, лекции Мейера были проникнуты тем гуманным характером, тою смелостью чувства, которые должны были увлекательным образом действовать на учеников. Когда в 40-х годах с кафедры раздаётся голос протеста против крепостничества, чиновничьего взяточничества, против различия в правах по сословиям и вероисповеданиям — приходится заключить, что профессор обладал значительным гражданским мужеством. Смелое слово учителя не оставалось без влияния на учеников: известен случай, когда один из учеников Мейера отказался от выгодной покупки крепостных именно под влиянием впечатления, вынесенного из университета[35].
К этой характеристике, сделанной на основе чужих воспоминаний, надо добавить другую, написанную А.Н.Пыпиным (будущим историком литературы), поступившим в 1849 году на словесный факультет Казанского университета:
«Среди своих сотоварищей это был профессор нового типа: как говорят, талантливый и тонкий юрист, он был также очень образованный человек, и на его лекции студенты шли толпами, между прочим, из других факультетов: изложение своей науки он соединял с объяснениями, взятыми из современной европейской и русской жизни и литературы, его юридическое учение было вместе учение нравственное; лично мягкий в своей манере, он был строгим в своих принципах, — характер, к сожалению, довольно редкий в тогдашних университетах»[36+ В.А.Ляцкая. Воспоминания об А.Н.Пыпине.
Пыпин, будучи двоюродным братом Н.Г. Чернышевского, распространял идеи Мейера в революционно-демократических кругах. По воспоминаниям его дочери В.А. Ляцкой, Пыпин вспоминал Казанский университет: «на каждом факультете можно было назвать людей знающих, талантливых, а иногда и замечательных. Таким был юрист Д.И. Мейер, отличавшийся, кроме специальных познаний, и широким образованием, что привлекало на его лекции студентов и из других факультетов».
Прибавим сюда слова о Мейере, сказанные товарищем Толстого по Казанскому университету В.Н. Назарьевым:
«В высшей степени нервный и болезненный, он был одним из тех мечтателей, которых не исправляют неудачи и жизненный опыт. Его вера в лучшее, в торжество правды, доходившая до фанатизма, была искренна и не лишена какого-то поэтического оттенка. В этом хилом теле жила сильная и выносливая натура, решительно не способная отделять своё личное благо от блага общего. Он жил ожиданием близкого обновления нашей общественной жизни, неизбежной полноправности миллионов русских людей и пророчил множество благ от свободного труда и упразднения крепостного права».
Соколовский, слушатель Казанского университета:
«Впрочем, есть одно имя, святое для каждого слушателя. Д.И. Мейер был высокая личность; ни одного пятна не лежит на нём; он многих выдвинул на прочную дорогу, указав им куда идти. Я уверен, что не один из слушателей донесёт до гроба воспоминание о нём, не один в трудные минуты искушения обязан ему своим спасением. Дмитрий Иванович был олицетворённая честность; вся его жизнь представляла служение одной идее; несмотря на невзгоды, на физические и нравственные страдания, он твёрдо, безуклонно шёл к своей цели, ни разу не отступая, ни разу не погнувшись перед бурями[14].
Мейер был близок к кругу Чернышевского и Белинского. В 1857 году в Казани вышло посмертное издание лекций Мейера, записанных студентами «Очерки русского вексельного права». Чернышевский в сопроводительном тексте назвал Мейера «одним из героев гражданской жизни — тех героев, о которых не вспоминает без благоговения ни один знавший их человек, на какое бы поприще деятельности ни поставила судьба».
Интересен был метод преподавания Мейера. Чтобы облегчить будущим юристам вхождение в профессию, он на занятиях консультировал обращавшихся к нему по юридическим вопросам людей. В своей работе «О значении практики в системе современного юридического образования» Мейер пишет: «Знание односторонне, и человек нелегко убеждается, что сверх знания требуется ещё умение применить его» [39].
Известный русский юрист Анатолий Фёдорович Кони сначала хотел изучать математику, но книга Д.И. Мейера «Русское гражданское право», купленная им в маленькой книжной лавке Попова на Невском, так увлекла его, что он пошёл на юридический.
О честности Мейера много написано в воспоминаниях. В завещании он оставил свою библиотеку Петербургскому университету[15].
Заметим, что родным языком Дм. Мейера был русский — он ведёт на русском свой юношеский дневник[16].
Сочинения Мейера переиздаются и поныне, его читают и изучают.
Метрдотель Екатерины II и Павла I, ЛЕОПОЛЬД МОРАВЕК, и его семья
Во времена Екатерины гастрономия стала цениться как роскошь. Изменился порядок обеда, его эстетика. Еда уже не ставилась на стол вся сразу, гости обносились блюдами по переменам. В сервировке появились изделия из цветных и расписных стёкол Императорского завода — прозрачные, синие, фиолетовые, молочные, с росписью золотом и серебром вензелями и монограммами. Ценилась тонкость кулинарных ощущений. Появились французские повара. К столу подавались редкие оранжерейные фрукты. Во время обеда играл придворный оркестр.
Вот пример одного из парадных обедов Екатерины:
«в первой подаче идет по десять супов и похлебок, затем двадцать четыре средних антрме[17]. Например: индейки с шио, пироги королевские, терины с крылами и пуре зеленым, утки с соком, рулады из кроликов, пуларды с кордонани и т.д.
Затем наступает время тридцати двух ордевров, куда могли входить: маринады из цыплят, крыла с пармезаном, курицы скательные и др. А тут подоспели «большие блюда»: семга глассированная, карп с приборами, торнбут глассированный с кулисом раковым, окуни с ветчиною, курицы жирные с прибором, пулярды с труфелями. На сцену вновь выходят тридцать два ордевра, типа рябчики по-испански, черепахи разныя, чирята с оливками, вьюны с фрикандо, куропатки с труфелями, фазаны с фисташками, голубята с раками, сальми из бекасов. Потом наступает очередь жаркого: большие антрме и салаты, ростбиф из ягненка, дикая коза, гатокомпьенский, зайцы молодые, 12 салатов, 8 соусов… Их сменяют двадцать восемь средних антрме горячих и холодных типа: ветчина, языки копченые, турты с кремом, тарталеты, пирожное, хлебцы итальянские. Затем начинается смена салатов, а также померанцы и соусы с тридцатью двумя антрме горячими: потруха по-королевски, цветная капуста, сладкое мясо ягнячье, булионы, гатлеты из устриц, и пр.
