Документальное расследование
Моей дорогой жене,
скептически относящейся
ко всему здесь написанному
ЧАСТЬ I
Ровно в три часа пополудни дверь без стука отворилась и через неё вкатился, именно вкатился, а не вошёл, джентльмен средних лет. Про себя я сразу окрестил его Пиквиком, настолько он был похож на воображаемого мной персонажа Диккенса. Его круглые старомодные очки очень соответствовали кругленькому пузику, выпиравшему из жилета. Нижняя пуговица жилета была расстёгнута в соответствии с этикетом древних времён.
Я отодвинул в сторону две пухлые папки с якобы срочными делами, вежливо привстал и жестом пригласил его погрузиться в придвинутое к столу кресло для посетителей. Джентльмен внимательно поглядел на меня и только потом сел. Помолчали. Я не люблю начинать разговор с клиентом первым. Пусть тот сам начинает излагать своё дело. Тем более, что разнообразием они не отличаются.
— Ваш приятель Макс сообщил мне, что вы специализируетесь на адюльтерах. Поэтому я здесь.
Я молча наклонил голову в знак согласия. Значит, и этому Пиквику изменила жена или любовница и он жаждет заполучить неопровержимые доказательства гнусного предательства.
— Не совсем то, что вы думаете, — улыбнулся мой потенциальный клиент. — Но прежде чем продолжить, позвольте задать вам пару вопросов.
Я снова молча кивнул. Я давно заметил, что молчание производит гораздо более сильное впечатление, чем красноречивые тирады.
— Вы заканчивали бывший Библиотечный институт? Тот, где недолго учился Фазиль Искандер?
Молчаливый кивок головы. Фазиля Абдуловича в институте боготворили, о нём ходили легенды.
— Свободно владеете английским, французским и немецким?
Снова кивок, чуть более удивлённый.
— А как у вас с латынью?
— Латыни нас тоже учили.
— Учили или научили?
— «Он знал довольно по-латыне, чтоб эпиграфы разбирать», — отозвался я, уже немного забавляясь разговором.
— Так, «Онегина» цитируете. Отлично. А как ваше отчество?
— Анемподистович.
— В самом деле? Изумительно. Просто прелесть.
— Я пошутил. Это у меня был коллега, Ювеналий Анемподистович, по фамилии… Сейчас припомню. «Вискряк не Вискряк, Мотузочка не Мотузочка»… Вспомнил. Его фамилия была Небаба. Очень гармонировала с именем и отчеством.
— Так, и Гоголя помните. А когда застаёте искомую персону in flagranti, кого вспоминаете?
— «Швейка», кого же ещё. Вы исчерпали свои вопросы? Может быть, перейдёте к делу?
— Перейду, но не сию минуту. Похоже, вы тот человек, который может справиться с моим поручением. Впрочем, последний вопрос: вы, пардон, женаты?
— А вот это, тоже пардон, совершенно не ваше дело.
— Ну-ну, я вовсе не имел в виду вашу, как теперь принято говорить, ориентацию. — Он хмыкнул. — Какие все теперь стали щепетильные. Или наоборот. Просто, если я поручу вам это задание, то, возможно, придётся посещать места весьма отдалённые, а долгие отлучки, как вы прекрасно знаете, могут быть пагубны для здорового брака.
Так, подумал я, не собирается ли он загнать меня куда-нибудь вроде Магадана. А вслух сказал:
— Не извольте тревожиться, — и тут же, разозлившись на себя за то, что невольно перешёл на его манеру разговора, резко добавил:
— Мы привычные.
И вообще, что это значит, «если я поручу вам это задание», это если я соглашусь его принять. Впрочем, при нынешнем безденежье особого выбора у меня не было.
— Не беспокойтесь, — продолжал посетитель с приятной полуулыбкой, он мне нравился всё больше. — Поездки будут, если вообще будут, скорее на запад, чем на восток. А если вы справитесь с поручением, то вам не нужно будет больше заботиться о будущем, и вы сможете спокойно продолжить работу над содержимым ящика вашего письменного стола.
Очень надеюсь, что я не вздрогнул. О моих заветных заметках, лежащих в ящике письменного стола, я не говорил никому.
Посетитель тем временем достал из портфеля (могу поклясться, что когда он входил, его не было, а теперь он был, и явно сафьяновый, хотя я понятия не имел, что такое этот сафьян) изящного вида папочку, положил её передо мной на стол и сказал:
— Здесь моё поручение. Потрудитесь ознакомиться и вечером мне перезвонить. Номер телефона начертан внизу от руки. Впрочем, можете не беспокоиться. Завтра в десять утра я снова буду у вас. Моя визитка тоже в папке.
С этими словами он выкатился из кресла и тут же исчез за дверью. Я даже не успел прокричать «до свидания».
Я раскрыл папку и сразу увидел элегантную визитную карточку, на которой готическими буквами было выведено: «Абрамсон Бенцион Венедиктович». И всё, ни титула, ни, адреса, ни номера телефона.
