1
Не помню, какой это был год. Во всяком случае — роман с Л.Ш.
Она как-то спросила (мы не были тесно знакомы) можно ли прийти к нам с одним своим приятелем, он пишет замечательные рассказы, очень талантлив, интересный собеседник и очень хороший человек «за друга отдаст кровь и кожу».
Ну, в какой-то день я на звонок открываю дверь и немею.
Стоит невысокая Люда, а за ней потрясающий огромный человек во всём белом. У кого-то из них в руках крупноячеистая заграничная из золотых нитей сетка, а в ней яйца. И одно яйцо тут же выпадает и разбивается, конечно.
Квартира огромная, коммунальная, старый паркетный пол чёрный, а человек во всём белом отстраняет меня, становится на четвереньки и втягивает в себя это дурацкое яйцо.
Людка, немного заикаясь, объясняет, что они долго гуляли и хотят чего-нибудь поесть, а чтобы нас не беспокоить, вот отоварились внизу в магазинчике.
Так забавно появился в нашей жизни Сергей Довлатов.
Он стал приходить часто, каждую неделю. Садился в низкое кресло, колени выше Лёвушкиной головы и разговаривал. Читал много, всё, что к тому времени написал. Лёва разводил руками — почему не печатают??
Ругали дуэтом Гранина, СП, редакции, бездарных писак, дураков и прохиндеев, сволочей, проныр и т.д. Я заслушивалась.
Не знаю, какие чувства к нам испытывал могучий молодой здоровый человек — симпатию? жалость? Мы же полюбили его безоговорочно, хоть он и ввёл нас в курс своего печального пристрастия.
Кстати, мы никогда не видели Сергея пьяным. Он лишь рассказывал о разных происшествиях, случавшихся с ним.
Однажды, когда Лёва лежал в больнице, а я зашивалась с самотёком, я попросила Серёжу мне помочь.
Он пришёл незамедлительно, был в чёрных очках, потом снял их и я имела возможность убедиться, что художественный свист вполне даже реальность. Глаза не было, на его месте — внушительный фингал. Фиолетовый.
Тут же последовал впечатляющий рассказ о вчерашней драке в гостинице «Ленинградская».
Я помню, что испугалась. Но Серёжа успокоил, дескать, зная свою силу, он никогда не бьёт, а даёт бить себя.
Он показал нам Лену и Катю, познакомил с Валерием Грубиным.
По понедельникам одалживал пятёрку на опохмелку, в середине недели возвращал, в понедельник брал снова.
В дверях квартиры спрашивал: Лиля, вы не истратили мою пятёрку?
К Лёве по понедельникам не проходил.
А если собирался народ, мы приглашали его и он никогда не отказывался. У нас ему было тепло.
2
Один такой вечер запомнился надолго.
Кажется, это был день моего рождения, можно даже установить, потому что буквально накануне подняли цены на коньяк.
Все мужчины принесли по бутылке. Похоже, таким образом демонстрировали свою щедрость и дружеское отношение ко мне. Каждую бутылку встречали восторженным стоном: ну, ребята, молодцы!
А у меня было как раз воспаление лёгких. Поэтому я довольно быстро отключилась и ушла полежать к себе в комнату.
Какое там! Все приходили по очереди полежать со мной. Беломлинский, Петров, Ковенчук, Серёжа тоже, но друг семьи Аркадий Шалолашвили, актёр, был начеку: помните, что вы — жена Льва Савельевича Друскина! В конце концов он меня отобрал и унес к Лёве, всем надоевшим тупым вопросом, где Лиля.
За одним концом расставленного стола спал Грубин. Аркашка плюхнул меня на другой, и стол стал накреняться. Все заорали. Валера, не просыпаясь, ударом руки привёл нас, меня и стол, в равновесие, я при этом подпрыгнула.
Затем Сергей и Аркадий устроили соревнование. Они подымали за ножку стул.
