***
Там у ворот седое дерево растёт.
Жена из лотоса, а лотос из слезы.
И сонмы ангелов на острие иглы –
на то и день, на то и Крым, на то и Бах.
Прозрачным почерком волна ведёт отсчёт,
и время истины, и грешен твой язык,
медовой камедью истекшие стволы,
ко всем богам одновременная мольба.
Там нет икон, там ни скульптур, ни алтарей,
там девять входов сквозь порталы лепестков.
Рассвету некогда миндальничать со мной –
миндаль цветёт, для счастья тысяча причин.
Летят страницы отрывных календарей,
никто не спросит нас «чай, кофе, молоко?»,
предложит сам апрельский дождик затяжной
мой генератор неслучайных величин.
…Браслет из лотоса, подарок Элисты,
какую песнь навеешь завтра ты?
***
Арабесок – растительных и музыкальных –
растекаются краски, просыпаны звуки,
не уйти, не отвлечься – все лужи зеркальны,
мир в себе отражён, кто спешит – близоруки,
растекается время, и слово не значит
ничего, кроме графики, музыки, дрожи
волновой синеватой пружинящей сдачи
с воплотившихся смыслов чернеющей рощи.
***
Айва, достигнув рубенсовских форм,
утратив бледноликую пушистость,
всей ласковостью жёлтых хромофор
дебош и буйство лета завершила
и увенчала – подлинна, права,
осмысленна, весома и бугриста –
нет, не листва – последняя айва –
расцветкой нежной радуя буддиста,
тревожным ароматом унося
в незримый рай октябрьского разлива,
в такие дни – простишь любой косяк,
вселенная добра и справедлива
и яблокоподобна. Под залог
страдательный – кредит неимоверный,
волшебная брутальность, монолог,
подслушанный с изнанки атмосферы.
ПОЕЗД
Как много звуков здесь, несовместимых
с пределом человечьих перепонок –
для чьих тогда? Зачем так громко лязгать,
гудеть, стучать, пугая рыбу в море
и птицу в голове,
зачем грозиться –
ведь каждый день, уже никто не верит,
и даже змей на проводах смеётся
лицом ромбическим с улыбкой жёлтой.
…Карениной давно не видно Анны.
В МУЗЕЕ АХМАТОВОЙ
А в комнате царицы – рог вазы, холод печи,
овал зеркальной глади над сонным креденцом1.
Ещё прекрасный профиль судьбой не изувечен.
Поэту нужен – угол и только снится – дом.
Овал зеркальной глади луну в простом окладе
впускает каждый вечер погреться у огня –
заглядывай в тетради, но только, бога ради,
не пророни ни слова, не спрашивай меня.
Над узкою кроватью – рисунок Модильяни,
олень – хранитель писем на краешке стола.
Овал зеркальной глади не возвращает Ани,
серьёзной дикой девочки из Царского Села.
______
1 Буфет для посуды (укр.).
***
Мы будем писать иначе,
иначе дышать и думать,
игриво, вразнос, надрывно,
рассеянно-истерично.
Слова ничего не значат,
а лица всегда угрюмы,
а значит, к чему нам рифмы
болезненная привычка.
Поэзия – та же плесень,
но в ранге пенициллина –
глядишь, помогла бы миру –
да он нас не станет слушать.
Не стоит, куда ты лезешь –
там скользко и без сопливых, –
да ямбы дырявят лиру,
хотя амфибрахий лучше.
Дорогу слонам султана!
Поэзии стало много,
поэзия стала прозой
всеядного – дичь любую –
периода Pax Romana –
из тысячи монологов
уйду со своим неврозом –
хоть вербы перевербую.
***
Я остаюсь твоей аборигенкой,
Баксан, пусть этот душный южный город
плывёт по зною подгоревшей гренкой –
но без меня. Я буду каждой порой
вбирать нарзан, озон, идти до срока
по солнечной извилистой дороге,
где верх и низ условны. Только боги
твои решают, как бежать потоку,
где камню падать, что смывают сели
и под каким углом упрямой ели
противиться твоим ветрам жестоким.