Помимо странной визитки в папке содержался только один листок бумаги типа «верже», в середине которого каллиграфическим почерком (нажим–волосная, как в древних прописях) чёрными чернилами значилось:
Поручение: Установить, изменяла ли женщина по имени Элизабет Сидни (Elizabeth Sidney, 1585–1612?) своему мужу Роджеру Мэннерсу (Roger Manners, 1576–1612) с человеком по имени Джон Донн (Jonh Donne, 1572–1631). Все — англичане.
В самом низу листка карандашом был нацарапан номер московского телефона.
Отвисшую челюсть пришлось поставить на место тычком кулака. Я, очевидно, удостоился чести быть посещённым сумасшедшим. Разве нормальному человеку придёт в голову нанимать частного детектива в 1993 году, чтобы уличить в неверности женщину, умершую 350 лет назад? Шевельнувшаяся было надежда поправить безнадёжное финансовое положение с шипением угасла.
В свои 37 лет я успел утратить массу иллюзий, потерял любимую работу, жену, а до того в одночасье рассыпалась моя страна, и в воцарившемся хаосе я отчаянно пытался оставаться на плаву, выслеживая похождения блудливых тёлок по заказу лихорадочно гребущих бабки нуворишей, у которых нет ни минуты времени для своих партнёрш. Сейчас мне столько же лет, сколько было Пушкину, когда прогремел выстрел на Чёрной Речке. Но об этом лучше не думать.
Я ещё раз поглядел на листок. Имена и фамилии ничего мне не говорили, разве что последний, Джон Донн, что-то напомнил. Rings a bell, как говорят англичане. Ну конечно, bell это же колокол. Точно, это Хемингуэй — «По ком звонит колокол», «For Whom the Bell Tolls», там ведь прямо написано, что название позаимствовано у Донна. Зато имена супругов для меня пустой звук.
Отодвинем папочку на угол стола и отправимся до дому. По дороге купим батон хлеба, чуть сырка, колбаски и банку пива. На это средств должно хватить. А на что жить дальше? Нет, книги я продавать не стану, это самое последнее дело, только если уж совсем зубы на полку. Именно, на ту самую полку, где стоят книги.
* * *
Ровно в десять утра следующего дня передо мной снова предстал лучащийся добродушием Бенцион–Пиквик. Он покосился на лежащую на углу стола папку и с вопросительной улыбкой уставился на меня.
Я молчал. Нет, на сумасшедшего он был совершенно не похож. Правда, я никогда не видел сумасшедших, но этот субъект выглядел совершенно нормальным.
— Так что, подпишем договорчик? — промурлыкал он, очень смешно почёсывая мизинцем лысину на самом темечке.
— Видите ли, Бенцион Венедиктович, мне никогда не приходилось заниматься такого рода расследованиями…
Я хотел продолжить в том духе, что задача уж больно сложная, непосильная, не моего ума, но он меня перебил.
— Как это не приходилось! Вы же частный детектив по всяким там амурным похождениям. Так что вам и карты в руки.
— Послушайте, но ведь дело было три с половиной века назад! Как теперь можно установить, что там было на самом деле? У меня ведь нет машины времени, даже самой примитивной. И вообще, кому это интересно…
— Отвечаю по пунктам. Установить можно по архивным документам, по письмам, по дневникам, по стихам, наконец. Было бы только умение, желание и время. Ну, и деньги, конечно, но к ним мы вернёмся чуть позднее.
Тут Пиквик стрельнул в меня острым взглядом. Я молчал, изо всех сил надеясь, что лицо у меня так же непроницаемо, как у профессионального игрока в покер.
— Итак, далее. Машины времени нет ни у кого, иначе я не нуждался бы в ваших услугах. Кстати, я математически строго доказал, что создание такой машины принципиально невозможно. Но об этом в другой раз. Вы легко поймёте моё доказательство. Вы ведь в своё время успели до армии три года проучиться на мехмате, если я не ошибаюсь…
Снова выстрел глазами, и снова в ответ покерное лицо. Похоже, он никогда не ошибался, по крайней мере в том, что касалось моей биографии.
— И наконец, последнее. Это очень интересно очень многим людям. Впрочем, достаточно того, что это интересно мне.
— Допустим, но почему я?
— Это ведь совершенно очевидно, да вы и сами знаете почему. У вас уникальная комбинация профессиональных качеств и квалификаций. Языки, опыт архивной работы плюс ваши псевдодетективные навыки. Кроме того, вы ведь ничего не знаете об этих людях и об их эпохе. Это очень ценно. Вы не представляете, насколько дилетант может быть полезнее специалиста, полнота которого, по меткому замечанию Козьмы Пруткова, как у флюса одностороння. Ваш взгляд не будет проходить через фильтр устоявшихся представлений. Да и потом, вы же учёный по призванию. Вы сами увидите, что это по-настоящему захватывающая научная работа. Там можно сделать великое, эпохальное, потрясающее основы открытие!
Покерное лицо не выдержало и я расхохотался.
— Вы профессиональный искуситель. Уверен, что перед вами не устояла бы ни одна из моих подопечных. Надо же, великое эпохальное открытие в чужой постели! Да ещё спустя почти четыре столетия.
— Так что, по рукам?
Мы уже оба знали, что я согласен.
