(продолжение. Начало в №5-6/2020)
ОCЧАСТЛИВИТЬ НАСИЛЬНО
НИКОЛАЙ I
Прозвания “Николай Палкин” и “жандарм Европы” прочно закрепились за Николаем I. За тридцать лет правления этого, по определению Александра Герцена, “неудобозабываемого императора”, Россия стала повсеместно восприниматьсясколь мощной, столь и влиятельной. На самом деле, внешний блеск и сила державы были частью образа, который этот государь создавал и усиленно поддерживал. Чего стоит только его приказ с “особенным, сердечным спасибо” русскому солдату, замученному муштрой и начальственным самодурством. Он часто повторял: “Русские — добрый народ, но надо суметь быть достойным, чтобы управлять таким народом”. По Николаю, быть достойным правителем означало создание отлаженной системы самодержавной власти, направленной на подавление и удержание народа в самых жёстких рамках. Многие считали его “исполином не только телом, но и духом”, подразумевая под этим его упорство в достижении цели любыми средствами. Он был монархом цельным и прямолинейным, однако, в этой его прямолинейности начисто отсутствовала гибкость. Он любил единообразие, строгую симметрию, правильность построения. Всё сведено у него к основным представлениям о власти и государстве, об их назначении и задачах — к таким представлениям, которые казались простыми и отчетливыми, как параграфы воинского устава. Недаром канцлер Германии Отто фон Бисмарк охарактеризовал его “преувеличенно рыцарским самодержцем”, подчёркивая при этом его принципиальность и честность, иногда показную.
Что до сравнения Николая с его предшественником на троне Александром I, то эти российские самодержцы решительно отличались даже чисто внешне, о чём в своё время поведал путешествовавший по России маркиз Адольф де Кюстин: “Внешность [Александра I — Л.Б.] была очаровательна, хоть и не лишена некоторой фальши; внешность Николая — более прямолинейная, но обычное выражение строгости придает ей иногда суровый и непреклонный вид. Если он менее привлекательный, то у него гораздо более силы воли, которую он часто бывает вынужден проявлять… искусная осторожность в применении власти — тайна, неизвестная императору Николаю. Он всегда остаётся человеком, требующим лишь повиновения, другие хотят также и любви”. Как отмечали историки, Николай I “благоговейно усвоил политические заветы Александра I эпохи священного союза, но без той интернационально-мистической подкладки и тех мнимо-либеральных утопий, каким Александр их усложнял”. И отношение их к религии разнилось. Если Александр, по замечанию австрийского канцлера Клеменса фон Меттерниха, бодро “маршировал от одной религии к другой”, то Николай был глубоко верующим православным человеком и никогда не пропускал воскресных богослужений, когда с открытым молитвенником в руках стоял позади певчих. Кроме того, Александр I нередко допускал проявления русофобии: на слова английского фельдмаршала Артура УэслиВеллигтона о замечательном устройстве русских войск ответил, что этим он обязан исключительно служащим у него иностранцам; а графу Адаму Ожеровскому сказал, что каждый русский — или плут, или дурак. Не то Николай I, религиозность которого была органической частью политики управления глубоковерующим русским народом. Неслучайно поэтому ему предписывали быть верховным защитником и хранителем догматов господствующей веры и делали казавшийся неоспоримым вывод: “Царь — верховный земной покровитель Православия”. Известный литератор-охранитель Николай Греч отметил: “[Николая] можно хвалить без зазрения совести… И он, и его внутреннее правление России было лучше Александрова… При Николае поступали иногда крутенько, но скоро и решительно”.
Следует отметить, что Николай I испытывал пиетет перед Петром Великим, считая его образцом для подражания. И неслучайно многие литераторы и мемуаристы в своих панегирических произведениях часто подчёркивали внешнюю схожесть деятельности Петра и Николая, благодаря чему сопоставление, а подчас и отождествление двух императоров усиленно навязывалось общественному мнению. Договорились до того, что якобы “десница Николая простёрта к русскому народу так же благоволительно, как некогда десница великого Петра”. Даже не склонный к славословию Александр Пушкин присоединился к этому хору:
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и твёрд,
И памятью, как он, незлобен.
Николай I
Жёсткость и твёрдость Николай I постоянно проявлял и по отношению к иудеям, которых силился кнутом и пряником интегрировать в Российскую империю. Историк Семен Дубнова не без сарказма назвал его царствование “военно-исправительная система Николая I”. И в самом деле, политика слияния этого народа с основным населением империи коснулась буквально всех сторон жизни еврейского населения. Предпринимались попытки коренным образом преобразовать их быт, нравы, образование и даже одежду. Он вполне по-петровски проводил политику, нацеленную не на поощрение (как Александр I), а на принуждение. Очень точно сказал об этом Александр Солженицын: “Николай I не терял напора навести свой порядок в еврейской жизни. Он походил на Петра I в решимости властно формовать всё государство и общество по своему плану, а сложность общества сводить к простым ясно понятным разрядам, — как Петр когда-то “прочищал” всё, что нарушало ясную группировку податных сословий”. При этом Николай неизменно объявлял себя продолжателем дела Петра Великого: при разработке “Положения о евреях” треть Государственного совета стояла за то, что евреи-купцы должны пользоваться правом повсеместной торговли; остальные же высказались против, заявив, что негоже нарушать установившуюся “со времен Петра” традицию не допускать евреев в великорусские губернии; что такое допущение “произвело бы весьма неприятное впечатление в нашем народе”, а что те страны Запада, где евреям предоставлены гражданские права, “не могут служить примером для России, сколько по несравненно большему у нас числу евреев, столько и потому, что правительство и народ наш, при всей известной веротерпимости, весьма однако же далеки от того равнодушия, с коим некоторые другие нации смотрят на предметы веры”. Сделав на докладе после последних слов пометку: “слава Богу”, Николай наложил резолюцию: “Вопрос сей разрешён Петром Великим; я его не осмеливаюсь переменять”.
Характерно, однако, что в ряде своих высказываний о евреях оба эти императора говорили чуть ли не об их равноправии, делая многообещающие, но далёкие от реальности заявления. Так, Петр признавался: “Для меня всё едино, был ли человек крещен или обрезан, лишь бы отличался порядочностью и хорошо знал дело”. Петр тут, конечно, лукавил: на деле некрещеные евреи при нем, за редчайшими исключениями, в Россию даже не допускались. Великий князь Александр Михайлович отмечал, что и Николай I полемизировал на сей счёт с церковниками, причём высказался явно в пользу евреев. Тут необходимо заметить, что так называемая “оккультная юдофобия” базировалась на убеждениях, что обетования и прообразы Ветхого Завета обращены к воплощению Бога во Христе и основанию Церкви; правильное понимание смысла священных книг доступно только Церкви; Христос был распят… потому, что иудейские старейшины и книжники ненавидели Его за то, что Он обличал их ложное учение и беззаконную жизнь, потому они оклеветали Его и осудили на смерть”. Евреи, как «христоненавидящий род», не имеют права принимать участие в управлении «христианским государством». Николай же был на сей счёт весьма категоричен: “Русский царь не может делить своих подданных на евреев и неевреев…. Он печется о благе своих верноподданных и наказывает предателей. Всякий другой критерий для него неприемлем”. Некоторые факты свидетельствуют, однако, о его безусловной предубеждённости по отношению именно к иудеям. Яркий тому пример — когда в августе 1840 года, объезжая Западный край и находившись в Брест-Литовске, государь был неприятно удивлён, завидев большую толпу любопытствующих евреев (никогда ранее царя не видевших). Сопровождавшего его виленского губернатора Фёдора Мирковича он грозно вопросил: “Чем они живут? Надо непременно придумать, что с ними делать, и этим тунеядцам дать работу. Мне надо их выселить отсюда”. Сказано — сделано, хотя Брест-Литовск и находился в черте оседлости, евреев оттуда стали нещадно изгонять.
Николай I
И всё же он не был антисемитом расовым, и, как некогда Петр, возвысивший евреев-выкрестов Петра Шафирова, Антона Дивьера, Фёдора Аша, братьев Авраама, Фёдора и Исаака Веселовскихи др., доверил им ключевые в государстве. Так, в течение всего его царствования высший пост канцлера и министра иностранных дел занимал Карл Нессельроде, сын крещёной еврейки, который стал во главе дипломатического ведомства ещё при Александре I. Он наставлял, а отчасти и формировал характер Николая, внушая ему, что монарх должен “обрести доверие к собственным силам” и “вследствие сильного напряжения своей воли сделаться… господином своих собственных мыслей”. Своего министра финансов, внука раввина Егора Канкрина Николай вообще считал незаменимым. “В государстве Российском есть два человека, обязанные служить до самой смерти: я и ты,” — говорил ему царь. А известный немецкий политэконом Фридрих Лист заметил:“Достаточно посмотреть отчёты русского департамента торговли, чтобы убедиться, что Россия, благодаря принятой ею системе Канкрина достигла благоденствия, и что она гигантскими шагами подвигается по пути богатства и могущества”. В окружении императора выделялся и этнический еврей Михаил Позен, выдающийся государственник, законодатель, передовой хозяйственник. Своими недюжинными организаторскими способностями он заслужил звание статс-секретаря Его Величества и чин тайного советника. Пётр Семёнов-Тян-Шанский писал: “Его [Позена — Л.Б.] еврейская по происхождению национальность, со всеми его крупными достоинствами и недостатками, выказывалась в его типе, и во всём складе его ума, и во многих чертах его характера”. Примечателен и рассказ графа графа Модеста Корфа о сцене на балу, когда Канкрин и Позен говорили о чём-то на повышенных тонах. “Талмудисты ли это или караимы?” — спросил, глядя на них, некий вельможа и прибавил: “Как одному, так и другому, действительно, трудно скрыть еврейское своё происхождение, хотя те всячески стараются не выдавать наружу жидовство”.
