Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»;
но это было уже в веках, бывших прежде нас.
Экклезиаст
Реакция на происходящее в Америке — разная, но повсеместно прослеживается некоторое изумление: Ну, уж от этих-то мы не ожидали! Не ожидали даже не столь бурных событий, а столь синхронного обвала по многим линиям.
Обнаружилось, что высокопоставленные чиновники вместо того, чтобы граждан защитить от погромов, с радостной готовностью лижут погромщикам сапоги, что в школах ничему не учат, а в университетах народ стремится на факультеты, где за большие деньги готовят безработных, что аутсорсинг сожрал промышленность, а место конкуренции все больше занимает процентная норма… В общем, рушится балаган, и непонятно, за какую ниточку этот клубок разматывать, куда ни кинь — всюду клин.
Можно, конечно, сослаться на происки врагов, на советских шпионов и «полезных идиотов», которых сенатор Маккарти ловил-ловил, да недоотловил, на гениев пропаганды типа Вилли Мюнценберга и Йозефа Геббельса, на теории Антонио Грамши и Франкфуртской школы, но все это как-то не убеждает. Ведь «Утопия» и «Город Солнца» задолго до Франкфуртской школы написаны, и даже до Карла Маркса, у которого учился Грамши. В начале 20 века Коминтерн чего только по всему миру не подрывал, во времена маккартизма советские шпионы по Америке гуляли как по буфету, и технологию бомбы атомной благополучно выкрали, но мало это им помогло, а нынче — где он тот Коминтерн, где он тот СССР? Выходит, не в них причина.
Михаил Веллер излагает (не им, правда, придуманную) теорию рождения и смерти цивилизаций: дошла, дескать, западная цивилизация до своего апогея и начала самое себя разрушать, как разрушает себя организм стареющего человека. Вполне правдоподобно, но… по-моему, в данном случае дело хуже. Гибнет не просто цивилизация, а… Не знаю даже, как обозначить… гибнет целый куст цивилизаций постнеолитического мира. Некоторые современные явления можно понять лишь обратившись к далекому прошлому.
* * *
Идею, что структуры общества очень сильно зависят от имеющихся в его распоряжении производительных сил, в нашей школе приписывали Карлу Марксу, хотя он где-то, помнится, свое авторство отрицал и честно указывал, у кого позаимствовал. Не важно, важно, что правильная это идея. Проследим (конечно, в самом первом приближении, иначе на год завязнем) что было до, и что после неолита.
Донеолитические люди — охотники и собиратели, основная ячейка общества — материнский род. Значит — все потомки одной матери и ее дочерей стоят друг за друга, имеют друг перед другом моральные обязательства, совместно добывают и поедают пищу, поклоняются общим божествам (главным образом — духам предков). Причем, главенство женщин выражается отнюдь не в том, что они исполняют функции, присущие ныне мужчинам.
Амазонки, даже если и вправду существовали, могли быть только исключением, а не правилом, под страхом скорого вымирания рода-племени. В драку могли лезть (и, конечно, лезли!) только дамы, что потомством еще не обзавелись, потом уже не до того им было. Матриархат — не время стирания граней между полами, напротив, параллельно существовали мир мужчины и мир женщины, соприкасающиеся, но отнюдь не совпадающие друг с другом.
В каждом была своя иерархия, своя система воспитания, свои производственные секреты и, разумеется, своя магия. Матриархат же выражался в том, что старше мастью была магия женщины, женщина была жрицей, потому что главной «скрепой» сообщества было родство, а считалось оно исключительно по женской, по материнской линии. Биологические потомки матери и ее дочерей составляли социальную общность, а биологические дети мужчины — ему не родственники, поскольку запрет на кровосмешение возник у людей очень рано.
Мужчина мог, на зависть современным алиментщикам, завести себе хоть одну, хоть двадцать одну даму сердца из представительниц рода чужого, не опасаясь ответственности за последствия. Ответственность он нес исключительно за защиту и воспитание детей своих сестричек — родных, двоюродных и вообще сколькоугодноюродных женщин своего рода, так что терять ему было нечего.