Приведенные недавно сведения о том, что сама Екатерина II в еде была весьма умеренна, относятся скорее к последним годам ее правления. Вот, к примеру, перечень блюд одной из ее повседневных трапез:
«Индейки с шио, терины с крылами и пуре зеленым, утки с соком, маринад из цыплят, окуни с ветчиной, пулярды с труфелями, рябчики по-испански, черепахи, чирята с оливками, гатокомпьенский, двенадцать салатов, семь соусов, хлебцы итальянские, пирожные, тарталеты и т.п.[18]»
Быть распорядителем такого обеда мог только опытный мастер, искусство которого подобно искусству дирижёра большого оркестра. Ценили метрдотелей выше, чем капельмейстеров. Например, Иван Хандошкин, первый русский скрипач и придворный музыкант, имел чин мундшенка (виночерпия).
Метрдотель — это высший чин среди придворных служителей. Два человека вели церемониал обеда: обер-кухенмейстер распоряжался поварами, а метрдотель в столовой тафельдекерами (накрывающими на стол), официантами, мундшенками (виночерпиями), кофешенками.
Метрдотель направлял течение обеда, согласовывал действия всех служителей. Он должен был обладать организаторской энергией, умом и тактом. Парадныеобеды бывали не каждый день. Великих князей кормили очень просто: к чаюдавали варенье, хлеб с маслом, деликатесами не баловали.
При дворе Екатерины за стол садилось от трёх до девяти человек («не меньше трёх граций, но не больше девяти муз»), а на парадных обедах приглашённых бывало несколько сотен человек.
Павел I, вступив на престол после смерти Екатерины в 1796, отменил все её порядки во всех областях жизни. Он любил обедать в семейном кругу, предпочитал простую пищу. «Щи, каша, жаркое, котлеты или битки — самые популярные блюда царского стола этого периода. Поразительное зрелище — простая гречневая каша с молоком в роскошной фарфоровой тарелке, поедаемая серебряными столовыми ложками. Правда, была у Павла слабость, которая сводила «на нет» показной аскетизм: его стол роскошно оформлялся цветами и приборами самых изысканных видов и форм, изобиловал вазами с фруктами и изысканными десертами[19]». Аскетизм Павла уравновешивался изысканным вкусом его супруги Марии Фёдоровны. Павел приказал выписать из Франции семерых поваров[20]: «Француз понеже по части кухни[21]».
Для Двора приглашали владеющих культурой застольного протокола опытных метрдотелей из европейских столиц — Парижа и Вены. Оплачивалась такая должность очень высоко, многие метрдотели после десятка лет на русской службе покупали дома (например, Луи Жюль Бенуа, отец Николая Бенуа), земельные участки (например, Ф.И.Миллер). Их положение приближалось к положению знати — в России почти не было сословия наёмных специалистов, придворные служители большей частью были крепостные. Метрдотель ценился как иностранная знаменитость. Известно, что метрдотеля Антонена Карема в России даже приглашали на знатные обеды в качестве гостя.
Вена как столица многонациональной империи, аккумулировала культуру Австрии, Венгрии, Чехии и Польши — не только музыкальную, но и гастрономическую. Венская кухня славилась искуснейшими поварами и лучшими рецептами немецких, славянских, итальянских и венгерских блюд. В 1781 году Вел.кн. Павел с супругой Марией Фёдоровной под именами князей Северных путешествовали по Европе и провели в Вене время с 10 ноября по 24 декабря.
Император Иосиф II достойно принимал наследника русского престола, угостив его знатным обедом. Гайдн посвятил Павлу I шесть русских квартетов, для него шли оперы Глюка, и царственные супруги лично посетили композитора, чтобы выразить ему свою благодарность.
Павел Петрович и Мария Федоровна в Вене. Гравюра И. Лошенколя, 1782 г.
Такие поездки преследовали не только ознакомительную, но и дипломатическую цель, также осуществлялось приглашение специалистов для дальнейшей работы при русском дворе. Например, во время этой поездки был приглашён архитектор Бренна.
Гастрономическая культура Вены заслуженно высоко ценилась при русском дворе.
Князь Дмитрий Михайлович Голицын, Полномочный министр, пребывавший при Венском Императорском Дворе, 24 февраля 1788 года заключил контракт с метрдотелем Леопольдом Моравеком, австрийской нации, для работы при Императорском Дворе в Петербурге.
Моравек разнообразил придворное меню, добавив венские блюда: котлеты, паштеты, пудинги, протёртые супы-суфле, омлеты, компоты, бисквиты, кнедлики. Ранее в России изделия из рубленого мяса не готовились. Появились более лёгкие блюда, например, любимый суп Его величества Франца Иосифа Первого: «Превратить в пюре припущенные в масле картофель, сердца артишоков, сельдерей и лук-порей. Заправить сливками. Уже в тарелку нарезать мелкой соломкой копченый язык и трюфели».
В обязанности метрдотеля входил и подбор вин. Любимым вином Екатерины II было токайское. С 1745 года в Токае была русская винная миссия, в обязанности которой входила аренда виноградника, покупка вина, охрана и транспортировка его в Петербург. Для двора привозилось также шампанские, бургундские, рейнские, португальские, испанские вина. Перед обедом подавалась водка разных сортов. Мундшенки должны были прислуживать вместе с официантами во время обеденных и вечерних столов и «собраний» — вечеров в узком кругу.
В Зимнем Дворце Кухонный коридор располагался в галерее Растрелли. Там находились три десятка кладовых. Соседнее помещение (где сейчас зал Египта), было разделено на два уровня. Там располагался Главный буфет и кладовые, в которых «хранились запасы провизии, и чуланы с кухонной утварью, которая имелась в количестве, достаточном для того, чтобы приготовить ужин для трех тысяч гостей. Первый этаж занимали дворцовые кухни с огромными плитами, вертелами для жарки мяса и печками, в которых пекли хлеб. Там же были кофешенские и пирожные, где придворные кондитеры готовили сласти[22]». На антресолях были маленькие квартиры для служителей. У Моравека была в Зимнем дворце квартира из двух покоев, но его большая семья жила на Невском в Сафоновом доме (Невский 8, перестроен).
