Человечество: план Б
(окончание. Начало в №4/2020 и сл.)
Дареный сюжет. Приложение
ВСЕ, ЧЕГО МЫ НЕ ХОТИМ ЗНАТЬ О СЕКСЕ
… Законы божественной симметрии: два отца — симметрия.
Из дневника:
«17 мая. Поздравил А.К. с международным днем гомосексуалиста. Интересно, будут ли когда-нибудь отмечать международный день еврея?»
Древние говорили: подразделение литературы на поэзию и прозу началось с появления последней. А я вам говорю: не факт. Это подразделение человека на мужчину и женщину началось с появления последней.
Казалось бы банальность, очевидное: дети рождаются в мир не оттого, что Высший Разум измыслил мужчину и женщину, а ровно наоборот. Высший Разум измыслил мужчину и женщину, чтобы люди плодились и размножались. Хотя первоисточник и не дает однозначного ответа. Сперва рассказывается, что сотворил человека — мужчину и женщину, благословив их словами: плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю. А после берет свои слова назад, словно проговорился, и вместо этого произносится знаменитое: ло тов хийот бен адам левадо — не добро быти человеку единому, сотворим помощника по нему (так сказать, ему под стать).
Пол для Творца — цель или средство? Что ради чего? Биолог, теолог и домохозяйка выносят приговор. Для домохозяйки поясняю вопрос: человек был произведен на свет в двух своих ипостасях, мужской и женской. Было ли это сделано во имя красоты любви, а деторождение — следствие, по тем временам неустранимое, вернее, трудно устранимое? Или все наоборот, в мужскую и женскую фигурки Адам был слеплен, дабы плодился он и размножался, а любовь — морковка?
Каково будет решение тройки в вышеперечисленном составе — биолога, теолога и хаузфрау?
Домохозяйка колеблется, потому что ей неясно: что является возмещением чего? То ей кажется, что материнство — это расплата за «плезир кефир», о чем поется в песенке. А то она говорит себе: хочешь гнездá, детей — всего, что наполняет жизнь счастием смысла, терпи этого козлоуханного подле себя. «Разрывается между материнством и проституцией», сказал бы Вейнингер < сноска: Один из разделов книги Отто Вейнингера «Пол и характер» так и называется: «Материнство и проституция».>.
Биолог как честный ученый сразу уходит в кусты: он занимается исследованием явлений. Его дело — данность, а не что за нею стоит. Но результаты исследований постоянно меняются, представляя явления в новом свете. Биолог наращивает свое ученое брюхо, обжираясь все новыми и новыми открытиями. Нет, пусть другой решает «ради чего», он решает «посредством чего».
Теолог говорит, что он больше не теолог. И давно? С тех пор, как философия перестала быть служанкою богословия, всегда стоявшего на страже трона земного, яко трона небесного. Он состоит на службе у государства, читает в Гумбольдтовском университете лекции по истории церковных соборов. «… Раз отец у него бог, то сын человеческий он по матери. Поэтому Второй Маконский собор большинством в один голос постановил считать женщину человеком…» — конспектируют студентки — на курсе одни студентки. Теолог слышал от биолога, что скоро размножаться будут не плодясь, благодаря генетике. А плодиться не размножаясь, фиктивно, мы уже умеем. И славим красоту любви беспошлинно и бесстрашно. «Пою тебя, бог Гименей» — а сам подразумеваю: «Пою тебя, бог Контрацептив». Как и биолог, теолог не готов объяснить разделение Адама на мужчину и женщину одной целесообразностью, которую красота любви лишь драпирует.
Домохозяйка чувствует себя преданной. То, что красота любви не облагается пошлиной деторождения, ставит ее в тупик. Это — прекрасная пошлина, все с нею сопряженное было смыслом ее жизни. Счастлив, у кого в жизни есть смысл, теперь искать его придется в другом. Стоя перед доской объявлений, она читает по складам: «Куда пойти учиться?» и все еще привычно славит своим дыханьем красоту любви. Грудь ее высоко вздымается, дышать иначе она покамест не умеет, не научилась, хоть и давно без корсета. Да и не хочет учиться. Куда пойти работать?
И козлоуханный ее ходит потерянный. На его позиции наступают. «Учиться», «работать» перестало быть его прерогативой, от прерогативы остались только рога.
Нас учили неправильно. История общества это история эмансипации женщины — никак не производственных отношений. Энгельс переступает порог берлинского университета, который носит имя естественника Гумбольдта, — а там, на лужайке, стада будущих ипатий. Автор «Происхождения семьи…» падает без сознания.
Сбылось! Сбылось! — так грубо, просто…
— писала незабвенная Лена Шварц.
Семнадцать лет меня учили на циркача, я не могу вдруг заиграть на трубе, хоть бы и по нотам. Когда человека тысячелетиями учат на женщину, каждую его клеточку, то на полном скаку не остановишься. Хоть бы и все сдала наравне с мужчиной — равные права разбиваются о неравные возможности, они же суть обязанности. Физиология, физиология!
Из дневника:
«Прочел в новостной ленте: исполнив на „Евровидении“ песенку „Женись на мне“, финская певица поцеловала с этими словами девушку. Другое сообщение: где-то в России в очередной раз решили запретить гей-шествие, решение принимали „настоящие мужчины“».
Мой взгляд бескорыстен — когда я провожаю глазами девушку. (Вне зависимости от семейного положения «девушками» в России называют всех женщин, издающих половой клич: сексэпил. К слову сказать, трофейный фильм с Марикой Рёкк «Девушка моей мечты» в филистерской Германии назывался «Женщина моей мечты», у героя матримониальные намерения: «фрау» здесь — жена, о добрачных отношениях и не мечтай.) Итак, в чем же бескорыстие, с которым мой взгляд коснется идущей мимо женщины… пардон, девушки? Да в том, что он неволен, машинален, «через не хочу». И даже «через не могу». Французы называют это «полоскать глаз» (rincer l’oeil).