Переход к патриархату связан с освоением земледелия и скотоводства, т.е. с повышением значимости ИНДИВИДУАЛЬНОГО труда. Конечно, обнаружение и собирание съедобных корней одна дама может производить успешнее, чем другая, но некую усредненную квалификацию имеет каждая, так что различия не слишком велики. Некоторые охотники возвращаются с добычей чаще других, но бывает, что и им не везет, так что в общем индивидуальные различия значат немного, и все идет в общий котел.
Урожай на поле, приплод у скота — дело другого рода. Тут сразу видно, кто есть ху, и если по-прежнему делить все на всех, тот, кто может больше, за ту же пайку надрываться не станет, и не прибавится в сообществе ни сил, ни умения, ни припасов. А у соседей, где каждый работает на себя и сумели выделиться лучшие, народ станет подтягиваться, стремиться им подражать, и в результате выиграет сообщество в целом.
Ну, то есть, выиграет оно в изобилии, многочисленности и силе, но равенству-то кирдык. Вот оно — происхождение проклятой частной собственности: мое — мое, а твое — твое. Мое имущество и мои наследники, которым мой труд обеспечит лучшие стартовые условия и запасы после моей смерти. Но для этого наследники должны быть действительно моими. Вот оно — происхождение патриархальной семьи, перевернулись песочные часики: теперь родство считается по отцу, самыми почетными считаются мужские занятия, мужская магия — самой эффективной, жрецами становятся мужчины, но… неизменным остается различие между миром мужчины и миром женщины.
По-прежнему, в каждом своя иерархия, свои карьеры, свои умения, своя магия и своя система воспитания. Не случайно в традиционных обществах девочка переходит в клан мужа при первой же физиологической возможности деторождения — чем раньше перейдет, тем легче адаптироваться, занять свое место в новом коллективе. Не беда, если по молодости лет она не совсем еще справляется с обязанностями матери — в женском мире всегда найдется, кому подсобить, научить, чего не умеет.
Свою экологическую нишу по-прежнему уверенно занимает ребенок, его прокормление и воспитание — пусть ответственное лицо теперь обладатель иного статуса, чем прежде, но по-прежнему всем и ему самому понятно, чего от него ожидают, и референтная группа не одобрит уклонения от исполнения этих обязанностей.
Большинство людских сообществ совершили переход от присваивающего хозяйства к производящему со всеми этими вытекающими. Понятно, почему, но не совсем понятно, как. Происходили ли изменения общественного устроения постепенно, незаметно или в виде революций с кровавой борьбой за власть? Африканские «мужские клубы», европейские преследования ведьм и постоянно всплывающая то тут, то там тоска по уравниловке говорят скорее в пользу второго варианта. Но есть у меня гипотеза, которую ни проверить, ни доказать невозможно, а именно: переход должен был сопровождаться, кроме всего прочего, массовым «оглуплением», потерей представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, утратой опоры на привычную мораль, смутным сознанием, что «так жить нельзя».
Нельзя, потому что целыми поколениями приходится переучиваться, овладевать профессиями, каких прежде не бывало, и менять веками укоренившиеся стереотипы поведения. Могу себе представить, как безнравственно выглядели в глазах современников дамы, рожавшие и растившие наследников какому-то чужому клану только потому, что к нему принадлежали папы… а может, наоборот, дамы были активно против, чем и объясняется обычай умыкания невест…
В порядке реплики в сторону не могу не ответить
современным теоретикам (включая такого популярного как Юваль Харари), обвиняющим древних земледельцев и скотоводов в навязывании человечеству совершенно излишних усилий (и охотниками-собирателями прекрасно бы прожили, и даже больше времени и сил оставалось бы на создание наскальных галерей и размышления о смысле жизни), а также сестрам по гендеру, обвиняющим патриархат в подавлении нашей цветущей и многогранной личности.