Как показал английский историк Джон Клиер, основные взгляды русских чиновников на евреев явились своеобразной комбинацией трех сложившихся в Европе подходов: религиозного (обратить в христианство или изолировать), прагматического (использовать и терпеть) и реформаторского (просветить и уравнять в правах). Согласно религиозному подходу, иудеи виновны в распятии и смерти Иисуса Христа, которого они отказались признать за Мессию; иудаизм враждебен христианству, и контакты с евреями опасны для чистоты веры. В евреях видели “активную антихристианскую силу”, вооруженную заповедями Талмуда и ножом для ритуальных убийств. Согласно же прагматическому подходу, евреи выполняли «полезные» функции в христианском обществе (как торговцы, ремесленники, врачи, банкиры, дипломаты) и потому заслуживали терпимого к ним отношения, однако при сохранении принципиального различия между ними и христианами. Для сторонников реформаторского подхода (представителей Просвещения) — евреи, как, в принципе, и любые другие религиозные и этнические группы, могли стать полноценными гражданами общества в условиях политического и социально-экономического равноправия.
В России отношение государства к евреям во многом зависело от чиновников, среди которых, согласно классификации американского историка Майкла Станиславского, выделялись традиционные милитаристы, прагматические традиционалисты, объективные прагматики, позитивные реформаторы, однако в первую голову от самодержавной воли государя.
Сам же Николай, ещё в бытность великим князем, во время своей поездки в Белоруссию в 1816 году отозвался о евреях отнюдь нелицеприятно: в его путевом дневнике сквозят обвинения в их адрес:
“Жиды здесь… все — и купцы, и подрядчики, и содержатели шинков, мельниц, перевозов, ремесленники и проч… Они настоящие пиявицы, всюду высасывающие и совершенно источающие несчастные сии губернии”. Его раздражение “пронырливыми нехристями” проявилось и в годину междуцарствия, когда, например, он сетовал, что сведения о положении Варшавы в тот судьбоносный для империи момент “поступает в основном от жидов”. Вообще слова “жид” и “жидовский” в лексиконе государя носили обычно пренебрижительно-бранный характер. Об одной вынужденной, но крайне невыгодной для России торговой сделке он заявил: “Жидовский счёт; уплатить надо”.
Однако, когда факты доказывали невиновность евреев‚ царь снимал с них всякие обвинения и даже прилюдно каялся. Пример такого монаршего раскаяния приводит в своих записках глава тайной полиции Леонтий Дубельт. Он рассказывал, как однажды государь приказал посадить в крепость одного еврея, хотя вина его и не была доказана. В результате подозреваемый протомился в застенкахнесколько месяцев, пока стала очевидной его полная непричастность к преступлению. И тогда монарх не только освободил, но и — в компенсацию ущерба — выдал этому мнимому преступнику 4 тысячи рублей.
Надо также отметить, что Николай I не верил в байки о жидо-масонском заговоре, начавшие распространяться в России уже в то время. Так, бывший попечитель Казанского учебного округа, известный обскурант Михаил Магницкий в 1831 году подал ему записку “Обличение всемирного заговора против алтарей и тронов публичными событиями и юридическими актами”, в которой объявил евреев чуть ли не главной деморализующей силой в мировом заговоре масонов. Царь её проигнорировал.
А в 1853 годув Петербурге с помпой шли гастроли известной французско-еврейской актрисы Элизы Рашель Феликс. Николай I в пользование примы любезно предоставил Михайловский театр. Через три недели, принимая Рашель в Гатчине, государь выразил полное удовольствие её выступлением.
Но обратимся к начальным дням императора, выступившего в роли укротителя революций. Представляет интерес, какие соображения о евреях высказывали дворянские революционеры-декабристы. Это тем более интересно, поскольку среди них были люди самых разных политических пристрастий, отконституционных монархистов долибералов и отчаянных републиканцев. Так, “Конституция” Никиты Муравьёва не выходила за рамки традиционных подходов, предписывая иудеям жить в “местах ими заселённых”, то есть в черте оседлости. “Свободаже им селиться в других местах” зависела здесь от тех же государственных законов (в их терминологии “особых установлений Верховного Народного Веча”). А вот в так называемой “Русской правде” Павла Пестеля местожительство евреев увязывалось с их ассимиляцией и христианизацией. Коли евреи откажутся от “фанатизма” и неприязни к иноверцам, то их ещё можно оставить в России; в противном же случае, задача правительства должна состоять лишь в содействии им к созданию особенного отдельного государства в какой-либо части Малой Азии. Пестель предлагал “назначить сборный пункт для еврейского народа и дать несколько войска им в подкрепление. Ежели все русские и польские евреи собирутся на одно место, то их будет свыше двух миллионов, а таковому числу людей, ищущих Отечество, нетрудно будет преодолеть все препоны, какие турки могут им противопоставить, и, пройдя всю Европейскую Турцию, перейти в Азиатскую и там, заняв достаточно места и земли, устроить и особенное Еврейское государство”. Чем не сионистская идея!? Судьбой еврейства живо интересовался и единственный среди декабристов этнический еврей, титулярный советник Григорий Перетц. (Кстати, это по его предложению условным знаком их тайной группы было принято слово «херут», что на иврите означает — “свобода”). Перетц тоже выступал за создание самостоятельного еврейского государства. По свидетельству его собеседника, литератора Фёдора Глинки, он
«…очень много напевал о необходимости общества к высвобождению евреев, рассеянных по России и даже Европе, и к поселению их где-нибудь в Крыму или даже на Востоке в виде отдельного народа… Он распелся о том, как евреев собирать, с какими триумфами их вести и проч. и проч”.
Следует отметить, что в отличие от помянутых декабристов, Николай I, вставший на путь решительной ассимиляции евреев, их эмиграцию из России, а тем более массовую, даже не допускал. Более того, власти всячески боролись с влиянием палестинских евреев на их единоверцев в России.
В 1826 году в Петербург пришло известие об обращении в иудаизм двух католичек. Тут же последовал приговор Сената, обвинявший евреев в этом “злодеянии”, будто бы они стремились тем самым повелевать всем крещёным миром. На самом же деле, согласно иудаизму, прозелитизм у евреев был строго запрещён (ср. в Талмуде: “Злополучие за злополучием постигнет тех евреев, кои превращают в свою веру гяуров”). Хотя в российской истории известен один такой случай времён императрицы Анны Иоанновны. Тогда за “отпадение от православия” вместе с “превратителем”, иудеем Борухом Лейбовым, был сожжен заживо капитан Александр Возницын, но тот пришёл к иудаизму исключительно в результате многолетних духовных исканий. С другой стороны, в России была распространена тогда секта “жидовстующих” (”новых жидов”), то есть русских людей,числом почти два десятка тысяч человек, желавших жить “по Закону Моисея”. Репрессивные меры против них были весьма суровыми (их забривали в солдаты, выселяли в Сибирь на поселение, изолировали от иудеев, провозглашали, что они “подлинно суть жиды” и потому поражены в правах; им запрещали проводить молитвенные собрания, исполнение обрядов обрезания, венчания, погребения и пр.. При этом миссионерство “жидовствующих”, в отличии от иудеев, религиозным запретам не подвергалось. Однако виновными, понятно, объявили здесь именно иудеев.
Велиж
На заре николаевского царствования возобновилось наново и так называемое Велижское дело, представленное с помощью ложных доносов как ритуальное убийство евреями невинных христианских младенцев. Как известно, тогда было схвачено свыше сорока евреев. Их подвергли физическим и моральным истязаниям с целью выбить пресловутое “чистосердечное признание”. Однако, проявив завидное мужество, арестованные выстояли даже перед лицом обвинительного приговора, который охотно утвердил Витебской губернатор, князь Николай Хованский, сумевший привлечь на свою сторону Николая I, который 16 августа 1826 года повелел:
“Так как оное происшествие доказывает, что жиды оказываемою им терпимости их веры употребляют во зло, то в страх и пример другим — жидовские школы (синагоги) в Велиже запечатать до повеления, не дозволяя служить (Богу) ни в самых сих школах, ни при них”.
Надо иметь в виду, что Николай I вообще “видел доказанную вину во всяком подозрении и во всяком доносе, и у него всякая вина виновата”. Однако следствие так сильно перестаралось в своём усердии, что возникли серьёзные сомнения, так что в октябре 1827 года объявили новую резолюцию государя: “Надо непременно узнать, кто были несчастные сии дети; это должно быть легко, если это не гнусная ложь”.
Дело в том, что представления о евреях и иудаизме у николаевских чиновников были путанны и тенденциозны. Товарищ министра народного просвещения Дмитрий Блудов в 1828 году распорядился отыскать некую зловоредную книгу “Рамбам”, в которой евреям якобы прямо предписывались ритуальные убийства. Но, несмотря на ретивость Киевского военного генерал-губернатора и местного земского исправника, книга обнаружена не была, она и не могла никак обнаружиться, ибо иудейская вера категорически запрещает употребление в пищу даже крови животных. Абсурдность ситуации в том, что подобной книги не существовало вовсе: слово “Рамбам” (евр. Rambam) было аббревиатурой имени Моисея Маймонида, еврейского богослова, философа и правоведа, чье влияние на последующую еврейскую традицию сравниморазве что с влиянием Фомы Аквинского на католическую.