И таким же взглядом женщина провожает женщину («девушка моей мечты» — «девушку моей мечты»). Тогда как по отношению к мимохожему мужчине у нее наготове улыбка приказчицы, мгновенно сменяющаяся думой о своем — девичьем. Мужчина, если он не один, всегда будет обделен вниманием встречной женщины в пользу своей спутницы. Без надобности рассматривать мужские носки на прилавке? Еще чего! Но женский конфекцион она изучит: сумочки, туфельки, блузки — хоть бы и за стеклом, хоть бы и по цене, равной ее месячному заработку.
Сказавший «А» да скажет «Б» — и в конце концов выучит алфавит. Некогда посланная германским божеством на три буквы (ККК — Kinder, Küche, Kirche), женщина отныне предоставлена своим равным с мужчиной правам. Этим она обречена сравнять и возможности. То есть социальная невозможность далее следовать своей природе, согласующейся с тремя К (на самом деле их было даже четыре: кайзер) равняется физиологической невозможности ей не следовать. Что делать — умереть? «Не умрете, но будете как боги», — нашептывает старый знакомец.
Преодоление смерти через преодоление пола — два диаметрально противоположных указателя. Я седлаю своего конька и скачу. «Расщепление человечества на мужской и женский пол действительно есть то самое „безобразье в природе“, благодаря которому вдвое уменьшается духовный и творческий потенциал рода человеческого». Мне представилось однажды гностическое переустройство мира в отдельно взятой стране под революционными лозунгами «Семя долой!», «Пол это смерть!» Отсюда и разъяснение фашизма: «Фашизм — это почитание совокупляющихся мужчины и женщины как абсолютной святыни, потому что их акт — это наш акт».
Вроде бы забрезжил новый сюжет.
Из дневника:
«22 мая. Вчера в соборе Нотр-Дам у алтаря застрелился писатель Доминик Веннер, протестуя против принятия закона об однополых браках. В момент самоубийства в соборе находилось полторы тысячи туристов. Сегодня одна из «фемен» устроила по этому случаю перформанс. РИА Новости передают: „Девушка, одетая в черные капроновые колготки и красные шорты, держала в руке игрушечный пистолет. Стоя на том же месте, где во вторник застрелился Веннер, активистка „Фемен“имитировала самоубийство. На обнаженной груди девушки красовалась надпись „Пусть фашизм горит в аду“, а на спине „Мы верим в геев“».
Сказать, что история человеческой цивилизации есть история женской эмансипации, еще не значит заключить конкордат с феминистками. Феминистический кодекс строителя светлого завтра, в центре которого монумент женщине в космическом скафандре даст фору «Домострою». Возможный его автор поп Сильвестр наставляет: поучи жену в уголку, чтоб никто не видел, а после пожалей. От феминисток чего-чего, а жалости не дождешься даже в уголку. Суть всего, что они делают в том, чтобы делать это публично.
Если мачо или краснобородый бей все-таки любят женщин, то феминистки женщину терпеть не могут. Вернее, они терпеть не могут в ней то, что делает ее женщиной-то, во что превращает ее взгляд мужчины. Их идеал — взгляд Горгоны. Будь их власть, изречение «феминистка — надзирательница в женском концлагере» себя бы оправдало. За примером далеко ходить не надо. Российская феминистка высказалась против освобождения женщины-бухгалтера, осужденной по делу Ходорковского и рожавшей в неволе: если справедливость на всех одна, то и несправедливость одна, нам без разницы, мужчина ты или женщина.
А заседающие в Бундестаге «зеленые» менады? При виде их я чувствую себя Орфеем — сейчас «по членам разберут», как разобрали Орфея за то, что «проповедовал любовь к своему полу (пострадал за пропаганду гомосексуализма). Боги-олимпийцы не нашли оправдания убийству жреца Аполлона и превратили менад в дубы, крепко вросшие в землю». (См. Роберт Грейвс, «Мифы древней Греции».)
Никогда не понимал, как гомосексуалист может найти общий язык с менадой. Это еще трудней, чем поборнику прав человека договориться с членом общества защиты животных. Объединенная оппозиция: феминистки, геи, «Рвитесь наши цепи» (сводный хор, куда белых не берут), герильерос, Фалыстын, противники войны в Афганистане, «бот пипл» из Африки со своим апокалипсисом на водах.
Объединились они еще в семидесятые вокруг партии «зеленых». Тогда не только справедливость была на всех одна — все было общее, включая революцию. И кому взрослые враг — вали к нам в коммуну. Надпись на дверях: «Make love no war». Любовь тоже была одна на всех. Добрые люди всегда говорили, что Бог один, только молятся Ему по-разному, всяк в согласии со своим обычаем. А «love» одно из Его имен.
«God is love», «Бог есть любовь», — поют лирические длинноволосые юноши.
Поля красных маков,
Среди которых раскинулась любовь —
всякая: и воспевающая контрацептив, и орфическая, и сапфическая, и к детям. Впрочем, последним пришлось пожертвовать. От насилия над женщиной, козырной карты феминистической фракции, один шаг до сексуального насилия вообще. «Педофилов» — готов закавычить это слово — сразу вывели из номенклатуры сексменьшинств. (Почему закавычить? Да потому что его вынесло на волне кампанейщины.)