Здесь, в Кухонном коридоре Зимнего дворца, было царство Моравека при Екатерине II, Павле I, Александре I, с 1788 по 1800 год, и после он также привлекался к дежурствам.
Павел I, став императором, перевёл Моравека в штат Придворной конторы, наградил придворным чином мундшенка, что давало ему право на личное дворянство. Служил Моравек до января 1800 года, когда был по Высочайшему повелению уволен с сохранением полного содержания.
«По Высочайшему указу производить по смерть пенсион полное жалование по 1200 в год и содержание по 1385 р. 22¾ коп[23]. «да оставить квартиру из двух покоев, да сверх того выписанное к празднику святой Пасхи выдаваемое на платье по пожалованным суммам — официальная годовая ливрея (148р.88 к.) и на два года сюртук (72 р.69 к.)»[24].
Сумма значительная, для сравнения: архитектурный помощник Карл Росси в это время получал 600 рублей в год.
Взошедший на престол после Павла Александр I все выплаты Леопольду Моравеку сохранил:
«Метрдотелю Моравеку производить все то жалование и содержание, какое он ныне получает. Да сверх того выписанное к празднику Святой Пасхи выдаваемое на платье по пожалованному Его Величеством суммы. Уволенному производить выплату жалованья 1200 в год. Да сверх того производить ему когда он был на дежурстве порционные деньги по рубль подённо и имелась под ним обывательская квартира, состоящая в двух покоях»[25].
У Леопольда Моравека была большая семья — жена Анна, восемь детей, теща Мария Махо. Семеро его дочерей родились в Петербурге.
После смерти Павла I, в 1801 году, 2 июля, Леопольд Моравек с семьёй уезжал из Петербурга, о чём в рубрике «Отъезжающие» было опубликовано объявление:
«отъезде «Леопольд Моравек, с женою своею Анною, её матерью Мариею Махо и восемью своими детьми Лудвигом, Анною, Шарлоттою, Мариею, Катериною, Элизабетою, Йозефою и Юстиною, Римско-императорские подданные; жив.на Невском проспекте в Сафоновом доме под № 75»[«Санкт-Петербургские ведомости» 1801, 2 июля, с.2007].
В этом доме был тогда немецкий кукольный театр, и дети семьи Моравеков несомненно ходили на спектакли.
В объявлении приведены первые имена детей, в то время все они, как правило, имели по крайней мере по два имени. Это было связано с тем, что на крестинах пришедшие давали свои имена ребенку: чем больше было приглашённых, тем больше имён.
«Леопольд Моравек, с женою своею Анною, её матерью Мариею Махо и восемью своими детьми Лудвигом, Анною, Шарлоттою, Мариею, Катериною, Элизабетою, Йозефою и Юстиною, Римско-императорские подданные; жив. на Невском проспекте в Сафоновом доме под № 75»[1]«Санкт-Петербургские ведомости» 1801, 2 июля, с.2007.[26].
Правда, вскоре Леопольд Моравек вернулся в Петербург. Это было связано с образованием старшего сына Людвига.
Заметим, что в католической и лютеранской культуре люди имели несколько имён — как правило, все пришедшие на крестины давали новорожденному своё имя. В русских документах называлось одно из этих имён, не всегда первое. Может быть, в газетном объявлении пропущена дочь София, или названо другое её имя.
Позже в газете было напечатано, что «Метрдотелю Моравеку позволено отъехать в своё отечество с сохранением получаемого им ныне пенсиона»«Санкт-Петербургские ведомости» 1801, 16 июля, с.2115[27].
Брат жены Леопольда Моравека, Анны, Йозеф МахоСпб ведомости 1803, 8 янв., с.37: отъезжающие Йозеф Махо, метрдотель, жив против Адмиралтейства Щербаковом доме под №99[28], тоже был метрдотелем«Санкт-Петербургские ведомости» 1803, 8 января, с.37[29], возможно, служившим у графа Виельгорского«Санкт-Петербургские ведомости» 1804, август, с.1888.[30].
Умер Леопольд Моравек в 1807. Его жена Анна умерла от чахотки в Петербурге в 1823 в возрасте 76 лет.ЦГИА ф.347 оп.1 №33, л.116[31]
О детях Моравека известно, что они получили хорошее воспитание, были музыкальны, знали иностранные языки, обладали самостоятельностью и независимостью суждений. В архивных документах, запечатлевших их речь, проявляется уверенное достоинство, жизненная стойкость в сочетании с венской лёгкостью и жизнерадостностью.
Мария Моравек (1795-1822) училась играть на скрипке у самого Пьера Роде, который жил в Петербурге с 1803 до конца 1807 года. Мария и Катарина были двойняшками, годы жизни Катарины 1795-1845. Семнадцатилетней девушкой Мария начнёт давать скрипичные концерты в Петербурге и продолжит концертировать почти до самой своей смерти в 1823 году. В 19 лет Мария выйдет замуж за первого скрипача Петербурга Франца Бёма, у них будет четверо детей, и среди них — Мария Бём, мать Георга Кантора.
София Моравек(1798–1863) — дочь Леопольда Моравека, в России её отчество — Львовна, как и у её сестёр (из словаря Амбургера). После смерти Марии Софья станет заботиться о детях Марии и Франца, а потом станет второй женой[32] Франца Бёма и матерью троих детей, среди которых — скрипач Людвиг Бём.
Юстина Моравек в 1835 станет камер-фрейлиной великой княгини Марии Николаевны, самой любимой и самой музыкально одарённой из дочерей Николая I. В 1835 шталмейстером при дворе вел.кн. Марии Николаевны стал Матвей Виельгорский, возможно, что назначение было связано с его протекцией.
Известны годы жизни Шарлотты Моравек — 1791–1854, ум. в СПб. Анна Моравек (род. в СПб[33]) стала в 1805 в Петербурге женой сардинского купца, с 1825 — российского подданного Фердинанда Гиделло[34] (он присутствовал на обеих свадьбах Франца Бёма, а его жена (или одна из двух дочерей — Катарина или Каролина, двойняшки, тоже россиийские подданные) позже была адресатом М.И .Глинки, его письмо к ней хранится в Отделе рукописей РНБ[35].