Для окончательного решения Велижское дело поступило в Сенат, а затем и в Государственный совет, где оно попало на рассмотрение выдающеющегося законника графа Николая Мордвинова. В своей записке этот вельможа скрупулёзно проанализировал многотомное дело и не оставил от обвинения камня на камне, причём доводы его оказались настолько убедительными, что члены Государственного совета единогласно к ним присоединились. В результате, несмотря на противодействие начальничков на местах, евреи были оправданы за отсутствием улик.
Но, признав невиновность конкретных велижских евреев, император по существу оставил в подозрении весь еврейский народ, отметив в своём дневнике:
“Внутреннего убеждения, что убийство евреями произведено не было, не имею и иметь не могу… не отвергаю, … что среди них [евреев] может существовать изуверская секта, которая всё-таки практикует ритуальные убийства, так как к несчастью и среди нас, христиан, существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны”.
Мордвинов же в своей принятой к руководству записке говорил прямо противоположное:
“Евреев начали и в позднейшее уже время обвинять как сектаторов [сектантов — Л.Б.]. Кроме того, что существование такой ужасной секты ни одним фактом не обнаруживается, нельзя предполагать, чтобы талмудисты, уклоняясь от закона Моисеева, запрещавшего употребления даже крови животных, могли произвести секту, совершенно основанию оного противную”.
Видно, что разногласия государя с Мордвиновым были весьма серьёзными и далеко идущими.
Всё же, что после освобождения велижских узников власти арестовывают весь тираж переведённой с польского языка юдофобской книжки “Обряды жидовские, производимые в каждом месяце у сяпвцеиэциухов” (1838), а также изымают и уничтожают прежние ее издания (1787 и 1828).
Видно, ясной позиции на сей счёт у Николая I не было. Неслучайно он поручил Министерству внутренних дел провести новое расследование. Его результатом явилась изданная анонимная книга “Розыскание об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их” (1844), составленная директором Департамента иностранных исповеданий Валерием Скрипицыным, а позднее приписанная лексикографу Владимиру Далю. Напечатанный всего в 10 экземплярах, этот опус стал потом своего рода «классикой» русского антисемитизма и многократно переиздавался. В нём на основании свидетельств выкрестов и заявлений ряда деятелей христианской церкви утверждалось, что обвинения евреев вполне оправданы.
При Департаменте духовных дел иностранных исповеданий в 1855 году была учреждена особая Комиссия по рассмотрению отобранных у подсудимых книг и манускриптов «с целью разъяснения тайных догматов религиозного изуверства евреев», составленный ею отчёт полностью опроверг как возможность употребления христианской крови евреями, так и оскорбление ими христианской веры или надругательство над ее таинствами. Предлагалось “на будущее время вовсе воспретить даже исследование и судебное разбирательство по подобным делам”.
Современники тем не менее утверждали, что это под впечатлением о мнимом “изуверстве” иудеев по отношению к христианским детям разрабатывался николаевский указ о рекрутчине, который обрёк на мученичество десятки тысяч реальных еврейских мальчиков. Казалось бы, целью царя было уравнение евреев с основным населением в несении всех государственных повинностей, и рекрутской в том числе. Очевидно также, что Николай I ориентировался здесь на Запад, где ещё с XVIII века иудеев стали призывать в действующую армию (в Австро-Венгрии — с 1788 года, во Франции — с 1792 года, в Пруссии — с 1813 года). Однако, в отличие от их европейских единоверцев, служивые евреи в России оставались лишенными элементарных гражданских прав. Согласно указу, подписанному императором 26 августа 1827 года и потому неприкосновенному для критики, была введена натуральная воинская повинность, но ни о каком общем равноправии не могло быть и речи: еврейское население должно было ежегодно давать десять рекрутов с одной тысячи мужчин (христиане — семь человек с одной тысячи раз в два года). Правда, от рекрутской повинности были освобождены еврейские купцы всех гильдий, жители сельскохозяйственных колоний, цеховые мастера, механики на фабриках и раввины. Зато неоседлые евреи-мещане призывались в армию в пять (!) раз чаще остальных. Всё это, по словам Юлия Гессена, знаменовало собой “кричащую аномалию”. Тем более, что в местностях, находящихся не более чем в 100 верстах от границы, для христиан рекрутская повинность была заменена денежным налогом, тогда как евреев и оттуда нещадно забирали в армию. Примечательно, что по горячим следам “рекрутской конституции” иудеев стали высылать из города Киева и из всех деревень Гродненской губернии. Как заметил историк Шимон Дубнов, “еврея били двумя кнутами — военным и гражданским… Решили раньше взять детей в солдаты, а потом изгнать родителей, забрать птенцов и разрушить гнездо”.
Кантонисты
Самым тяжелым испытанием для еврейских “птенцов” стала их служба в так называемых “школах кантонистов”. Если обратиться к истории, то ещё Пётр Великий в 1721 году повелел учредить при каждом пехотном полку гарнизонную школу на 50 человек солдатских детей. В 1798 году школы были переименованы в военно-сиротские отделения, а в 1805 году их воспитанников стали называть “кантонистами”. Между прочим, такие школы имелись и в военных поселениях графа Алексея Аракчеева. Так было положено начало института кантонистов, через горнило которого при Николае I прошли около 7,905.000 человек. Срок действительной службы составлял тогда 25 лет, но для кантонистов считался только с 18-летнего возраста, по достижении которого их переводили в регулярные воинские части. Таким образом, время пребывания детей в школах и батальонах кантонистов не засчитывалось им в срок военной службы. Примечательно также, что нееврейских рекрутов-детей вообще не было: кантонисты-христиане до 14 лет оставались при своих родителях, тогда как еврейские дети по статье 74 упомянутого устава определялись в кантонистские заведения подчас и младше 12 лет. Как отмечал историк Александр Локшин, “армия должна была лишить еврея его собственной веры, привычного окружения, общинной среды и поместить его в другой мир — неведомый и пугающий… Евреи, принадлежавшие к свободным податным сословиям империи, оказались в том же ранге, что крепостные крестьяне”. Каждый рекрут обязан был принестицарю и Отечеству особую еврейскую присягу, в коей беззаветное “служение Российскому Императору и Российскому Государству” отождествлялось со “служением для защиты законов земли Израильской”.
Муштра при Николае I
Существенно и то, что и на самой военной службе иудеям тоже не давали ходу: они могли быть только рядовыми; в унтер-офицеры разрешалось производить лишь особо отличившихся, а с 1850 года — только с согласия императора по каждому конкретному случаю. Указом от 10 февраля 1844 года было запрещено назначать евреев в нестроевые роты и отделения, состоящие при войсках гвардейского корпуса, в команды военных учебных заведений. В гвардии и других привилегированных частях евреи не могли служить даже рядовыми или денщиками. Мотивы ограничений были даны в указе, запрещавшем направлять евреев в карантинную стражу (1837), где говорилось: нельзя допускать к такой службе людей «дурной нравственности», а потому на нее не должны назначаться «нижние чины из евреев».
Ответственными за развёрстку рекрутов возложили на кагалы (административная форма самоуправления евреев). Когда же в 1844 году они были упразднены, всё было передано городским управам и ратушам, так что прежним кагальным старшинам наследовали “рекрутские старосты”. При этом метрические книги, а значит, и учёт населения остались в руках раввинов, подчас занижавших число “военнообязанных”. Тогда активизировались доносчики, так называемые “хапёры”, которые шныряли по улицам в поисках “малолетней добычи” (“пойманников”) и за немалую мзду сдавали их в русские военные лагеря. В 1838 году два таких доносчика были казнены по решению бет-дина (иудейского суда) в уездном городе Новая Ушица Подольской губернии. Громкий судебный процесс по обвинению 80 евреев в убийстве хапёров утвердил самый суровый приговор: каторжные работы и тяжелые телесные наказания, в результате чего большинство фигурантов дела умерли. Как отметил историк, “страх и мстительность, доводившая порой евреев до таких жестоких мер, как доносительство на всю общину и преднамеренное убийство, лишний раз свидетельствуют о разлагающем влиянии рекрутчины на еврейские общества”.
Положение усугубилось после того, как в декабре 1850 года было приказано: за каждого недостающего еврейского рекрута брать трех других в возрасте не старше 20 лет, а за каждые две тысячи рублей недоимок — по одному взрослому рекруту. В октябре 1851 года появились особые правила о «пресечении укрывательства евреев от воинской повинности», требовавшие сурово наказывать тех, кто бежал от рекрутчины, штрафовать те общины, в которых они укрываются, а вместо недостающих брать на службу их родственников или даже руководителей общин. Пытаясь всеми способами избежать рекрутчины, многие евреи бежали за границу, уходили в другие губернии, родители увечили своих детей. В ответ на это власти закручивали гайки еще круче. «Для предупреждения укрывательства евреев от рекрутства» всем «еврейским обществам» и отдельным лицам было разрешено задерживать и сдавать в солдаты каждого мало-мальски подозрительного, к какой бы общине он ни принадлежал, а также всех беспаспортных евреев. Дошло до того, что многие стали бояться выезжать в другие города и местечки; беспрецедентные масштабы приобрел внутренний раскол в общинах. Всё это привело к массовому обнищанию широких слоев еврейского населения.
Важная цель властей предержащих — обратить новобранцев в православие и тем самым решительно “исправить” их “дурную нравственность”, а по существу вытравить самую их еврейскую идентичность. И хотя крещение евреев в армии не имело поначалу строго продуманного замысла (царю вообще не было свойственно глобальное стратегическое мышление, умение продумывать крупные, далеко идущие проекты), всё же миссионерство стало проводиться решительно, без романтической дымки времен Александра I. Поначалу Николай I настаивал на том, чтобы каждое крещение обставлялось с торжественностью. В 1827 году он повелел “строго наблюдать, чтобы крещение делалось непременно в воскресные дни и со всею возможною публичностью, дабы отвратить всякое подозрение в притворном принятии христианства”.