Всякий сильный, не только у людей, но и у стадных животных, склонен силой своей злоупотреблять, но требуя равенства для слабого, мы уничтожаем мотивацию подражания сильным и увеличиваем вероятность выбора неоптимальных стратегий поведения, чем объективно снижаем шансы на выживание у сообщества в целом, и первыми жертвами естественно окажутся те же слабые. Кто свою армию не хочет кормить — будет кормить чужую.
* * *
Итак, причиной и основой постнеолитического общественного устроения является частная собственность, которая юридически числится за главой моно — или полигамного семейства, но де факто принадлежит этому семейству в целом. Она может быть обеспечена трудом или грабежом (включая сбор налогов), но в любом случае работать или грабить семейство должно само. Даже если какой-нибудь князь не уподобляется приснопамятному Игорю, лично пускаясь в «полюдье», а посылает своих сборщиков, всем по умолчанию ясно, что собирают они вот именно для этого князя, огнем и мечом обеспечившего себе такую возможность. Единственное исключение из правила — папашино наследство, но и в этом случае папаша, по умолчанию, должен быть (или хотя бы официально числиться) твоим.
Да, собственность можно отнять или украсть, но до грабежа она однозначно принадлежит А, а после, столь же однозначно — В. Собственность может принадлежать нескольким семьям, например, общий выгон деревни, но его и используют совместно, делить не требуется. Началом конца частной собственности становится момент, когда несколько хозяйств имеют основания претендовать на некое имущество, которым невозможно владеть совместно, и в то же время невозможно точно определить долю каждого.
Непременным условием сотрудничества являются общепринятые правила дележа матценностей, оптимально стимулирующие участников. Материнский род погиб, когда перестал быть оптимальным метод «все — на всех», сегодня уже не работает метод «мое — мое, а твое — твое», значит — конец патриархату.
Сегодня невозможно ни просто поделить добычу, как некогда убитого мамонта, ни однозначно провести границу между стадами и полями. Совместно произведенной на текстильной фабрике холстиной сыт не будешь — продукцию сначала надо продать, значит, придется в долю брать и возчика, что куда следует доставит, и приказчика, что в лавке будет сидеть, иной раз и банкира, что ссуду давал на возведение предприятия. А надо еще учесть колебания рыночной цены, спрос и предложение, то да се… Даже если капиталисту, то бишь, организатору, что всю операцию продумал и всех расставил по местам, самый жирный кусок принадлежит по праву, все равно вклад каждого по умолчанию не ясен, и конфликтов при дележке не избежать.
Так начинается распад частной собственности, а результаты сегодня на собственной шкуре ощущает каждый: все наши сбережения может минфин мгновенно инфляцией обнулить или политик банк принудить, за наш счет ссуды на жилье давать голодранцам, что выплатить их не смогут, даже если бы очень захотели. При существующих налогах на наследство реально оставить детям что-то кроме жилплщади (да и то не во всех странах) могут только ну о-о-очень богатые люди.
Но самое болезненное следствие этого процесса — распадение социальной ткани общества. Земледелие и скотоводство привели к разрушению материнского рода, а механизация-автоматизация сгубила многопоколенную патриархальную семью-клан, в которой существовали мир мужчины и мир женщины.
* * *
В современном городе мужчина и женщина дома «замкнуты» друг на друга, что, особенно в отсутствии частной собственности, отнюдь не способствует прочности их отношений, а общение найти могут в большинстве случаев только по месту учебы или работы. Именно в этот момент (не раньше!) и возникает то самое нестерпимое неравенство, против которого так страстно боролись первые феминистки: у мужчины вне дома есть свой мир, а женщина дома сидит, следовательно, остается в одиночестве.
На феминисток сработали и большое количество востребованных новых профессий, с которыми женщины справляются не хуже мужчин, и две мировые войны, которые освободили множество рабочих мест. В результате женщины из затворничества вырвались, но… за бортом остались дети.