Пример кратковременного детабуизирования «любви к детям» в семидесятые — счастливый финальный инцест в фильме Луи Маля «Порок сердца», номинированном на «Оскара»: мальчик получает путевку во взрослую жизнь от своей матери, все смеются < сноска: «Лолита» (1954) — это святое, из тех нерукотворных памятников, что взяты на небо и переживут человечество.>.
Гомосексуалисты вместе со всеми прочими решительно отмежевались от педофилов, пропев им анафему. А как же Катулл: «Пьяной горечью Фалерна чашу мне наполни, мальчик»? В отсутствие «щекастого мальца» — «щеки» как эвфемизм для обозначения другой части тела (см. «Быт и нравы гомосексуалистов Атлантиды») гомосексуализм низводится до «дружбы спаянной спермой», — скорректированное сталинское определение боевой дружбы, поимевшей Польшу спереди и сзади. Национал-социалистическая революция многими в тогдашней Европе связывалась с гомосексуальной оргией, благодаря Рёму и его СА, вспомним фильмовое клише Висконти под названием «Гибель богов».
Огромна инерция шестидесятых-семидесятых — благодаря культурному обаянию того времени. То была молодость молодежной культуры, глядишь, уже и состарившейся. А больше всего старость любит свою молодость. Глаз не может отвести от аляповатых фотографий «гитарных юношей». А между тем на смену Вудстоку пришло племя молодое, иноземное, которому попробуй скажи «здравствуй». Семидесятые не узнают себя в этой маскулинной толпе поджигателей. Прочие — не наследники, а нахлебники семидесятых. Сегодня за мейнстрим они принимают директивы политкорректности тех, чье поколение привычно ораторствует теперь с профессорской кафедры и верховодит общественным мнением, а что будет завтра — Бог весть.
Политкорректность давно уже самоназвание политконформности, а Запад вот-вот окончательно переместится по другую сторону баррикад, возведенных студенческой революцией. В очередной раз сменятся правила приличий, этикет семидесятых в конце концов перестанут блюсти. Но теперешние верхи не могут с ним расстаться, какой-то плацдарм они и правда удержат. («Чем кардинальней бывали попытки до сих пор сделать землю небом, тем большими катастрофами они оборачивались, хоть тектонический сдвиг в микрон — в нужном направлении — все же происходил».)
Между еврейскими делами и гомосексуальными есть общее. Одинаковое хихиканье над собою, сменившееся комической же серьезностью по отношению к себе. Даже призыв Фрэнка Кемени быть гомосексуалистом дома, а не на улице, созвучен лозунгу Гаскалы: «Будь космолитом на улице и евреем дома» < сноска: Ф. Кемени — известный борец за эмансипацию сексуальных меньшинств в США. Гаскала — просвещение, период эмансипации европейского еврейства в XVIII — XIX вв.>. Да и как же иначе? То и другое, еврейство и гомосексуализм — угодья Сатаны, всходы греха. Даже не смрадное болото, в котором кишат гады и к которому заказано приближаться, а мерзостней и страшней. Выгребная яма, которая всегда с нами, но которой как бы нет. Неупоминаема. При слове «еврей» голос понижался сам собой, при слове «гомосексуалист» и подавно. Ужасные слова, матерщина мысли. Стоящее за ними вызывало чувство гадливости и страха одновременно. Навстречу абрамтерцовскому motto «каждый человек — еврей» выплывает: «Каждый человек — гомосексуалист»… ну хорошо, «немножечко еврей» и соответственно «немножечко гомосексуалист».
«Евреями не рождаются» — сколько раз сам так говорил, бросая вызов Небу. Этому зеркально соответствует «гомосексуалистами не становятся». Еще у Набокова читаем, в «Смурове»: гомосексуалист — сексуальный левша. И у латентно обожаемого им Гоголя: «Ты мне лягушку хоть сахаром облепи — я ее в рот не возьму», мол совращай, не совращай. И Лев Рубинштейн о том же, и доктор Щеглов. Только все это — «ложь во спасение». Как в большинстве случаев евреями рождаются, так же в большинстве случаев гомосексуалистами становятся. И пусть свои бросят в меня камнем, а господин Милонов приветливо скажет «о!» и продекламирует, вспоминая детство: «А он говорит: „Иди сюда, я тебе ирису дам“». Интересно, пошел?
Как еврей я рос с чувством выгребной ямы, сколько помню себя. А гомосексуалист, он и для евреев гомосексуалист — каково же тебе, брат мой в изгойстве? Однажды старик Дар < сноска: Д.Я. Дар — наставник ленинградского андерграунда, муж Веры Пановой. Умер в Израиле.> с видом хитрого гномика сказал мне: «А знаете, я гомосексуалист», — чем поставил меня в положение гейневской донны Клары, услыхавшей поутру от своего рыцаря чистейший идиш:
Панночка, я ваш коханок,
Син розумного старого
Рабина у Сарагосi
Люди звуть його Iзраель.
Евреев принимали в семью народов в два прыжка-то-то с буйным ликованием. Взахлеб признают и за гомосексуализмом права гражданства, объявляя его безвинным страдальцем («Вы знаете, Рабинович — педераст, но в хорошем смысле этого слова»). У всех в глазах стоят слезы. Бьют в колокола. Отовсюду слышится: «Христос воскрес!» «Горько!» За тебя Голливуд, этот арбитер элегантиарум, за тебя мэры городов, где в духе латиноамериканских карнавалов проводятся парады гордости, за тебя всё передовое и прогрессивное человечество.