Однако позднее от крещения напоказ евреев-кантонистов пришлось отказаться. В 1831 году батальонным священникам разрешалось крестить их, даже не испрашивая разрешения духовного начальства. К систематическому крещению кантонистов приступили с 1843 года по особому монаршему повелению. При этом государь сам строго следил за выполнением поставленной им задачи, входил в тонкости дела, требовал предоставления ему ежемесячных отчётов о числе обращенных, хвалил и награждал за успех, порицал за слабую деятельность, отдавал распоряжения, иными словами, — обнаруживал к крещению евреев самый пристальный интерес. Просматривая месячные ведомости о количестве крещенных кантонистов-евреев, царь снабжал их пометками: “очень мало”, “весьма неуспешно”, “недоволен малым успехом обращения в православие, нужно обратить внимание на деятельность духовных лиц, к сему употребляемых”, и др. На докладе синодального обер-прокурора от 30 июня 1845 года о том, что в Саратовских батальонах окрещено 130 вновь прибывших кантонистов-евреев, императорнаписал: “слава Богу”. Миссионеры и командиры кантонистских заведений за успехи щедро награждались царём. Были, конечно, случаи, когда царь одёргивал иных армейских начальников за препятствование евреям соблюдать обряды их веры, а также требовал, чтобы крещение проводилось “со всевозможною осторожностью, кротостью и без всякого принуждения”, что было подтверждено и высочайшим повелением 1849 года, но всё это не дало практических результатов. Напротив, исполнители его воли были неразборчивы в средствах, не пренебрегали ничем, лишь бы потрафить монарху, выказав своё усердие.
Есть основания говорить и о николаевской политике принуждения к крещению под влиянием казарменной пытки. Писатель Виктор Никитин (сам в прошлом кантонист) рисует повседневную картину физических и нравственных истязаний новобранцев. Этот пронзительный человеческий документ имеет документальную основу:
“Узнаёт, например, начальник, что завтра прибудет партия еврейчиков (а их прибывает раза три в год по 100 или по 200), и сразу шлёт унтер-офицеров стеречь их хорошенько, не подпускать к ним близко никого из солдат-евреев. Приведут их в казармы, загонят в холодную комнату, без кроватей, без тюфяков; всё, что у них найдётся съестного — отнимут и запрут их под замок. И валяются они на голом полу, стучат от холода зубами и плачут целые сутки. Наутро придёт к ним начальник, за ним принесут туда несколько чашек щей, каши, каравая три хлеба и десятки пучков розог. “Что за люди?” — крикнет он, будто сам не знает. “Жиды”, — ответит ему фельдфебель. “Как жиды? — закричит он во всё горло. — ножей, топоров сюда, всех перережу, изрублю на мелкие кусочки… Те, известно, пугаются, а ему только этого и надо. “Эй, ты, поди сюда!” — зовёт он того из еврейчиков, кто трусливей выглядит. “Кто ты?” — “Еврей” — “А, еврей, ну, хорошо… Желаешь креститься, а?” Тот молчит. “Выбирай любое: или говори “желаю” и иди вон в тот угол обедать, или, если хочешь, раздевайся. Всё долой с ног до головы! Запорю!” Голод, как известно, не свой брат, розги — страх, ну, и отвечает “желаю” и идёт есть. А кого ни страх, ни голод не берёт, тех через три четвёртого дерут, морят голодом, в гроб, можно сказать, вгоняют. А крещёные нередко по три месяца не могут запомнить, как их зовут по-русски, а молитвы выучат разве только через год”.
Однако даже в годы крупных успехов миссионерской деятельности процент крещеных евреев в рядах войск был не столь велик — из 70,000 тысяч — 27, 000 обращённых. По другим сведениям, с 1827–1840 крещению подверглись 40% кантонистов. А в полках, куда солдат набирали в зрелом возрасте, число крещений было на порядок меньше. Характерно, что еврейские духовные авторитеты призывали евреев хранить веру отцов в самых невыносимых условиях: в этом контексте армейская служба трактовалась ими как духовное испытание. К слову, после солдатчины в родные пенаты возвращалось менее половины бывших кантонистов. Как ни славословили маскилы (евреи — ассимиляторы, поборники светского знания) Николая I, называя его “Богом Воинств”, приобщивших иудеев к службе “в поле ратном, которая была неизвестна [им] целый ряд веков”, всё же большинство евреев оценивали военную службу как эпоху “гзейрос” — гонений и насильственной миссионерской деятельности.
Тысячи солдат-евреев сражались в Крымской войне 1853–1856 годов. Тогда для пополнения армии было произведено два дополнительных рекрутских набора: христианское население западных губерний должно было поставить по 19 рекрутов с тысячи жителей, евреи же — по 30. Около 500 евреев пали смертью храбрых при обороне Севастополя (города, где жить им возбранялось), за что в 1864 году им был поставлен памятник.
Оказавшийся перед дилеммой: ассимиляция либо сохранение традиционных форм поведения и мышления, — еврейский солдат утрачивал живую связь с традицией и превращался в “русского еврейского закона”. Примечательно, что Николай I на полях одного рапорта начертал: “Тех, кто принял православную веру, не считать евреями”. Видно, что крещение представлялось императору вожделенным концом решения еврейского вопроса.
В произведениях маскилов дежурное славословие в адрес власти, стремившейся сделать евреев “счастливыми и процветающими”, и объяснение репрессий против них их же собственными “тягчайшими грехами”, стало общим местом. Ибо и еврейскими законоучителями было заповедано: “Царь — это тень Бога на земле, которая безразлично осеняет богатых и бедных. Кто не исполняет повелений царских, с того снимается защита божеской тени”. И ещё: “Каждому благомыслящему члену государства следует быть уверенным в милости и правосудии государя и надеяться, что все исходящее от него по государственным делам соразмерно с силами и нуждами общества и направлено к достижению общественного блага”. Как утверждал Биньямин Мандельштам, Николай, несмотря на всё невежество и “жестоковыйность” евреев, распростёр над ними свою державную длань в стремлении превратить их в “благопристойных людей”.
Но вот в еврейском фольклоре Николай объявлялся осквернителем и разрушителем еврейской святыни, а евреи, уходившие в армию, — его пленниками. Да и в песне тех лет пелось о том, как опечалились еврейские сердца, когда он стал царём, и как “крепко недолюбливают” его простые иудеи.
Внутренняя политика Николая I, направленная на христианизацию и ассимляцию еврейства с отказом от религиозной и социальной идентичности, нашла отражение в попытке расколоть общину путём формального и юридического отделения от него секты караимов. На протяжении целого тысячелетия (а она, по некоторым данным, возникла в VIII веке) независимо от места проживания неизменно входила в состав еврейской общины. И только с переходом Крыма под власть России положение стало меняться. Осознав незавидную участь еврейства в Российской империи, караимы стали предпринимать усилия, чтобы как-то отмежеваться от бывших единоверцев и, прежде всего, громогласно заявили о своём отказе от Талмуда и прочих “вредных” догматов иудаизма. И Екатерина II, поддержав такое ренегатство, незамедлительно освободила их от установленного для евреев двойного налога и разрешила приобретать землю в частную собственность. Кроме того, и при Николае I призыв в армию на детей караимов не распространялся. Указ Государственного совета от 15 ноября 1843 года “О возведении караимов в почётное гражданство” лишь продолжил и подкрепил эту политику: караимы были причислены к привилегированному сословию граждан, освобождались от рекрутской повинности и телесных наказаний. Им разрешалось жить повсеместно, избирать и быть избранными без каких-либо ограничений на городские общественные должности. Этому предшествовало прошение евпаторийского купца I-й гильдии Симхи Бабовича, который утверждал, что караимы, в отличие от евреев, не признают талмудическое учение, а потому обладают такими гражданскими добродетелями, как трудолюбие и верность трону. Кроме того, Бабович утверждал, что предки караимов якобы появились на полуострове в V веке до нашей эры и, следовательно, не несут ответственности за распятие Спасителя. Апелляция Бабовича была удовлетворена в полном объёме, а сам он сделался первым хахамом (духовным лидером) Таврического и Одесского караимского духовного правления. Классический имперский лозунг “разделяй и властвуй”, как в капле воды, отразился в истории отрыва секты от еврейства, оставшегося в бесправии и дискриминации — на фоне санкционированного “преуспеяния” караимов. О различии правового положения евреев и караимов очень выразительно написала литератор Рашель Хин в рассказе “Мечтатель” (1896). Иудею, которому грозит выселение из Москвы, даётся полушутливый совет: “Прими караимство, дружок”.
Император придавал еврейскому вопросу повышенное внимание. Свидетельство тому — из 1072 законов о евреях, изданных за период с 1648 по 1873 годы, свыше 600 было издано при этом государе. Трудно теперь понять‚ почему самодержец уделял столь непропорционально большое внимание этому сравнительно малому народу (иудеи занимали лишь пятое место в империипо численности населения). Ведь не было же опасений‚ что евреи взбунтуются, подобно мятежным полякам или начнут резать «неверных», как «немирные» кавказцы‚ — и тем не менее Николай I и его правительство с маниакальной настойчивостью вводили один репрессивный закон за другим.
