I
Говорят, что история не терпит сослагательного наклонения. Ерунда.
Уж если история терпит воров, садистов и убийц при власти, и даже послушна им, то потерпит и сослагательное наклонение.
«Война — это серия катастроф, ведущих к победе», — любил говорить Жорж Клемансо.
Он стал премьер министром осенью 17 года, как раз в то время, когда власть в России захватила кучка проходимцев под названием «Большевики», и что с ними делать Клемансо поначалу так и не определился. Ясно, что большевики — это катастрофа, но, если ничего другого нет, то надо как-то прилаживаться и к катастрофе.
Вести из французского посольства в России приходили все отвратительнее и отвратительнее. По мнению посла, правили Россией какие-то монстры, ожидать от которых можно было все, что угодно.
Клемансо, читая депеши, конечно, делал поправку на прискорбную ограниченность посла — знал он этого дурака — но, впрочем, информация, говорила сама за себя. Все те надежды, которые он год назад возлагал на русскую революцию, рухнули.
А надо было что-то делать и предотвратить такой исход событий, который позволил бы большевикам договориться с немцами. По самым скромным оценкам французского генштаба, если такой сепаратный мир будет заключен, то 40 германских дивизий будут переброшены Германией на ее Западный фронт. О подобной перспективе не хотелось даже и думать. Этих проходимцев большевиков надо было чем-то купить.
Иона Гуревич переехал в Петроград со своим семейством в мае 1917 года.
Иона Гуревич был извозчиком в Бобруйске. За годы войны Бобруйск обеднел, и доходы Ионы тоже упали. Пассажиров стало меньше. И вот, в мае 1917 Иона с семейством перебрался в Петроград, справедливо рассудив, что в момент назревающего государственного бардака богатые люди потянутся в столицу. Правда, жена Ионы Сара была категорически против переезда, ей не хотелось покидать родственников. Иона изложил перед ней все свои соображения, которые Сара парировала одним своим непробиваемым доводом:»Ты думаешь, ты один такой умный?». Но Иона уперся, и они переехали в столицу:он, Сара, их дочка Рахиль и лошадь Дунька.
В своем доме он разрешил пожить племяннице, которая только вышла замуж.
В столице его приютил приятель Ионы, тоже извозчик.
Дела пошли на удивление хорошо, и даже Сара перестала ворчать, и так все продолжалось вплоть до октябрьского переворота.
Революционную Россию большевики рассматривали как горящую спичку, которая разожжет мировой пожар. Благо в горючего материала в других странах за войну накопилось предостаточно.
Но ведь если спичку погасят, тогда не будет чем разжигать. А если не разжигать, то не погаснет ли спичка сама?
С того самого дня, как большевики захватили власть, их лидеры стали спорить о том, заключать сепаратный мир с немцами или нет. А если да, то на что соглашаться. Условия немцы предлагали жесткие. Они хотели отодвинуть границу России к тому рубежу, с которого первые Романовы начали свое медленное, но неустанное давление на Европу. Выбор перед ЦК был не из простых.
Большинство в ЦК партии склонялось к тому, что мир с немецкими империалистами на таких условиях ни под каким видом заключать нельзя.
Отгородят немцы Россию от Европы кордоном своих государств сателлитов всяких Украин, Эстоний, да Латвий, вот и упустим исторический шанс разжигания мировой революции, и погаснет горящая пролетарская спичка в мокрой российской мелкобуржуазной массе. Ленин был за заключение мира, он полагал, что горящую российскую спичку погасит немецкий кайзер, его надо бояться, а со своим народом мы большевики как-нибудь уж справимся. Особенно если с ним построже. А когда в мировой войне немцы Антанте проиграют, вот тогда нам и будет посвободнее.
Но отстаивал Ленин свою позицию практически в одиночестве. Дело дошло до того, что ему пришлось угрожать отставкой, если мир с немцами не будет немедленно заключен. Это повлияло, у «старика» был авторитет, но внезапно по дипломотическим каналам пришли новости, которые были на руку противникам сепаратного мира с Германией.
На октябрьскую революцию Иона особого внимания не обратил. Да возле Зимнего были какие-то беспорядки, стреляли, по городу ходили вооруженные матросы, но в целом для Ионы жизнь Петрограда не поменялась. Потом наступила петроградская зима сырая и холодная и у Иона начались неприятности. Его приятель извозчик простудился и через две недели умер в горячке. Перед смертью он завещал Ионе дом и попросил продать его двух лошадей, а вырученные деньги отдать синагоге. Иона так и сделал. Иона стал домовладельцем, но это его не радовало, больше друзей у него в городе не было. Он так ни с кем и не сошелся. Беспокоила Иону также и Дунька. Сразу после Октябрьского переворота животное как подменили — оно было то нервно возбужденным, а то вдруг сбивалось с шага, замедляла ход или вовсе останавливалось, впав в какую-то летаргию. И Дуньку приходилось стегать, чтобы привести в рабочее состояние.