Поймите меня правильно. Да, конечно, есть на свете (и даже непосредственно в моем окружении) прекрасные семьи, для которых дети и внуки — счастье и предмет гордости, и они ничуть не жалеют о жертвах и усилиях, на которые готовы были пойти и пошли, чтобы вырастить их. Я только хочу сказать, что в прежние времена от них не требовалось таких усилий и жертв. Может быть, бедным семьям больше приходилось работать, чтобы прокормить или дать образование, но даже самая тяжелая работа не угрожала потерей статуса, социальных связей или привычного образа жизни. Ни одна из многочисленных беременностей не отнимала у женщины необходимого общения в референтной группе, ни одному мужчине не приходилось ломать голову, как уберечь потомство от влияния «улицы», ибо подрастающий ребенок постоянно наблюдал авторитетного взрослого своего пола (не важно даже, насколько близкого биологически, но несущего перед обществом ответственность за его воспитание) в условиях, в которых и самому ему предстояло жить, и естественно подражал ему.
В конце 30-х годов прошлого века, когда из Австрии и Германии хлынули в Америку недорезанные психоаналитики, практичные американцы решили их использовать в мирных целях и заложили широкий многолетний эксперимент: собрали из множества семей информацию, кто как детей воспитывает — кто внушением, кто ремнем, кто личным примером… Собрали, записали и подождали годов эдак двадцать, а потом и проверили, какой метод воспитания окажется лучшим. Оказалось — без разницы. Любой метод хорош, когда ребенка любят, и любой плох, когда он родителям мешает жить.
В сегодняшнем мире большого города не мешать он не может, и дело не в затратах (хотя и немаленьких). Ребенок усложняет жизнь, рвет социальные связи, затрудняет достижения, повышающие статус и одобряемые референтной группой, создает проблемы, не в последнюю очередь критическим недостатком проводимого вместе времени, а то и угрозой санкций со стороны всяческих социальных служб.
Не все потенциальные родители в силах справиться с таким стрессом, многие, особенно достаточно состоятельные, действуют по принципу: На — и отвяжись, — и вырастает поколение «снежинок», не понимающих слова «нельзя» и натурально в истерику впадающих, обнаружив, что кто-то с ними не согласен, т.е. налицо чистое вырождение, утрата жизнеспособности. Все больше пар предпочитают детей вовсе не заводить, и причиной тому отнюдь не «таблетка», наоборот — «таблетку» изобрели, когда на нее появился спрос. А результат демонстрирует статистика — вымирание «золотого миллиарда».
* * *
В исходном моменте западная демократия неотделима от частной собственности, родилась она под лозунгом: «Нет налогов без представительства», проще сказать: «Только кто налоги платит — тот решает, как их тратить». Платили те, у кого было чем, брали их с семейного имущества, и потому голосовал только глава достаточно состоятельной семьи. (Кстати сказать, во многих странах к женщине, например, вдове, вместе с имуществом покойного мужа переходило и право голоса. Даже в Империи Российской на выборах земства владелица могла дать доверенность неимущему родственнику мужского пола, голосовавшему от ее имени).
Но частная собственность кончилась, избирательное право стало всеобщим, и все больше народу — от обдолбанных бродяг до профессоров кислых щей и вареной ваксы — решают, как тратить налоги, которые они не платят. Основатели западных демократий боролись за свои права собственников, современные же избиратели, не имея собственности, про такие права не понимают. Они понимают только про то, чтобы при дележке бюджета (чужими налогами созданного) изо всех сил тянуть одеяло на себя.
Самая мощная группа одеялотягателей, конечно же, бюрократия. Про нее все написано в «Законах Паркинсона» — прошу прощения за объемистую цитату:
1) чиновник множит подчиненных, но не соперников;
2) чиновники работают друг для друга.
