Я УЧИЛАСЬ ТРАВЕ
Я учился траве…
А. Тарковский
Я училась пустыне,
хамсину, жаре,
воспалённым ветрам,
обречённости рек,
я училась тоске
проливных январей,
золотистым глазам
неизвестных зверей,
незнакомой луне
на чужих небесах
и цветку на скале,
и песку на зубах.
Что ни день, что ни ночь –
за уроком урок,
за печалью печаль,
за ожогом ожог.
Чем сильней обожгло,
тем больней полюби
этот гибельный зной,
этот чахлый люпин,
этот шорох песков,
этот шёпот дерев,
что куда-то летят,
от тоски одурев…
Значит, быть посему,
значит, жребий такой:
в ученицах ходить
до доски гробовой.
ЗИМНЕЕ ВРЕМЯ
Если утро знобит, если тучи плывут на закат,
всё безжалостней свет, всё целебней и надобней темень,
если строгой рукой передвинуты стрелки назад,
это значит, душа переходит на зимнее время,
это значит, что ночь подползает всё ближе.
И в шесть
обступает совсем – так неслышно и так незаметно…
Что ты знаешь, душа, о мгновенно темнеющем «здесь»?
Что ты помнишь, душа, о краях ослепительно-летних?
Чтоб ни помнила ты, забывай, забывай, забывай!
Чтоб ни ведала ты, а случится страшнее и проще:
ускользающий взгляд, громыхающий стылый трамвай,
на любимом лице чей-то белый по белому росчерк –
это знак тишины, знак грядущих сквозных декабрей…
Ты не бойся, душа, так однажды бывает со всеми:
громыхает вагон, и огни – всё быстрей и быстрей,
и знакомая тень – в переходе на зимнее время.
МУЗЕИ, КАМЕННЫЕ ЛЬВЫ
Музеи, каменные львы,
скамейки, улицы, трамваи,
фонтан…
А жители – мертвы,
но только этого не знают.
Обычный город: склад, вокзал
и хмурый скверик у вокзала…
И – никого, кто б им сказал,
что город есть, а их не стало,
застрявших – в вечном январе,
где время скомкано и сжато,
в кротовой чёртовой норе,
в петле, затянутой когда-то…
И я, похоже, в том краю,
я с краю – с ними и не с ними,
спешу куда-то, говорю
с другими, вроде бы живыми.
И было так, и будет впредь –
трамваи, сквер, кусты, качели,
и всё, что нужно –
помереть,
чтоб стать живой на самом деле.
ЭТО ПРОСТО ВДАЛИ…
…ибо ничего нет на свете труднее любви
Г.Г. Маркес. «Любовь во время чумы»
Это просто вдали, за печалью холма,
просыпается тьма и глядит, не мигая.
это – просто любовь, это – просто чума,
и поди разбери, где одна, где другая.
То ли свищет чума, то ли хлещет любовь:
та же белая стынь, те же чёрные воды,
те же признаки, свойства, и ужас, и боль,
и горячка, и бред, и летальность исхода,
так же будет кружить по пустым небесам,
и чадить, и слепить воспалённое солнце…
От чего помереть, каждый выберет сам:
от одной ли, другой, но никто не спасётся,
потому что горит жёлтый флаг над кормой,
и относит слова налетающим ветром,
и плывёт в темноту наш кораблик чумной,
и сливается с ней, и становится светом.
ОДНАЖДЫ
На прибыль – свет, и жизнь идёт на прибыль,
и, выдыхая, произносишь: «Амен!».
А по небу плывёт большая рыба
и воздух рассекает плавниками.
И маленькая рядом, чуть повыше,
в серебряных чешуйках ли, колечках,
о чём-то говорят, но мы не слышим,
и взгляд у них не рыбий – человечий.
Они плывут по сини первозданной:
большое слово, маленькое слово.
Ты думаешь: – Как всё же это странно!
Я думаю: – И что же тут такого?
Ну, рыбы, ну, плывут… Другое важно:
таким же днём, звенящим и зелёным,
мы тоже проплывём с тобой однажды
над кем-то бесконечно удивлённым.