— Вот и отлично, — просиял Бенцион. — Теперь перейдём к вещам меркантильным. Ваш гонорар будет составлять 666 денежных знаков, имеющих хождение в Соединённых Штатах Америки, как впрочем, и во многих других странах, включая нашу. В неделю. Вас что-то удивляет?
— А почему такая сумма? — только и смог выдавить я.
— Я так понимаю, что вы имеете в виду не её малость, а само число. Поясняю. Я предпочитаю пользоваться семеричной системой счисления, в которой 666 есть максимально возможное трёхзначное число, как 999 в десятичной. В конце каждой недели ваших разысканий вы должны будете представлять краткий письменный отчёт о проделанной работе и полученных промежуточных результатах. Плюс финансовый отчёт о тратах на расследование, которые будут компенсироваться отдельно. Трамвайные билеты и ресторанные счета просьба не прилагать. В случае успешного выполнения моего поручения, то есть доказательства либо неверности, либо верности поименованной особы Элизабет Сидни, вы получите единовременно 6,666 тех же денежных единиц, плюс будете получать 6,666 таких единиц ежегодно в течение пяти лет. Договор может быть расторгнут любой из сторон в любой момент путём письменного уведомления с указанием причин. Прекращение действия договора может быть оспорено в арбитражном суде.
— Во времени я вас не ограничиваю, ибо нисколько не сомневаюсь, что вы не станете филонить или, как теперь принято выражаться, сачковать, чтобы наскрести лишнюю пару сотен зелёных. А теперь подпишем договорчик. Всё вышеуказанное там уже отражено.
С этими словами он извлёк из сафьянового портфеля (я мог поклясться, что вчера он был ало-красным, но сегодня обернулся синевато-пурпурным) тощую стопочку бумаги верже с текстом. Я взглянул на первый лист и снова обалдел. Это была точная копия тех договоров, бланки которых лежали у меня в столе для потенциальных клиентов.
— Поскольку тип договора вам, видимо, знаком, не будем тратить время на его изучение, а сразу перейдём к подписанию. Расписывайтесь.
— Кровью? — почему-то вырвалось у меня.
— Ну вот ещё. Я же всё-таки не дьявол, и душу вашу не покупаю. Зачем она мне. Расписывайтесь.
В договоре стояли мои фамилия, имя и отчество, всё честь по чести, зато в другой графе было проставлено просто «Заказчик». Ни фамилии, ни имени с отчеством.
Я вопросительно поглядел на Пиквика, но тот лишь ухмыльнулся.
— Расписывайтесь. Потом я.
Я поставил свой росчерк, ощущая, что впутываюсь в историю, и хорошо, если с большой буквы.
Мой визави с удовлетворением изучил незамысловатую подпись, даже подул на неё, хотя расписался я обыкновенной шариковой ручкой, после чего извлёк из портфеля чернильницу–непроливайку, затем гусиное перо, обмакнул его в чернила и поставил на месте подписи заказчика жирный крест. Я обомлел.
— Единственный экземпляр договора оставляю вам. Мне он ни к чему.
От этого заявления я обалдел. Все прочие мои немногочисленные клиенты требовали по две-три копии подписанного договора, а один даже привёл с собой нотариуса, чтобы заверить его подлинность.
— Вот вам конверт. В нём первые 666 денежных единиц в качестве недельного аванса. Кроме того, там читательские билеты в Ленинку с доступом во все залы, включая спецхран, и в Иностранку, тоже вход повсюду, хоть в подземелье. Отчёты посылайте в прилагаемых конвертах. Адрес на них уже указан, до востребования, просто наклейте марки и добавьте имя получателя. Марки не прилагаются из-за гиперинфляции. Счета за них можно прикладывать для оплаты расходов. Если понадобится срочно связаться со мной, воспользуйтесь номером, указанным на вчерашнем листке.
— А кого спрашивать, кому писать? Вы и в самом деле Абрамсон Бенцион Венедиктович?
— Вы проницательны, люблю. А если бы я представился Асмегистовым Буцефалом Вольфрамовичем, это что-нибудь изменило бы?
— Пожалуй, нет.
— Вот-вот. Так что, когда будете звонить или писать, используйте любые фамилию, имя и отчество, лишь бы они начинались на АБВ. Букву Г я не люблю.
С этими словами он выкатился из моего внезапно похорошевшего кабинета, прежде чем я успел прокричать ему в спину «до свидания». Я глубоко вдохнул, почерпнул праны, потом выдохнул и стал размышлять, как же приняться за выполнение договорчика.
Размышления прервало явственное бурчание пустого живота. Я достал из конверта зеленоватую бумажку и полюбовался изображением Бенджамина Франклина. Выдающийся был человек, хоть и не стал президентом США, зато изобрёл громоотвод и много чего другого. А теперь ещё избавит меня от сосущего голода под ложечкой.
* * *
Я решил начать с главного подозреваемого — Джона Донна. Требовалось проверить, пересекался ли он как-то и когда-то с указанной супружеской четой. Информация в Британской энциклопедии издания 1967 года оказалась довольно скудной. Речь там в основном шла о его поэзии, принадлежавшей к «метафизической школе», которая меня мало интересовала, и его проповедях, но там же приводились и любопытные биографические факты.