Всё? Первое впечатление обманчиво, хотя оно-то и самое верное. Парадокс. Парад-окс. Окс-парад < сноска: Окс — бык, т.е. упрямец. (Идиш.)>. Пробуждать массовое сочувствие к муже-мужеской любви с участием голливудского космодрома — задача нелегкая, но окупающаяся. Нелегкая, потому что красота любви сексменьшинств не заставит сексбольшинство утирать платком слезы, равно как никакая политкорректность, никакой идеал равенства не заставит нас говорить «сексбольшинства», во множественном числе. Окупается же она по одной простой причине. На вопрос, отчего умер Мичурин, правильный ответ: упал с клубники.
Совсем другое — подражание Сапфо. Как сказал батько Лукашенко, «в этом мы, мужики, сами виноваты». Неслучайно Голливуд безболезненно и беспроблемно презентовал лесбийскую тему еще в тридцать шестом году: фильм Уайлера «Эти трое» по рассказу Лилиан Хеллман, повторная экранизация в шестьдесят первом году, с Ширли Маклэйн и Одри Хепберн («Детский час»). Лесбиянки — те же караимы, в смысле, что во время оккупации караимов не трогали и за евреев не считали.
Праздник на еврейской улице закончился всемирной палестинской революцией. Не сомневаюсь, что гей-параду она тоже еще предстоит. Геям могут припомнить спид, их могут объявить маранами от педофилии, на что ЛБГТ-сообщество прямо-таки нарывается, настаивая на своем праве адоптировать детей. Тогда суд автоматически принимает сторону обвинения, исходя в таких случаях из презумпции виновности. Первый же процесс не заставит себя ждать и станет пороховой бочкой.
Тайный орден с его эстетикой полунамеков, до сей поры возбуждавшей желание заглянуть за занавесочку, в одночасье прекратил свое существование. Вместо этого какая-то карнавальная похабень. Как будто «ча-ча-ча» из громкоговорителей сделает гомосексуалистов своими ребятами в глазах улицы: вообразим себе митингующих масонов. С другой стороны, атмосфера благонамеренности, мещанский брак, доживающий свой век — все это не вяжется с крепким обоюдомужским засосом, при виде которого широкой публике становится дурно. Смесь провокации с юродством, хотя юродство и без того является подспудной провокацией. Игра на чужом поле.
Сексменьшинство из культурного деликатеса превратилось в фастфуд от культуры. Что все едят, то и я. Раз всех устраивает, значит и меня. «Рост гомосексуального самосознания» всецело зависит от мейнстрима, который здесь должен быть напористей обычного. И то этот напор обманчив, несмотря на кажущуюся мощь: и Обама за нас, и Мадонна. До первого угла. Евреи не единожды и не дважды попадались на удочку общественной солидарности. Модная болтовня очень скоро расплющивалась об «инстинкт национального самосохранения».
Политконформность — не беспринципность, это принципиальное следование общепринятому как отвечающему интересам каждого. Это демократическая норма. Настоящий конформист никогда не поставит личное выше общественного, к чему меня постоянно призывали, начиная с картинки в моем букваре. По решимости бороться с нацистским коннотациями я узнаю тех, кто вчера громче всех кричал бы «хайль!».
Незабываемый урок конформизма мне был преподан в свое время на пляже в Натании. Такая сценка. Я с пятилетним сыном говорю по-русски. Рядом еще одна русскоговорящая семья, где к ребенку обращаются на иврите. Узнав, где мы живем, меня порицают в самой категорической форме: лишил ребенка родины, мог расти гордым и свободным на своей земле, а вместо этого всю жизнь будет втягивать голову в плечи. Особенно усердствовала женщина. Явно русская, она была святее Голды Меир и неистовей Жаботинского. В довершение сказала зло, и было в этой злости что-то личное: «Раз уж вы там живете, то и разговаривали бы с ним по-ихнему. А так вырастет и кем будет — эмигрантом?»
Я хорошо помню, что говорят мне и не помню, что говорю сам. Кто много пишет, тот не придает своей устной речи большого значения. Должен был ответить ей так: «Вначале было слово, мне досталось русское слово, и отречься от него, выкреститься в иврит или в немецкий, или в китайский — да на костер взойду, а Слово не предам».
Из дневника:
«26 мая (день рождения М.Ш. и моего кузена — и Пушкина по ст. стилю). По каналу «Евроньюс» показывают первый во Франции гомосексуальный марьяж. В мэрии Монпелье женщина-мэр поздравляет молодых (слово «молодожены» скоро разделит судьбу таких слов как «мужеложец», «негр», «старая блядь», «поэтесса», «Бомбей», «инвалид» и т.п.). Их матери в шляпках, щека к щеке: «Наши мальчики очень подходят друг другу». Снаружи меры безопасности, как в сорок третьем, когда в Монпелье прибыл маршал Петен. Одному из участников Сопротивления удалось все же швырнуть дымовую шашку. Слава герою!»
Это уже где-то описано:
«На Этьене черная визитка, серые в полоску панталоны, в петлице красная роза. Станислас с ног до головы в белом, полупрозрачный красный шарф огненным языком лижет пенящееся жабо. Мэр, препоясанный национальным флагом, свершает обряд бракосочетания.
— Платон учил: поначалу человек соединял в себе и мужское и женское начало и был всемогущ настолько, что боги убоялись и разделили его на две половинки. С тех пор эти половинки стремятся друг к другу, и не обязательно, чтобы мужские стремились к женским. Преодолеть это стремление не по силам ни людям, ни богам. Я счастлив, что мне сегодня выпала честь сочетать две такие половинки и признать их законное право любить и воспитывать третьего человека.
Пресса, телевидение. Выстроились официантки, держа подносы с бокалами. Этьен надевает Станисласу на палец обручальное кольцо. Долгий поцелуй. (…) Наконец уста их разъяты. Оба знаменитых певца в унисон поют «Ave Maria», за синтезатором их сын Морис». (Кончится плохо: Мориса в школе будут терроризировать — он перейдет в ислам и в отместку начнет терроризировать других.)
