1.
Станиславу Рудчику
Я пишу: да, мы такие
Мы постигли, мы познали
боль, надлом, надрыв, стихию
кабаков, портов, вокзалов.
Мы отпели, отплясали.
Финиш. Смысла в жизни нет.
Мы от поезда отстали,
мы остыли, мы устали…
Шутка ли — семнадцать лет!
Я пишу: мы — грань познанья,
мы — начало всех начал,
обреченность показная
и вселенская печаль,
край бытия, предел надежды,
мы подчеркнуто небрежны
и несуетны в толпе,
источаем свет нездешний,
нас встречают по одежде —
провожают по судьбе.
Будь в лубочной то гульбе,
в ресторанном одичанье,
мы как будто бы скучаем,
мы как будто «вещь в себе».
Дети страшных лет Вселенной,
спим над пропастью во ржи мы,
нам тоска вскрывает вены,
нам азарт связует жилы.
Наш причал — чужая пристань
Мы бубним закрытым ртом:
Left my heart in San Francisco…—
Это рядом. Это близко.
Это где-то за углом —
желтый дом, казенный дом…
Я пишу: мы — зло природы,
мы и пасынки свободы,
лед в глазах и sky of blue,
мы ласкаем коноплю,
в курсе битнической прозы
и с поэзией на “ты” —
в оттепели ждем морозов,
топчем снег, вдыхая пыль.
Пыль веков.
Но что нам вечность?
Мы эпохой одержимы,
мы на станции конечной,
мы невольники режима,
вольтерьянцы ль, вольнодумцы
в чайльдгарольдовских плащах.
Водка? — только натощак!
Я пишу: да, мы постигли,
выведали, начитались,
вняли, поняли, простили,
угадали, просчитали
до конца, до дна, до гроба
односложность, многомерность,
женщин ласковую злобу,
робких девочек неверность.
Ты ль не знаешь, что такое
жизнь? — Минутная любовь,
как написано в «Плейбое»,
дни бегут, и стынет кровь.
Мы ходили в донгуанах,
в донкишотах.
Что еще?
Я пишу — марихуана
называлась анашой.
Течет речка по песочку,
жизнь уходит, как в песок,
многоточье, беглый прочерк,
боль России, пошлость Сочи,
горький опыт, сладкий сон,
стенограмма, небылица,
гоп-ца-ца и ламца-дрица,
грубой вольности глоток.
И трезвленье.
Да. Потом.
2. БУРСА
Весь день во мне поет Владимир Ленский.
В. ЩИРОВСКИЙ
Что за примета это, если
с утра в тебе поет то Пресли,
то Окуджава, то Рей Чарльз,
то Нил Седака, то все вместе,
то Шпаликов — там, где печаль
он расколол бы о причал.
…Шестидесятые на сломе,
я сам себя ловлю на слове:
ты посмотри себе в глаза —
зачем нам дался этот Пресли,
его замыленные песни
и вся презренная попса? —
Гусарствующая мы бурса —
тут вольный тон, но мера вкуса,
пьем, правда, все, что нам нальют,
и на игрушечный уют —
юдоль советского мещанства —
взираем взглядом ницшеанца,
пусть не вкусив еще сей фрукт.
Зато легко танцуем твист
и кланяемся принужденно,
в словах и жестах — обреченность…
Но: «Раз родился, так держись…», —
в уме нашептывает жизнь.
Нет, здравой мудрости народной
мы не приемлем, ни придворной,
ни прочей коммунальной лжи.
И — баста! — слова не скажи.
…А вот теперь с утра Онегин…
Ну, а в окне снега и снеги,
а из угла — то менуэт,
то Азнавура “La boheme…”,
а то обиженный Джон Леннон —
с надсадою: “You can’t do that!” —
И, правда, счастья в жизни нет,
но есть, зато, покой и воля,
и трезвый окрик алкоголя,
и ровный бархат анаши…
Тут проницательный гашиш
нам, заигравшимся в богеме,
даст на нос каждому по Джемме —
живи и счастья не ищи…
Окстись, богема здесь откель?
Отсель едино — в блататуху.
А нет — ладонь держи над ухом
всю жизнь навытяжку. O’key!?
Yes, с иерархией на «вы».
А что другого — нет, увы!
Все это нам дано дилеммой —
таков комплект — всего две клеммы.
А если третий — значит, лишний,
моральный шут, духовный нищий…
А вот мы и пойдем в шуты
шутить с историей на «ты».
Как раз — случайные черты,
как раз — идейные потемки,
где Русь отстроил нам Потемкин,
неразличимую впритык.
А время — пусть себе течет
под вздохи вальсов и элегий…
Всю жизнь во мне живет Онегин,
как выпьет, так и запоет.
* * *
стайкой бликов по вымытым стеклам
темным глянцем на светлой воде
ню мелькнувшим по ходу бинокля
первозданным зерном в борозде
шаг за шагом по стертым ступеням
сквозь раздолье листвы на ветру
в набегающем летнем кипенье
криком чаек в далеком порту
по пилястрам по вычурной бронзе
неуместной для этих широт
в деревенской надорванной прозе
и судьбой от ворот поворот
отшуршавшею матовой калькой
вдаль по пыльным степям в кирзачах
босиком черноморскою галькой
Подмосковьем где Ленин зачах
в неприветливых залежах пыли
в нелюдимых столовских углах
в зарифмованной наскоро были
на закрытых партийных судах
у стрекочущих танковых траков
осади если кто не дурак
на разборках колхозных и в драках…
словом так вот вот так как-то так…
* * *
Отроги гор в граненый окоем,
залитый спиртом, как в стакан, вмещались,
мерцали, вздрагивали и перемещались,
как норовили ускользнуть в проем,
зигзагами кроили волны линий
и, на глазах у воспаленной сини,
слоились и крошились, как слюда,
и растворялись в небе без следа.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer8_9/ljashenko/