Аркашка тоже был амбал, тоже яркий и красивый, но на два сантиметра ниже Довлатова, что доставляло ему в присутствии Сергея явное страдание.
Зато он здорово владел гитарой и пел. На «Порвали парус» остановились, т.к. Серёжа произнёс нечто вдохновенное. Он объяснил публике, что эта песня относится к разряду абсурдистских и, разобрав одну строку за другой, лихо внушил нам про неразвитость нашего художественного восприятия. Все дружно согласились, так велик был его шарм.
Под утро, как водится, разошлись, но днём они пришли оба и увезли Лёву погулять по Ленинграду, на самом деле опохмеляться в рюмочную на Моховой.
Вернулись и разыграли спектакль. Они везли коляску по широким старинным замызганным коридорам зигзагом и пели «Нальём-ка рюмку водки ещё раз, эх!», причём Лёва от них не отставал, хотя с ними и не пил, ему было нельзя.
Все любили друг друга. Мальчишки выяснили, что остаток ночи они провели, с незначительной временной разницей, на Петроградской в постели некой Марьяны. Ну, тут они вскочили, обнялись — друг! брат!
Дальнейшего мужского разговора от смеха я не запомнила.
3
В Комарово мы виделись каждый день.
Серёжа работал у Веры Фёдоровны Пановой, после инсульта она сама не могла читать, и в перерывах приходил в другой конец коридора к нам.
«Она же засыпает, — но стоит мне пропустить абзац, как тут же просыпается и требует продолжать с того места, на котором заснула.»
Лёву он выносил в дальний угол сада. «Лев, обеспечьте объятия». Делал вид, что сейчас уронит, и оба давились от смеха.
Сидел в перерыве с нами.
У него была большая, вроде амбарной тетрадь.
Рассказывает что-то захватывающее, а сам рисует.
Показал мне, я взвизгнула. Людка голая, живот и маленькие сиськи отвисшие, но похожа до чёртиков.
Показал Лёве. Тот укоризненно ахнул: ну, Серёжа! — Уверяю вас, Лёва, что я обожаю каждый квадратный сантиметр этого тела.
Тело часто появлялось как бы у нас, но вообще-то за Серёжей.
Цитировал дневник В.Ф.
Муж Пановой, Давид Яковлевич Дар был в отъезде, она писала: «до приезда моего любимого осталось 12 часов». Потом 4, потом 15 минут.
Возмущался, что слюну она вытирает целой бумажной салфеткой, которые ей контейнерами поставляли ежедневно. Салфетка выскальзывала из руки в корзинку, уверял, что нянька уносила их в писательскую столовую, там их клали к приборам. «Я рад за вас, Лиля и Лёва, что вы едите в номере».
«Да знаете, сколько этот контейнер стоит? Семью можно неделю прокормить!»
Позже сын В.Ф. навёл порядок. Стали подавать платок, а м.б. полотенце?
Людка Людкой, но она была заразой.
Однажды Сергей вошёл, скинул сандалии и без своих обычных сил повалился на литфондовский диван. Рубашка до пупа расстёгнута, на шее след от удавки. Да такой яркий, жёсткий. Я в голос заплакала.
Серёжа начал бормотать, но меня уже было не затормозить.
— Вы могли бы сейчас лежать парализованным, вот как он, — захлёбывалась я.
Оказалось, что накануне вечером Сергей возжелал тела, но т.к. Людкин муж был дома, выйти она не могла.
Сергей со двора громовым голосом покричал, а потом поднялся наверх и стал звонить в квартиру. Открыли оба. Люда спросила утвердительно, не станет ли он бить человека в очках. Бить по очкам было не в манере Сергея, он слегка потряс им дверь, и они, сволочи, вызвали милицию.
Началось сопротивление. Скрутить возлюбленного менты не сумели, накинули верёвку на шею и так втащили в фургон.
Я забилась в падучей. (Ночью у Лёвы была колика, неотложка ехать не хотела, нервы сдали).
