«Вадим Васильевич в течение долгого времени дарил меня своей дружбой и добрым отношением ко мне и к моей музыке. Для меня была и есть большая радость от общения с ним как с музыкантом огромного таланта и большого мастерства, так и с человеком большого сердца, громадной общей культуры и всесторонней образованности. Если бы мне пришлось отвечать на вопрос: “Что больше всего привлекает вас в личности Борисовского?” — я бы ответил: “Все”».
Дмитрий Шостакович, 1969, Москва[1]
Преамбула
«Всякое большое дело требует всей жизни человека. В этом отношении Вадим Васильевич Борисовский может служить великолепным примером <…> верности своему делу, верности музыке, альту».
Александр Свешников[2].
Вадим Васильевич Борисовский (1900‒1972)
…Рожденный в 1900 году и считавший себя уроженцем XIX века. Незаконнорожденный сын, нежеланный ребенок для собственной матери, которая усыновила его только в 10 лет, а позднее решила во что бы то ни стало сделать из него гения. Мальчик, вынесший из своего детства память об оплеухах и розгах, ощущение «безумного страха». Выпускник Первой московской мужской гимназии в последний год российского классического образования. Представитель истинной московской интеллигенции, ряды которой уже в его времена существенно поредели. Превосходный знаток литературы, живописи и музыки, свободно владевший основными европейскими языками, греческим и латинским. Имя этого человека — Вадим Васильевич Борисовский.
Выдающийся альтист и исполнитель и виоле д’амур, один из учредителей и участник прославленного Квартета имени Бетховена. Музыкант, поставивший перед собой и успешно решивший задачу уравнения альта в правах солирующего инструмента со скрипкой и виолончелью, создатель советской альтовой школы. Поэт, пронесший через всю жизнь очарование Италией, которую посетил в юности, автор никогда при его жизни не публиковавшихся сотен сонетов и до сих пор не опубликованных, полных иронии и сарказма эпиграмм на современных музыкантов, включая самого себя. Это тот же человек — Вадим Васильевич Борисовский.
Коренной москвич, обладатель скромной квартиры, впитавшей традиции старомосковского уклада жизни. Мужчина, неизменно обращавший на себя внимание аристократизмом своей внешности, высокого роста, стройно сложенный, с повернутой чуть набок и вверх головой, он мог бы служить превосходной моделью для скульптора. Человек, высоко ценивший красоту, муж на редкость красивых женщин — Веры Дуловой и, позднее, Александры (Долли) Де Лазари. Собиратель и владелец огромной библиотеки — книжной и нотной, богатейших коллекций почтовых марок, конвертов, советских спичечных этикеток. Хранитель секрета приготовления настоянной на рябине водки, названной им «альтовкой». Автор Указателя литературы для альта и виолы д’амур, составитель скрупулезного — на протяжении 42 лет! — Дневника-Журнала Квартета имени Бетховена и… «Словаря Жеки» — сборника афоризмов домашней работницы. И все это — тот же самый Вадим Васильевич Борисовский.
Как человек и художник В. Борисовский сформировался в предреволюционные и первые послереволюционные годы. Вместе со всей русской культурой суждено было ему пережить «три утопии коллективного преобразования мира»: «религиозно-мистическую с ее “замыслом вселенского действа” — “мистерии”», «машинно-урбанистичеcкую социальную утопию 20-х гг.» и «тоталитарную утопию 30-х». Пережить их, живя в Москве — «материнском лоне всех этих утопий»[3].
В. Борисовский принадлежал к плеяде музыкантов, с которой связаны овеянные романтикой годы становления советской музыкальной культуры. Московскую консерваторию он окончил с большой Золотой медалью. Имя его занесено на мраморную доску почета консерватории. Очень рано заявил он о себе на исполнительском, музыкально-редакторском и педагогическом поприщах и посвятил все свои силы и способности формированию советской альтовой школы.
Карлу Марии Веберу однажды приснился сон: жаловались и спорили недовольные его симфонией музыкальные инструменты. Виолончель сетовала на то, что ее заставляют все выше и выше карабкаться по грифу. Вторая скрипка, обращаясь к виолончели, но подразумевая на самом деле саму себя, сказала: каждый сверчок знай свой шесток. Когда же осмелился подать голос альт, спросив, что же остается на его долю, ему дружно ответили: Ах, да о вас вообще не приходится говорить…
Мысль о выдвижении альта на сольную концертную эстраду не была новой. Горячими ее сторонниками были в XIX веке легендарный скрипач Николо Паганини, который блистательно владел альтом, Гектор Берлиоз — автор симфонии «Гарольд в Италии» с развернутой партией солирующего альта, осуществивший премьеру «Гарольда» бельгийский альтист Кретьен Уран (Юран) (Chrétien Urhan)[4], немецкий альтист Герман Риттер — единственный, кто выступал в Европе в качестве концертанта — солиста на этом инструменте.
Временем подлинного возрождения альта как сольного инструмента сделался ХХ век. Связано оно было прежде всего с именами пяти замечательных музыкантов: солиста-альтиста, квартетиста, педагога, автора и инспиратора множества произведений для альта англичанина Лайонеля Тертиса, француза, профессора Парижской консерватории, автора множества этюдов для альта Мориса Вьё, шотландца Уильяма Примроза, немецкого композитора и альтиста Пауля Хиндемита и нашего соотечественника Вадима Борисовского.
В Бригхэм-Янг университете города Прово американского штата Юта находится Международный альтовый архив имени Уильяма Примроза. В его экспозиции привлекает внимание картина, на которой запечатлена эта пятерка гигантов альтового искусства. К ним следовало было бы добавить имя французского альтиста и дирижера, основателя и руководителя Ансамбля Общества старинных инструментов (Société des Instruments Anciens), автора нескольких музыкальных сочинений, стилизованных под музыку минувших эпох, Анри Казадезюса (Casadesus)[5]. Когда родился Вадим Борисовский, Лайонелю Тертису было 24 года, Анри Казадезюсу — 21, Морису Вьё — 16 лет, Паулю Хиндемиту — 5, Уильям Примроз родился через 4 года после В. Борисовского.