Совершенно неожиданно французы выразили готовность срочно помочь большевикам, только бы избежать этого неприятного для Антанты сепаратного мира.
Французы писали, что Франция — родина многих революций, и посему французский народ с сочувствием следит за происходящими в России процессами.
Что республиканской Франции и республиканской России противостоит Германия — одна из самых реакционный и милитаристских монархий, когда бы существовавших на земле.
Что армия этой монархии оккупирует как землю республиканской Франции, так и землю республиканской России.
И что для скорейшего воплощения идей прогресса и социальной справедливости необходимо как можно скорее эту монархию разгромить.
И что для скорейшего достижения этой цели правительство Франции предлагает Совету Народных Комиссаров начать координировать совместные усилия для достижения победы над общим противником. Детали они предлагали обсудить с их военным атташе при посольстве Франции.
Далее в документе было написано, что французы полагают принцип «невмешательства в дела независимых государств» главным принципом межгосударственного общения. Из этого следовало, что законно то правительство, что у власти.
Соответственно, большевистское правительство законно, а Временное не законно. Так же сообщалось, что правительство Франции было готово предоставить России срочный заем во имя скорейшего поражения противника.
Все члены политбюро, кроме Ленина, и практически весь ЦК, отнеслись к этому известию с огромным энтузиазмом. Ситуация вырисовывалась самая замечательная. Во первых французы помогут отбиться от кайзера. Да еще и деньги дают, чтобы мы у них же революцию и устроили. На волне этого энтузиазма Бухарин даже предложил принять военного атташе Франции со всем надлежащим революционным пролетарским церемониалом. Предложение было встречено одобрительным гулом. Церемониал согласовали такой:
Возле Смольного выстроят для военного атташе военный караул, мимо которого французский генерал проедет в автомобиле. В это время оркестр будет играть Марсельезу — гимн Франции и Советской России. Когда автомобиль проедет мимо части, то солдаты трижды крикнут «ура».
После чего должны были немедленно начаться переговоры. Руководителем советской делегации политбюро назначило тов. Крыленко.
Тут же послали тов. Ефремова в посольство и ознакомили с предполагаемым церемониалом посла и военного атташе.
Французы не понимали вообще, зачем весь этот церемониал, дело было спешным, но, понаблюдав три месяца за большевиками, ожидали от них даже чего-то худшего и посему, на фоне ожиданий, им церемониал даже понравился — Марсельеза была французским официальным гимном, а в том, чтобы атташе проехал в автомобиле перед военным караулом, никакого ущерба для чести Франции не было.
Наутро военный атташе Франции генерал Лаверн встал в дурном расположении духа. Персонально он не хотел никаких переговоров. Аристократы не ведут переговоры с плебеями. А Лаверн был аристократом. И для него дело осложнялось еще тем, что среди видных лидеров большевиков было несколько евреев. А атташе и во Франции-то евреев не переносил.
Чтобы с ними не сталкиваться, он и взял этот пост в Санкт-Петербурге.
В России евреи знали свое место и жили не в столицах, а в этой, как его «Черта оседлости». А потом, временное правительство, где были приличные люди, скажем, князь Львов, отменило эту «Черта оседлости».
— Преступная слабость, — подумал Лаверн. — Доигрались.
И вот сегодня предстояло вести переговоры с Крыленко. Хоть агенты и донесли, что он — малоросс дворянин, но почему-то до революции он носили партийную кличку Абрам. Ох, неспроста! Атташе все никак не мог избавится от какого-то гадкого привкуса во рту, который возник у него еще до пробуждения. Но служба есть служба. Посол позавтракал, посмотрел свежие французские газеты и, тут пришло время ехать. Решено было поехать в открытом автомобиле, так солдаты могли видеть посла. На улице было холодно, посему посол оделся потеплее. Он вышел и сел в автомобиль, где уже находились полковник Жуппе и водитель. Смольный был недалеко, всего-то ехать было минут 5. Следом за ними поехала машина с чекистами изображавшая что-то вроде эскорта.
Иона тоже с утра был в дурном расположении духа. Сара скучала по родственникам и опять заедала жизнь Ионы постоянным ворчанием. Иона отвез первого пассажира по нужному его адресу, и неподалеку от Смольного Дунька вдруг остановилась и стала изображать памятник самой себе. Иона тронул вожжи. Дунька стояла не шелохнувшись. Иона сделал это еще раз.