Оказывается, в молодости он был разгильдяем, учился в Оксфорде, пил и распутничал, промотал доставшееся от отца состояние. Поучаствовал в боевых действиях против испанцев, много путешествовал по Европе. По возвращении в Англию в конце 1601 года тайком женился на племяннице своего высокопоставленного работодателя, чем вызвал его гнев, и в результате лишился и работы, и приданого жены. Некоторое время за что-то сидел в тюрьме, но как-то всё же умудрялся писать стихи. Бедствовал, наплодил, будучи католиком, дюжину детишек, а потом радикально переменился. Перестал печататься, перешёл из католичества в англиканскую церковь, и даже прославился как выдающийся проповедник.
На церковной стезе продвинулся настолько, что был назначен настоятелем собора Св. Павла в Лондоне — твердыне англиканства. И членом парламента пару раз был. Незадолго до кончины заказал свой портрет в саване, и любовался им, пока не преставился. Через тридцать с лишним лет после его смерти великий лондонский пожар 1666 года уничтожил почти весь собор, где был установлен и его скульптурный портрет. Всё сгорело, а его статуя осталась нетронутой и стоит там по сей день. Мистика. О Роджере Мэннерсе и его жене в статье не было ни слова.
Да, явно непростой персонаж. Видно, было что-то такое в его бурной жизни, что заставило так кардинально перемениться — из мота, повесы и разгильдяя превратиться в почти святого. Есть над чем поразмыслить.
Ну что ж, на роль коварного искусителя он вполне сгодится. По крайней мере, в молодости. А в каком году он внезапно переродился? И по какой причине? Тут энциклопедия была довольно невнятной.
«Нет свидетельств тому, что в его жизни был некий религиозный кризис. Если и можно говорить о каком-то “перерождении”, то только как о продолжительном процессе, в результате которого необузданный, страстный и подверженный соблазнам человек постепенно менялся под грузом обстоятельств. Начало этому процессу положил крах его карьеры, а любовь к жене, как он говорил после её смерти, привела его к Богу».
Тут же энциклопедия указывала, что Джон Донн был рукоположён в сан диакона 23 января 1615 года. «Он начал новую жизнь в возрасте 43 лет». Позднее он стал священником и знаменитым проповедником.
Любовь к Господу не обязательно исключает любовь к жене ближнего своего, хотя пока предположим, что после женитьбы он перестал бегать на сторону. Женился Донн в 1601 году, а сколько лет тогда было Элизабет? Родилась она в 1585-м, значит в год женитьбы Донна ей было около 16 лет, а ему тогда было 29. Что ж, разница в возрастах не так велика, так что контакт вполне мог быть, тем более, что в те времена начинали рано. Надо, кстати, выяснить в каком году она вышла замуж. Это наверняка будет указано в биографии её супруга. К ней-то мы и обратимся.
В 14-м томе Британники упоминался только один Мэннерс, Чарльз, английский музыкант начала XX века. Никакого Роджера там не было. Странно. Придётся искать по Национальному биографическому словарю.
* * *
Многотомный словарь не подкачал. Роджер там нашёлся. Он оказался не каким-то там простым Мэннерсом, а пятым графом Ратлендом, и в жилах его текла королевская кровь, унаследованная от далёких предков. Так-так, подробно почитаем позже, а пока быстренько поищем год женитьбы. Есть и он, причём с точной датой — 5 марта 1599 года.
Сколько же лет было тогда новобрачной? Около 14, может, чуть больше, уточним позднее. Занятно, очень занятно. Впрочем, Джульетте, говорят, было столько же лет, если не меньше. Правда, она была итальянкой, а на юге девочки созревают раньше, чем в Англии. Но тогда были другие нравы.
Ладно, Лизаньку оставим на потом, а пока подробнее займёмся её суженым. Не удалось, потому как библиотека закрывалась. Я попросил оставить справочник на столе, раскрытым на нужной странице, но в ответ получил холодную отповедь. Так не положено, уборщица будет ругаться. Я уже давно привык к тому, что в нашей стране уборщица или слесарь–сантехник — самые главные люди, с которыми желательно быть в хороших отношениях, иначе хлопот не оберёшься. Умолил лишь никому до моего прихода не выдавать этот том, пообещав, что завтра приду к самому открытию.
Дома, после плотного ужина с бутылочкой бордо, за рюмочкой французского коньяка V.S.O.P. (как же не побаловать себя после многомесячного поста) я стал размышлять, стоит ли набросать первый отчёт Пиквику. Решил, что не стоит. Вряд ли я узнал сегодня что-либо неизвестное ему ранее. Да и разомлел я от обильной еды, вина и коньяка. Лучше как следует выспаться.
* * *
Отложенного мной тома на стойке, конечно же, не оказалось. Пришлось снова заказывать его из хранилища. Вчерашняя тётка то ли из вредности, то ли по инструкции отправила его обратно. Дабы скрасить ожидание, я взял с полки том Британской энциклопедии на букву S и нашёл фамилию Sidney. Елизаветы там, естественно, не было, зато были один Элджернон, слишком молодой, хотя и начала XVII века, и два сэра — Генри и Филип. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: Генри — отец Филипа, а тот как раз укладывался в интересующий меня отрезок времени. Родился в 1554, скончался в 1586.