Бен Карл Райли. Пять гигантов альта: Морис Вьё (1884‒1957), Пауль Хиндемит (1895‒1963), Уильям Примроз (1904‒1982), Вадим Борисовский (1900‒1972), Лайонель Тертис (1876́‒1975)
«Возрождение» альта диктовалось, конечно, не одними только личными вкусами и приверженностями названных исполнителей. Оно оказалось обусловленным объективно-историческими предпосылками развития музыкального искусства: дифференциацией оркестровых красок и тембров, обретением каждой из инструментальных групп большей самостоятельности, острой потребностью в высоко квалифицированных альтистах, которую испытывали в связи с этим симфонические оркестры и камерные ансамбли.
Тем не менее идеи уравнения альта в правах сольного инструмента со скрипкой и виолончелью и создания альтовой школы, провозглашенные В. Борисовским в самом начале творческой деятельности, казались тогда не только смелыми, но даже дерзкими. Ни в одной русской консерватории не существовало в ту пору специального класса альта. Уровень альтового исполнительства оставался чрезвычайно низким, а создание школы, казавшееся многим утопией, приходилось начинать чуть ли не с нуля.
«Обыкновенно утопией называют неосуществимое. Это ошибочно, — писал Н. Бердяев. — Утопии могут осуществляться и даже в большинстве случаев осуществлялись. <…> Утопии играют огромную роль в истории. <…> Утопии могут быть движущей силой…»[6].
Все творчество В. Борисовского — убедительное подтверждение этих слов.
Цель, поставленная им перед собой, включала воспитание альтистов-исполнителей и педагогов, обогащение альтового инструментария и альтовой литературы. Только решив эту триединую задачу, можно было получить надежную основу для создания альтовой школы и выдвижения инструмента на сольную концертную эстраду.
Отечественная альтовая школа уверенно заявила о себе и достижения ее неизменно множились уже при жизни В. Борисовского. Это сделалось лучшим свидетельством правильности целей, поставленных перед собой ее основателем. Впрочем, радость Вадиму Васильевичу приносили успехи альтового исполнительства и далеко за пределами собственной страны.
«Я всегда испытываю большое удовлетворение, — писал он своему американскому коллеге, — когда вижу, что во всех уголках земного шара есть музыканты, способствующие звучанию альта на концертной эстраде»[7].
Путь к альту
«30 июня 1937 года, 37 лет от роду, приступаю к записи виденного, слышанного и пережитого мною…».
В. Борисовский[8]
В сердце Москвы
В любой европейской столице совсем немного осталось уголков словно нетронутых временем, хранящих обаяние прошлого. В Москве это прежде всего улицы и переулки, прилегающие к Красной площади и Кремлю. Старинные храмы, боярские палаты, в некоторых из которых до недавних пор располагались всевозможные учреждения, людская суета в дневные рабочие часы и полнейшая тишина по вечерам. В одном из таких переулков — Богоявленском, соединяющим Никольскую улицу с Ильинкой — в советские времена именовался он Проездом Куйбышева — в первом этаже небольшого и неказистого дома располагалась квартира В. Борисовского, все стены которой заставлены были шкафами с нотами и книгами. Она несла на себе следы размеренного старомосковского уклада жизни, что парадоксально сочеталось с интенсивным ритмом деятельности ее владельца. Являла собой сколок прежней жизни, в которой сокровища духовные почитались куда выше материальных, ценились людское общение и живой обмен суждениями.
Москва. Никольская улица
Москва. Храм Великомученика Георгия Победоносца в Лубянском проезде (1693)
К счастливейшему времени своей жизни отношу я дни и часы, проведенные в этой квартире в беседах с В. Борисовским. Вадим Васильевич являл собою тип истинного русского интеллигента, который соединял в себе высочайшую культуру с нечастыми в советских условиях внутренней свободой и несокрушимой верностью своим убеждениям. Благодаря Долли Александровне Де Лазари — спутнице жизни и хранительнице памяти своего мужа — квартира В. Борисовского долго сохраняла свой дух и после того, как его не стало.
Жизнь полна порой невероятных совпадений. Годами, возвращаясь домой, книжник, библиофил, В. Борисовский шел по Никольской улице, на которой располагался когда-то Государев печатный двор. Именно здесь в 1563 году была напечатана Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем первая русская книга — «Апостол». А чуть дальше, на той же Никольской, и сегодня сохранилось здание, в котором с 1808 года помещалась книжная лавка известного русского издателя и книготорговца Ивана Петровича Глазунова, наследованная его сыном Петром. Старым москвичам дом этот более известен расположившейся в нем позднее аптекой Феррейна (в советские времена — «Аптекой № 1»)[9]. Любопытно, что здание это изначально принадлежало греку Михаилу Бостанжогло, из рода которого происходил отец Вадима Васильевича.
Совпадения не ограничивались этим. Долли Александровна Де Лазари, имевшая слабость к хорошим сортам мыла (музыканты привозили ей нередко из зарубежных гастролей ароматные подарки), всякий раз проходила на той же Никольской улице мимо здания, в котором во второй половине XIX века располагался «Торговый дом Брокар и К°» (“Trading House Brokar et K°”). Обосновавшийся в Москве французский мыловар Генрих Брокар прославился высоким качеством и дешевизной свой продукции.
Незаконнорожденный и нежданный…
Недвусмысленное представление об атмосфере, в которой проходило детство В. Борисовского, дают неоконченные им воспоминания, хотя он и предупреждал, что привносит в характеристику отдельных лиц немало субъективного.