Сергей страшно смутился: «Ну перестаньте, Лиля, я же поднял руки, сказал «сдаюсь, начальник», ничего не случилось».
В сентябре друзья нас проводили в Коктебель, Серёжа внёс Лёву в самолёт.
4
И на этом общение оборвалось.
Мы возвращались поездом, встречала толпа. Серёжа ушёл с вокзала, когда показались огни паровоза, что всех удивило.
Дома я сразу же кинулась к телефону, Нора Сергеевна ответила, что его нет. И на все мои звонки, утренние, дневные, вечерние был ласковый любезный одинаковый ответ: я передам.
Мы не понимали, что произошло.
И не связали с телеграммой, полученной в Коктебеле от моего двоюродного брата: где стоят Мандельштам, Пастернак и Цветаева? Брат работал в типографии на Красной улице и принёс дяде Лёвушке сигнальные экземпляры.
Драгоценных книг в шкафу не оказалось.
Спросили приятельницу, которая в наше отсутствие находилась у нас. Она жила в полуподвале с психически больной матерью и рада была от неё отдохнуть, а мы ей помочь.
Выяснилось, что на радостях она созвала большую компанию, Серёжу в том числе.
Случайно проезжала по Московскому моя мама. Она увидела наши сверкающие окна, заволновалась, что мы вернулись раньше времени, наверное с Лёвой плохо, и поднялась к нам.
А там пир горой, молодёжь растеклась по углам, ванна закрыта, соседи в шоке, значит, предстоит скандал.
Серёжа поспешил маму выпроводить, довёл её до троллейбуса, поцеловал руку, прихватил вывеску с остановки и, в знак что ли извинения, положил на мою постель. Я потом долго не знала, что с ней делать.
Книги бедная студентка «откупила». Стоили они дорого.
Кроме поэтов пропало первое издание Щёголева.
Через некоторое время врач, общая приятельница, невзначай сказала, что на рентгене у неё была Лена, жена Серёжи, с редкой книгой «Дуэль и смерть Пушкина».
Я задумалась, потому что среди друзей только у нас в то время был Щёголев, первое издание, и у Люды с автографом её отцу профессору Давидовичу, и она его берегла. Я попросила принести нам её книгу, дескать наша куда-то пропала, а Лёве надо что-то посмотреть.
Через пару дней позвонил Сергей. Нужно повидаться.
Он вошёл с подготовленной фразой: Лиля и Лёва, исчезнувшие у вас книги похищены мною. Я приму от вас любое наказание — покинуть Ленинград, явиться в суд и понес прочую ахинею.
При этом он сел не за Лёвин стол, а за другой, в середине комнаты.
Лёва смутился. Сядьте, пожалуйста на своё обычное место, мне трудно разговаривать, когда вы далеко.
Пересел, но объяснил, что боялся лёвиной пощёчины, «это выглядело бы жалко». Наказание он примет и деньги студентке вернёт.
Давайте вместо наказания погуляем по городу и всё забудем — попросил Лёва.
Но Сергею такое предложение было вовсе не по душе. Он начал ёрничать.
— Я не только эти книги украл, я и Шварца украл у вас тоже. Тут я пообещала за Шварца дать ему по башке, но увидела, что книга стоит на месте и съехидничала, мол, вы взяли его у кого-то другого. Возможно, — с достоинством сказал он.
А вообще, Лёва, ваши книги я утопил в канале Грибоедова, они же исчирканы пометками, почерк характерный, зачем вы это делаете?
Он явно издевался. Было очень неловко.
Уходя сказал, что принесёт нам пятитомник Казановы, он похищен им летом из библиотеки Дома писателей, страницы с инвентарными номерами подрезаны, но т.к. французским уже не владеют, их не продать. А библиотекарше, дескать, дирекция вернёт её 50 рублей, она будет прощена. Скажите, что книги оказались у вас случайно, вам поверят.
И ведь на самом деле принёс!