Лавка купца Гиделло, мужа Анны Моравек, находилась в доме, принадлежащем Католической церкви под №1, (Нюрнбергские лавки). (Сейчас Невский 32-34). Гиделло предлагал: «№1 шоколад с двойной ванилиею по 3 рубля фунт, №2 с ванилиею же по 2 рубля фунт, №3 шоколад де санте по 1,5 рубля фунт. У него же можно каждое утро пить шоколад»[36].
Указ правительственного Сената от 22 июля 1808 года состоял в том, что супруги должны принимать российское подданство вместе. «Иностранцев не следует допускать в вечное подданство Российской Империи, отлучая от сей чести жён их».
Анна, выйдя замуж, стала российской подданной. Овдовев, в 1836 она просит об исключении из Российского подданства себя и дочерей по дозволению ей иметь свободное пребывание в СПетербурге.
В связи с этим приводим переписку Министра внутренних дел (граф Блудов) и Военного генерал-губернатора Петербурга (граф Эссен).
11 октября 1836 года от Министра внутренних дел Военному Генерал-губернатору Петербурга направлен запрос:
«Покорнейше прошу Вас, М.Г.(милостивый государь), приказать отобрать от вдовы купца Гиделло сведения, где именно служил в России отец ея Леопольд Моравек, и не принимал ли он присяги на подданство России, и когда именно вступила она в брак с помянутым Гиделло».
Ответ:
«Копия с прошения Сардинского подданного купца Фердинанда Гиделло о приятии его в Российское подданство и присовокупить, что вдова купца Гиделло, в отобранном от нея в Иностранном отделении показании объявила, что покойный родитель ея, чиновник 9 класса Леопольд Моравек, служил при Высочайшем дворе метрдотелем, но присяги на подданство России как ей известно не принимал; в брак же с Гиделло вступила она 30 числа ноября 1805 года. Дочери Катерина и Каролина родились 30 декабря 1810 года. Имя вдовы купца Анна Гиделло».
Прошение Анны:
«Отец мой Леопольд Моравек был австрийский подданный. Гиделло записан был в здешнее купечество, но уехал за границу и пребывал в Италии, заболел и там в преклонных летах по долговременной болезни умер. Тяжёлая болезнь вовсе лишила его умственной деятельности».
Анна Гиделло просит освободить её от Российского подданства и дозволить иметь постоянное пребывание в Санкт-Петербурге как иностранке:
«Имея за границей разные семейные дела, обеспечивающие существование моё на всё время жизни моей и детей моих, не могу быть Российской подданной без потери прав гражданских в моём отечестве, где находятся и ближайшие мои родственники, от коих со временем может зависеть и благосостояние моих детей».
Здесь же на л.74 приведён формулярный список её отца Леопольда Моравека:
«В чине мундшенка 9 класса. Метрдотель. Из австрийской нации. Сведений об имении не имеется. Выписан из Вены по заключённому с ним пребывавшем при Венском Императорском Дворе полномочным министром князем Голицыным по контракту 1788 февраля 24. По определению конторы помещён в штат 1797 февраля 5. За добропорядочность и усердную службу произведён в мундшенки 9 класса 1799 декабря 6. По Высочайшему повелению уволен со службы 1800 генваря 25. По Высочайшему указу производить по смерть пенсион полное жалованье и содержание по 1385 рублей 22 ¾ копейки. Умер 1807. Личный дворянин. Других сведений не имеется».
Сицилианский купец Фердинанд Гиделло, женившийся в 1810 на Анне Моравек, жил в доме №1, принадлежавшем католической церкви святой Екатерины (Невский 32-34) — «Нюрнбергские лавки». Он держал кондитерскую. «Фердинанд Гиделла, содержащий лавку умершего шоколадного фабриканта Iосифа Захария, состоящую в доме, принадлежащем Католической церкви под №1, уведомляет почтенную публику, что в оной имеется следующий продажный шоколад: №1 шоколад с двойной ванилïею по 3 рубля фунт, №2 с ванилïею же по 2 рубля фунт, №3 шоколад де санте по 1,5 рубля фунт. У него же можно каждое утро пить шоколад»[37]. Здесь же можно было купить билеты на концерты, узнать музыкальные новости. Гиделло также продавал билеты на музыкальные выступления.
«В 1830 Фердинанд Гиделло исключён из Санкт-Петербургского купечества за необъявление капитала. Вдова Гиделло родилась в Санкт-Петербурге и исповедает веру Римско-католическую. Ввиду затруднения выдачи её вида на жительство при исключении из подданства России признать вдову Российской подданной, а дочерей нет».
Людвиг Моравек[38] был старшим сыном Леопольда Моравека. «Людвиг Моравек (Логин Иванов), католического исповедания, из дворян. По окончании курса наук в С.- Петербургском Петровском училище[39] и в Венской Академии, в 1814 был определён на службу в штат канцелярии Курляндского гражданского губернатора в г. Митава (ныне Елгава), и произведён в 1816 в коллежские регистраторы. В 1816 — губернский секретарь, 1821 — коллежский секретарь, 1823 — титулярный советник, 1928 — уездный казначей, 1834 награждён орденом Святого Станислава 4 степени (ныне 3 степени), 1835 отрешён от должности Митавского уездного казначея с преданием суду за растрату казённых сумм, в каковом состоянии умер в 1837. Был женат на Терезе, урождённой Штейн, имел двух сыновей Виктора и Густава и двух дочерей Александру и Генриетту.
Сын Людвига Моравека, Густав (Густав Людвиг) родился в 1810 в Вене, крещён в Бадене близ Вены, в 1841 окончил Медико-хирургическую академию и в 1843 году определён уездным медиком. С 1844 — титулярный советник, с 1850 — коллежский асессор, с 1853 — надворный советник. Служил медиком в Костромской уездной конторе. В 1841 женился на княгине Людмиле Дмитриевне Козловской, в приданое получил родовое имение (село Борщевки), и 40 душ крестьян. Дети — Владимир, Мария, Варвара и Павел. Павел Густавович Моравек (1856–1904), впоследствии известен как славист, преподавал в Реформатском училище историю, русский язык и словесность с 1877 по 1915, был инспектором С-Петербургской Екатерининской женской гимназии[40].