Вадим Васильевич был внуком откупившегося из крепостной неволи крестьянина Петра Арсеньевича Смирнова. Впоследствии он сделался крупным заводчиком, основателем знаменитого водочного бизнеса и «Поставщиком Двора Его Императорского Величества», одним из тех, кому обязана своей славой Россия.
Превосходное образование дал Петр Смирнов своей дочери Александре — преподавательнице иностранных языков, матери Вадима. С юности отличалась Шурочка непокорным, свободолюбивым характером, из-за чего была в своей семье нелюбимым ребенком. В 17 лет влюбилась в разорившегося купца, управляющего табачной фабрикой Мартиниана (Мартиньяна) Никаноровича Борисовского — намного старше ее и к тому же женатого. Не получив родительского благославления, Шурочка сбежала из дома и была проклята отцом.
«Молодые» проживали в гражданском браке и свадьба их, состоявшаяся много позднее — уже после смерти основателя водочной империи — имела скорее формальное значение. К тому времени Шурочка давно уже была влюблена во владельца фабрики Василия Николаевича Бостанжогло.
«Я родился 7 (20) января 1900 года в Москве, на Чистых прудах, в доме Кабанова», — читаем мы в воспоминаниях В. Борисовского[10]. Сохранилась копия свидетельства о появлении в этот день на свет незаконнорожденного мальчика Вадима и о записи его в метрической книге Московской Воскреcенской церкви. В свидетельстве названы мать ребенка — потомственная почетная гражданка Александра Петровна Смирнова и восприемники — кандидат прав Василий Николаевич Бостанжогло и жена мануфактур-советника Надежда Юрьевна Борисовская. Сохранился также документ от 30 апреля 1910 года, согласно которому определением Саратовского Окружного суда Вадим был усыновлен А.П. Борисовской (матерью — через десять лет!)[11].
Незаконность рождения Вадима объяснялась просто. Отец его — им на самом деле и был «восприемник» Василий Николаевич Бостанжогло, грек по происхождению, старовер, не имевший права развестись с женой Любовью Сергеевной Алексеевой — своей двоюродной сестрой и младшей сестрой К.С. Станиславского. Фабрикант — табачник, он был также известным орнитологом, участником множества экспедиций, автором книг и учебников. А его роман с матерью Вадима длился вот уже двадцать лет. При крещении сына отец дал ему свое отчество — Васильевич. Фамилию же даровал Вадиму усыновивший его в 1910 году вместе с А.П. Борисовской Мартемьян Борисовский. К тому времени он все-таки развелся с Л. Алексеевой, а Шурочка вышла замуж именно за него, а не за В. Бостанжогло.
Свою семейную сагу Вадим Васильевич знал в деталях — во многом, как сам он вспоминал, со слов матери, но мало кого посвящал в эти детали. Точно также, как не рассказывал никогда о том, что отец его был в 1918 году расстрелян без суда и следствия, и матери стоило огромных усилий выкупить тело мужа и похоронить.
«Роковой фигурой» для В. Борисовского была его собственная мать.
«Самое появление мое на свет было для нее нежелательным по очень многим причинам, — пишет он, — во-первых, она не хотела никакого ребенка, но спохватилась лишь тогда, когда уже стало слишком поздно об этом думать. Меня пытались изгнать из материнского лона довольно решительными путями. Например, моя мать ежедневно ходила в манеж, просила самую неудобную, тряскую лошадь и по несколько часов подряд каталась на ней; кроме того, тоже ежедневно, она клала так называемые “японские поклоны”, т. е. стоя во весь рост, она с размаху кидалась об пол, но… видно, я был более чем упрям и не поддавался никаким провокациям»[12].
Смирившись с неизбежным рождением ребенка, Александра Петровна возжелала иметь дочь, а явился сын. Вскоре после родов она оставила его на кормилицу и уехала за границу. «Первые мои впечатления или вернее ощущения от матери — это были не любовь, не привязанность, не нежность, а дикий, просто безумный страх»[13].
Деспотизм, розги и ненавистное молоко
Мать В. Борисовского поставила своей целью сделать из Вадима гения. Стремясь закалить сына дисциплиной и вооружить знаниями, она предпочла для него домашнее образование. До 13 лет к Вадиму приходили учителя, и им была пройдена программа пяти классов привычного гимназического курса. Далеко не безобидным сделалось, однако, для него упорство, с которым добивалась мать своей цели. «…на меня щедро сыпались оплеухи, розги, собачья плеть…, уши мои в мочках почти всегда кровоточили»[14].
Мало что поменялось и после того, как «сладкое» это детство перешло в отрочество. Содержанием всей жизни его оставались «…все виды учения»[15]. До поздней осени Вадима заставляли ежедневно купаться в холодной воде пруда близ Переделкино под Москвой. Съедать нужно было непременно все подававшееся на стол — вне зависимости от того, нравилась ли еда. Пить не давали ничего кроме молока — до 15 стаканов в день. «До сих пор при виде молока я испытываю чувство самого настоящего отвращения», — писал В. Борисовский[16].
Приживалки, которых Александра Петровна держала возле себя, следили за каждым шагом мальчика. «Малейшая оплошность в учении или поведении влекла за собой непременную порку»[17]. Тетка Вадима по имени Каба действовала заодно с матерью. «Тетя Каба, — записывает В. Борисовский. — Кабин режим (“прижим”)»[18]. Можно ли удивляться, что среди множества стихотворений В. Борисовского о юности нет ни одного о детстве…
В архиве В. Борисовского сохранились письма от родителей.