Но я их в комнату не пустила, и они до Комарово стояли на стеллаже в прихожей.
5
Мы просили Сергея никому эту печальную историю не рассказывать.
Но куда там!
Со всех сторон на нас посыпались сообщения, общих знакомых было хоть отбавляй.
А книги-то у вас украл Довлатов!
Бесполезно было отнекиваться, делать вид, спрашивать, откуда известие.
Он сам вдохновенно трепал повсюду. Да ещё Казанову приплёл.
Поэтому, как только мы появились на даче, к нам пожаловала делегация из Дома творчества. Библиотекарь была тоже, жалкая, милая, она больше помалкивала, в надежде, что её деньги вернутся, зарплата-то была маленькой.
Не помню уж, с какой энергией они наседали на нас, наверное с большой, потому что я бросила Лёву одного и поехала в Ленинград за пятитомником.
Делегация сказала, что меня вызывает директор.
Женщины не были грубыми или требовательными, они знали, что Казанову унесли не мы, не я и не Лёва, но они нажимали на наших друзей. Друзья, однако, к писательской библиотеке отношения не имели, таким образом, всё сводилось на одном друге, имя которого не называлось.
С электрички я пошла к директору, человеку симпатичному, поэтому я не особенно нервничала. Не ожидала, что он будет настаивать на письменном объяснении.
Я отказалась.
Я сказала, что чувство благодарности к другу, который выносил инвалида на воздух, гулял с ним, неподвижным, защитил своим письмом от Рытхеу, желавшим получить литфондовскую дачу, выселив нас, не позволяет мне его называть. Считайте, что это были мы.
Однако по какой-то формальной причине ему необходим был «документ». Пришлось написать, что некто из гостей оставил книги у нас в прихожей.
А мы и так знаем, кто это. Только вот он другого инвалида не жалеет, он говорит, что это Рид Грачёв.
Рид в это время уже был психически болен. Может, он и сказал, вали мол, на меня. Не знаю.
Так и так — подлость.
И всё на этом.
Больше Серёжа у нас не появлялся. Я встретила его лишь мельком однажды на Загородном. Он вместе с Катей вошёл было в троллейбус, но увидел меня на переднем сидении и тут же испарился.
Я развеселилась, вспомнила про пощёчину.
Впрочем, ведь Катя меня знала, он много раз приходил с ней, возможно не хотел, чтоб девочка меня увидела.
6
Мы уже были в Тюбингене, когда одна новая знакомая положила Лёве на стол Серёжину книжку «Компромисс», изд. Поляка, 81 год.
Оказалось, что слушая его выступление в Нью-Йорке, она была неприятно поражена тем, как насмешливо он говорил об отце и о ссорах с друзьями. И она, глупая, покупая книжку в двух экземплярах, попросила один подписать для человека, «с которым он вот уж никогда не сумел бы поссориться».
Услышав имя, Серёжа изменился в лице, встал, потом сел, потом написал:
«Дорогим Лёве и Лиле, которым я рано или поздно всё объясню. Обнимаю. Ваш С.Д.»
Встретиться нам не довелось.
Недавно я передарила эту ценность молодому другу историку Леонтию Ланнику, знающего Довлатова наизусть (и не только его).
Дальше я не помню, как возник контакт. Написала ли я ему (Лёва точно нет!) после выхода «Спасённой книги» благодарность за рецензию? В любом случае сохранились три его письма.
Нам сказал Эткинд, Серёжа боялся Лёвиной книги. Володя Фрумкин с «Голоса Америки» подтвердил, он разговаривал об этом с Сергеем.
В «Спасенной книге» многим досталось, недаром же исключили из СП «за клевету», но о Серёже нет ни звука.
Я спрашиваю себя, почему?
Стыдно? жалко? наказал умолчанием?
Нет, Лёва просто по-прежнему его любил. Наверное.
Когда, придя в больницу, я сообщила ему о смерти Серёжи, он охнул и закрыл лицо руками.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer8_9/druskina/