Необходимо заметить, что при Николае была заметно сужена черта оседлости, она включала в себя уже 16 губерний (из 31). Это Литва и юго-западные губернии на всём протяжении, Прибалтийская губерния, Белоруссия без деревень, Малороссия (Черниговская и Полтавская губернии без казённых сел), Новороссия без Николаева и Севастополя, Киевская губерния без сёл, деревень да и самого города Киева. Кроме того, иудеев высылали из города Трокай (по просьбе караимов) и Ялты (в соответствии с устным распоряжением императора). Где же селились иудеи? На правобережной Украине они составляли 10%. от общего населения; в царстве Польском — 11,52%.; в Белорусско-литовском регионе — около 8%., в Могилевской губернии — 11%; в прибалтийских губерниях — от 3-5%, в Новороссии — 4%. И при этом рост еврейского населения в России был беспрецедентно высоким — с конца XVIII и до середины XIX века — с 1,4% до 2,69%. Но, как отметил Александр Солженицын, “предприимчивый динамичный еврейский характер страдал от территориального сгущения и острой внутренней конкуренции в нём; для него естественно: разлиться как можно шире”. Но гораздо раньше об этом писал правовед Илья Оршанский: “Чем более евреи рассеяны между христианским населением, тем выше уровень их благосостояния”.
Во “внутренних” же губерниях Николай I стремился закрыть двери перед евреями, дозволяя пребывать там христианам. В столицах ловили евреев с просроченными паспортами и тут же забривали в солдаты. Одного бедолагу, промедлившего с отъездом из столицы три месяца, отдали в арестантские роты на два года. Факты свидетельствуют о том, что если в 1826 году в столице, по некоторым данным, проживало лишь 370 евреев, то к концу царствования Николая I —не более 500, в том числе необходимых специалистов, включая акушерку императорской семьи и зубного врача.
Своеобычную позицию по вопросу допуска евреев во внутренние губернии занял митрополит Московский Филарет (В.М. Дроздов). Он был всерьёз озабочен таким положением дел, когда, с одной стороны, расположенных к христианству евреев «общества еврейские… гонят, подвергают разорению, наветам и опасности жизни; c другой, закон не разрешает им выезжать за черту оседлости, и они оказываются в безвыходном положении, будучи отвергнуты обеими сторонами”. Как это ни парадоксально, иудеям разрешалось покидать черту лишь на установленное полицией время только по административным и торговым делам, но никак не для оглашения и крещения. К выражавшим желание креститься иудеям митрополит относился с благоговением и не боялся нарушать установленные правила, если того требовали обстоятельства. Известны случаи, когда Филарет активно вмешивался в действие властей и часто добивался желаемого результата.
Несмотря на возражения кабинета министров, царь распорядился выслать из центральных губерний евреев-винокуров‚ хотя там не хватало русских мастеров, так что это выселение пошло только во вред делу. Правда, потом приказ пересмотрели, и была введена откупная система на винные промыслы. Так правительство складывало организационные заботы с себя на евреев-откупщиков питейных сборов, от чего казна получала устойчивый доход. Между тем, уже в то время евреев обвиняли в спаивании русского народа, что потом категорически опроверг Николай Лесков:
“В великорусских губерниях, где евреи не живут, число судимых за пьянство, равно как и число преступлений, совершенных в пьяном виде, постоянно гораздо более, чем число таких случаев в еврейской черте оседлости. То же самое представляют и цифры смертных случаев от опойства… И так стало это не теперь, а точно так исстари было”.
О дискриминационной политике по отношении к иудеям ярче всего свидетельствует так называемый «разбор» еврейского населения, на чём Николай I настаивал особо. Всё еврейское население разделили на пять разрядов: купцов, земледельцев, ремесленников, оседлых и неоседлых мещан (оседлыми мещанами считались евреи, имевшие недвижимую собственность или занимавшиеся «мещанским торгом»). Большинство же населения попало в разряд неоседлых мещан, которых огульно объявили “бесполезными”. Сюда попали не владевшие недвижимостью мелкие торговцы‚ приказчики‚ извозчики‚ служители культа — канторы‚ резники‚ меламеды‚ синагогальные служки‚ а также посредники‚ чернорабочие, лица без определенных занятий. К этой же категории были причислены и некоторые ремесленники, посколько не состояли в ремесленных цехах и не имели надлежащего свидетельства о знании ремесла. Иными словами, “тунеядцами” были объявлены большинство евреев черты оседлости. И относились к ним соответственно: “бесполезных» под страхом самых жёстких полицейских мер пытались выселить из деревень в города и местечки, что привело бы к их окончательному разорению.
Нашёлся, однако, государственный муж, выступивший защитником прав евреев. Новороссийский генерал-губернатор князь Михаил Воронцов назвал такую меру
«кровавой операцией над целым классом людей‚ которые будут обречены на гибель безо всякой пользы для Отечества… Самое название «бесполезных» для нескольких сотен тысяч людей‚по воле Всевышнего издревле живущих в империи, и круто, и несправедливо… Многочисленные торговцы считаются бесполезными и‚ следовательно‚ вредными‚ тогда как они мелкими‚ хотя и оклеветанными промыслами помогают с одной стороны промышленности сельской‚ а с другой — торговой…Плач и вопль огромного числа несчастных… будут служить порицанием и у нас, и за пределами России правительства нашего”.
Именно под влиянием Воронцова слово “бесполезные” было исключено из официально-деловойречи. Однакоправила разделения евреев на разряды, благодаря вмешательству Николая I, всё же были утверждены. Они были настолько суровы, что их решили опубликовать не в виде закона, а как «частная инструкция» генерал-губернаторам. Хотя исполнить таковую было крайне затруднительно: чиновники на местах часто не могли взять в толк, к какому разряду отнести того или иного еврея. Часто звучали жалобы на несправедливое зачисление в категорию неоседлых мещан. Но, по счастью, разбор производился медленно, а с началом Крымской войны, когда было уже не до того, и вовсе прекратил своё действие.
А вот о наиболее привилегированной категории евреев — земледельцах — следует сказать особо. Отметим, что субсудированный правительством переезд евреев в сельскохозяйственные колонии начался ещё при Александре I. Это было тем более кстати, что им запрещалось содержать в сельской местности шинки, кабаки, аренды и постоялые дворы, а их владельцам предписывалось в недалеком будущем покинуть деревни и села. Приобщение к производительному труду рассматривалось как одно из средств исправления “нравственно вредных” евреев, что правительством Николая I проводилось с ещё большей настойчивостью, да и льготы колонистам были расширены. Смысл был в том, что император тщился преобразовать быт “бездельников” и “тунеядцев”, превратив их в трудовое крестьянство. Хлебопашцы были освобождены от недоимок, они получили право селиться, покупать и арендовать земли (в том числе и государственные), и, что особенно важно, были избавлены от рекрутской повинности на 25 и 50 лет.
В Положении 1835 года еврейское земледелие было расширено, поставлено на ведущее место. А после Положения 1844 года движение к земледельческому труду в черте оседлости стало ещё интенсивнее, так что до второй половины 1850-х годов были основаны: в Херсонской губернии — 11 новых колоний; в Екатеринославской губернии — 17; в Бессарабской — 9. Правительство организовало сельские поселения по всему Западному краю, на что были отведены казённые земли в Гродненской и Подольской и других губерниях. Следует, однако, оговориться, что власти, стремившиеся на словах к “сближению“ евреев с основным населением империи, панически боялись общения колонистов с крестьянами, ибо “такое сближение… всегда клониться будет к неотвратимому вреду для последних, а тем более будет чувствительна и нетерпима невыгода для имений соседственных помещиков”.
В то же время был подтверждён принудительный характер труда евреев на земле. Обсуждалась даже идея определять нерадивых хозяев в особые военно-рабочие батальоны. Согласно правилам 1847 года, те, кто за шесть лет не развил достаточно своего хозяйства, подлежал сдаче в рекруты. При этом колонистам под страхом наказания запретили переход в другие состояния.
В 1836 году по предложению министра финансов было решено организовать еврейские колонии и на пустующих землях Сибири. И от желающих переселиться не было отбоя: из Вильно туда были готовы отправиться 286 нищих многодетных семейств; из Гродно — 45 семейств‚ из Витебска — 139, из Митавы — 50 и т.д. И тысячи иудеев‚ распродавших свой нехитрый скарб‚ засобирались в путь. Но до места удалось добратьсяочень немногим. А всё потому, чтов январе 1837 году Николай I, без объяснения причин, неожиданно приказал: «Поселение евреев в Сибири решительно и навсегда прекратить… Партии евреев‚ кои… находятся в пути‚ обратить в Херсонскую губернию для водворения в тамошних еврейских колониях». Полиция установила кордоны по всем трактам: несостоявшихся “сибиряков” отлавливалии по этапу гнали на прежнее место. В результате в Новороссийском крае оказались свыше двух тысяч необустроенных семей, к чему местные власти оказались совершенно не готовы. Несчастных селили у старожилов‚ до 15 человек в и без того тесных хибарах. Вспыхнули эпидемии тифа‚ дизентерии и «простудная горячка», которые за одну зиму скосили 550 человек. Пищевые пайки им выдавали с опозданиями и бюрократическими проволочками. Долго совещались‚ к примеру‚ должно ли в их рацион включать крупу, о чём даже Петербург запрашивали‚ так что в архивах сохранилось особое дело «О том‚ можно ли отпускать на продовольствие еврейским колонистам к муке еще и крупу». Когда всё же решили‚ что крупу «отпускать следует»‚ правительственный ревизор отметил в отчете‚ что та совершенно протухла и в пищу не годится.