«Милый Вадя, — писала ему мать в 1913 году, — надеюсь (хотя сама плохо верю в то, что пишу), что ты занимаешься и ведешь себя прилично. <…> На рояле изволь играть не менее 1 ½ часа, как и на скрипке, за каждое незнание английского слова будешь писать его 30 раз»[19].
Она упрекала сына в нерадивости, грозила проверить все задания, желая ему при этом здоровья, честности и трудоспособности. Письма свои она писала по-русски, по-французски, по-итальянски. Отец В. Борисовского также писал сыну по-русски и по-французски, советовал заняться английским языком, часто присылал ему книги. Никогда не подписывался он «отец» или «папа». Подпись на одной из открыток гласит: «Твой крестный».
У Вадима
«…было ужасное детство, — подтверждала Долли Александровна Де Лазари-Борисовская. — <…> Он жил как будто в темнице под замком. К нему не допускали никого. Одна только дочь Филиппова — известного на всю Москву булочника, Галя Филиппова — его иногда навещала»[20].
Домашнее обучение, полная изоляция от сверстников и стремление подавить в сыне малейшие проявления живости характера стали, по словам В. Борисовского, причиной того, что был он «…ребенком очень грустным, мечтательным и очень любил предаваться созерцанию…»[21]. Нельзя не поразиться сходству этих слов с теми, которыми вспоминал о своей юности М. Глинка. Мы еще вернемся к ним, рассказывая о его неоконченной Альтовой сонате.
Судьбы нежизнерадостная шутка
Определила мой земной удел,
И предрешен был злобной прибауткой
Железный список несвершенных дел
Не суждены мне были незабудки,
На землю — в хлопьях крупный снег летел…
Родиться довелось — на третьи сутки
(На свет я появляться не хотел!)
Щипцам обязан я своим рожденьем. —
Январь, седьмого, в два (здесь нет сомнений).
К тому же — в пятницу (в Венерин день)…
Расправив крылья, мерно надо мною
Парит наукой многовековою
Астрономическая дребедень![22]
С детства выказывая недюжинные способности, Вадим отличался любознательностью, восприимчивостью ко всему новому. Довольно быстро освоил он языки, свободно изъяснялся по-французски, говорил, хотя и не бегло, по-немецки, изучал английский, греческий и латынь. К рисованию не оказалось у него ни малейших способностей, после третьего урока учитель его отказался от дальнейших занятий.
«Шести лет меня начали учить игре на фортепиано, семи лет — на скрипке, совершенно не задумываясь над тем, есть ли у меня к этому склонность или нет, но оказалось, что это был случайно найденный правильный путь, в чем впоследствии я с большим удовлетворением убедился»[23].
Александра Петровна училась в свое время пению, музыку в семейном кругу любили. Один из родственников играл на виолончели, в доме было много нот, часто звучали арии из популярных опер. Круг музыкальных интересов семьи не выходил, впрочем, за рамки обычного для интеллигентских кругов любительства. В. Борисовский не нес в себе «генов» музыкальной наследственности[24].
Первые сильные музыкальные впечатления Вадима будут связаны позднее с симфоническими концертами в Большом зале консерватории и с «Концертами С. Кусевицкого» в Колонном зале Благородного собрания.
«Плененный Италией»
В 12 лет у Вадима обнаружились признаки чахотки. Надо отдать должное Александре Петровне: она сделала все возможное и невозможное чтобы вылечить его и поставить на ноги. По настоятельному совету врачей мать вывезла сына в Италию, где они пробыли около двух лет — вплоть до начала Первой мировой войны. Болезнь была побеждена[25].
По записям В. Борисовского восстанавливаем маршруты его путешествия: Вена, Альпы, Венеция, Флоренция, Виареджио, Пиза, Лукка, Рим[26]. Неизгладимое впечатление произвели на Вадима природа и исторические памятники Италии. Подобно знатоку ренессансной архитектуры Михаилу Туркусу, хранил он в себе «…живое ощущение итальянского искусства, столь редкое в те годы»[27]. Подобно А. Ахматовой, мог бы сказать об Италии как о «сновидении, которое помнишь всю жизнь»[28].
Я с детства помню, как душа моя впивала
Цветных витрáжей многокрасочный узор,
И отзвук грегорианского хорала,
И дымчатого полумрака мягкий флёр <…>
Как это удивительно, как это странно,
Что и сейчас, почти полсотни лет спустя,
Цветут во мне витрáжи, и поет — «Осанна»,
И древних римлян речь — привычна и проста[29].
Флоренция
К иностранным языкам, которыми свободно владел В. Борисовский, прибавился итальянский. «Пожизненно пленившемуся» Италией[30], ему так и не доведется больше побывать в ней. И это при том, что на протяжении многих лет был он заместителем председателя Общества советско-итальянской дружбы! Не суждено будет увидеть еще раз Италию также побывавшему в ней в юности Генриху Густавовичу Нейгаузу. «…нигде modus vivendi [образ жизни] (для меня лично) так не хорош, как тут, в Италии», — писал тогда Г. Нейгауз[31]. Великий исполнитель и педагог, выпускники консерваторского класса которого становились известными всему миру, оставался «невыпускным». Это ли не парадокс советской действительности! Таким — преступное отторжение советской культуры от высших достижений европейской культуры ХХ столетия…
В эпоху наших, слишком жестких лет,
Нам свидеться — надежды больше нет,
Италия моя, моя Тоскана .
Сквозь лет голодных испытанья,
Сквозь ужасы кровавых зим,
С собой я нес, как пилигрим,
Твое горячее дыханье[33].
Первая мужская гимназия
По возвращении в Россию В. Борисовский поступает в Московскую Первую мужскую гимназию. Основанная в 1804 году, она располагалась в особняке князей Долгоруких, который и сегодня можно видеть на Волхонке напротив Храма Христа Спасителя. На протяжении вот уже столетия сохраняла славу одной из лучших российских гимназий.