Эффект был прежний. Тогда Иона стегнул лошадь. Может быть, сильнее, чем собирался. Дунька очнулась и понесла. Иона натянул вожжи. Дунька, вместо того чтобы замедлить ход, свернула налево и на всем ходу налетела на легковой автомобиль генерала Лаверна. От удара Иону вынесло с облучка, и он, как ядро, полетел в кабину автомобиля и, головой смазав по носу генерала Лаверна, упал на полковника Жуппе. У генерала Лаверна немедленно из носа пошла кровь, и от болевого шока у него случился секундный обморок. Когда он очнулся, он увидел лежащего на полковнике Жуппе человека, одетого, как плебей, и с явно семитскими чертами лица. После этого Лаверн опять отключился
На удивление, ни у Ионы ни у Жуппе никаких повреждения не было. Больше всего пострадала Дунька, она сломала ногу. Теперь она стояла на трех ногах, не решаясь наступить на сломанную, и судьба ее была решена — сегодня же она попадет на скотобойню.
Чекисты выскочили из своей машины и подбежали к машине атташе. Иона был немедленно арестован. Его наскоро обыскали и оружия не нашли. Относительно Лаверна старший чекист тов. Севастьянов распорядился оправить его на машине атташе в больнице с одним из чекистов и звонить ему лично в ЧК о состоянии дел, сам же он с арестованным Ионой поехал в управление к Дзержинскому.
Между тем у Смольного атташе уже давно ждали. Был построен почетный караул из латышских стрелков, еврейский оркестр привезенный из ресторана «Яр», проиграл Марсельезу в качестве репетиции. Церемония должна была быть короткой, посему стрелки были одеты недостаточно тепло. А температура стала внезапно понижаться и заснежило. Февраль.
II
К моменту описываемых событий меч революции — Чрезвычайная Комиссия еще был не очень обагрен кровью по причине молодости организации — история ее насчитывала меньше двух месяцев. Посему в ней служило довольно много идеалистов. Одним из них был бывший студент физмата Гриша Зусман. Внук раввина и сын богатого купца еще в гимназии проникся идеями эсеров и мечтал сделать свободной и достойной жизнь русского мужика. В ЧК он пошел по призыву своего кумира — лидера левых эсеров Марии Спиридоновой. Шагая тем утром по свежему февральскому снежку к особняку ЧК, он еще не знал, что он идет на встречу своей любви.
Когда Севастьянов и Иона подъехали на Гороховую 2, у дверей их ждал лично Дзержинский. Он был разгневан. Как он узнал о пришествии, можно было только диву даваться.
Он привел Севастьянова в свой кабинет и сердито сказал: «Докладывайте»
— Феликс Эдмунодович, — сказал Севостьянов,— извозчик был не вооружен и упал в машину от столкновения. Других людей рядом не было. Похоже, случайность.
Дзержинский посмотрел на него еще более сердито.
— В нашем деле, — сказал он, — случайностей не бывает, а есть недоработка с нашей стороны. Понятно?
Потом он сказал секретарю: «Передайте телефонным барышням, чтобы все звонки из больницы о состоянии Лаверна шли на мой телефон»
И, повернувшись к Севастьянову, строго произнес: «Идите в свой кабинет. И там ждите» — Дзержинский все еще был сердит. Потом опять повернулся к секретарю и распорядился: «А извозчика пусть допрашивает Герасимов со своими, но так, чтобы они там не перестарались».
Дзержинский обладал хорошим политическим чутьем и раз уж говорил «не перестарайтесь», значит так было надо.
Через пять минут у него зазвонил телефон. Звонили и приемного покоя. Дзержинский послушал и сказал: «Так. К Лаверну немедленно направьте лучшего врача по повреждениям головы, а то им там самим головы не сносить. И вам тоже, если не обеспечите. Выясните у него что-то серьезное или ушиб. Он может приехать для переговоров или нет? Доложите немедленно после осмотра». Потом он позвонил в Смольный, объяснил ситуацию и предложил товарищам пока встречу не отменять. С ним согласились.
Иону опять обыскали и начали допрашивать. Он стал рассказывать следователям про Дуньку, и ему по хорошему предложили не дурить и рассказать все, как есть. Герасимов спрашивал его про контрреволюционную организацию, деньги, оружие, связь с иностранными агентами.
Иона глядел на следователя своими невинными голубыми глазами и опять рассказывал про Дуньку.
— Слушай, отец, — сказал ему Герасимов,— будешь запираться — расстреляем.
Иона посмотрел на него и поверил. Тогда он заплакал и стал молится своему еврейскому богу, добавляя для Герасимова, что он, Иона, ни в чем не виноват. Было видно, что он устал и отупел от сегодняшних неприятностей и, пожалуй, ничего путного более не скажет.
Герасимов оправил его в камеру. Пусть посидит, подумает.