Второй сын Людвига Моравека, Виктор (1829–1894), в 1850 году по ходатайству Матвея Виельгорского, управляющего двором вел.кн. Марии Николаевны, был принят в университет[41]. Как упоминалось, при дворе Вел.кн.Марии Николаевны фрейлинами служили Юстина Моравек и её племянница Анна Бём. Ходатайство написано на бланке конторы Её Императорского высочества Великой Княгини Марии Николаевны по части гофмейстера (графа Михаила Виельгорского).
«Воспитывающийся во 2-й С-Петербургской гимназии собственный пансионер Государыни Великой Княгини Марии Николаевны Виктор фон Моравек окончивший ныне курс учения с успехом, при весьма похвальном поведении, приготовился для поступления в здешний университет студентом.
Её Императорское Высочество, принимая особенное участие в молодом Моравеке, оставшемся после смерти отца сиротой и желая дать ему возможность усовершенствоваться в приобретённых им познаниях и науках и тем открыть ему путь к дальнейшему существованию для обеспечения сиротской будущности его, поручить соизволила мне просить Ваше Превосходительство не изволите ли найти возможность оказать Ваше начальническое содействие в принятию Виктора фон Моравека в число студентов СПетербургского университета». — 21 июня 1850 были проведены испытания Моравека: иноверец, Закон Божий не сдавал, математика — 1, французский — 5, остальные предметы — тройки и двойки; принят на юридический факультет. По окончании курса наук в Императорском СПб университете в 1854 определён в Красносельскую удельную контору канцелярским чиновником, откомандирован в департамент уделов. В 1856 был коллежским секретарём, бухгалтером Придворной конторы Государыни Великой княгини Екатерины Михайловны».
ТЕАТРАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ ПЕТЕРБУРГА
Павел I и Петербург
После смерти Екатерины II, покровительствовавшей искусствам и заботящейся о смягчении нравов, её сын Павел I отменил многие её введения. Он не любил театр и светские увеселения. По его приказу был разрушен театр, располагавшийся на Царицыном лугу. Он разорил Таврический дворец, принадлежавший ненавистному ему Потёмкину, устроив там казармы. «Маскарады, балы и другие публичные увеселения прекратить. Гасить свет в 10 вечера. Запрещено надевать фраки и круглые шляпы, носить башмаки с лентами, короткие сапоги с отворотами, женщинам — платья определённых материй и некоторых цветов. Запрет на локоны и бакенбарды. Запрещено танцевать вальс.
Балы и маскарады проводить до 10 вечера наблюдением частных приставов ради соблюдения надлежащего благочиния». Указ от 18 апреля 1800 с целью защиты от «разврата веры, гражданского закона и благонравия» запрещал «впуск из-за границы всякого рода книг, на каком бы языке они ни были, без изъятия, в государство наше, равномерно и музыки» [Сб. постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 г. СПб 1826. Полное собрание законов. Т.26, с.59, № 19 387.].
Император Павел I
Этьен Дюмон, посетивший Россию в годы правления Павла I, поражался, как это русские на улицах подают друг другу знаки, предупреждая о приближении Павла I:
«Взаимно друг друга предупреждали на улицах, делали друг другу знаки, все останавливались неподвижно на месте, на котором находились, когда показывался император, и можно было подумать, что эта предосторожность имела своею целью предупредить сборище толпы вокруг него. Это было следствием страха; не разрешали собраний: необходимо было получить дозволение на танцевальный или другой увеселительный вечер, и полиция входила в дома, где замечала сильное освещение, признак сборища. Павлу часто приходилось, при виде дам, бросаться к их карете, подходить самому к дверцам и вежливо предлагать им не выходить из экипажа. Его вежливость составляла страшный контраст с его приказаниями. Казалось, что он их давал, чтобы иметь удовольствие отменять в виде особых исключений. У тех, которые не подчинялись этому требованию, задерживали лошадей и отводили их в полицию, где наказывали кучера; сами господа часто подвергались арестам в полицейском доме на три или четыре дня, и им приходилось много тратиться на мелкия издержки.
Важный вопрос о шляпах, прическах и галстуках ознаменовал начало царствования. Сперва не верили, чтобы каприз исходил от императора. Его приписывали полиции, старались избавиться от исполнения этого требования, но когда увидали, что расставлены офицеры, что круглыя шляпы велено рубить саблями и рвать, что людей подвергали побоям, что аресты увеличивались, нужно было подчиниться. Желание сопротивляться выразилось в маленьких обходах; надевали, например, кокарды; указы участились, и, наконец, все подчинилось. Стали носить обыкновенную прическу, пудру, косичку, бросили носить фраки и модные сапоги; дамский туалет принял такой же однообразный вид, как мужской. Сперва эти распоряжения вызывали только смех, так как за ними не следовали строгости; но, переходя от одного каприза к другому, император стал усердствовать на этом поприще; он начал прислушиваться к доносам, и с тех пор все затрепетало, так как за подозрением немедленно следовала ссылка, приказание уезжать приходило во всякое время, как среди ночи, так и среди дня. Карета ждала у ворот; еле-еле вам давали минуту на извещение приятеля и кое-какия необходимыя распоряжения. Павел не проливал крови; что касается тайных казней, то существовало более подозрений, чем доказательств; в его характере не было обыкновения утаивать свои действия.(Дюмон П.Э.Л. Дневник Этьена Дюмона об его приезде в Россию в 1803 г.)
Поразительно, что на следующий же день после смерти Павла I по Невскому проспекту уже ходили дамы в локонах и мужчины в бакенбардах, во фраках, круглых шляпах и с тросточками. (из книги Гозенпуд А.А. Из истории концертной жизни Петербурга первой половины XIX века. СПб 1992. «Советский композитор», 246 с.).