Москва. Первая мужская гимназия
Сколько славных имен среди ее выпускников — драматург Александр Островский, поэт Вячеслав Иванов, пианист Константин Игумнов, революционеры Петр Кропоткин и Николай Бухарин, лингвист и историк литературы Алексей Соболевский, историки Михаил Погодин и Сергей Соловьев, философ Владимир Соловьев, адвокат Федор Плевако, основатель экспериментальной кардиологии Александр Фохт. В числе преподавателей Первой гимназии предреволюционного десятилетия были К.Н. Виноградов (математика), Г.П. Поляков (древние языки), Д.Г. Коновалов (история).
«Мне было 14‒15 лет, меня учили играть на скрипке, — вспоминал Вадим Васильевич. — Я имел смутное представление об альте, который впоследствии стал моей целью, и даже не подозревал, что существует многострунный инструмент с поэтическим названием виола д’амур…
Однажды, проходя по Тверскому бульвару, я остановился у витрины антикварного магазина. — <…> Среди старых часов, живописных миниатюр, разных безделушек из слоновой куски и кусков старинной парчи мое внимание привлекли два выставленных в этой витрине инструмента незнакомых мне очертаний, с широким грифом, на которых умещалось по семь струн, с резной розеткой на верхней деке, очень странными звуковыми отверстиями и с каким-то невероятным количеством струн из тонкой медной проволоки, которые проходили под грифом. У этих инструментов были резные головки — одна с изображением хищной звериной морды с угрожающе высунутым языком, а другая представляла собой очень тонко вырезанную женскую головку с кружевным жабо и с затейливой прической XVIII века. В обоих этих инструментах было для меня что-то очень привлекательное в их практической непонятности и, главное в их старинном виде…»[34].
Хозяин магазина в музыке ничего не смыслил и готов был продать «уродов» подешевке. Учитель В. Борисовского сказал ему, что играть на виоле д’амур очень сложно (струны настраиваются не по квинтам) и только один чудак во Франции, Анри Казадезюс, играет на нем. Так и кончилось первое знакомство юноши с этим таинственным инструментом.
Аристократ духа и покоритель женских сердец
На фотографии В. Борисовского, сделанной еще в 1915 году, ощутимо присущее юноше внутреннее достоинство, быть может, даже обманчивое чувство некоей самонадеянности, а то и превосходства над окружающими. Вадим Васильевич и позднее неизменно обращал на себя внимание своей аристократической внешностью. Располагали к себе его манера одеваться и держаться с подчеркнутым достоинством, какой-то особый говор — мягкий, с чуть глиссандированной на французский манер буквой «р».
«Внешность Вадима удивительно соответствовала его внутренним качествам, — вспоминала Мария Моисеевна Мирзоева. — Он был не только красивым мальчиком, но весь облик его — поэтичный, изящный — невольно привлекал к нему сердца людей»[35].
С молодых лет у В. Борисовского было много поклонниц. Архив его хранит письма с любовными излияниями не одной и не двух женщин. «Люблю тебя, Вадим…», — пишет в 1918 году студентка московского коммерческого училища. Анна (Ася) Савари, признается, сколь много значит он для нее —
«…и друг, и брат. Мечта, товарищ, гордость, удивление, бесконечная любовь. Страх за будущее, ненависть, мученье, утешение, самолюбие, все» и добавляет: пишу карандашом «…с тайной целью, чтобы твоя жена будущая не разобрала ничего, когда ты ей будешь показывать»[36].
В. Борисовский умел ценить красоту в природе, в людях, любил красивых женщин.
У Эроса в непреходящей власти
Упрямы были молодые страсти
И упоительны — плоды побед.
Была неистовость и одержимость,
Незабываемость, неповторимость,
(Тогда мне было — только двадцать лет!)[37].
Адепт современной музыки
Интересный портрет В. Борисовского — гимназиста нарисовал в своих незавершенных воспоминаниях Василий Петрович Ширинский. Знакомство будущих партнеров по квартету состоялось в очереди за абонементами на генеральные репетиции московских «Концертов С. Кусевицкого».
«Стоя за абонементами в очень большой и медленно двигающейся очереди, я познакомился с очень милым, интересным внешне, высоким гимназистом в пенсне. Мы разговорились. Он оказался скрипачом, учеником частного педагога Шведского (альтиста) — страстным поклонником Скрябина, Равеля и вообще новой музыки. Композиторов он любил только начиная с Вагнера. Все довагнеровское было для него устаревшим»[38].
Негативизм ко «всему довагнеровскому» изживется В. Борисовским со временем, однако приверженность к современной музыке он сохранит навсегда. Правда, не избегнет он и другой крайности.
«Не хочу больше ни разу не видеть, не слышать Казеллу, Мило, Вьенера и К˚…, — напишет, завершая в 1943 году свои воспоминания о П. Хиндемите. — Хочу Рахманинова, Шаляпина, Сеговия на гитаре. Хочу Баха, Бетховена, Шумана, Шуберта, Листа, Вагнера, Глинку, Чайковского, Бородина, Скрябина. Вероятно, с точки зрения этих dreckfresser’ов (пожирателей грязи — нем.) я из передового музыканта становлюсь реакционером? Пускай, бог с ними — ведь это (одно слово неразборчиво. — В.Ю.) жалкие люди»[39].
Увлечению юного Вадима современной музыкой способствовал, возможно, упомянутый В. Ширинским тогдашний его педагог Давид Петрович Шведский (1883‒1956). Скрипач, воспитанник Московской консерватории по классу И. Гржимали, он стал позднее альтистом, проработал четверть века в оркестре Большого театра и в Персимфансе. В годы, когда у него занимался В. Борисовский, Д. Шведский пользовался известностью как скрипичный педагог. Любопытно, что в те же годы он дирижировал в опереточном театре Е. Потопчиной. Поистине, как писал историк В. Ключевский: «Талантливая оперетка и водевиль — улыбки на лице искусства. Без улыбки лицо мертво»?[40].