Осмотреть Лаверна настойчиво попросили доктора Соловейчика. Соловейчик посмотрел реакцию зрачков на свет и проверил рефлексы. Все было в порядке. Спросил, не болит ли у атташе голова. Задал еще несколько вопросов. Пациент смотрел на него презрительно и с нарочитыми паузами цедил односложные ответы. Лаверн уже пришел в себя, относительно хорошо себя чувствовал и обрел обычный для него апломб. Вопросы Соловейчика его раздражали. Со своей стороны и доктор тоже стал сдержанно нелюбезен с пациентом. В конце концов ради этого пустяшного случая его, доктора, выдернули из операционной, где он оперировал тяжелого больного.
— Вы вполне здоровы, — сказал он Лаверну, всем своим видом давая понять, что прием неприятного для него пациента закончен.
И этот наглый тон еще одного семита, на это раз докторишки, вывел генерал из себя, и он процедил с надменным видом на плохом русском фразу: «Ведите себя прилично».
Доктор вспыхнул и сказал по французски — а он учился Сорбонне, и французский у него был отменный:
— Из-за вашего разбитого аристократического носа, меня забрали из операционной, где у меня больной. — И добавил по русски несколько слов, которые генерал не разобрал.
Генерал пробормотал «Хам» и на нетвердых ногах отправился к двери.
— Ну как? — спросил его Жуппе?
— Плебеи, хамы, жиды. Мéрде. — доложил ему ситуацию атташе.
— Мы едем? — спросил Жуппе.
Посол поколебался. Подмывало его сказаться больным. Но долг пересилил.
— Едем — сказал он. — Только посидим тут немного. Меня мутит, боюсь сейчас тряски в автомобиле.
Жуппе объяснил сопровождавшему их чекисту, что они поедут. Вот только атташе в себя придет.
Тот бросился звонить ЧК. Трубку взял Дзержинский, послушал и переключил разговор на Севастьянова.
— Дождитесь меня — сказал тот чекисту, — а то опять какая-нибудь дурь произойдет. Сейчас приеду.
Дзержинский был доволен — встреча состоится.
Латышский караул у Смольного между тем замерз. Их не отпускали, генерал мог приехать с минуту на минуту. От предложения выдать латышам по двести грамм водки их руководитель тов. Оскар Стигга отказался, боясь, что чуткие ноздри атташе алкоголь учуют.
Красные латыши между тем уже начинали материться вполголоса по-латышски и по-русски, и с каждой минутой их голос креп. У Стигги возникла идея. Он позвал руководителя оркестра.
— Играйте что-нибудь зажигательное — приказал он им. Так, чтобы бойцам холодно не было. Оркестр заиграл.
Посидев 10 минут в приемном покое, генеарал Лаверн обрел в голове столь нужную любому военному ясность и был загружен в автомобиль вместе с Жуппе. Генерал был все еще взбешен, хотя внешне спокоен, и старался думать о предстоящих переговорах, но в мыслях все время возвращался к то к одному еврейскому хаму, то к другому. Подъезжая к Смольному дворцу, он услышал звуки. Он прислушался. Не может быть! Они именно этим его собирались встречать? Это их Марсельеза? Оркестр играл фрейлакс.
Та-та-та-та та-та та-та
Та-та-та-та та-та та-та
Та-ра-та та-та та тра-та-та.
Генерал взорвался.
— В посольство, — заорал он шоферу!
Шофер и Жуппе посмотрели на генерала удивленно. Лаверна буквально трясло.
Шофер развернул машину и поехал от ворот.
— Стой, куда, — закричал Севастьянов вслед уезжающему автомобилю. — Какая муха его на этот раз укусила?
— Музыка не понравилась? — брякнул явную нелепость другой чекист.
Севастьянов подумал секунду, чертыхнулся от досады и поехал к латышам.
Увидев его машину Стигга приказал оркестру: «Отставить музыку».
Оркестр замолк, замерзшие латыши матерились, Стигга посмотел на Севастьянова с недоумением:
А где буржуйский генерал?
— А хрен его знает. Уехал.
— А может еще вернется? — с надеждой спросил Стигга. Ему было плевать на переговоры, но ведь сам замерз и людей поморозил. Ему было досадно, и уже из одной этой досады он был готов ждать морозе француза хоть до ночи. А так. Кто кого. Чья возьмет.
Севастьянов не понял его настроения.
— Что и ты сдурел что-ли?
Тогда Стигга, поняв, что все закончено, с сожалением отправил латышей в казарму, велел дать им водки и выпил сам.
Грише было поручено провести обыск в доме Ионы. В помощь ему дали Вана.
Это означало, что дело срочное и результаты нужны немедленно. Все операции с участием Вана отличались высокой эффективностью. Китаец Ван уже успел заработать в ЧК репутацию личностью легендарной. Почти двухметровый, зверовидной наружности пугал как врагов революции, так и ее сторонников. Допрос с его участием обещал полное и чистосердечное признание даже невиновного, а что касается тех случаев, когда он в составе группы попадал под огонь, то очевидцы клялись, что пули от него отскакивают. Во всяком случае, Ван лез во в самые опасные места, и с ним никогда ничего не происходило.
