Почему-то муж спросил (обычно он этого не делает), что мне подарить на 50-летие, и я попросила поездку в Дрогичин, городок, откуда родом папа, откуда фамилия, и мне всегда казалось, что и я оттуда. Раздумывали, можем ли взять с собой дочку, и решили не рисковать — все-таки антисемитская страна и оставить ее с бабушкой.
Я позвонила Хане Кизельштейн[1], возглавлявшей тогда организацию выходцев из Белостока и недавно вернувшейся из поездки в Польшу, по совету Лизы Чапник (Машевицкой), одной из легендарных подпольщиц Белостокского гетто[2]. С Лизой и ее семьей мы как-то встретились, проходя через Яд ва-Шем во время своей сын, Гриша, был знакомцем мужа. Хана и ее муж, Шамай Кизельштейн[3], дали первые наставления, как лучше ехать и т. д.
Поехали мы весной, когда в Польше уже стаял снег. Меня, понятно, охватило невероятное возбуждение, все чувства были обострены, любые мелочи казались значимыми, не случайными. Так, при входе в самолет взяли свежие польские газеты (муж довольно хорошо читает по-польски), а там, на страницах, как раз шла бурная дискуссия, можно ли называть концентрационные лагеря, которыми во время войны была усеяна Польша, польскими.
Прилетели в Варшаву. Заранее договорились с мужем: по возможности не будем говорить, что мы из Израиля, а может, нас предупредили молчать на этот счет. В общем, ожидали худшего и держались настороже. Стали узнавать, где остановка автобуса на Дрогичин. Муж спросил первого попавшегося поляка и сразу оживленно разговорился с ним по-польски. Слово за слово, и вот, не веря своим ушам, я слышу, как муж говорит, что мы из Израиля! Это вызвало неожиданный восторг этого поляка. Он оказался таксистом. Они долго выясняли, откуда муж знает польский, потом сошлись на любви к Станиславу Лему (это причина, почему муж стал учить польский), потом долго расставались, потому что не было у нас денег на такси, в конце концов он объяснил, где останавливается автобус. Это была встреча, вызвавшая много эмоций, истолкованная мной как свидетельство родства, даже братства. Остановка называлась «Стадион», мы шли к ней мимо руин гетто, мимо Жидовского театра, мимо синагоги. Все, все было не случайно.
За окном автобуса мелькали перелески, железнодорожные развязки, невзрачные поселки. Прежде всего думалось о том, где ж тут можно было прятаться человеку в отчаянном положении, преследуемому, затравленному: мелкий, серый, насквозь просвечивающий лесок, опустелые поля, ветхие мостки через ручьи? Однообразные картины, взгляду зацепиться не за что. И все-таки я чувствовала необъяснимую близость к этой земле и при этом помнила о том, что где-то здесь, посреди такого же поля, убили моего деда, бывшего российского лихого служивого Берку Дрогицкого. Ему, с женой Фрейдой-Мирл и двумя младшими дочками Ханой и Шейной, когда кончились деньги, отказал в укрытии один поляк (я знаю его имя), а другой (я знаю его имя) выдал их жандармам за вознаграждение или только из ненависти к загнанным, когда они вынуждены были поздней осенью или уже зимой прятаться в стогу посреди поля. Ничего не смог сделать для защиты своих близких мой гордый дед[4].
Как папа[5] описывал Дрогичин, я помнила плохо — все-таки это было в далеком детстве, знала, что жили на Варшавской, 12, недалеко от рыночной площади. Свои впечатления, и первые, и вторые, могу сравнить только с иерусалимскими: не открою Америки, если скажу, что многие, впервые оказавшись в Иерусалиме, вдруг понимают, что когда-то уже бывали здесь, что знают его, что он не чужой и незнакомый, — так и Дрогичин чувствовался своим, родным, просто немного забытым. На самом деле то, что увидела я, сильно отличалось от того городка, который папа покинул 17 сентября 1940 (его взяли в Красную армию) и где жила моя многочисленная родня (у деда было пять братьев и сестра, дяди, тети, кузины, которые, за небольшим исключением, все погибли в Холокосте, здесь же жили родители деда и родители родителей — известны имена членов нашей семьи, проживавших здесь с 1800 года). Город по европейским масштабам древний[6], еврейская община сформировалась в XV‒XVI веке, а отдельные семьи появились еще раньше.