В «Концертах С. Кусевицкого» в 1918‒1920 годах Вадим мог слышать под его управлением не только шедевры зарубежной и русской классики, не только потрясшую его Шестую симфонию П. Чайковского, но и немало современной музыки — русской (А. Скрябин, С. Рахманинов, Н. Метнер) и зарубежной (К. Дебюсси, М. Равель, Р. Штраус). Здесь же впервые услышал он выступления С. Рахманинова, Ф. Шаляпина, Л. Собинова, А. Неждановой. В числе сильных впечатлений Вадима тех лет — концерты скрипачей Бориса Сибора, Цецилии Ганзен и Кэтлин Парлоу, пианиста Альфреда Корто, французского Ансамбля старинной музыки под управлением Анри Казадезюса, самого Сергея Кусевицкого как контрабасиста. Не менее яркие впечатления вынес он, многократно посещая оперные спектакли Большого театра и Театра Зимина.
Московская консерватория. Роберт Поллак
Гимназию Вадим окончил в апреле 1918 года с золотой медалью. С благодарностью воспринял он высокую интеллектуальную закваску, полученную от выдающихся гимназических учителей. В том же году по настоянию матери поступил на медицинский факультет Московского университета. Одновременно, тайком от матери, поступил и в скрипичный класс Московской консерватории. Владение скрипкой и хорошая общая музыкальная подготовленность, пытливость ума и крепкие познания в естественных науках принесли ему первые успехи в обоих учебных заведениях. Но очень скоро музыкальные интересы взяли верх над всеми другими, и уже к концу первого курса он принял решение покинуть университет.
Московская консерватория
В консерватории Вадиму пришлось несколько раз переходить от одного педагога к другому. Михаилу Прессу, в скрипичный класс которого он поступил с Двадцать вторым концертом Дж.Б. Виотти, ему удалось показать еще Концерт Ю. Конюса. В августе 1918 года М. Пресс уехал из России.
Осенью того же года в консерваторию был приглашен уроженец Австрии профессор Роберт Юлианович Поллак (Pollack, 1880‒1962). Среди его учителей были К. Флеш, Х. Зитт. А. Скрябин, услышав в Женеве игру юного скрипача, даровал ему средства на обучение в Женевской консерватории, где учителем его стал французский скрипач Анри Марто.
Профессор Женевской консерватории в 1905‒1914 годах, концертирующий солист, незадолго до начала Первой мировой войны Р. Поллак приехал в Россию, где попал в число военнопленных. Оказавшись в Астрахани, поселился в доме инженера Волжского пароходства и — примечательная случайность! — деда будущего ученика В. Борисовского Федора Дружинина. Страстный меломан, он взял Р. Поллака на поруки, спася тем самым от ареста.
«Вадим, переходи к Поллаку, у тебя есть что-то общее с ним, конечно, пока в слабой степени, но есть все-таки», — советовала В. Борисовскому в ноябре 1918 года Ася Савари[41]. А уже через месяц после того, как его перевели в класс нового профессора, она писала: «Я вижу из письма твоего, что ты привязался к Поллаку! Очень рада за тебя»[42]. В. Борисовский не раз говорил, сколь многим в своем музыкальном развитии обязан этому профессору, признавался Ф. Дружинину, что именно Р. Поллак «открыл ему глаза на музыку»[43].
Множество ценных советов и указаний Р. Поллака получил В. Борисовский относительно пройденного с ним репертуара — от Пятого концерта В.А. Моцарта до Концерта К. Синдинга. Вдохновенная интерпретация профессором Поэмы Э. Шоссона еще более обострила интерес студента к современной музыке. Стал он и «виновником» увлечения Вадима квартетным музицированием.
В Москве создан был в то время возглавленный Р. Поллаком квартет профессоров консерватории, в котором играли также Альберт Яроши (вторая скрипка)[44], Адольф Мец (альт) [45] и Василий Подгорный (виолончель) [46]. Концертная работа этого квартета предшествовала образованию квартетов имени Глазунова в Ленинграде и Страдивариуса в Москве. В его исполнении В. Борисовский впервые услышал многие камерно-инструментальные сочинения Л. ван Бетховена, Ф. Медельсона, Ф. Шуберта, К. Дебюсси. Услышал сыгранный ими 7 декабря 1918 года в Малом зале консерватории вместе с А. Гольденвейзером Фортепианный квинтет Г. Катуара.
Именно с этим квартетом оказалось связано и «боевое крещение» будущего «бетховенца». Заменяя заболевшего А. Яроши, он сыграл с трех репетиций Второй квартет С. Танеева — одно из сложнейших произведений камерного репертуара. То стало для Вадима испытанием куда более серьезным, чем квартетный дебют в 1915 году, когда в Лебедевской гимназии на Таганке он участвовал в исполнении Andante Cantabile из Первого квартета П. Чайковского.
К сожалению, занятия В. Борисовского у Р. Поллака оказались очень недолгими — всего один год. В 1919 году профессор, как раньше и М. Пресс, уехал из России. До 1926 года он возглавлял в Вене Buxbaum Quartet, поддерживал дружеские отношения с Г. Шенкером (Schenker), который играл с ансамблистами на частных музыкальных вечерах. В 1922 году как профессор скрипки Новой Венской консерватории он станет учителем русского скрипача и композитора Николая Березовского. Позднее Р. Поллак будет преподавать в Сан-Франциско (1926‒1930), в Токийской академии музыки (1930–1937) и в Лос-Анджелесе (с 1937), сделается одним из первых учителей И. Стерна и педагогом Б. Гимпеля. Лишь однажды, во время гастролей Квартета имени Московской консерватории в 1927 году в Берлине В. Борисовский встретится с Р. Поллаком47.