Чтобы освоить фактор 1, вообразим, что некий чиновник А жалуется на перегрузку. В данном случае неважно, кажется это ему или так оно и есть; заметим, однако, что ощущения А (истинные или мнимые) могут порождаться и упадком сил, неизбежным в среднем возрасте. Выхода у него три. Он может уйти; он может попросить себе в помощь чиновника В; он может попросить двух подчиненных, С и D. Как правило, А избирает третий путь. Уйдя, он утратил бы право на пенсию. Разделив работу с равным ему В, он рискует не попасть на место W, когда оно наконец освободится. Так что лучше иметь дело с двумя подчиненными. Они придадут ему весу, а он поделит работу между ними, причем только он один будет разбираться и в той, и в другой категории дел. Заметьте, что С и D практически неразлучны. Нельзя взять на службу одного С. Почему же? Потому что он разделил бы работу с А и стал бы равен ему, как отвергнутый В, и даже хуже, он метил бы на место А. Итак, подчиненных должно быть не меньше двух, чтобы каждый придерживал другого, боясь, как бы тот его не обскакал. Когда на перегрузку пожалуется С (а он пожалуется), А с его согласия посоветует начальству взять и ему двух помощников. Чтобы избежать внутренних трений, он посоветует взять двух и для D. Теперь, когда под его началом служат еще и Е, F, G, Н, продвижение А по службе практически обеспечено.
Когда семеро служащих делают то, что делал один, вступает в игру фактор 2. Семеро столько работают друг для друга, что все они загружены полностью, а А занят больше, чем прежде. Любая бумага должна предстать перед каждым. Е решает, что она входит в ведение F, F набрасывает ответ и дает его С, С смело правит его и обращается к D, а D — к G. Однако G собрался в отпуск и передает дело Н, который снова пишет все начерно за подписью D и вручает бумагу С, а тот в свою очередь просматривает ее и кладет в новом виде на стол А.
Что же делает А? Он мог бы с легким сердцем подписать не читая, так как ему есть о чем подумать. Он знает, что в будущем году он займет место W и должен решить, С или D заменит его самого. Он же решит, идти ли в отпуск G — вроде бы еще рановато, и не отпустить ли лучше H по состоянию здоровья, тот плохо выглядит, и не только из-за семейных неурядиц. Кроме того, надо оплатить F работу на конференции и отослать в министерство прошение Е о пенсии. А слышал, что D влюблен в замужнюю машинистку, а G неизвестно почему поссорился с F. Словом, А мог бы подписать, не читая. Но не таков А. Как ни терзают его проблемы, порожденные самим существованием его коллег, совесть не позволит ему пренебречь долгом. Он внимательно читает документ, вычеркивает неудачные абзацы, привнесенные С и H, и возвращает его к тому виду, который был избран изначально разумным (хотя и склочным) F. Правит он и стиль — никто из этих юнцов языка своего толком не знает, и в результате мы видим тот вариант, который создал бы А, если бы С, D, Е, F, G и H вообще не родились. Но вариант этот создало множество людей, и ушло на него немало времени. Никто не отлынивал от работы, все старались.<…>
Прирост в министерстве колоний <…>
Год… 1935. 1939. 1943. 1947. 1954
Штаты. 372. 450. 817. 1139. 1661<…>
с 1935 по 1939 год население и территория колоний почти не изменились, зато к 1943 году они заметно уменьшились, так как много земель захватил противник. К 1947 году они увеличились снова, но затем с каждым годом уменьшались, ибо колония за колонией обретала самостоятельность. Казалось бы, это должно отразиться на штатах министерства, ведающего колониями. Но, взглянув на цифры, мы убеждаемся, что штаты все время растут и растут. Рост этот <…> не связан никак с размерами и даже с самим существованием империи.
Из вышеописанного явствует, что бюрократия по-настоящему озабочена только размножением своих рабочих мест. Для исполняемой ею рутинной работы вполне хватило бы средней мощности компьютера, а при столкновении с реальной проблемой она может только испускать из себя комитеты и комиссии, вовсе не заинтересованные в решении оной, ибо с нею исчезнут и их рабочие места. В деятельности ее прослеживаются три основных направления: Поддержание и подкармливание зависимых бездельников, создание нерешаемых псевдопроблем и беспощадная борьба с любыми поползновениями, оттеснить ее от кормушки.