Первая же фраза статьи о сэре Филипе привела меня в восторг. «Великолепный образчик идеала английского джентльмена эпохи Ренессанса». Он был и воином, и государственным деятелем, и придворным, и поэтом, и покровителем наук и искусств. Учился в Оксфорде, а в 1572 году королева Елизавета позволила ему отправиться на два года в Европу совершенствоваться в языках.
Основательно освоив французский и итальянский, в 1575 году Филип вернулся в Англию и стал выполнять разные поручения королевы — был послом при дворе императора Рудольфа II, ездил ещё куда-то, но, как пишет автор статьи, его таланты должного применения не нашли. Как теперь говорят, оказался невостребованным. Потому сидел и писал стихи и поэмы, которые, впрочем, нигде не публиковал.
Королева благоволила блестящему Филипу, дала орден Подвязки — очень высокое отличие, — а потом надумала его женить. Женился он на некой Фрэнсис Уолсингем (кто она такая выясним позже), которая в 1585 году родила дочь.
Вот, наконец-то! Это должна быть она, будущая жена пятого графа Ратленда. Год рождения сходится.
Я так увлёкся, что даже вздрогнул, когда меня позвали к стойке расписаться в карточке за доставленный том биографий. Нет, сначала дочитаем про сэра Филипа.
Королева Елизавета лично прибыла взглянуть на младенца. Более того, она выступила в роли крёстной матери. Девочку, естественно, назвали в её честь. Так-так, ещё занятнее. Не у всякого крёстная — королева!
Тогда на территории Голландии шла военная кампания против испанцев, и королева велела сэру Филипу отправиться туда. В ходе какой-то мелкой стычки в сентябре 1586 года он был ранен пулей в бедро. Когда бросились помогать раненым, благородный сэр отказался от предложенной ему фляжки с водой в пользу лежавшего неподалёку солдата со словами: «Возьми её, твоя нужда больше моей». Кто мог услышать такое на поле брани, а потом передать другим, не ясно, но предание живёт и поныне. Как сказано в энциклопедической статье, «эта легенда вполне соответствует образу Филипа Сидни».
Как бы то ни было, рана оказалась смертельной, потому как началась гангрена, и 17 октября в возрасте 32 лет сэр Филип скончался в голландском Арнеме. Тело перевезли в Англию, где в 1587 году Филипу были устроены невиданные по пышности похороны, которые, по слухам, полностью разорили бы его тестя, если бы не щедрое вспомоществование из королевской казны.
А годовалый младенец Елизавета осталась сироткой.
Впрочем, можно было не сомневаться, что она не попадёт в приют, да и маменька скорее всего не долго вдовствовала, но к ней вернёмся попозже, когда понадобится уточнить, в каких условиях, в какой семье росла будущая графиня Ратленд. Может, появятся какие-то намёки на её характер, привычки, поведение. Наиболее вероятно, что её держали в строгости. При такой крёстной особо на забалуешь.
Я вдруг ощутил острый приступ счастья. Вот это жизнь, вот это расследование! Это вам не то, что сидеть часами на дереве с биноклем и телевиком, подкарауливая какую-нибудь слабую на передок Жоржетту. Захватывающе интересно хоть краем глаза заглянуть в давно канувшую в небытие эпоху чужой страны, прикоснуться к судьбам когда-то живших неординарных людей. Спасибо Пиквику. Но зачем ему нужно знать, изменяла ли Елизавета своему графу с беспутным поэтом, чудесным образом преобразившимся в святошу? Ничего, терпение, докопаемся и до этого.
* * *
Только я потянулся к справочнику, чтобы поближе познакомиться с рогоносным графом, как услышал вкрадчивый внутренний голос: «Не спеши. Сначала поинтересуйся его тёщей». Внутренний голос нередко оказывался умнее меня, а потому к нему следовало прислушаться. Справочник был отодвинут на угол стола, а его место занял 23-й том Британники.
Фрэнсис Уолсингем там не оказалось, зато была статья о её папеньке, государственном секретаре при королеве Елизавете. Вскользь отмечалось, что он был шефом первой в мире внешней разведки, им же и созданной. О Фрэнсис говорилось лишь, что она появилась на свет от его второго брака. Похоже, что в 60-е годы Британская энциклопедия отличалась неприкрытым сексизмом — статьи были почти сплошь о мужиках. Дамы попадались весьма редко.
Том справочника на букву W пришлось заказывать отдельно, а это означало примерно полчаса ожидания. И почему его не выставить на полку? Я огляделся. Понятно, просто нет места. Всё занято энциклопедиями на разных языках. Ничего, подождём. Чай не в засаде сидеть под проливным дождём. Жалко в рифму не получилось. Знаток поэзии из меня ещё тот.