Новым педагогом Вадима в консерватории стал Иосиф Рывкинд (1884‒1920). Впрочем, правильнее было бы сказать, что Вадим лишь числился среди учеников его скрипичного класса. Педагогический метод профессора показался ему сухим, академичным. Под различными предлогами он уклонялся от посещения скрипичных уроков. Иное дело — созданный в начале 1918‒1919 учебного года класс квартетной игры, к руководству которым был вскоре привлечен И. Рывкинд. Здесь В. Борисовский отличался особой активностью, играл одновременно в нескольких ансамблях, выступал в концертах, которые устраивал Московский отдел народного образования для широких кругов слушателей. Среди сыгранного им были квартет В.А. Моцарта C dur, Квинтет с двумя виолончелям Ф. Шуберта.
«И.В. Рывкинд — превосходный музыкант, ансамблист и педагог, вел занятия со студенческими квартетами чрезвычайно интересно, чем и объяснялась хорошая посещаемость его класса и сформирование под его руководством молодых стабильных квартетов»,
— писал В. Ширинский48.
«Умение привить молодым музыкантам хорошие исполнительские навыки, — продолжал он, — научить их самостоятельно мыслить, разбираться в изучаемом произведении, применять строгие, красивые и наиболее уместные в каждом отдельном случае способы воплощения их намерений — все это сделало Рывкинда педагогом, любимым всеми учениками его класса. В те времена в Московской консерватории практиковалось свободное посещение занятий. Удивительно было наблюдать, как студенты, пропускавшие даже занятия по специальности, посещали квартетный класс Рывкинда самым ревностным и аккуратным образом»49.
В составе одного из студенческих квартетов — С. Розенблюм, В. Борисовский, В. Ширинский, С. Ширинский (ядро будущего Квартета имени Бетховена) — В. Борисовский выступил как скрипач. Тогда же он играл в трио вместе с Н. Мартыновой (фортепиано) и Г. Пятигорским (виолончель), дружба с которым продолжится долгие годы.
(окончание следует)
Примечания
[1] Интервью с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем о Вадиме Борисовском и Квартете имени Бетховена для книги «В. Борисовский — основатель советской альтовой школы». 1969, Москва. Рукопись. Не опубликовано. Архив В. Юзефовича.
[2] Свешников, А. Из выступления на вечере, посвященном 70-летию со дня рождения и 45-летию творческой деятельности В. Борисовского. Москва, МЗК, 27 февраля 1970.
[3] Барсова И. Русский музыкальный авангард 20-х годов: параллели и пересечения с немецкой музыкой // И. Барсова. Контуры столетия. Из истории русской музыки ХХ века. СПб: Композитор, 2007. С. 27.
[4] См.: Юзефович В. Кретьен Уран — первый исполнитель партии альта в «Гарольде» Берлиоза // Вопросы музыкально-исполнительского искусства, выпуск 4. М., 1967. С. 247‒259.
[5] Правильнее было бы транскрибировать его фамилию «Казадзю», но традиция — штука весьма упрямая…
[6] Бердяев Н. Царство Духа и царство Кесаря. Париж: Ymca-press, 1951. C. 157‒158.
[7] В.В. Борисовский — М. Когану, без даты, Москва. Центральный московский архив-музей личных собраний (при последующих отсылках — ЦМАМЛС), Архив В.В. Борисовского и А.А. Де Лазари (при последующих отсылках — АБДеЛ, ф. 246, оп. 1, дело 104. Л. 2. Без труда можно представить себе улыбку Вадима Васильевича, доживи он да наших дней и прочитай сообщение в прессе о том, что 1 мая 2019 года в Японии на престол взошел новый император — 59-летний Нарухито. Историк, специализирующийся на изучении средневекового транспорта, он, кроме того, является музыкантом — играет на альте. И кто же теперь новый король инструментов? — вопрошает корреспондент. Конечно же, альт…
[8] Борисовский В. Автобиографические воспоминания. Рукопись. АБДеЛ, оп. 1, дело 44. Л. 1.
[9] Ныне в нем расположен магазин французского хрусталя «Баккара» (Baccarat).
[10] Борисовский В. Автобиографические воспоминания. Машинопись. АБДеЛ, оп. 1, дело 44. Л. 15.
[11] АБДеЛ, оп. 1, ед. хр. 217.
[12] Борисовский В Автобиографические воспоминания. Машинопись. АБДеЛ, оп. 1, дело 44. Л. 17.
[13] Там же Л. 18.
[14] Там же.
[15] Там же.
[16] Там же. Л. 20.
[17] Там же. Л. 18.
[18] Борисовский В. Pro se ipsa. АБДеЛ, Л-246, оп. 1, дело 47. Л. 5.
[19] А.П. Борисовская — В.В. Борисовскому, 17 декабря 1913, Милан. Открытка. АБДеЛ, оп. 1, ед. хр. 109. Л. 1.
[20] Де Лазари-Борисовская Долли Александровна. Монолог в канун III тысячелетия (31 декабря 2000 года) // Борисовский В. Зеркал волшебный круг. Симфония. Поэтическое издание. Под общей редакцией С. Макуренковой. М.: Река времени, 2012. С. 19–20.
[21] Борисовский В. Автобиографические воспоминания. Машинопись. АБДеЛ, оп. 1, дело 44. Л. 19.
[22] Борисовский В. Сонет 283 // Вадим Борисовский. Альбом святых воспоминаний. М.: Грааль, 1998. С. 167.
[23] Там же., лл. 18‒19.