Под разведение бездельников подводится солидная теоретическая база в виде проповеди любви к ближнему и фантазий на тему всемогущего технического прогресса.
* * *
Тысяча и одна статья и книга, диссертация и монография, размахивая цифрами, фактами и компьютерными моделями убеждают нас, что работа иссякает, профессии исчезают и скоро всех нас совокупно заменят роботами.
В параллель усиленно завозятся арабские строители, филиппинские сиделки, уборщицы и судомойки из Эритреи, и это еще цветочки. В Америке изделия стратегического назначения на аутсорсинг уходят к потенциальному противнику, а хайтековские гиганты типа Гугла или Фейсбука на президента точат большой желтый зуб за то, что визы порезал их совершенно необходимым китайским и индийским программистам.
Так что же, в конце концов, творится? Избыток работы или недостаток? Думаю, что налицо недостаток средств для избытка дармоедов, ибо плодятся они и размножаются как песок морской.
Самые влиятельные, как сказано выше, чиновники, самые заметные (и агрессивные) — вечные безработные, здоровые и работоспособные товарищи, получающие содержание за «отсутствие доходов», типа за наличие носа промеж глаз. В Америке нынче выделяются черные, живущие на «возмещение» за рабство предков; в Европе, конечно, в первую очередь «бешенцы»-пришельцы. В каждой избушке свои погремушки.
Бюрократы объективно заинтересованы во всемерном расширении этой категории населения, в добавлении все новых и новых зацепок, позволяющих кормится «за так», и роста числа сопутствующих льгот, потому что всех этих страждущих надо переписать, расклассифицировать, назначить содержание и регулярно проверять выплату, что, сами понимаете, автоматически увеличивает число рабочих мест для чиновников и число избирателей, голосующих за их власть.
Возникающую при этом проблему «параллельных обществ» и исчезновения общественного порядка они в упор не замечают, ибо она — реальна, т.е. принципиально нерешаема бюрократическим методами. Неэффективность свою чиновники маскируют, интенсивно рекламируя через СМИ псевдорешения псевдопроблем.
Сперва СМИ закидывают лоха наукообразными пугалками, изобретенными по схеме «пол-потолок-палец», а потом раздаются призывы, сомкнуть ряды в борьбе с… да с чем угодно: от засилья СО2 до хитроумного отслеживания расизма в головах белых, в общем — «за все хорошее против всего плохого».
Непременное условие — полная невозможность проверить результат героических усилий: воздействие СО2 на климат то ли есть, то ли нет, расизм у белых измерить сложно, хотя из-за навязываемых комплексов его, скорее всего, прибавится, зато щедро отвалят финансирования всяческим комиссиям, комитетами и «неправительственным» организациям, подрядившимся «тащить и не пущать».
Отчаянную и беспощадную борьбу за родное корыто мы с вами в данный момент наблюдаем как в Америке, так и в Израиле, где посмевшего покуситься главного начальника ликвидируют в общественном мнении всеми возможными способами, включая неудачную прическу и скандалы супруги на кухне со служанками. Огромную — возможно, даже решающую — роль при этом играют люмпены — выкормыши и лейб-гвардия бюрократов.
Сегодня их зовут Антифа, или БЛМ, или израильские «черные флаги», вчера это были красногвардейцы или штурмовики… да-да, вся эта компания, бия себя во все места, орет про свободу, равенство и братство, но на самом деле ни о чем не мечтает, кроме как влезть в чиновничьи кресла, из того, кому перераспределяют, превратиться в того, кто перераспределяет сам. А тех немногих, кто имеет наивность воспринимать демагогию всерьез, нейтрализуют уже на подступах к реальной власти — вспомните советскую «борьбу с оппозицией» и немецкую «ночь длинных ножей».