Ага, вот и нужный том. Приступим. Замуж за Филипа Сидни вышла в 16 лет, через пару лет произвела на свет крестницу и тёзку королевы, ещё через год овдовела. Это мы всё уже знаем. Дальше. Вскоре снова вышла замуж — за графа Эссекса, фаворита королевы (что-то я когда-то про него слышал). Так распорядился её умирающий муж. Ничего себе, последняя воля! И они его беспрекословно послушались? Выходит, да.
Написано, что королева была страшно недовольна этим браком. О причинах можно только догадываться. Возможно, у неё были свои виды на этого Эссекса, а может для Фрэнсис был заготовлен другой жених? Неужели Елизавете больше нечем было заняться кроме устройства семейного счастья своих подданных и крещения их отпрысков?
От Эссекса у Фрэнсис было пятеро детей, трое выжили. А потом произошло нечто странное — в 1601 году граф Эссекс поднял бунт против королевы, пошёл на штурм с парой сотен сторонников. Больше его никто не поддержал, путч провалился, графа арестовали, судили вместе с соратниками и, конечно же, признали виновным. Граф Эссекс и многие другие окончили свои дни на плахе. Кучу народу посадили в Тауэр. Всё это очень напоминает восстание декабристов 1825 года.
Безутешная повторная вдова вскорости снова выскочила замуж за очередного графа, но это меня уже не интересовало. Главное, что вытекало для меня из её бурной биографии — это то, что дитя сэра Филипа Сидни провела всю сознательную жизнь, вплоть до своего раннего замужества, в доме графа Эссекса.
Неужели придётся заняться и им? Не слишком ли много внимания я уделяю родичам Лизаньки? Не растрачиваю ли понапрасну столь щедро оплачиваемое моё время? По крайней мере выяснилось, что королева Елизавета не только выполняла обязанности свахи, но и при случае рубила головы провинившимся приближённым. Впрочем, скорее всего это к делу не относится, хотя как знать.
Надо бы всё-таки послать Пиквику коротенький отчёт о проделанной работе. Пусть знает, что я погружаюсь в обстановку той эпохи, хотя пока ничего интересного не нарыл.
Стоп, что-то ведь царапнуло мой глаз, когда я читал про мужеобильную маменьку Лизаветы. Пройдёмся по тексту ещё раз. Вот оно — коротенькая фраза в самом начале, где о детях. О дочери Елизавете сказано следующее: «Умерла бездетной в 1615 году». Неувязочка. В поручении Пиквика дата её смерти та же, что и у её мужа — 1612 год, правда, с вопросительным знаком. Это важно. Не ясно пока почему, но явно очень важно. Опечатка в справочнике? Или Пиквик ошибся? Вот об этом мы его в отчёте и спросим.
* * *
Ответ на брошенный после обеда в ближайший ящик конверт пришёл телеграммой уже на следующий день к вечеру. Не ожидал такой прыти от нашей неторопливой почты. Неужели у мистера Пиквика неограниченные возможности? У него что на почте постоянно сидит человек и ежеминутно интересуется, нет ли ему корреспонденции до востребования? Может, и за мной послеживают, дабы убедиться, что я не филоню? Да нет, вроде никакого хвоста за собой я не заметил. Хотя, как знать, не такой уж я опытный детектив.
Присмотревшись к адресу до востребования, я обнаружил, что там индекс моего почтового отделения. Ясно, в следующий раз брошу конверт прямо на моей почте, тогда, небось, ответ придёт ещё быстрее.
Телеграмма гласила: «Молодец тчк Пока имейте виду оба года тчк Приступайте Ратленду».
Такое указание мне можно было и не давать. На следующий день я и сам собирался приступить к Роджеру Мэннерсу, пятому графу Ратленду.
Родился Роджер в семье четвёртого графа Ратленда 5 октября 1576 года в графстве Йоркшир, на задворках королевства. Крестили его 19 ноября того же года, как раз в мой день рождения.
Роджеру не было и десяти лет, когда его отправили учиться в колледж Кембриджского университета. Через год его папаша скончался, и графский титул перешёл к дяде Роджера, но тот тоже вскорости переселился в мир иной, так что в конце концов пятым графом стал юный Роджер, хотя его права на наследство оказались весьма запутанными. Тем не менее, от недостатка средств он явно не страдал.
Добросердечная и заботливая королева никак не могла оставить мальца без присмотра и, как всех сыновей знати, оставшихся в детстве безотцовщиной, определила под опеку государства. Такому сиротке полагался опекун, которым, ясное дело, тоже был некий высокопоставленный граф. Но у занятых государственными делами графов не было времени заниматься своими подопечными, а потому они перепоручали воспитание «сынов полка» другим попечителям. Роджеру Мэннерсу достался Фрэнсис Бэкон.
Вот это да! Ведь это же крупнейший философ того времени, заложивший основы современного метода научных исследований! Кажется, ещё и видный политический деятель, чуть ли не лорд–канцлер. Он ведь мне ещё и раньше попадался. Ну да, Бэкон был главным обвинителем на процессе бунтовщика Эссекса. Всё это надо будет проверить!
Стоп. Не возбуждаться. Детективу надлежит быть спокойну, выдержану и дотошну. Читаем дальше.