Вот и сегодня, поставив людей наблюдать за окнами, Гриша вместе с Ваном и подошли к двери, и Ван в нее забарабанил. «Открывайте» закричал Гриша, Ван говорил по-русски с чудовищным акцентом и его могли не понять.
Ответом было молчание. Сара, готовившая на кухне, услышав стук и крик, решила, что погром.
Душа ее ушла в пятки, два погрома она уже пережила — в детстве и во взрослом состоянии. Но она знала, что открывать надо — нельзя злить погромщиков. Она крикнула дочери, чтобы та пряталась в погреб, и на дрожащих ногах подошла к двери и отворила. При виде Вана она испугалась еще больше — китайцев на погроме она еще не видела, а уж таких китайцев — тем более. За спиной Вана стоял Гриша. Погромщиков — евреев Сара, тем более, не видела. Гриша протянул ей какую-то бумажку.
Уставшая удивляться поведению и виду погромщиков, Сара просто отошла от двери и пропустила служивых в дом.
Между тем чекисты, проведя обыск в доме у Ионы, ничего контрреволюционного кроме молитвенника и Рахели в погребе не обнаружили. Увидев Рахель, Гриша стал молится богу, в которого уже 15 лет как не верил, чтобы молитвенником их находки и исчерпались.
Генерал Лаверн прибыв в посольство немедленно доложил послу состояние дел. Он пришел к выводу, что большевики и не думали проводить никаких переговоров, а их целью была цепь провокаций. Они хотели унизить Францию.
— Да они просто больные люди, — продолжал атташе.
Посол подумал и возражать не стал. Большевики уже неоднократно давали ему повод согласиться с этим выводом Лаверна.
Все в ЦК были буквально раздавлены случившейся нелепицей, но Дзержинский сказал, что возможно не все так просто. Возможно это хитрая провокация немецкой разведки. Его спросили, а в чем суть этой провокации. Дзержинский обещал докопаться.
Зиновьев поддержал Феликса и вспомнил эпизод, произошедший с ним Берлине еще задолго до войны, который, хоть и не имел непосредственного отношение к делу, тем не менее свидетельствовал о хитрости немецкой полиции. Ему кто-то возразил, что полиция и разведка не одно и тоже, но это возражение большинство сочло не заслуживающим внимания.
— А может дело не в одном извозчике. — высказал свое сомнение Пятаков. — А почему Лаверн почти доехал, да обратно развернулся?
— Плохо сэбя пачувствавал, — с оттенком презрения сказал Сталин. — Арыстакрат. Нэжэнка.
Чувствовалось, что он не любит аристократов.
Обычно Сталин помалкивал и голосовал, как голосует большинство. Сегодня его очевидно допекло.
Но для Пятакова не все сходилось.
— А сейчас почему от них ничего не слышно? — продолжал сомневаться он.
— Аристократ — согласился со Сталиным Зиновьев, — ждет, что мы извиняться будем. Как вы думаете товарищи будем извиняться или нет?
Товарищи загалдели. Несмотря на критичность ситуации желающих извиняться перед империалистами пока не находилось.
У революционеров тоже есть свои сословные предрассудки.
Они верили, что мировая революция случится если не сегодня, то завтра, и каждый из них не хотел портить свою революционную репутацию извинениям перед империалистами. Ну уж если только деваться некуда.
Придя во власть они еще чиновниками не стали, а уж тем более они не стали «аппаратом». Каждый из них был смесью идеалиста, авантюриста и бандита, только пропорции в этой смеси были разные. Но каждый из них был индивидуальностью. Безликих аппаратчиков предстояло еще выращивать. И этот выращенный ими «аппарат» и станет их могильщиком…
Выступили с соображениями и другие члены ЦК.
Один Ленин молчал, хитро поблескивая глазками.
Невнятная депеша французского посла в России совершенно не удовлетворила Клемансо. Какие провокации против Франции? Немедленно начните переговоры. Посол тянул и слал шифровки. И, если бы какой-нибудь историк мог сравнить шифровки посла с теми объяснениями, которые давал Дзержинский членам Политбюро в следующие несколько дней, то он бы удивился сходству версий. В обоих случаях и посол и Дзержинский предполагали, что дело в немецких деньгах. Расхождения были только в деталях.
Посол полагал, что немцы дали деньги большевикам, и те нарочно на данном этапе представляются последними идиотами. И выставляют идиотами французов.
Ну то, что не было адекватной охраны машины посольства направляющейся на переговоры это еще полбеды. Это, конечно, разгильдяйство, но такое случается.
Однако на этих переговорах мы полностью пересматриваем внешнюю политику Франции в отношении России.