Задача создать образцовые колонии и тем самым положить начало большому поселению еврейского народа, оказалось невыполненной. Знаток еврейского быта, писатель Николай Лесков объяснил:
“Это и важно, и нужно, и человеколюбиво, и при том это вполне достижимо, только не вдруг, как желали сделать при императоре Николае. Вековая отвычка может быть исправлена только тем же историческим путём… Лучший землевладелец тот, кто возделывает свои любимый клок земли. Не в одних отдалённых степных местах, где хозяйство особенно трудно, надо дозволить сельское занятие еврею, а там, где ему нравится… Словом, необходимо дозволить еврею приобретение поземельных участков везде, где это дозволено не-еврею, и тогда в России будут евреи — земледельцы, как желал император Николай I”.
Отличие от основного населения евреи проявляли и своим “вызывающим” внешним видом. Гонения на одежду случались ещё при Александре I, когда евреев-гимназистов, членов ратуш и магистрата, а также визитёров внутренних губерний обязали носить немецкое или русское платье. Но тогда это коснулось лишь узких слоёв населения. Николаевский же дресс-код был всеобщим и тотальным. В 1844 году вышло Положение о коробочном сборе, разъясняющее, что всем и каждому “будет решительно запрещено употребление нынешней еврейской одежды”. В случае нарушения ослушники облагались внушительными налогами, в зависимости от общественного положения (скажем, в Одессе купец первой гильдии платил 40 рублей в год, второй гильдии — 20 рублей, а третьей — 4 рубля; в Подольской губернии и того больше, соответственно — 250, 150, 100 рублей). За ношение ермолки взимался особый сбор в размере 5 рублей.
Год за годом правила все ужесточались, и в 1852 году появилась обязательная к исполнению инструкция:
“1) Всякое различие в еврейской одежде с коренным населением должно быть уничтожено; 2) Ношение пейсиков строго воспрещается; 3) Употребление талесов, тфиллинов и ермолок дозволить только при богомолении в синагогах и молитвенных домах; 4) Предписать, чтобы раввины имели одинаковое платье с коренными жителями; 5) Обязать раввинов подписками, чтобы они отнюдь не допускали бритья головы еврейками, а с евреек, нарушивших это запрещение, взыскивать штраф”.
Далее николаевские чиновники умудрились составить скрупулезный перечень “воспрещенной для евреев одежды”:
“шелковые, прюнелевые и тому подобные длинные капоты, пояса, шапки меховые или так называемые крымки, и другие без козырьков, исключительно еврейского покроя, короткие панталоны и башмаки” и т.п. Строго-настрого было запрещено “носить еврейкам на голове обыкновенно употребляемые ими накладки под цвет волос из лент атласа, гаруса и т.п.”.
А чтобы убедиться, не бреют ли часом женщины голову, распорядились проверять их в местном управлении, в присутствии мужа или ближайшего родственника-мужчины.
Скоро стало очевидным, что многие евреи ни в какую не желали носить обычные костюмы. Иудеи восприняли этот царский указкак горькую необходимость, жестокое надругательство над их наружностью. “Особенно стеснительными, — говорится в одном правительственном документе, — кажутся правила раввинам и другим духовным лицам, поскольку они, в глазах массы, являются хранителями духовных традиций и освященных временем обычаев евреев”. Были даже случаи побега евреев за границу — только бы избежать унизительное переодевание! Некоторые изощрялись и надевали на кафтан длинный плащ с маленьким стоячим воротником и рукавами чуть не до самой земли. А вместо запрещенных пейсов контрабандным образом отпускали некое их подобие, так сказать, полупейсы. Выходя на улицу, такие полупейсы зачесывали за уши (чтобы блюстители порядка не цеплялись!), а дома или в синагоге выпускали на надлежащее по иудейскому Закону место.
Николаевские реформы создали проблемы евреям и дали полицейским чиновникам повод к новым поборам. Русский историк XIX века Михаил Песковский в книге “Роковое недоразумение: Еврейский вопрос, его мировая история и естественный путь развития” (Cпб., 1891) заключил, что
“изгнание этих внешних признаков еврейской отчужденности” следовало осуществлять “не такими суровыми мерами, … озлоблявшими [иудеев], и заставляя их все более и более уходить в себя, замыкаться в своей среде. Несомненно, что эту печать обособленности и отверженности несравненно удобнее было бы снять более мягкими мерами”.
Между тем, евреи-ассимиляторы всячески восхваляли дресс-код Николая I, объявляя его благом для единоверцев.
“Государь, — говорил одесский городовой раввин Симон Швабахер, — видел их исключительное положение в обществе и отнял у них отличавшие их принадлежности — прически и костюмы, для того, чтобы они меньше выдавались из массы. Близорукость тогдашнего поколения видела в относившихся к этому указах — несчастие. Но ножницы, обрезавшие им пейсы совершенно, а кафтан наполовину, проникли в тело… И теперь, судя по всей совокупности последствий, едва ли можно не признать, что этим путем были пробуждены дремавшие силы евреев и подготовлены к лучшему будущему”.
А русско-еврейский писатель Лев Леванда в публицистическом сочинении “Переполох в Н-ской общине” (1875) аттестовал противников переодевания ханжами, одержимыми “тупоумием и мракобесием”. Он втолковывал соплеменникам: “Поймите же, что этим указом Государь Император хочет поднять вас в ваших собственных глазах и в глазах прочего населения империи”.
В 1826 году министром народного просвещения Александром Шишковым и его помощником князем Сергеем Ширинским-Шахматовым был разработан “Устав о цензуре”, который в силу своей вопиющей реакционности получил название “чугунный”. В контексте общероссийских ограничений и изъятий должно рассматривать и цензуру еврейских книг. Тем более, что Николай I, будучи по природе и силе обстоятельств человеком подозрительным, не мог пройти мимо неподконтрольности еврейских типографий и искал в печатаемых ими книгах некий зловещий смысл. По закону 1826 года было запрещено обращение в России книг, не пропущенных цензурой, которые тем не менее распространялись среди еврейского населения. А в 1836 году был принят закон, согласно которому иудеи под угрозой судебного преследования должны были в течение года представить начальству все свои книги, не прошедшие цензуру. Цензурные комитеты для еврейских книг были учреждены в Киеве и Вильне, так что пересмотр уже изданных еврейских книг был поручен «надежным» раввинам. Запрещенные же раввинами книги подлежали отсылке в министерство внутренних дел для уничтожения, но их оказалось так много, что губернским властям пришлось сжигать их на местах, отсылая по одному экземпляру каждого подлежащего сожжению сочинения для хранения в библиотеке министерства внутренних дел. В результате были сожжены десятки тысяч экземпляров книг, в том числе и еврейская старопечатная литература XVI–XVIII веков, что, по словам историка, знаменовало собой “ разгром еврейской книжной культуры в России”.
Впрочем, в 1833–1855 годах были разрешены цензурой к публикации 1191 еврейская книга в России, а в действительности количество опубликованных за это время книг было значительно больше. В принятом к руководству “Проекте инструкции цензорам еврейских книг” все сочинения были разделены на три разряда. Первый состоял из Торы, которую дозволялось печатать без всякой перемены; второй заключал в себе Талмуд и мог быть напечатан только по предварительному исключению легенд, “противных истинному богопочитанию”, мест, которые содержат “хулу на Спасителя”, и те, в которых проявлялась “хвастливая гордость иудеев”. Наконец, третий раздел включал тексты духовного и светского содержания, нуждавшихся в “строжайшем рассмотрении”. Это книги духовно-нравственного содержания новейшего времени, а также сочинения поэтические, риторические, богословские и т.д. Всё эти меры толковались как “очищения книг от всех элементов, враждебных истинному просвещению и благим намерениям правительства”.
Важнейшим аспектом политики правительства по “исправлению” евреев стала коренная реформа их образования. При этом надо заметить, что в Восточной Европе, в отличие от Западной, не было значительных, а тем более влиятельных групп евреев, которые сблизились бы с окружающим нееврейским обществом и восприняли его культуру. А всё потому, что иудеи здесь не чувствовали себя в культурном отношении ниже тех народов, среди которых жили; низкий культурно-образовательный уровень крестьян и горожан лишал христианское окружение той притягательной силы, которая могла бы побудить иудеев искать сближения с ними. Немногочисленные же отечественные евреи, получившие светское образование, находились под влиянием культурных центров на Западе, прежде всего Гаскалы — Берлина и немецкой культуры. До второй половины XIX века языком светского образования в среде отечественных просветителей был немецкий; однако писали они главным образом на иврите, в чем проявилось отличие национально ориентированной Гаскалы в России от еврейского Просвещения на Западе, носившего откровенно ассимиляторский характер.
Однако ещё в конце XVIII века у некоторых российских евреев (главным образом, у купцов, имевших торговые сношения с Западной Европой и по необходимости усваивавших начатки европейского просвещения) возникла мысль о распространении среди еврейской молодежи светского образования. Пионером выступил здесь житель Могилева Яков Гирш, который в 1783 году представил в петербургскую Комиссию об училищах записку об учреждении в Белоруссии сети еврейских школ, в которых преподавались бы общие науки и ремесла. За ним последовал дипломированный врач Илья Франк, практиковавший в местечке Креславка Двинского уезда Витебской губернии (ныне город Краслава, Латвия). Свою записку на немецком языке «Может ли еврей стать хорошим и полезным гражданином?» (1800) он подал Гавриле Державину, готовившему тогда проект еврейской реформы. Она содержала крайне уничижительную оценку состояния нравов в еврейской среде; особенно резко автор критиковал талмудические «лжетолкования» библейских религиозных норм. Для «исправления» соплеменников Франк первым делом предложил открыть сеть школ с преподаванием светских предметов. В этом же ключе высказывался и правозащитник Нота Ноткин (1799), который настаивал на обязательном обучении евреев русскому языку. Но подлинным основоположником Гаскалы в России стал Исаак-Бер Левинзон, который в своей книге «Те‘удабе-Исраэль» («Миссия в Израиле», 1828), получившей, между прочим, премию Министерства народного просвещения, говорил о необходимости образовательной реформы евреев. При этом он, как и ранее Ноткин, придавал особое значение знанию русского языка и провидел замену им идиша как разговорного языка евреев России. Напомним, что и подготовленное при деятельном участии Михаила Сперанского “Положение о евреях” (1804) включало программу культурно-просветительских мероприятий и открыло иудеям общие школы и университеты, правда, кагал и раввинат усматривали в них угрозу религии и традиционному образу жизни да и желавших стать школярами почти не находилось.