В феврале 1595 года в возрасте 19 лет Роджер закончил Кембриджский университет, что было отмечено пышным празднованием, в котором участвовал и его будущий тесть граф Эссекс. Значит, они с Роджером были близко знакомы. Через год, получив высочайшее соизволение, Ратленд отправился на континент совершенствоваться в иностранных языках и пополнить полученное образование.
В начале 1596 года через Францию и Швейцарию Роджер добрался до Италии, где записался в студенты университета Падуи. Этот университет был центром европейской науки. Достаточно сказать, что там преподавал Галилео Галилей, лекции которого мог слушать недавний выпускник Кембриджа. Раньше там преподавал и Джордано Бруно, но с 1593 года он сидел в тюрьме, ожидая решения своей участи. Как известно, закончил он свои дни в 1600 году на костре.
В Падуе Роджер заболел, причём настолько тяжело, что даже составил завещание, но выздоровел и для поправки здоровья отправился в неторопливое путешествие по Италии.
В Англию он вернулся через Германию в 1597 году и тут же отправился воевать против испанцев под водительством всё того же графа Эссекса. Операция закончилась полным крахом, потому как их корабль, как и весь флот Эссекса, попал в сильнейший шторм, так что участники похода были счастливы, что уцелели.
В этой эскападе примечательно лишь то, что среди участников злополучной операции упоминаются Джон Донн и ещё один граф — Саутгемптон, с которым Роджер Мэннерс был близко знаком. Таким образом, не исключено, что граф Ратленд знал поэта Джона Донна ещё до своей женитьбы, как товарища по оружию.
Не забывавшая крестницу королева решила устроить её будущее и в качестве жениха назначила Роджера. Граф Эссекс тоже был за такой брак падчерицы, благо жених был ему хорошо знаком и приятен. Далее в справочнике указывалось, что Роджер согласился на брак под давлением родственников.
Вот это уже интересно. Значит, он совсем не стремился жениться, хотя наверняка многократно встречался с суженой в доме графа Эссекса, с которым был близок и дружен. Раз он был вынужден уступить, то скорее всего под давлением двух людей, которым не мог отказать — королевы и будущего тестя.
Только что надетые узы Гименея не помешали Ратленду в мае 1599 года, через два месяца после бракосочетания, присоединиться к графу Эссексу, посланному королевой усмирить вечно бунтующую Ирландию. Там Роджер был произведен в чин пехотного полковника, и вскоре за боевые заслуги посвящён Эссексом в рыцарское звание. Видимо, у того были соответствующие полномочия. Современник назвал Ратленда выдающимся путешественником и хорошим солдатом.
Этот факт из биографического словаря привёл меня в некоторое недоумение. Кто его обучал военному делу? Фрэнсис Бэкон? Галилей?
Королева Елизавета уже в июне гневно потребовала срочного возвращения графа Ратленда в Англию. Возможно, опасалась, что тот, как Филип Сидни, подставится под пулю и её крестница останется вдовой.
Роджер ещё поучился на юриста, получил степень магистра искусств в Оксфорде, потом немного послужил в Голландии. Регулярно бывал в Лондоне, но при дворе появлялся редко, большую часть времени проводя с приятелем графом Саутгемптоном в театрах, за что на него настучали королеве. Небось, был большим поклонником своего современника Шекспира. Часто бывал в фамильном замке Бельвуар в Лейстершире, где его супруга держала литературный салон. Салон посещали известные писатели и поэты того времени, в том числе Джон Донн.
Итак, снова Джон Донн. Отсюда неопровержимо следует факт знакомства беспутного тогда поэта с юной женой новоиспечённого рыцаря.
Подведём промежуточные итоги. Для адюльтера, как и древнегреческой трагедии, требуется единство места и времени. То есть, он и она должны были находиться где-то и когда-то одновременно.
В злополучном морском набеге на Испанию Донн и граф Ратленд были вместе. По возвращении в Англию Ратленд повышал квалификацию юриста в Лондоне, где в то время обретался и Донн. Похоже, что жена была с Ратлендом, но вряд ли она сразу после свадьбы бросилась бы блудить, да ещё в столь юном возрасте и при строгом воспитании. Потом её супруг недолго служил в Голландии. Брал ли он с собой жену, неизвестно. Мог ли Джон Донн уже тогда подкатиться к Елизавете? В принципе мог, но маловероятно. Видно, они познакомились позже, когда она стала принимать поэтов в фамильном замке мужа.
Изменять прямо дома, когда рядом муж и масса слуг? Маловероятно. Тем более, имея под боком молодого и здорового мужика. Стоп. Здорового ли? Это надо бы проверить. Всё-таки он чем-то сильно болел в Италии. Делаем заметку на будущее, а пока движемся дальше по биографии пятого графа Ратленда, обращая особое внимание на периоды его отлучек.
А, вот в голову пришло ещё одно чисто практическое соображение. Для физической близости требуется минимум одежды на обоих партнёрах, в идеале полное её отсутствие. Однако, судя по портретам того времени, дамам, как, впрочем, и джентльменам, облачиться в наряды без посторонней помощи было совершенно невозможно. Не могли же тайные любовники брать с собой на свидание горничную и камердинера, потому как рассчитывать на их молчание было рискованно.