Вот воспоминания очевидца:
«Следующий же день после ужасных событий 11 марта наглядно показал все легкомыслие и пустоту столичной, придворной и военной публики того времени. Одною из главных жестокостей, в которых обвиняли Павла, считалась его настойчивость и строгость относительно старомодных костюмов, причесок, экипажей и т. п. мелочей. Как только известие о кончине императора распространилось в городе, немедленно же появились прически ala Titus, исчезли косы, обрезались букли и панталоны; круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы. Дамы также, не теряя времени, облеклись в новые костюмы, и экипажи, имевшие вид старых немецких или французских attelages, исчезли, уступив место русской упряжи, с кучерами в национальной одежде и с форейторами (что было строго запрещено Павлом), которые с обычной быстротою и криками понеслись по улицам. Это движение, вдруг сообщенное всем жителям столицы, внезапно освобожденным от строгостей полицейских постановлений и уличных правил, действительно заставило всех ощущать, что с рук их, словно по волшебству, свалились цепи, и что нация, как бы находившаяся в гробу, снова вызвана к жизни и движению». (Саблуков Н.А. Записки о времени императора Павла и его кончине. Исторический Вестник т. CIII, с. 440 — начало, и далее №1, 1906).
Александр I и Петербург.
Александр, заняв трон, сохранил обязательства отца, но отменил его запреты в культурной жизни. В город вновь стали поступать ноты, книги, возобновились балы, маскарады, процветали театры.
Император Александр I
Из Италии, Франции, Австрии и немецких земель приглашали художников, актёров, музыкантов-солистов, оркестрантов, учителей. Например, в 1807 году «г-ну надворному советнику Карл Шмиту на пересылку в Париж для выписки французских актёров выдать 10 000 рублей ассигнациями».
В Петербурге было три театра — немецкий, французский и итальянский, причём в итальянском театре состав периодически заменялся — производилась ротация артистов-итальянцев, служивших в итальянских театрах в других городах Европы. В других составах артисты-иностранцы служили постоянно, условия были таковы, что по выслуге 12, или 18 лет они получали пенсион соответственно в ⅓, ½, или в полное жалование (в случае особого благоволения). Далее они могли продолжать служить, получая и жалование и пенсион, либо могли удовольствоваться лишь пенсионом, проживая в России, или вернувшись к себе на родину, куда и перечислялся им пенсион. Например, есть документ о перечислении отслужившему кларнетисту пенсиона в Португалию. Вдовы и сироты таких служащих могли рассчитывать на пенсион в ½ и ⅓ жалования кормильца. Российские музыканты за 10-летнюю службу могли получать ½ жалования, за 15-летнюю службу ⅔ жалования, за 20-летнюю службу полное жалование[42]. Служба в государственном театре надёжно, хоть и небогато, обеспечивала семью. Артисты и музыканты Европы охотно приезжали в Петербург, не боясь сурового климата. Несложно было также получить российское подданство — достаточно было принести присягу в церкви своей конфессии.
К 1809 в штате Театральной дирекции (Петербург) было 7 трупп (балет, 2 русские, 3 французские и 1 немецкая) и не менее 10 театров, включая сцены загородных резиденций. На 1799 год в Театральной дирекции было два оркестра. В первом было 40 музыкантов: 17 скрипачей, 3 альтиста, 2 гобоиста, 4 виолончелиста, 4 контрабасиста, 2 флейт-траверзиста, 2 кларнетиста, 2 фаготиста, 4 валторниста. Во втором оркестре было 64 музыканта: 13 скрипачей, 2 альтиста, 5 виолончелистов, 5 контрабасистов, 4 основных и ещё 4 кларнетистов, 10 флейттраверзистов, 4 гобоиста, 6 фаготистов, 6 валторнистов, 2 трубача, 2 серпантиста, 1 литаврщик, и ещё 8 нотных[43]. Среди них были крепостные, вольнонаёмные российские подданные, и иностранцы.
Каменный театр
В начале XIX века в Петербурге постоянно действовало три театральных труппы: русская, французская и немецкая, из них музыкальные спектакли давали французы (балет, комическая опера, водевиль), немцы давали драматические спектакли, иногда оперы. Немецкая труппа до конца 1810 играла в театральном затее дома Кушелева на Дворцовой площади. Этот театр назывался немецким или новым. Спектакли шли 5 раз в неделю. В 1820-30-е годы немецкая труппа давала представления на сценах всех столичных театровrВ списке штата немецкой труппы на 15 листах на 1812 год содержится информация об их жаловании: тенорам 6 000 рублей в год, басам 3 000, первым певицам 3 500 рублей в год[44].
Во многих учебных заведениях после собраний несколько раз в год бывали балы, за что музыкантам платили за приход. Например, в Московском училище св. Екатерины в 1831 году заплатили 115 рублей.
За игру в танцклассе Коммерческого училища в 1853 году «трём музыкантам плата за 6 приходов 10 рублей 80 копеек серебром, за 7 приходов 12 рублей 60 копеек, трём музыкантам за 5 приходов 9 рублей» (ЦГИА ф. 852, оп.2, д.956, лл.7, 17, 27), то есть музыкант получал 60 копеек за приход.
В России было много частных театров и оркестров, в которых в качестве капельмейстеров, солистов, учителей и мастеров музыкальных инструментов служили приглашённые иностранцы. Известен оркестр Шереметева, в котором служило 45 музыкантов, в их числе 11 иностранцев. Сохранилось письмо Елены Васильевны Шереметевой (урожд. Голицыной) (1770-1852), вдовы Александра Владимировича Шереметева, имевшего в подмосковном селе Покровское крепостной театр, к А.Л.Нарышкину, директору Конторы Императорских Театров.
После смерти мужа, имея долги, она хочет «продать музыку (оркестр), 36 музыкантов, из них 32 играют против прочей инструментальной и духовой музыки на рогах, а четверо на русских рожках. В течение 20 лет по охоте покойного к ней обучаема была лучшими мастерами и ныне управляема будучи двумя своими капельмейстерами доведена до крайняго совершенства. Прилагаются реестр музыкантам и инструментам, а также роговые ноты и пьесы разных сочинителей в коем числе концерты, концертанты, сонаты, квартеты, симфонии, вариации, и русские песни с вариациями на 69 страницах[45]».