Исторический опыт, в частности, российский, свидетельствует, что при избыточном размножении паразит угрожает сожрать организм-«хозяина» и с ним погибнуть, хотя паразитам это, конечно, объяснить невозможно. Но столь же невозможно втолковать это и рядовому избирателю, который весьма склонен «народных представителей» вроде Барака Обамы по экстерьеру выбирать.
Западное государство все в большей степени скорее имитирует, нежели осуществляет управление, что, кстати, блистательно демонстрируют индейские пляски вокруг коронавируса. На самом деле никто не знает не только, как с ним бороться (это-то как раз нормально — борьба человечества с болезнями всегда была и остается извечной конкуренцией брони со снарядом) — никто не знает, из какого пальца высосаны статистические данные, какие выводы и прогнозы из них следуют и насколько полезны те или иные карантинные меры. Оказалось, что после десятилетий натаскивания не только СМИ, но и разведок на работу по принципу «Чего изволите-с?», — у них успешно атрофировались органы связи с реальностью и информацию попросту неоткуда взять.
Так, может быть, не так уж неправы те, что вообще устаревшим объявляют современное национальное государство?
* * *
Само по себе утверждение, что национальное государство на ладан дышит, вроде бы, вполне резонно, но… больно уж странные предлагаются альтернативы.
Каким образом очевидный факт банкротства бюрократии национальной побуждает предпочесть ей ничуть не менее бездарную и коррумпированную интернациональную бюрократию типа ЕС или ООН?
Как понять право каждого двуногого селиться, где ему заблагорассудится, без уточнения возможностей удовлетворения естественных потребностей? Кто при отсутствии государства обязан предоставить ему работу или взять его на иждивение, когда бездельников везде и своих хватает?
С чего это вдруг вселенская демократия приведет к рулю толковых управленцев, если всеобщее избирательное право закономерно и систематически возносит полные ничтожества?
Итак, проекты прогрессистов, мягко говоря, утопичны. Но что могут противопоставить им консерваторы, если народы, создавшие современное общество, утратили частную собственность, государство их стало неуправляемым, семья разрушена, а размножение прекратилось? В истории не бывает пути назад, шанс уцелеть в меняющемся мире имеют разве что отдельные традиционные общины, как уцелели в тундре и джунглях последние могикане матриархата, но исключению правилом не стать.
* * *
Только не надо, не надо подозревать интеллектуалов в коварном развращении народа, заговоре на деньги Сороса, китайских шпионов или агентов Коминтерна. Деньги — они, конечно, лишними не бывают, но те, кто во всем обвиняют безбашенную интеллигенцию, все же сильно преувеличивают ее (свое?) влияние.
Не ведущие интеллектуалы, а ведомые, и не они развалили часовню в 14-м веке. Просто такая у них работа — осмысливать, формулировать, на поверхность выводить то, что зреет в глубине общественного сознания. Как котики-песики начинают вдруг голосить и бестолково метаться за полчаса до землетрясения, когда, казалось бы, ничто не предвещает беды, так и западная интеллигенция вот уже пару веков кукарекает: «Так жить нельзя», — черные квадраты рисует и выдает идиотские апокалиптические прожекты.
А идиотские они по той простой причине, что никому еще не удалось заметить и описать настоящие ростки «светлого будущего» — не того, где все возлюбят друг друга и волк возляжет рядом с ягненком, а того, что когда-нибудь образуется на самом деле. Как сложатся отношения между полами, кто будет отвечать за воспитание детей, какие языки и народы выживут, а какие — нет, сохранится ли государство, и если да, то в каком виде, кто займет верхнюю ступеньку будущей иерархии, какова будет структура будущей общины, как изменится религия?
Пока что этого не разглядеть, и, вероятно, через многие войны и катастрофы придется пройти, пока все устаканится… А устаканится непременно, как было в неолите, появятся и новые правила сотрудничества, и религия, и мораль, но…
Жаль только, жить в эту пору прекрасную
Уж не придется, ни мне, ни тебе…
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer7/grajfer/