Видимо, наряды, которые мы видим на парадных портретах того времени, надевались только в особо торжественных случаях, а дома носили чего попроще. Ну и в город, наверное, выезжали в нарядах поскромнее, которые при необходимости и снимать, и надевать можно было самостоятельно. А портреты? Ну так никто ведь не станет позировать художнику в застиранном домашнем халатике.
Продолжим чтение.
Так и я знал! Конечно же он вляпался в этот дурацкий однодневный путч своего тестя графа Эссекса, за что был отправлен в Тауэр и оштрафован на фантастическую по тем временам сумму в 30 тысяч фунтов. В переводе на современные деньги это составляет (в зависимости от способа пересчёта) от четырёх до пяти миллионов.
Что делала Лизанька пока муж томился в темнице, никому не ведомо. Возникает, однако, подозрение, что коварный Джон Донн мог напроситься в её утешители, потому как из Тауэра живыми возвращались не часто.
Правда, Роджера в Тауэре продержали недолго и сослали под надзор двоюродного дядюшки в захолустный замок, где к нему присоединилась жена, так что она была под присмотром. Через годик родственники умолили королеву позволить Ратленду вернуться в Бельвуар. Там он, видимо, безвылазно и сидел до кончины королевы–девственницы, почившей 24 марта 1603 года. Вскоре фортуна снова повернулась к нему лицом.
Освободившийся трон бездетной королевы поспешил занять 37-летний король Шотландии Яков VI (почему по-русски его зовут Яковом, не совсем понятно, ведь по-английски он Джеймс. А, видимо, потому что по латыни он Iacobus). Летом 1603 года он отправился в Лондон, чтобы оттуда править обоими независимыми тогда государствами, и по пути на две недели остановился в замке Бельвуар, где ему был оказан пышный приём. Король, вскоре ставший английским монархом Яковом I, осыпал графа Ратленда и его окружение неслыханными милостями. Любопытно, за что бы это? Раньше они, вроде, не пересекались. Почитаем про Якова.
Ага, вот в чём дело, понятно. Яков был сыном шотландской королевы Марии Стюарт. Ту заставили отречься от престола в пользу своего младенца–сына, а потом и вовсе вынудили спасаться бегством. Она попросила защиты у двоюродной сестры — королевы Елизаветы, но та сочла, что родственница опасна, потому как раньше осмеливалась посягать на её корону, и почла за лучшее держать Марию в заточении в разных отдалённых замках.
Помариновав так родственницу почти девятнадцать лет, Елизавета решила, что пора всё же от неё избавиться, и, обвинив в заговоре с целью покушения на свою драгоценную жизнь, велела отрубить ей голову, что и было проделано в 1587 году, 8 февраля. Любопытное совпадение — граф Эссекс устроил свой путч тоже 8 февраля. Только лишь совпадение? Боюсь, этого мы никогда не узнаем. Не отвлекаться, детектив, дальше.
Значит, у Якова были основательные причины, мягко говоря, недолюбливать свою монаршую предшественницу, и все основания обласкать тех, кто выступил против неё в 1601 году. Графа Эссекса уже не было в живых, а вот его зять, столь отважно поддержавший мятежников, вполне заслуживал монарших милостей. Ну, и падчерица Эссекса, надо полагать, тоже. Новоиспечённый король был якобы очарован красотой и умом юной графини Ратленд.
Яков велел Ратленду с супругой сопровождать его в Лондон, где тот присутствовал при коронации, и был награждён орденом Рыцаря Бани. Штраф, наложенный королевой Елизаветой, был вскорости отменён. Ратленд получил несколько почётных должностей, а вскоре отправился в Копенгаген представлять короля при крещении наследника датского престола. Ему также было поручено вручить датскому королю Орден Подвязки. Логично предположить, что по правилам дипломатического этикета его сопровождала супруга, но об этом нигде не сказано.
О последних восьми годах жизни графа Ратленда справочник говорит довольно скупо, в основном перечисляя его должности и добрые дела — как то строительство школы и дома престарелых. Указывается лишь, что он делил время между Бельвуаром, Лондоном и Кембриджем. Чем он там занимался не уточняется, говорится лишь, что часто болел.
Скончался пятый граф Ратленд 26 июня 1612 года в своём кембриджском кабинете. Тут справочник становится многословнее и понятно почему — что-то там было не так.
Тело графа забальзамировали и отправили в фамильную усыпальницу в Лейстершир, но похоронили почему-то почти через месяц, 20 июля, в закрытом гробу, не позволив никому взглянуть на его лицо, причём сделали это тайно, ночью. Официальная траурная церемония состоялась лишь через два дня после тайного захоронения. Одной короткой фразой отмечается, что графиня на похоронах не присутствовала. Причины тому не приводятся. Больше о ней нет ни слова.
Если верить довольно старому справочнику, то Элизабет прожила ещё года три, если же верить поручению Пиквика, то она пережила мужа всего на несколько недель. Но поскольку работодатель велел пока (кстати, что значит это «пока»?) иметь в виду обе даты, будем строить версии минимум в двух разных направлениях.
2015–2020
(продолжение следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer8_9/macarsky/