Усмехнулся: «Зубы себе обломают», — когда в России стартовала кампания за правильный секс. О гомосексуалистах обыкновенно рассказывали то же, что и о мировой закулисе. Но если у последней нет от меня тайн и я вынужден посочувствовать тем, кто хочет жить с ветерком опасности в штанах: не дождетесь-то с гомосексуалистами, как говорится, чем черт не шутит. Думаешь: неспроста с ними заигрывает политический Олимп-Оланд-Обама. Мне когда-то довелось быть свидетелем невероятного карьерного подскока на ровном месте, завершившегося сравнительно мягкой посадкой: на полтора года — хотя этот тип, будучи директором школы, влип в историю с второклассником, и не с одним.
Так что когда «настоящие мужчины» из законодательных собраний взялись их, обнаглевших, приструнить, я подумал: кишка тонка тягаться с гомосексуальной закулисой. Может, не в таких выражениях, но близко по смыслу. И если правда, что попросту подновляют образ врага, другой цели не имеют, то недооценили фронт работ. Краски не напастись, даром что гомосек хуже татарина, здесь бери шире — хуже исламизатора России.
Из дневника:
«“По опросам „Левада-центра“для абсолютного большинства россиян мигранты предпочительнее сексменьшинств. На вопрос, кого бы вы предпочли видеть своим соседом, приезжего из мусульманских регионов или представителя нетрадиционной сексуальной ориентации, восемьдесят семь процентов опрошенных высказались в пользу соседей мусульман“. (РИА Новости.) Алжирский блогер написал по поводу миллионной демонстрации противников нового закона: „Через пятнадцать лет с введением к тому времени законов шариата во Франции этот закон все равно отменят“(Там же.)»
Мне это что-то напоминает, ну прямо слово в слово: «… С распадом семьи (по Энгельсу) забудется неистребимое „есть семья — привет семье»“, а с введением примерно к тому же времени законов шариата в СССР хирург, производящий операцию под наркозом, будет говорить вору: „Пишите письма мелким почерком“».
Запрещаешь себе смотреть в будущее, говоришь: «У тебя дурной глаз». Когда-то покойный Р-ен, проследив мой взгляд, сказал: «Не смотрите на ребенка. Уж вы-то непременно сглазите». Он всегда говорил мне гадости, но говорить гадости еще не значит лгать.
Вот фрагмент из романа, двадцать пять лет как написанного, эпиграфом к которому суеверное «Бойся!». Это еще не произошло, но грозно и радостно приблизилось.
«… Конкретный ближайший шаг к физическому и биологическому переустройству мира ясен: физиологическая эмансипация женщины. Социально-правовая уже совершилась — насколько таковая возможна при сохранении библейского проклятия «рожать в болезни». Но вот-вот в наших силах будет отвратить и само проклятие — довести зародыш до состояния человеческого младенца без того, чтобы «брать напрокат» мать. И сопротивляйся, не сопротивляйся, потрясая хоть Хаксли, хоть Библией, это все равно «в плане», природа не терпит нереализованных возможностей. Это будет непосредственным шагом к тому, чтобы самим себя начать избавлять от наказания, которое навлекли на свое потомство Адам и Ева; и это будет первым шагом во исполнение того, что посулил Еве змий: станете как боги.
Вянут уши? И реки вспять обращали, и полмира отравили, и социальную революцию устраивали. Не получилось — тогда примемся за биологические эксперименты, авось эдак получится себя окончательно прикончить.
Думайте, что хотите, а деваться некуда. (…) Если завтра где-нибудь в калифорнийской лаборатории (или на другом каком-нибудь островке будущего) будет выведен гомункулус, черненький, беленький, желтенький, вполне здоровенький, и вручен своим сверкающим голливудскими улыбками родителям, прилетевшим за ним из Гонолулу, — а не завтра, так послезавтра это произойдет,-то на первых порах никаких чудес за этим не последует. Ну, вознегодуют «зеленые» всего мира, от ирландских католиков до иранских мулл, фонетикой обреченных брести где-то с вьючными животными. Китай попросит поделиться технологией — чему воспротивится Конгресс на том основании, что в Китае это повлечет за собою массовые нарушения прав человека, ведь не секрет, зачем им это надо: людям запретят заводить детей иначе как вышеуказанным способом, что даст возможность установить наконец полный контроль над рождаемостью.
Пока китайцы корпели над созданием собственной технологии, представительницы белой расы увидали, что в лабораторных условиях дети получаются ничуть не хуже, чем в домашних. „И ты понимаешь, Манечка, даже риска меньше, не говоря об остальном. Глупо не пользоваться благами цивилизации“. Разумеется, не обойдется без „экологических“демаршей. Вновь объявятся желающие рожать самолично — в надежде разрешить свои какие-то проблемы. Их поддержат психологи, возникнет соответствующая литература. „Собственных детей рожать собственными чреслами!“или просто „Мама-а…“— легко представить себе такие лозунги на собраниях последних феминисток, которые, борясь за права женщин — вероятно, это будет называться „за право женщины остаться женщиной,“— окажутся повернутыми лицом к домострою.
Неизбежное зло, перестав быть неизбежным, перестает быть злом. Почему ты это постоянно твердишь? Да потому, что так действительно всегда и во всем. Избавившись от тяготевшего над нею проклятия — рожать в муках, женщина (какая-то их часть) поспешит представить беременность благословением, главной отрадой и в конце концов главным преимуществом своего пола. Мы им не верим. На заявлениях этих оставшихся без работы феминисток будет лежать печать социального эстетства: пахать подано, ваше сиятельство.