В царствование Николая I делу образования иудеев был придан новый импульс. Руководство реформой взял на себя министр народного просвещения Сергей Уваров, патриот и космополит в одном лице. Человек с самым широким кругозором, он был полиглотом, классицистом, востоковедом, и к тому же литератором. По определению Александра Герцена, этот министр был “настоящим сидельцем за прилавком просвещения” и искренне верил в возможность приспособления общечеловеческой культуры к исконным особенностям русского национального уклада. “Приноровить общее всемирное просвещение к нашему народному быту… и упрочить его в началах православия, самодержавия и народности” — такую цель ставил перед страной этот государственный муж.
По мысли Уварова, и еврейская цивилизация должна быть одушевлена русским национальным духом. При этом он опирался и на образовательный опыт Запада (прусский регламент для польских провинций, австрийскую систему принудительной школы и т.д.). Министр озаботился моральным и духовным воспитанием евреев, приобщением их к светской культуре и, в конечном итоге, решительным изменением их национального типа. Подразумевалось сближение евреев с остальным населением империи, а далеко идущая цель, которая, однако, не декларировалась прямо, состояла в их христианизации. В этом, наряду с другими мерами, властям виделось окончательное решение еврейского вопроса. Как пояснил историк, “власти не только не мешали ассимиляции евреев, но звали в неё — однако массы, оставаясь под кабальным влиянием принудительных мер в области религии, — не шли”.
Надо отметить, что главным препятствием к «распространению просвещения» власти считали «ложное предубеждение евреев, будто Талмуд должно считать необходимым для них учением». Причиной такого отношения было то, что правительственные чиновники заимствовали мнения о нем из полемической литературы, преимущественно польской, крайне враждебной иудаизму в целом. Важно отметить, что у истоков реформы еврейского образования в России стоял православный миссионер, выкрест Василий Левисон. В 1841 году он обратился с запиской к Сергею Уварову, где обозначил цели и задачи обучения:
“искреннюю религиозность евреев обратить к христианству, привязанность их к Ветхому завету и уставам их религии обратить к Новому завету и уставам церкви христианской, любовь их к древнему их Отечеству, предкам и царям обратить в любовь к настоящему их Отечеству — России и русским государям; их сочувствие к единоплеменникам обратить на христиан; другие похвальные качества их нравственности привести к освящению через веру Христову. Кратко сказать: министерство не уничтожает того, что в духе своём имеют евреи, но то, что у них есть похвального, направляет к отечественно-русскому и христианскому”.
Такая формулировка образовательных принципов была перенесена потом практически во все официальные документы, что безусловно свидетельствовало о её высокой авторитетности.
Впрочем, миссионерскую и антиталмудическую направленность новых школ предполагалось не афишировать, чтобы не отвратить от реформы широкие слои еврейства, включая и иных просветителей, которым власти отводили значительную роль в практическом осуществлении реформы. Пример тому — неоднозначная книга Абрама Соломонова “Мысли израильтяниа” (Вильно, 1846), в которой вполне ассимиляторские идеи соседствуют с прямой апологией Талмуда и даже едкой критикой его противников. Вместо преподавания Талмуда было предложено создать сеть школ, в которых предлагалось ввести Библию (что было потом частично реализовано в некоторых училищах Одессы, Кишинева и Риги), а также уделено внимание светским предметам и, конечно же, русскому языку. В известной мере проект Уварова был инспирирован открытием ранее еврейских школ с преподаванием религиозных и общих предметов в Умани (1822; 1835), Одессе (1826), Вильне (1830), Риге (1832), Кишиневе (1838). Однако к концу 1830 года только несколько десятков евреев числились среди студентов высших заведений: 11 человек на 1906 студентов в 1839 году и 15 на 2866 студентов в 1840 году; еще ниже было число еврейских детей в начальных школах: 45 человек на 80017 учеников в 1840 году). А в 1841 году насчитывалось 13 студентов-евреев и 101 гимназист. Всё это, конечно, ничтожно мало, в массе же своей евреи по-прежнему не желали отдавать детей в школы, опасаясь их принуждения к крещению.
Идеи Гаскалы и связанные с нею структуры (школы, реформированные синагоги и т. д.) были особенно популярны в еврейских общинах Одессы и Новороссии, где маскилы занимали ведущие позиции уже с конца 1820-х годов. Так, в одесской школе обучались четыреста учеников‚ здесь открыли и женское отделение на триста девушек. Примечательно, что и Николай I, посетивший Одессу в 1837 году, отметил, что “училища для евреев обоего пола хорошо содержатся”.
Одним из таких заведений стала еврейская школа в Риге, с 37 учащимися, под руководством “опытного‚ благонамеренного и основательного ученого директора [Макса] Лилиенталя”. Истый просветитель, выпускник Мюнхенского университета‚ поборник эмансипации евреев и религиозной реформы, он в январе 1841 года был по настоянию Уварова зван в Петербург и вскоре заступил на новую государственную должность. Ему было поручено переустройство еврейской школы в “направлении европейского типа образования”.
Макс Лилиенталь
Чтобы познакомить еврейские общины с «благими намерениями правительства», Лилиенталь первым делом направился в Западные губернии, а именно в Литовский Иерусалим — Вильно. Однако встретили его настороженно, если не сказать враждебно, выказав отчаянную “школобоязнь”. «Какую вы можете дать гарантию‚ что не будет посягательства на нашу религию?» — настойчиво вопрошали соплеменники. — «Родившись в России‚ — парировал этот маскил, — вы‚ разумеется‚ лучше меня знаете‚ что невозможно представить вам какую-либо гарантию. Воля государя неограниченна и поставлена выше всего; он может сегодня взять обратно то‚ что обещал вчера‚ — так могу ли я‚ бедный чужестранец‚ давать вам какое-либо ручательство?» Со своей стороны, Лилиенталь клятвенно обещал, что тут же оставит службу, когда поймёт, что российские власти нанесут мало-мальский вред “нашей священной религии”. Он убеждал соплеменников, что лучше самим принять участие в образовательной реформе‚ нежели отдать всё на откуп правительству.
В Минске, куда направился далее Лилиенталь, приём был ещё более холодным. Толпа на улице бранила и оскорбляла его. “Зачем ты‚ губитель еврейства‚ явился сюда? — кричали ему. — Чтобы развратить наших детей‚ нашу молодежь?!». Его аттестовали не иначе, как «безбожный доктор», а предлагаемые им реформы “могилой для еврейской веры”. Озлобление на него было так велико, что его распространяли даже на его случайных собеседников.
Еврейское училище в Минске
Евреи говорили без обиняков:
«Пока государь не предоставит еврею гражданских прав‚ образование будет для него одним только несчастьем. Необразованный еврей не гнушается унизительным заработком посредника или старьевщика… Но образованный и просвещенный еврей‚ без всяких прав в государстве‚ может отпасть от своей веры из-за горького чувства неудовлетворенности‚ — а к этому честный еврейский отец ни в коем случае не станет готовить своих детей».
Что же Лилиенталь? Он тщился лавировать между евреями и правительством: с одной стороны, призывал употребитьвласть по отношению к противникам просвещения; с другой, искренне желал помочь единоверцам и докучал Петербург письмами, призывая начальство «хотя бы в перспективе» дать выпускникам училищ право повсеместного жительства. На последнем его ходатайстве Уваровлаконично пометил: «Невозможно». Но еврей-реформатор всё ещё не уставал верить в добрые намерения властей предержащих.
Эту его веру разделяли и отечественные просветители, ходатайствовавшие о своём трудоустройстве в еврейских училищах. “Наша земля не оскудела знанием‚ — писали они в Петербург. — Государству нечего искать ученых людей на стороне. Пусть оно кликнет клич у себя дома‚ и учителя явятся». Среди ревностных сторонников реформы образования можно назвать Леона Мандельштама и Исаака-Бер Левинзона, преподавателя из Варшавы Германа Гезеановского, купца I гильдии из Чернигова Литмана Фейгина и несколько других, искренне стремившихся преобразовать культурно-религиозный быт евреев.
Чтобы показать, что школьная реформа находит поддержку в самых широких кругах еврейства, власти настояли на создании специальной Комиссии для образования евреев в России, в состав которой, помимо Лилиенталя и директора Одесского еврейского училища Базилиуса Штерна, вошли влиятельные Менахем Мендель Шнеерсон и Ицхак бен Хаим Воложинер, а также представитель украинских хасидов, банкир из Бердичева Иосиф Гальперин. Примечательно, что Уваров привлёк к работе в комиссии и совсем ещё юного Леона Мандельштама, будущего переводчика А.С. Пушкина на иврит, тогда студента Московского университета, которому открыто покровительствовал.