И вот, в машину на французского генерала, который следует на столь важную встречу, падает непонятно откуда взявшийся извозчик еврей.
Это просто сцена из водевиля самого дурного толка.
А что если немцы сделали фотографические снимки этого происшествия и предадут их огласке?
Они, как известно, уже делали подобные снимки, устанавливая камеры на голубях.
Вся Франция будет предметом для осмеяния. Наверняка, извозчик это агент ЧК, а возможно и немецкой разведки.
Немцы очень умелы в этих провокациях, в конце концов, и сам Ленин был перевезен в Россию в пломбированном вагоне на немецкие деньги.
Дзержинский же со своей стороны объяснял в ЦК, что Клемансо не будет делать ничего такого, что вызовет сопротивление общественного мнения Франции. И если он собирается дать нам деньги, значит немцы попытаются доказать французскому населению, что мы таких денег не заслуживаем.
И именно для этих целей, нас пытаются представить идиотами. Да эти большевики не только не могут обеспечить охрану машины посла, у них еще в машину посла извозчики падают.
Ясно товарищи, что этот извозчик не случайный человек, за ним очевидно стоит тайная организация финансируемая на германские деньги, а возможно он сам агент германской разведки.
Немецкая разведка очень умела, — напомнил Дзержинский товарищам. Уж если на чистоту, не она ли нам помогла в марте 17?
Дурацкие опасения про немецкую фотографию разбитого носа Лаверна и извочика верхом на Жуппе совершенно не заботили Клемансо. Но у посла была сильная поддержка в дипкорпусе, а у Лаверна в армии и разведке. Прогнать этих дураков было нельзя, приходилось уговаривать и давить.
III
Иона просидел в ЧК две недели.
Герасимов был умелый следователь, прежде он работал в полиции, и за опыт его взяли в ЧК, махнув рукой на прежние грехи.
Юный ЧК представлял из себя весьма пеструю организацию. Кого там только не было, но тех, кто служил в полиции, а тем более жандармерии, брали неохотно. Ну не то чтобы совсем не брали — ЧК консультировал сам Владимир Федорович Джунковский, бывший при царе командиром Отдельного корпуса жандармов, но во всяком случае ограничения были.
Возможно были опасения, что нанятые в ЧК бывшие жандармы все как один еще будут и работать на контрреволюционеров, а может быть это был только благовидный предлог, под которым товарищи Дзержинского по ЦК настаивали на таких ограничениях по приему. Довольно много бывших видных революционеров при царе были осведомителями. А вдруг Дзержинский наймет кого-нибудь, кто слишком много знает. И будет у главы ВЧК компромат на товарища по партии.
Дзержинский приказал Герасимову приходить и докладывать о Ионе каждый день.
Герасимов опросил соседей, навестил синагогу и поговорил об Ионе с раввином. Раввин сказал об Ионе не много. Приезжал каждое утро, на ранний миньян и молился.
Знакомых у Ионы не обнаружилось.
Обыск дома Ионы ничего не дал. Одна зацепка в голову Герасимова все же пришла.
— Странно получается, — докладывал он Дзержинскому. — Извозчику 50 лет, довольно рыхлой комплекции, он летит в машину, падает на полковника и ни одного повреждения ни у одного, ни у другого. Причем генерала он бьет головой точно по носу. Не промахиваясь. Акробат какой-то. И причем какой акробат!
— Интересно, — задумчиво сказал Дзержинский. — Проверьте. Так вы говорили, что о прошлом извозчика ничего не известно?
— О прошлом выяснить ничего не удалось — ответил Герасимов — он из Бобруйска, а Бобруйск в руках у немцев..
— Да, действительно. У немцев. Опять интересно. Проверьте.
На следующий день Иону впервые довольно сильно побили на допросе. И он понял, что отсюда он живым не выберется.
А на утро Иону привезли к зданию, к которому он много раз привозил пассажиров, но где он сам ни разу не был. Это был самый знаменитый цирк России — цирк Чинизелли. Сперва его вели какими-то коридорами, а потом Иона, следуя Герасимову, опасливо прошел мимо клеток с хищниками.
В одной из них была семейная пара львов. Лев спал, а львица подняла голову и с вызовом всмотрелась на проходивших. Огромный белый медведь при виде Ионы и Герасимова попытался просунуть лапу сквозь прутьях. На лапе были когти, каждый длинной с человеческую ладонь. Может он просто хотел поздороваться с людьми за руку, но у Ионы подобного желания не появились. Наконец они дошли до арены посыпанной опилками. На ней пара наездников показывала чудеса вольтижировки. При виде лошадей Иона одновременно и успокоился и затосковал. Он был при лошадях всю жизнь. Погибшая по его дурости Дунька беспокоила его совесть. Герасимов почувствовал движение на лице Ионы. В этом было что-то для следователя обнадеживающее. А то сплошной тупик. Возле арены стоял сам Сципионе Чинизелли — хозяин цирка.