Подумать только, чем ты занимаешься — подбираешь аргументы для какого-нибудь телевизионного диспута. Одни будут говорить: „Глупо, Манечка…“, а другие им возражать как бы устами младенца: „Мама-а-а…“
Правило, что неизбежное зло, перестав быть неизбежным, перестает быть злом, справедливо, но лишь в эстетической плоскости (первое что приходит в голову — рисованные стрелки на чулках). А вот как обстоит дело в ситуации прямо противоположной? Как быть с „неизбежным удовольствием“, сопутствующим греху? В викторианское время, в викторианской стране и в викторианской подворотне о сладострастных действиях, обозначаемых нецензурным глаголом (или о нецензурном глаголе, обозначающем сладострастные действия) дети дошкольного и раннего школьного возраста узнавали тогда же, когда узнавали, что подлинной капустной грядкой является тетин живот. Однако связи между тем и другим не усматривали — взгляд, который отныне предстоит усвоить и взрослым. Бог весть, чем это обернется в третьем-четвертом поколении (в рассуждении полового инстинкта), во всяком случае такая — психологическая — унификация пола вряд ли способствует росту чувственности.
Но пока это не совершилось. И как наркоману всего милей его грех, а разговоры о пагубных последствиях ему „по уху“, так же и человечеству мил его грех, и расставаться с ним оно не хочет (ну и не надо, само собой получится, половой инстинкт ослабеет за ненадобностью, а там, глядишь, как в анекдоте: „Доктор, только не режьте“. — „А вы, больной, станьте на стульчик, а сейчас спрыгните, видите, сам отвалился“)».
Разделение на «сексбольшевиков» и «сексменьшевиков» — в перспективе сюжет для небольшого романа, коим я, однако, не вдохновлюсь. Хватит наводить порчу на будущее, да еще с легкой душой: самому небось не придется аплодировать собственным прозрениям. Разве что на устроенном в твою честь спиритическом сеансе предстанешь в ослепительно-белом фраке перед потомками, сидящими по уши в дерьме.
Каким бы мог быть этот сюжет, если б я все же надумал прогнозировать будущее в свете того настоящего, что мы имеем — оно ведь постоянно меняется, это будущее, благодаря нашим совокупным прогнозам… о’кей, благодаря нашим совокупным успехам.
Сегодня в нашем распоряжении цветник студенток, изучающих не только политологию, социологию или историю искусства. Будущим медичкам, будущим правоведшам слишком тяжело дается их диплом, чтобы прерывать курс наук ради благословенных радостей материнства. Они скорей прервут беременность. Ну а детушки — а детушки потом. И дети терпеливо ждут своей очереди появиться на свет. Ждут десять-двенадцать лет, не меньше, благо до тридцати четырех, до тридцати пяти их мамы — девушки, по крайней мере выражаясь по-русски.
Не важно сколько их — таких женщин: с высшим образованием, с учеными степенями и трудно давшимися знаниями и навыками. Или профессиональных красавиц, расхаживающих по модному помосту. Или сольных пианисток, по восемь часов на дню играющих на рояле, как заяц на барабане. Может быть, их сравнительно и немного, но их удельный вес в обществе велик, и тон задают именно они. Хотел бы я знать, каково соотношение «карьерных» бездетных женщин до тридцати пяти лет — и того же возраста гомосексуалистов? (Говоря о последних, я имею в виду развитые страны — в остальных, как на зоне: за недостатком баб все сойдет.)
В любом случае, уверен, что процент тех и других растет. Что до гомосексуалистов, то могу судить на глазок. В 1973 году у меня на работе их не было — в трудовом коллективе всё как на ладони, а уж такое-то шило мешке точно не утаишь. К концу восьмидесятых появился один. Первоначально супруг и отец, А.К. вскоре оставил семью и открыто заявил о своем «меньшевизме». Народ с непривычки не по-доброму содрогнулся, но тут объявили — в газетах, по телевидению, в Голливуде — что в этом нет ничего зазорного, наоборот, зазорно быть гомофобом. Разговорчики в строю прекратились, все шутники отстрелялись. Сердечность, с которой я поздравил А.К. с Международным днем гомосексуалиста, ничем не отличается от сердечности, с какою я поздравил Эльвиру Зиновьевну Нечипоренко с Международным женским днем 8 марта (попробовал бы не поздравить) или с Днем Победы — мою тещу Раису Абрамовну.
Сейчас со мною служат четыре гомосексуалиста-сингла, все как на подбор денди, и еще два гомосексуалиста сменяют друг друга на командном посту. Как-то с одним из них мы случайно повстречались на курорте. Я был с женой, он с партнером. «Госпожа и господин такие-то, — представил он нас. — Мой друг и мой партнер». — «Очень приятно». Посидели на веранде за столиком, поболтали. Кругом дамы в шляпках, господа с тросточками, на дворе девятьсот седьмой год.
Что еще должен учитывать сюжет? Рискую показаться назойливым, как эхо в ущелье: катастрофическое бессмертие одних… упорная нерождаемость других… миграция третьих (и сказал Бог сынам Ноевым Хаму и Симу: «Ступайте в землю, которую Я вам укажу», — и они поплыли). «Демография» уже давно пишется с большой буквы — как одно из имен собственных человечества.
А еще «Декларация прав человека» — тоже с большой буквы. Отвергать ее — лишить себя статуса, на который претендуешь. А за статус наш брат последние штаны пропьет. Выходит, ты слабак, которому «бремя белого человека» не по силам. Отвергать права человека означает из всевластного патрона политкорректности сделаться ее клиентом, чего никому не желаю.