В ходе заседаний комиссии, начавшихся в мае 1843 года в Петербурге, ортодоксам и хасидам удалось добиться корректировки правительственных планов реформирования еврейского образования. Они добились того, что возраст поступающих в казенное еврейское училище был повышен с шести до восьми лет (это увеличивало время, в течение которого дети получали в хедерах традиционное еврейское образование); на еврейские предметы было отведено 28 учебных часов — больше, чем предлагало ранее министерство просвещения; и предметы эти стали преподавать на основе первоисточников. Значительное место уделялось преподаванию иврита. Прекратились и гонения на меламедов, в течение веков руководивших еврейским начальным образованием. А на светские предметы отводилось не более 15 часов. Надо сказать, что Лилиенталь вёл оживлённую переписку с выдающимися евреями Европы — Людвигом Филиппсоном, Авраамом Гейгером, Адольфом Кремьё, Мозесом Монтефиоре и просил их о посильном содействии школьной реформе в России. А известному франкфуртскому художнику Морицу Даниэлю Оппенгейму была даже заказана аллегорическая картина о “просветителе евреев” Николае I c изображением восхода солнца над царством тьмы.
Несмотря на широковещательные заявления о том, что Россия в еврейском вопросе встала на путь реформ, правительство на деле не желало отказаться от новых ограничительных мер. Так, в 1843 году приказали выслать вон всех евреев из 50-верстной приграничной полосы на западе России, обвинив их в поголовном занятии контрабандой — “богиней еврейского происхождения”, как её иногда называли. Тем, кто имел собственные дома, было дано два года для их продажи; по истечении же этого срока им надлежало уехать без «всяких отговорок». Это касалось нескольких тысяч евреев и вызвало среди них настоящую панику: ведь города и местечки черты оседлости были и без того переполнены.
Это вызвало волну возмущения в Европе: некоторые английские и французские журналисты, напоминая об изгнании евреев средневековой инквизицией, аттестовали Россию не иначе, как “новая Испания”. Когда всем стало понятно, что гонения на евреев в России ничуть не ослабели, помянутый живописец-панегирист Оппенгейм прервал работу над своей “заказной” картиной. Да и в самой России немало маскилов — бывших сторонников школьной реформы осознали ее истинные цели и перестали слепо поддерживать правительство в этом вопросе.
А совсем скоро, в 1844 году, Россию покинул и Макс Лилиенталь, и покинул, как говорили, спешно и тайно. Есть предположение, что ему было предложено креститься, что тот категорически отверг. Поздно, но наконец-то этот еврейский реформатор убедился в тщете своих усилий.
“Лживы те мотивы‚ которые выдвигают перед общественным мнением Европы‚ оправдывая суровые мероприятия неисправимостью евреев. — напишет он потом уже из Америки‚ — Мы обязаны поведать свету‚ что зло крылось не в воле наших собратьев‚ а в яростном прозелитизме».
А в ноябре 1844 года Николай I подписал указ «Об образовании еврейского юношества», в котором повелел открыть еврейские школы двух разрядов, соответствующие приходским и уездным училищам, причём исключительно за счёт самих евреев (на их содержание был введен особый свечной сбор). Открылись и два раввинских училища — в Вильне и Житомире. Так в общую систему государственной школы были введены особые еврейские учебные заведения. В 1855 году насчитывалось насчитывалось около 80-ти училищ первого разряда с 2000 учащимися. Всего же, по некоторым данным, при Николае I было открыто 146 еврейско-русских школ с общим числом не менее 3500 учеников. Император распорядился, чтобы смотрителями еврейских училищ и преподавателями светских дисциплин были только христиане. Для евреев, закончивших курс в училищах Николай почти наполовину снизил срок военной службы, а выпускников гимназий — обладателей золотой медали вовсе освободил от рекрутчины.
В связи с открытием казенных школ во многих еврейских общинах был объявлен траурный пост. Об училищах ходили упорные слухи‚ пугавшие как родителей‚ так и детей. Говорили‚ что в школах сидят без шапок и Тору объясняют по-немецки. За малейший проступок учеников “привязывали головой и ногами к скамейке и нещадно секли”. Беда была в том, что от царского указа нельзя было уйти или спрятаться‚ потому еврейские общины отдавали в казенную школу преимущественно мальчиков из беднейших семей. Об этом писали в официальных отчетах николаевские чиновники:
«Евреи в высшей степени неохотно посылают детей в эти училища‚ предпочитая поверять их меламедам. Посещают же училища дети совершенно бедных евреев‚ лучше сказать — нищих‚ да и те часто ходят туда только по найму богатых евреев‚ чтобы нельзя было обвинить тех в упорном противодействии мерам правительства».
Добрая половина учеников вовсе отсутствовали на уроках, а смотрители слали в Петербург фиктивные отчеты с завышенными цифрами посещаемости.
Историк Саул Гинзбург резюмировал: “Усердные хлопоты правительства о “просвещении евреев” могли бы казаться странными и даже несправедливыми, с точки зрения остального населения, если бы дело в действительности шло о просвещении евреев. Но здесь преследовались не цели образования евреев, а их “религиозно-нравственного исправление”, обращение “на путь истины”. Именно потому, что иудеи считались по преимуществу “вредными” гражданами, им давалась огромная привилегия, ставившая их в отношение доступа к образованию выше десятка миллионов других, чисто русских подданных, вовсе не считавшихся вредными”. Ведь в основу имперской политики образования был положен принцип сословности, а именно — желание сделать гимназии доступными исключительно для детей дворян и чиновников. Но к концу николаевского царствования разночинный состав учащихся, несмотря на все ограничения, тем не менее многократно умножился, так что русская интеллигенция в значительной мере теряла свой сословно-дворянский характер. Почвенник Михаил Меншиков, выступавший за репрессивные меры в отношении “сынов Израиля со всеми характерными чертами своей расы”, сетовал по поводу того, что евреи тогда “не только допускались во все учебные заведения, но были установлены особые поощрительные меры для привлечения евреев в русские школы… Затягивая разными поблажками и приманками евреев в русские школы, правительство добилось только того, что русская интеллигенция запахла еврейством. Вот как трогательно заботилось русское правительство о том, чтобы объевреить русскую интеллигенцию”.
Однако участь выпускников училищ была незавидной. Ведь Николай I‚ в нарушение собственного закона‚ тайным приказом ограничил прием евреев с высшим образованием на государственную службу. Беда и в том, что и еврейские общины не желали принимать дипломированных выпускников училищ — “казённых” раввинов, которые, по их разумению, пренебрегали вековыми еврейскими обычаями и религиозными заповедями.
Карикатура о положении евреев при Николае I
Улучшить жизнь единоверцев пытались влиятельные европейские филантропы, среди которых особенно выделялся банкир сэр Мозес Монтефиоре, шериф Лондона, баронет, ревностный поборник прав евреев. Это благодаря его заступничеству удалось спасти от казни евреев Дамаска‚ сняв с них обвинение в ритуальном убийстве. Он самоотверженно защищал права соплеменников на острове Корфу, в Марокко, Италии, Франции, Бухаресте, а находившуюся тогда под турецким владычеством Палестину посещал семь (!) раз. Ещё в 1842 году сэр Мозес принял участие в обсуждении реформы еврейского образования в России и находился в переписке с Максом Лилиенталем. А в марте 1846 года он, заручившись рекомендательным письмом английской королевы, приехал в Петербург, где был радушно принят. Во время встреч с Николаем I, Сергеем Уваровым, Карлом Нессельроде, Монтефиоре просил всемерно расширить права российских евреев.
Николай I посоветовал ему объехать край с еврейским населением и представить затем свои замечания и предложения. Монтефиорепосетил Вильно‚ Варшаву, другие города черты оседлости‚ и повсюду евреи оказывали ему самый восторженный прием и называли его не иначе, как «Божьим посланником»; в огромном количестве отпечатали тогда парадный портрет Монтефиоре. Вставленная в орнаментальную рамку, увенчанную звездой Давида и снабженную аллегорическими надписями из Танаха, эта фотография сильно впечатлила иудеев, которые и спустя десятки лет свято её хранили как драгоценную реликвию.
Монтефиоре осаждали толпы просителей‚ и он за несколько дней своего пребывания роздал бедным огромные суммы денег. Евреи плакали‚ рассказывая о надвигающихся бедствиях‚ и Монтефиоре отнесся к ним с глубоким сочувствием‚ разделяя их горе. Он обещал употребить все свои силы‚ чтобы предотвратить несчастье.
Свою записку о положении российских евреев Монтефиоре прислал уже из Лондона, где предлагал способы оказания им необходимой помощи. Не евреи должны добиваться равных прав своим «добрым поведением»‚ настаивал он‚ но власти обязаны предоставить им эти права‚ без которых ни один народ преуспеяния достичь не может. Только от равноправного гражданина можно требовать исполнения обязанностей‚ налагаемых обществом‚ и потому Монтефиоре просил царя предоставить евреям «равноправие со всеми прочими подданными». Николай I ознакомился с запиской и просил передать ему, что доколе в нравах евреев не произойдет желаемого преобразования‚ нельзя вдруг уничтожить поставленных противу евреев остережений и изъятий…». Император признал‚ что хотя в письме есть и замечания справедливые, “о попытке сравнения прав евреев с христианами не может быть и речи: это допустить не можно‚ и я на свой век этого не допущу».
Так Николай I с его проводимой железной рукой ассимиляцией отечественных евреев не мог, да и не мыслил дать им гражданское равноправие. Пытаясь исправить и насильно осчастливить евреев, он тем не менее оставил их в положении ограниченного в правах особого класса полуграждан.
(окончание следует)
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer7/berdnikov/