Рождённый ползать – уползай навеки,
обрывки слов, прозренья и догадки
слились в живую бешеную реку –
кто ясно мыслит – ясно излагает.
А человек ли, муравей – пчелою
порхай по травам, ахай над цветами,
дивись – как щепка, унесён волною
твоей судьбы краеугольный камень.
***
Твои диктанты всё короче –
Ты больше стал мне доверять?
А может, меньше? Между прочим,
я разучилась повторять
слова молитвы. Паранойя
терзает эпигонов всласть,
те, кто спасён в ковчеге Ноя,
хотят ещё куда попасть,
да забывают от азарта,
о том, что человек не зверь,
что золотому миллиарду
не уберечься от потерь,
что голодающие дети
нам не простят своей судьбы,
и много есть чего на свете,
что не вмещают наши лбы –
упрямые от страха смерти
и робкие от страха жить.
Не для меня планета вертит
Твои цветные витражи,
В мозгу искажены масштабы –
пыталась верить, не любя,
а без задания генштаба
так сложно познавать себя,
не отвратит Твой гневный окрик
от эйфории, от нытья,
и я сама себе апокриф,
сама себе епитимья,
сложнее пуританских правил
нескромное Твоё кино,
порой Твой юмор аморален –
но что поделаешь – смешно.
ИРОНИЧНОЕ
баклану – бакланово,
моллюску – моллюсково,
собаке – собачья и смерть
знай ранг своего назначения узкого –
не помнить,
не думать,
не сметь.
Не верь,
не проси и не бойся,
глаголами
хлещи свою душу с утра
и пеплом посыпь виноватую голову
и будешь по-своему прав
***
Слова такие не живут в тепле
и в городе.
Зачем качаться стеблю
засохшему
в унылом феврале,
когда не мочит дождь
и юг не треплет
холодным ветром здешние поля,
ломая ветки в жидких перелесках,
и редкий поезд
ржавою железкой
не тянет тонны мелкого угля?
***
Я люблю одинокий человеческий голос,
истерзанный любовью.
Федерико Гарсиа Лорка
На изгибе весны, на суставе грозы с потепленьем,
с набуханием почек, паническим ростом травы,
разветвленьем суждений о жизни и воцерковленьем
всех агностиков – к Пасхе, с прощеньем чужой нелюбви,
во младенчестве млечном и солнечном Вербной недели,
сквозь десант одуванчиков в каждый очнувшийся двор
прорастает отчаянно глупое счастье апреля,
просто так, от души, нашей злой правоте не в укор.
Как на скалах цветы – не для нас распускают созвездья
в раннем марте, под снегом, на северных склонах, во мхах –
да кому мы нужны с нашей правдой, и болью, и жестью,
вечной просьбой бессмертия и паранойей греха –
в царской щедрости мокрого парка. Так что ж мы, уроды,
сами сбыться мешаем своим нерассказанным снам?
Под раскаты грозы пубертатного времени года
в мир, любовью истерзанный, всё ещё входит весна.
***
С воскресным расписаньем незнаком
и равно чужд забот о человеке,
назойливый рассвет ползёт под веки
разбавленным пролитым молоком.
Я – здесь. Ты – где?
Двухполюсный мирок –
Как свет в окошке. Выхожу наружу.
Запрыгивают солнечные лужи
весёлыми щенками на порог.
Сверяя с картой линии руки –
вдоль позвонков просёлочной дороги.
И выведут, как рельсы, две строки,
две параллели, струны-недотроги.
А дальше – просто, как слова легли –
от глупых окон боли не скрывая,
следить, как просыпается вдали
насмешливая мордочка трамвая.
Всё хорошо – рассудку вопреки.
И выглядят ответом на вопросы
бессонница, Гомер, и жизнь, и слёзы,
чай, костромского сыра лепестки…
АБСОЛЮТНЫЕ ЦЕННОСТИ
Сколько лет живу уже на свете –
а звезда, как прежде, выше крыши.
Видно, ей действительно там место, –
как мне это представлялось в детстве.