[24] Скорее можно говорить о генах театральных — пусть и достаточно косвенных. Отец В. Борисовского был, как говорилось уже, двоюродным братом К. Станиславского, а их общая бабушка Мари Варлей (Marie Varlet) — французской актрисой, от которой реформатор театра, хотя и не общался с ней, воспринял, по собственным его словам, страсть к искусству. Работая в Художественном театре, Долли Александровна Де Лазари–Борисовская наверняка видела хранящуюся в его музее фотографию. М. Варлей 60-х годов XIX века.
[25] В воспоминаниях Д. Де Лазари–Борисовской говорится, что Вадима якобы показывали знаменитому терапевту, основателю московской клинической школы профессору Григорию Захарьину, к услугам которого прибегали самые состоятельные, влиятельные семьи, включая членов царской фамилии. Это не соответствует действительности: профессор умер еще за три года до рождения Вадима. Однако семейная легенда имела под собой некоторые основания: по завещанию Г. Захарьина в подмосковном селе Куркино была выстроена туберкулезная больница (ныне это находящийся в пределах Москвы санаторий «Захарьино»), врачи которой лечили больных по его методе. Открылась больница в 1914 году, как раз вскоре после того, когда заболел Вадим.
[26] Борисовский В. Мемуары В.Б. Эпизоды. АБДеЛ, оп. 1, дело 47. Л. 5.
[27] Мессерер Б. Промельк Беллы. Романтическая хроника. М.: Редакция Елены Шубиной, АСТ, 2017. С. 196.
[28] Ахматова А. Коротко о себе // Советские писатели о себе, т. 3. М., 1966. С. 31.
[29] Борисовский В. Витражи // Вадим Борисовский. Альбом святых воспоминаний. М.: Грааль, 1998. С. 32.
[30] Борисовский В. Сонет 304 // Вадим Борисовский. Альбом святых воспоминаний. М.: Грааль, 1998. С. 46.
[31] Г.Г. Нейгауз — родителям, [25 января 1909], Флоренция // Г.Г. Нейгауз. Литературное наследие. Письма. Составитель, автор вступительной статьи А. Катц. М.: Дека-ВС, 2009. С. 114.
[32] Борисовский В. Сонет 303 // Вадим Борисовский. Альбом святых воспоминаний. М.: Грааль, 1998. С. 45.
[33] Борисовский В. *** // Вадим Борисовский. Альбом святых воспоминаний. М.: Грааль, 1998. С. 26.
[34] Борисовский В. О виоле д’амур. Машинопись. АБДеЛ, оп. 1, дело 40. С. 29.
[35] Мирзоева М. Воспоминания о Вадиме Борисовском. Рукопись. С. 1. Архив автора, Москва. Воспоминания частично опубликованы. См.: Мирзоева М. Полвека дружбы // Музыкальная жизнь,1981 № 21.
[36] Анна (Ася) Савари — В.В. Борисовскому, 24 июля 1918, без места. АБДеЛ, 6, оп. 1, дело 135. Л.Л. 7, 5, 4.
[37] Борисовский В. ***Сонет 402 // Вадим Борисовский. Альбом святых воспоминаний. Москва: Грааль, 1998. С. 215.
[38] Ширинский В. Воспоминания. Рукопись. С. 72. Личный архив В.П. Ширинского, Москва.
[39] Борисовский В. Мемуары. Из воспоминаний о Хиндемите. Рукопись [1943]. АБДеЛ, оп. 1, дело 45. Л.Л. 49‒50.
[40] Цит. по: Литтауэр В. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911‒1920. М.: Центрполиграф, 2006. С. 155.
[41] Анна (Ася) Савари — В.В. Борисовскому, 2 ноября 1918. АБДеЛ, оп. 1, ед. хр. 135. Л. 36.
[42] Анна (Ася) Савари — В.В. Борисовскому, 26 декабря 1918. Там же. Л. 50 об.
[43] Дружинин Ф. Воспоминания. Страницы жизни и творчества. Составитель Е. Шервинская. М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 2001. С. 67.
[44] Альберт Яроши (Jarochy, Jarozy) — венгерский скрипач, до появления в Москве жил и преподавал в Париже.
[45] Адольф (Абрам) Мец (Metc) (1888‒1943) — латвийский (еврей по происхождению) скрипач, альтист, педагог. Ученик Л. Ауэра в Петербурге и Э. Изаи, концертировал по Европе. В 1914‒1922 преподавал в музыкальной школе при Московском филармоническом обществе, в 1922‒1941 — профессор Латвийской консерватории в Риге, глава созданного им отделения струнных инструментов. В 1943 расстрелян в концентрационном лагере Кайзервальд.
[46] Василий Тимофеевич Подгорный (1894‒1919) — один из сыновей известного скрипичного мастера Т. Подгорного, в Московской консерватории учился в классе А. фон Глена (1912‒1917) одновременно с Г. Пятигорским. Солист балетного оркестра Большого театра. Его брат Яков Подгорный учился в консерватории в классах скрипки и альта.
47 В архиве В. Борисовского сохранилась открытка, написанная в 1929 году к нему и его сестре Вере их матерью. «Pollak’у написала, похвасталась своей дочкой и попросила порадоваться со мной за сынка», — читаем мы в нем. (А.П. Борисовская-Смирнова — Вере и Вадиму Борисовским, 24 августа 1929, Москва. АБДеЛ, оп. 1, дело 110. Л. 31).
48 Ширинский В. Воспоминания. Рукопись. С. 106. Личный архив В.П. Ширинского, Москва.
49 Ширинский В. Из истории квартетных классов Московской консерватории. От основания консерватории до Великой Октябрьской социалистической революции и в первые послеоктябрьские годы // Камерный ансамбль. Педагогика и исполнительство. Редактор-составитель К. Аджемов. М.: Музыка, 1979. С. 117.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer8_9/juzefovich/