К этому добавим непредвиденные природные катаклизмы или свирепствующий в какой-нибудь густонаселенной стране мор, грозящий перекинуться на другие страны и континенты. В Китае в сотни, да что там в сотни — в тысячи раз участились случаи прогерии, предположительно из-за употребления в пищу генетически модифицированного мяса животных. Стимуляторы «темпов роста» сказались на детях. Кошмар детского старения даже пострашней птичьего гриппа.
Таковы исходные данные, «ингредиенты», как пишут на упаковках пищевых изделий. Посмотрим, какое блюдо можно из этого сварганить. Рабочее название: «Эти двое».
Первая сюжетная линия. Олекса хочет создать семью. Перед ним вновь и вновь проходят картины детства, юности. После жестоких балканских войн по Европе разбросано множество детей-сирот. Олексу усыновила однополая чета. То, что вместо отца и матери у него, по официальной терминологии, родитель А и родитель Б, превращает его в парию. Одноклассники и их родители брезгливо сторонятся мальчика, его не приглашают в гости, с ним никто не играет. Водится Олекса с такими же неприкасаемыми, как он сам. Возникает новый тип гетто. В кварталах, населенных мигрантами, по преимуществу мусульманами, ему лучше не появляться. Узнают из какой он семьи, примутся кричать «ихса!» и швырять ботинки.
Авиакатастрофа, произошедшая на глазах у Олексы, делает его сиротой вторично. На празднике местного аэроклуба родитель А и родитель Б в двухместном самолете демонстрировали фигуры высшего пилотажа. На крутом вираже крыло задело крышу ангара. Олекса многим обязан этим двум прекрасным людям — отважным путешественникам, исследователям Килиманджаро. Они согрели его своей любовью. И все же у него вырвался вздох облегчения: свободен!
Олекса меняет место жительства, переезжает в город, где его никто не знает, и начинает новую жизнь. Он молод, обеспечен. Мечтает о доме, где хозяйкой была бы женщина — его жена и мать его будущих детей. «Они вырастут гордыми и свободными на своей земле, — говорил он себе, имея в виду клочок земли на берегу моря, доставшийся ему в наследство от отцов. — И никогда не будут втягивать голову в плечи». Влюбившись без памяти в «умницу-красавицу» Марику, Олекса делает ей предложение руки и сердца. Девушка отвечает согласием.
Марика закончила Высшую школу экономики. Ее детство прошло в так называемой неполной семье. Бабушка, мать и дочь, три поколения женщин жили под одной крышей. «Папина дочка» — это не про Марику. Психика девочки подверглась еще одному испытанию. С девятилетнего возраста она, точнее ее пятка, служила орудием сексуальных утех любовнику матери. Позднее он овладел ею, тринадцатилетней. Олекса узнал об этом, когда выяснились последствия подпольного аборта: Марика не сможет родить ему ребенка.
Другая сюжетная линия романа разворачивается вокруг Аслана, партийного функционера. Его партия, Паневропейский Исламский Союз, противостояла на выборах в Европарламент правящему блоку, в который входят Объединенная Рабочая партия, социал-гомократы и Прогрессивно-Евангелическая партия. Оппозиция, помимо исламистов, представлена в Страсбурге Христианским Экуменическим Действием — крайне правой партией, выступающей за диалог с мусульманами на основе общего понимания традиционных семейных ценностей, ватиканской партией Opus Dei, немногочисленной, но опирающейся на преданный электорат, и Партией Жизни, известной еще как партия трех «нет»: нет абортам, нет смертной казни и нет заведомо бесплодному супружеству-то есть бракам между мужчинами (лесбийские парочки разбивались, как на танцульках, хлопком в ладоши: шерочка от машерочки удирала к первому же кавалеру).
Аслан, начинавший журналистом в «Ле Монд», органе умеренных мусульман, главную беду видит в исламофобии, мешающей сплотиться против разрушения человеческой расы. Ислам — единственная сила, способная предотвратить катастрофу. Христианство, трактуемое Лютером как цеховой устав, пригодно лишь для общества потребления. Римская церковь и вовсе музей художественных реликвий, что симптоматично: культ богоравной женщины — та самая бомба замедленного действия, которая дождалась своего часа. Приученная принимать божественные почести в образе Марии или в образе Прекрасной Дамы, христианская женщина отказывается умножать род человеческий и беспрекословно следовать желаниям мужа, в которых выражена воля Всевышнего, милостивого, справедливого.
Несмотря на запрет использовать стволовые клетки, выращивание искусственного лона близится к завершению. Как только это случится, женщина утратит свое предназначение. Различие между однополой и традиционной семьями быстро сотрется, как исчерпает себя и феномен семьи. Для Аслана гомосексуальные браки с правом усыновления не более чем прикрытие сатанинского плана по превращению женщины в мужчину. Дело не в гомосексуализме, к чему мусульмане — что ни от кого не секрет — всегда относились терпимее, чем христиане с их идеалом «вечной женственности». Дело в женщине. Cherchez la femme.
«Ленинградскому Большому Государственному Театру» — сокращенно ЛБГТ — дается понять: не так страшен шайтан, как его малюют. Надо соблюдать внешние приличия, вот и все. Наш тихо делающий свое дело гей не меняется с вашим, кричащим о себе на всех углах. Наши гомосексуалисты чувствуют себя в большей безопасности, ведь в шариате нет понятия педофилии.
Аслан искренен, когда утверждает, что ислам не так придирчив к гомосексуалистам, как кажется и как это было до недавнего времени в христианских странах. Кто без греха? Строгие нравы, склоняющие подростков к паллиативу, сделали его рабом тайного сладострастия, утолить которое можно только с мужчиной. «Яа уалад! < сноска: Эй, мальчик!> — шепнул ему когда-то шайтан в обличье соседа, — почем твой „арбуз“?» То, что было паллиативом для других, для него стало хронической потребностью.