Просит Елена Васильевна за всё 50 000 рублей. Таким образом, цена оркестрового крепостного музыканта с инструментом и нотами не превышала 1400 рублей. (Карамзин продал своего повара за 1000 рублей, а выпускнице Смольного института, будущей фрейлине Шишкиной, родители подарили девку, купленную за 7 рублей. Талантливого крепостного актёра продавали за 5 тысяч рублей, простую горничную — за 80 рублей).
В оркестре Шереметева работал крепостной скрипичный мастер Иван Батов (1767–1841). Известно, что в 1820 Александр I, сам неплохо игравший на скрипке, купил скрипку работы Батова за 2000. В 1806 у помещика Столыпина для Московского театра была куплена труппа из 68 актёров и музыкантов с детьми РГИА ф.497 оп.17 л.228.[46]
Князь Всеволожский и скрипач Людвиг Маурер. Крепостные оркестры
Князь В.А. Всеволожский
Помимо Императорских театров, было много крепостных. Разбогатевшие в екатерининские времена вельможи имели театральные труппы, хоры, оркестры, приглашали из-за границы капельмейстеров, учителей музыки для обучения крепостных музыкантов. Богатые вельможи содержали собственные оркестры, хоры, театральные труппы. Пыляев в книге «Замечательные чудаки и оригиналы», гл. XIX, пишет о Всеволоде Андреевиче Всеволожском(1769–1836):
«Мы уже не раз говорили о былой роскоши некоторых русских богачей начала нынешнего столетия. К числу таких петербургских крезов принадлежал В.А. В[севоложск]ий[177], впрочем, этот богач считался не только одним из первых в России, но даже во всей Европе. Его знаменитые железоделательные заводы и соляные промыслы давали ему годового дохода более чем миллион рублей. В[севоложск]ий был сын последнего пензенского воеводы, погибшего на службе в пугачевщину. Он первый в России устроил на Волге пароходы и первый совершил на одном из них поездку из своих заводов до Казани. Также он первый ввел выделку железа английским способом, занялся разработкой каменного угля на Урале и открытием многих золотоносных россыпей; он не задумался рафинировать свекловичный сахар у себя на даче за Охтой и радовался, как ребенок, что в своем домашнею обиходе не употреблял ни фунта колониального сахара, сделанного из привозного песку. Когда в 1836 году в Петербурге учреждалось газовое общество, он устроил у себя на даче чугунолитейный завод, на котором отливал трубы, которые выходили наполовину дешевле выписных английских.
Купив себе имение за Охтой у обер-полицеймейстера Эртеля, он в два года привел его в изумительный порядок, расчистил в нем рощи в виде парка и сделал в нем дорог более чем на 25 верст. Его оранжереи стоили ему более полумиллиона рублей.(Сейчас это имение называется посёлок Всеволожск).
Он ежегодно поздравлял императрицу в день Нового года по русскому обычаю, поднося на золотом блюде персики, сливы, виноград и ананасы. Его барский дом состоял из 160 комнат, расположенных в двух этажах. Гостиница для приезжающих гостей помещалась в двух больших флигелях. Гостей к нему съезжалось в день его именин несколько сот человек, и для всех были устроены особые помещения, причем приняты были меры, чтобы привычки каждого гостя не встретили ни малейшего стеснения, почему предварительно собраны были самые точные сведения от прислуги о привычках их господ и что для каждого нужно. Трудно теперь поверить, что одной прислуги у В[севоложско]го было до четырех сот человек.
Конюшни его вмещали до ста двадцати породистых лошадей; экипажей тоже было не менее ста. Когда В[севоложск]ий жил на даче, за стол ежедневно садилось не менее ста человек. Крепостные музыканты, певчие, актёры и актрисы составляли у него довольно многочисленную труппу.
Тогдашние драматурги — Хмельницкий, Ф. Глинка, Крылов, А.А Шаховской, И.П. Мятлев — писали для них комедии, водевили; музыку для куплетов писали известный А. Верстовский и Маурер, часто аккомпанировал на гитаре замечательный виртуоз Аксенов, кажется, чуть ли не первый автор школы для гитары».
Оркестр Всеволожского, созданный им в Пермских имениях, считался одним из лучших в России, Пыляев сравнивает его с оркестром Эстергази, управлявшимся Гайдном.
Дирижировал этим оркестром с 1806 до 1817 в пермских имениях князя и с 1832 до 1835 года в Петербургском имении (ныне Всеволожск), Людвиг (Луи) Маурер (1789-1878), приехавший из Потсдама. В 1821 году он дирижирует в доме Державина концертом при участии скрипача А.Ф.Львова и виолончелиста князя Н.Б.Голицына (История русской музыки 1986. Т.4. М., Музыка, 416 с. С.277).
Князь В.А. Всеволожский
Он сочинял музыку, сохранились его увертюры, симфонии, квартеты, сочинения для скрипки, для духовых, Концертная симфония для 4-х скрипок с оркестром, куплеты для водевилей, «Татарская песнь» на слова Пушкина.
Лермонтов играл фрагмент скрипичного концерта Маурера на выпускном экзамене в 1829.
В марте 1834 Маурер впервые в России исполнил скрипичный концерт Бетховена, заслужив восторженный отзыв Одоевского в «Северной пчеле»:
«Любителям музыки едва ли удастся услышать его [концерт Бетховена] в другой раз, тем более, что у нас один Маурер в состоянии сыграть сей концерт с энергией, которой требует это необыкновенное творение. Г-н Маурер присоединил к первому аллегро прелестную каденцию, составленную из бетховенских мелодий» (Северная пчела, 14 марта 1834, Одоевский. Мнение любителя музыки о скрипичном концерте Бетховена.
С 1835 Маурер стал дирижёром французского театра, а с 1841 — инспектором музыки (т.е. оркестров Императорских театров). Маурер был прекрасным скрипичным солистом, много выступал. С 1819 года Маурер начал выступать с Францем Бёмом, они на всю жизнь стали друзьями и партнёрами в концертах — они играли дуэтом, играли произведения друг друга. К сожалению, не сохранилось произведений Бёма, но можно посмотреть произведения Маурера, предположив, что они близки стилистически.
«Татарская песня» Маурера с посвящением А. Пушкину, 1826 г.
Родольф Крейцер (1766–1831) посвятил ему свой тройной концерт (до 1826).