— Сципионе Гаэтанович, — обратился к нему Герасимов, — вот приехали по вашу душу. Помогите.
Он говорил с циркачом уважительно, хотя и по приятельски. Чувствовалось, что они давно знакомы.
— Помогу, тебе, Миша, всегда помогу, — сказал Чинизелли. А в чем дело?
— Акробата к вам привез, не посмотрите?
И он в двух словах рассказал, что случилось с Ионой в тот злосчастный день.
Выслушав, Чинизелли посмотрел на Иону сочувственно. Он сам выступал в цирке как профессиональный наездник, падал с лошади не один раз.
— Ну, пойдемте ко мне в гримерную.
В гримерной Ионе велели раздеться до кальсон. Чинизелли внимательно и осмотрел его, пощупал мышцы, велел выпрямится и пройтись.
«Как лошадь покупает» — подумал Иона.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Герасимов. Чинизелли с сомнением покачал головой
— Нет, не наш, не циркач.
Герасимов отозвал его в сторонку и сказал что-то вполголоса.
— Ну пойдем-те, — неохотно сказал Чинизелли. Видно было, что ему был жаль Иону, и он считал все дальнейшее пустой тратой времени.
Потом для Ионы устроили целое представление — акробаты выделывали пируэты в воздухе, силачи подымали гири, жонглеры жонглировали.
Иона недоумевал, зачем его сюда привезли. Герасимов внимательно за ним наблюдал.
— Вот, отец, поразвлекать тебя решили,— сказал он и улыбнулся.
Под конец представления молодой парень с шестом пробежался туда и обратно по канату натянутому на на двухметровой высоте над ареной.
— Вот пробежишь так как он — отпущу домой, — сказал Герасимов.
Иона представил себя на канате и испугался. А вдруг заставят. От этих бандитов все что угодно ожидать можно.
— Или он действительно обычный извозчик — докладывал Герасимов Дзержинскому — или это агент экстра-класса.
Дзержинский помолчал и спросил: «Ну и какие будут ваши предложения».
Герасимов еще в первый день, услышав «не перестарайтесь», понял, что Иона подследственный сложный. И расстрелять его нельзя и отпускать не с руки.
Что самооговора от него не хотят — туфта никому не нужна. И если почему-то пропадет Иона, это тоже никого не устроит. А следователю вот пойди найди то, чего нет.
Проглотил юный пролетарский кашалот Иону, да невпопад, и Ионе плохо, и киту нехорошо.
— Может его все-таки слегка размять?— предложил Герасимов. — Но так чтобы понял, что перспективы нет. Бывало, что и крепкие орешки кололись.
Дзержинский не возражал.
Больше Иону в цирк не возили.
Просто каждый день допрашивали, и били, правда не калечили, но били все сильнее и сильнее. И однажды выбили зуб.
Через неделю мучения Ионы закончились. Немцы неожиданным ударом взяли Двинск, начали наступление по всему фронту, и красный фронт затрещал. Собственно, фронта и не было — солдаты бежали с позиций.
Выступил Крыленко и сказал, что удержать какую-либо линию обороны нельзя. И что немцы скорее всего захватят все, что захотят захватить.
— Надо заключать мир,— сказал Ленин, — а то потеряем власть.
Кто-то ему возразил, что иногда надо согласиться с потерей власти, но не изменить принципам.
Обсуждение стало бурным.
— Дураки, — вспылил Ленин, — власть терять нельзя ни при каких обстоятельствах, власть дается только один раз. Да нам лучше потерять 9/10 России, но сохранить власть. Ленина поддержал Троцкий.
В конце концов большинство в ЦК проголосовало за ленинское предложение.
После заседания Ленин задержал Дзержинского.
— Кстати, как там наш извозчик, — спросил Ленин, не уточняя кто именно, но Дзержинский понял.
— Запирается, Владимир Ильич — сказал Дзержинский.— Но не беспокойтесь, скоро мы все узнаем, есть кое-какие успехи. И мы ведем наблюдение за домом. Обнаружено несколько весьма подозрительных личностей, выясняем кто они.
— Отпустите его, — сказал Ленин. — Вы что не видите, что он ни в чем не виноват? Да и еще, дайте ему новую лошадь.
— Но, — начал было Дзержинский.
— Отпустите его, — твердо продолжил Ленин. — Мы не можем обижать трудовое еврейство.
Дзержинский знал, что Ильичу совершенно наплевать на всю мелкобуржуазную массу извозчиков, но именно этого извозчика «Старик» ему не отдаст. Извозчик был не при чем, как впрочем и трудовое еврейство. Ленин преподал ему урок «Не бунтуй». Он помрачнел, но смирился.