Мусульманский мир — не единственный, где понятие педофилии отсутствует. Наиболее почитаемая добродетель в Народном Китае это любовь к детям. В ближайшие годы поколению маленьких старичков суждено умереть бездетными. Любители «зеленых фруктов», добро пожаловать в Поднебесную, может, еще получится оплодотворить наших пионерок, сгнивших, так и не успев созреть.
Великий человеческий муравейник, где людей считают на миллиарды, исчезает на глазах, окруженный виртуальной Китайской Стеной. Их удерживают взаперти, чтоб не разнесли вирус преждевременного старения по планете. Хотя Всемирная организация здравоохранения и вынесла свой вердикт: это не вирус — причиной всему генотехнологии в животноводстве. Но кто же им поверит, записным вралям.
Пока прогерия взывает к педофилам, ученые ищут выход. Китайцы уже занесены в красную книгу как исчезающий вид. Что имеем — не ценим, потерявши плачем. Мир, до того «косо» смотревший на Китай, словно прозрел: интровертны, дешевый производитель товаров, противовес исламскому экспансионизму, да и вообще «опустела без тебя Земля».
Острое чувство жалости только крепче привязывает Олексу к Марике, но взять малыша из приюта ни он, ни она не согласны. Довольно и тех неврозов, которыми они обязаны своему детству.
Память о родителе А и родителе Б не позволила Олексе примкнуть к тем, кто злобно смотрел им в спину. Но при этом он хорошо знает, каково быть ребенком из однополой семьи. Случайный попутчик в купе, назвавшийся борцом за традиционные семейные ценности, пытается склонить Олексу к интимной близости. «Здесь нет никакого противоречия. Мужское взаимодействие только помогает удержать женщину в рамках, отведенных ей Всевышним, милостивым, справедливым». Это — Аслан.
Когда поздней его убьют, якобы из ревности, а на самом деле по политическим мотивам, то убийство попытаются представить делом рук Олексы. «Взгляните, какую школу он прошел. Да и детей у них с женой нет, брак для отвода глаз». Убийца быстро найден, но поползшие слухи заставят Олексу и Марику еще сильнее желать ребенка, кровь от крови своей и плоть от плоти. Первая мысль — о какой-нибудь украинке, из тех, что раньше вскармливали чужое дитя, а теперь его вынашивают. Если что и пугает, это отсутствие законодательной базы — четко прописанного заднего плана. Правовой импрессионизм провоцирует родильниц на шантаж.
Проект «Искусственная матка для Китая» доведен до ума. Как говорили древние, подобное — подобным, similia similibus. Генетические заболевания врачует генетика. Это как рану, по недоразумению нанесенную Ахиллом Телефу, посыпали металлической крошкой с копья Ахилла.
Олекса связывается с научно-исследовательским центром в Тайбэе. Им с Марикой, единственным европейцам, предлагают участвовать в решающем экперименте. В тот день по всему материковому Китаю завершится сцеживание биоматериала, количество которого обещает второе рождение нации.
Но уже спустя двенадцать недель страшная новость: наблюдается повсеместное нарушение половой дифференциации плода. Как быть, прервать беременность искусственных маток, что можно приравнять к геноциду в небывалых масштабах? Или позволить родиться на свет миллиарду гермафродитов, и это только начало, поскольку гермафродиты способны к самооплодотворению?
Олекса и Марика, оправившись от шока, единодушны в своем решении: их ребенок будет жить, они счастливы вписать новую страницу в книгу жизни. Когда-нибудь Земля снова будет заселена людьми в полном смысле этого слова — не мужчинами и женщинами, а высшими существами, о которых писал Платон:
«Вначале не было ни мужчин, ни женщин, и люди сразу были ОБЕЕГО ЦВЕТА. Тело у них было округлое, грудь спереди и сзади, лицо смотрело на обе стороны, так что смиряться, поникнув гордой головой, они не могли. Рук имели по четыре, как и ног, ушей — две пары, о прочем можно догадаться. И куда бы они ни направлялись, катясь на восьми конечностях наподобие шара, они всегда двигались вперед, не зная путей отступления. Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы. Их целью было бессмертие. Для этого они собирались взять небеса приступом и низвергнуть оттуда богов. Боги смутились: убить их громами значило лишиться почестей и жертвоприношений. Насилу Зевс кое-что придумал: „Кажется, я нашел способ и сохранить людей, и уменьшить их силу. Я разрежу каждого из них пополам, и у них не останется других желаний, кроме как воссоединиться со своей половинкой“».
С превращением людей в расу андрогинов сами собой разрешатся такие ключевые проблемы как отношения полов, старение человечества, войны цивилизаций и т.д. «Чем кардинальней бывали попытки до сих пор сделать землю небом, тем большими катастрофами они оборачивались, хоть тектонический сдвиг в микрон (в нужном направлении) все же происходил — при том что расстояние требуется пройти, может быть, в миллионы световых лет. И реакция на это „справа“, сколь бы беспощадной она ни была, в сравнении с теми бедами, что несет с собою очередная вспышка гностической активности, кажется детским лепетом — по крайней мере тем, кто испытал последнюю на собственной шкуре. Все так. Тем не менее мир будут переделывать и впредь, с минимальными успехами при максимальных издержках. Деваться некуда…»
Нет, я не воспользуюсь этим сюжетом, дарю — если кто пожелает. Как знать, а вдруг роман «Эти двое» принесет автору успех. Правда, антиутопии приелись, но если вспомнить, что антиутопия — это осуществленная утопия, то с определением жанра я, наверно, поторопился. Ведь этого никогда не произойдет.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer8_9/girhovich/