«Тройной концерт» Р. Крейцера, посвященный Мауреру
Одоевский в 1845 году писал: «Замечательный концерт г-на Маурера, сегодня, в среду, 28 марта, в Большом театре. Вот концерт, какого ещё у нас никогда не бывало! Все итальянские певцы: г-жа Виардо Гарсия, гг. Рубини, Тамбурини, знаменитые братья Мюллеры, всё семейство Мауреров, Бём, Рифсталь, и наконец, все оркестры имрепаторских театров принимают участие в этом концерте». (Одоевский В.Ф. Музыкально-литературное наследие. Гос.Музыкальное издательство. М., 1956, 724 с., с.217). В программе этого концерта была Пятая симфония Бетховена — 60 скрипок, 16 альтов, 16 виолончелей, 16 контрабасов.
Людвиг Маурер присутствовал на свадьбе Марии Бём и Георга Вольдемара Кантора. Судя по егопортрету и по воспоминаниям его ученика Верстовского, он был мягким добросердечным человеком, чувствительным и остроумным. (Сконечная А.Д. Торжество муз. Москва. Советская Россия 1989, 192 с., 23)
Два сына Маурера, Всеволод и Алексей (Александр) тоже были музыкантами. Всеволод (1819-1892) играл на скрипке в квартете Львова.
Квартет А.Ф. Львова. Гравюра Рорбаха
Этот квартет изображён на гравюре Рорбаха. С 1835 года квартет собирался еженедельно у Львова в составе, основными участниками его были сам Львов — 1 скрипка, Матвей Виельгорский — виолончель, Ф.Бём, Г.Вильде, В.Маурер (История русской музыки в 10 тт. Т.5. М.: Музыка 1988, 518 с., с.332). В 1835 он стал первым скрипачом оркестра французского театра. Алексей был виолончелистом, в 1849-1858 преподавал в Петербургском театральном училище.
Жили Мауреры на Фонтанке у Аничкова моста, в доме Герена (3 Адмиралтейская часть).
(продолжение следует)
Примечания
[1] РГИА ф.497 оп.1 д. 1463
[2] РГИА ф.497, оп.1, д.75
[3] Т.е.ливреи для службы.
[4]Аллер. Указатель жилищ и зданий в Санктпетербурге или адресная книга с планом. 1822 г.
[5] РГИА ф.497, оп.1, д.3073.
[6] Письмо Георга Кантора к Дмитрию Мейеру 24 октября 1851. ОР РНБ ф.476, д.45, 6 л.
[7] Письмо Георга Кантора к Дмитрию Мейеру 24 октября 1851. ОР РНБ ф.476, д.45, 6 л.
[8] РГИА ф.468 оп.4, д.692, 2122
[9] ОР РНБ ф.476, д.20.
[10] ЦГИА ф.13, оп.1, д.2018, л.4 об.
[11] ЦГИА ф.13, оп.1, д.1937, 33л.
[12] Илларионова Т. Немцы на государственной службе России. М., 2009, 224 с.
[13]Стучка П.И.// Курс Советского гражданского права. Т.I. Введение в теорию гражданского права. Издание 2-е, М., 1931, с.123.
[14] Русское гражданское право. Чтения Д.И.Мейера, изданные по запискам слушателей под ред. А.И.Вицина Изд.8-е, испр. И доп. А.Х.Гольмстен, СПб 1902, 676 с, Отечественные записки 1858, №5, с.17-18.
[15] ОР РНБ ф.476 д.4; ЦГИА ф.139, оп.1, д.5770, 34 л.
[16] ОР РНБ ф.476 д.20
[17]Антрме — кушанья, подаваемые перед основными, «фирменными» блюдами или перед десертом.
[18] Романов П.В. Застольная история государства Российского.
[19]Романов П.В. Застольная история государства Российского.
[20] Имена поваров Берже, Фламман, Леконт, Жером, Шундер, Миллер, Понфис.
[21] РГИА ф.469 оп.4, 1797 г. д.355
[22]Конивец А.В.//Зимний Дворец в послереволюционные годы. — История Петербурга №2(54), 2010, с.71.
[23]РГИА ф.1284 оп.21, 1отд.1 стол, №59, л.74
[24] РГИА Ф.469 Оп.4 (212/646) Д.501, 5 Л.
[25] РГИА Ф.468 Оп.1 ч.2 Д.3918.Л.45 .
[26]«Санкт-Петербургские ведомости» 1801, 2 июля, с.2007.
[27] «Санкт-Петербургские ведомости» 1801, 16 июля, с.2115
[28]Спб ведомости 1803, 8 янв., с.37: отъезжающие Йозеф Махо, метрдотель, жив против Адмиралтейства Щербаковом доме под №99
[29] «Санкт-Петербургские ведомости» 1803, 8 января, с.37
[30] «Санкт-Петербургские ведомости» 1804, август, с.1888.
[31] ЦГИА ф.347 оп.1 №33, л.116
[32] ЦГИА СПб Ф.347 Оп.1 Д.60. Л. 78
[33] РГИА ф.1284 оп.21 № 59, л.84
[34] РГИА ф.1284 оп.21 № 59, л.17-53
[35] Отдел рукописей РНБ ф.190 №107, 2 л.
[36] «Санкт-Петербургские ведомости» 1802, январь, с.125
[37] «Санкт-Петербургские ведомости» 1802, январь, с.125
[38] РГИА ф.1343, оп.25, д.5602
[39] ЦГИА ф.239, существовало в Петербурге с 1772 по 1924.
[40] Векслер А.Ф.//Преподаватели русского языка в немецкой школе и их воспитанники. С.97-116. — Старый Петербург. Поиски, находки, открытия. СПб 2009, 415 с.
[41] ЦГИА ф.139, оп.1, д.5382, 51 л.
[42] РГИА ф.497, оп.1, д.2268, 12 л., л.1.
[43] РГИА ф.497, оп.17, д.54, 19 л., л.3-4.
[44] РГИА ф.497, оп.1, д.1124, 15 л., л.3.
[45] РГИА ф.497 оп.17 д.82, л.58-63.
[46] РГИА ф.497 оп.17 л.228.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer7/sinkevich/