Ленин посмотрел на него и подсластил пилюлю:
— А за домом понаблюдайте.
Дзержинский счел последнюю фразу Ленина шуткой. Впрочем за домом стал наблюдать Гриша. На общественных началах и в свободное от службы время.
Иону отпустили. Выбитый на допросе зуб дантист вставил ему бесплатно и что самое главное — ему подарили новую трехлетку, здоровую и не норовистую. Это несколько примирило Иону с советской властью.
Иона и новую лошадь назвал Дунькой. В честь погибшей.
Ленин бы ему и целый табун подарил — он оказался прав. Режим большевиков уцелел. А в октябре 1918 Антанта разбила немцев, и Советская Россия аннулировала договор с Германией.
В апреле 1918 Гриша Зусман женился на Рахель.
Ионе не нравилась профессия Гриши, но, побывав в ЧК, он решил, что если там служит зять, то это хоть какая-то гарантия, что второй раз его туда не потащат. И он согласился на предложение.
Через год в молодой семье родился первенец. Гриша с тестем изрядно по этому поводу набрались и подвыпивший Гриша рассказал Ионе, какую роль они с Дунькой сыграли в заключении Брестского Мира. Этот случай стал анекдотом в ЧК.
— Ты, отец, спас советскую власть,— говорил Ионе Гриша. — Понимаешь ты это?
Иона, услышав историю, впервые в жизни возгордился.
У Гриши на службе все складывалось между тем не слишком гладко. Правда летом 18-го ему повезло, во время мятежа левых эсеров в Москве его не было. Он был в Ярославле. Когда он вернулся, то он тут же примкнул к большевикам, но недоверие к нему осталось.
В 1920 он счел за благо уйти из ЧК под благовидный предлогом — вернуться к учебе. Ему не препятствовали, да и он уже не жаждал быть чекистом, он много на что насмотрелся, и во многом сам поучаствовал, впрочем революцию он все еще одобрял.
Напоследок его начальник Севастьянов сказал ему наедине: «Правильно делаешь, Гриша, что уходишь. Чистоплюй ты. А нынче время не для чистоплюев. Ты же знаешь, кто мы».
— Революционная охранка, — подумал Гриша.
Севастьянов посмотрел ему в лицо и подтвердил: «Вот, вот».
Время шло. Гриша закончил вуз и поумнел. И уже революцию не одобрял. Иона поумнел тоже, когда НЭП стали сворачивать и ему пришлось пойти работать в артель.
Он уже собой не гордился, а ругал себя.
Поглядывая на зятя, которого Иона любил, бывший извозчик думал, а может Сара права, и не свалял ли он, Иона, дурака, поехав в Петроград? Слишком много людей в Петрограде. А где много людей, там много беды.
Ну да Рахиль любила Гришу.
Но в Бобруйске за ней ухаживал сапожник Сема, хороший, работящий молодой человек из достойной семьи. И Рахиль на него поглядывала.
Жить становилось все труднее, ввели карточки. Вскоре стали жить почти впроголодь. Гриша на какой-то скромной должности в ленинградском отделении Госплана разрабатывал грандиозные планы пятилеток, строительства заводов гигантов и освоения крайнего севера, под которые скоро потребовались многомиллионные колонны заключенных. Иногда Гриша во сне видел и себя, бредущего в одной из таких колонн. Его бывшие коллеги брали уже совсем случайных людей, и Гриша думал, а кого пошлют его, Гришу, арестовывать, когда придет срок. Увидеть Вана Гриша не надеялся, он был для этого слишком мелкой сошкой — столоначальник в Госплане. Небось, пришлют каких-то новичков.
В 30-е годы сны об арестах сбывались.
В кировском потоке Гришу забрали, и он уже домой не вернулся.
И после этого Иона, вспоминая старую историю, только горевал.
И ему было стыдно, что он ни за что ни про что слишком сильно тогда хлестнул Дуньку, и из-за этого с его семьей произошло столько бед.
Иона умер в 1938 в больнице. Сначала случился инфаркт. Рахиль отвезла его в приемный покой, где, о изгибы судьбы, врачом был доктор Соловейчик, доктор даже видел Иону при обходе, но они не узнали друг друга.
Познакомить их мог бы генерал Лаверн, но он в это время находился во Франции и тоже прихварывал. В основном его терзали душевные муки. Во главе страны стоял человек с отвратительно звучащей для Лаверна фамилией — Блюм.
А вот последний герой нашей истории повлиявший на ход истории мировой — Оскар Стигга — умер за неделю до смерти Ионы. В день смерти он вполне был здоров и услуги доктора Соловейчика ему бы не понадобились. Жизнь его оборвалась от пули в затылок на расстрельном полигоне Коммунарка.
В тот же день, там же и тем же способом убили Вана.
Пуля выпущенная своими от Вана не отскочила.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer7/vainstein/