Местоположение Дрогичина сделало его историю: замысловатые изгибы большой и сильной реки с глубоким руслом, высокий берег с естественным обрывом рядом с крутой горкой — готовой сторожевой высоткой (Замковая гора), а за берегом и за его защитой ровное место: и поля, и леса, и красота. В прошлом столица Подлясья, перед Второй мировой войной городок уже было захолустьем: 2454 жителя[7] (численность еврейского населения составляла 771 человека[8]) вели натуральное хозяйство, занимались ремесленничеством и мелкой торговлей — бедность и множество церквей, костелов, синагога.
Дрогицкие, например, испокон веку были сапожниками. Исключение составили папин брат Исраэль (на снимке крайний слева в верхнем ряду; кстати, это единственная фотография единственного из папиных братьев, кого я могу увидеть, ведь фотографий бабушки и дедушки, младшего брата и младших сестер нет, я никогда не видела их лиц), которого ввиду исключительных способностей по совету раввина отдали после хедера учиться дальше — аж во Львов, и пара двоюродных братьев папы, имевших авантюрные наклонности и затеявших изготовлять и продавать мороженое (в 1939 году эта семейка махнула в Палестину — избежали Холокоста, хоть и нелегко им тоже пришлось — свирепствовала малярия, но пустили здесь корни). Так вот, перед войной город был ладный, компактный, уютный, тихий — в общем, благолепный. Из описания рава Полякевича (Книга памяти общины Дрогичина. С. 92‒105. Здесь и далее — пер. с идиша Л. Ционской): «Летом было очень красиво в Дрогичине. Вокруг местечка были построены бейт ха-мидраш, колодцы на выезде… много зеленых полян, усеянных цветами. Осенью все выглядело по-другому: после Суккота начинались дожди, и рыночная площадь превращалась в болото. Чтобы не забрызгать и не испачкать грязью полы пальто, их закатывали, подвертывали. В январе уже лежал снег, мели метели и стояли морозы. Чужие люди из других мест не приезжали в такое время. Синее небо делалось еще ниже. Мужчины носили пальто, а женщины большие теплые платки. У крестьян на усах замерзали сосульки от дыхания. В домах в окна вставляли двойные рамы, и внутри было сумрачно. На улицу выходили только при необходимости».
Костелы, монастыри, церкви и сейчас в основном сохранились, пострадал-изменился весь облик города, так как при установлении новой границы — по Бугу — в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа советские «зачистили» приграничную зону — всем жителям, живущим на определенном расстоянии от берега реки, было приказано в считанные дни разобрать и перевезти свои деревянные дома. Осталось несколько каменных, реквизированных новой властью[9]. То есть чувствовалось, что все выглядит не совсем так, как было до войны, особенно кирпичная коробка продуктового магазина на улице Крашевского, но все-таки ожидаемого, пусть не в каждом месте, было больше.
Прошли по улице Варшавской[10] (теперь Мицкевича), побродили по городку, купили еды на ужин. Нашли свое забронированное жилье — комнату на втором этаже большого дома возле бывшей рыночной площади, познакомились с хозяином, паном Хлебиньским. Он потом сыграет важную роль в нашем пребывании в Дрогичине, поможет в знакомствах, покажет еврейское кладбище — единственное, что осталось от евреев, не считая некоторых домов, занятых, конечно, поляками или заколоченных от ветхости, да разграбленных надгробий, приспособленных в хозяйстве, — гранит все-таки.
Пан Хлебиньский близко к сердцу принял мое желание навестить родину: поговорив с нами, он позвонил другу, пану Эдварду Буйно, и тот пригласил нас всех к себе для знакомства. Это было чудо для моего восторженного сердца — я сразу полюбила этого человека. Во-первых, он тогда писал главу «Евреи в Дрогичине» для книги «Дрогичин — историческая столица Подлясья» (Зенон Скшипковский, Збигнев Ручай. Варшава, 2006) и для этого опрашивал старожилов, кто кого помнит из евреев, то есть знал именно то, что мне было важно. Во-вторых, он знал русский — за несколько дней до прихода немцев советские выслали его семью в числе целой группы состоятельных жителей Дрогичина как классово чуждый элемент в Сибирь, и там он овладел русским языком, затем он воевал в составе Войска Польского. В-третьих, его жена Мария до войны работала секретарем в народной (общедоступной) школе и сохранила, спрятав, школьный архив, где были и документы, связанные с евреями. В-четвертых, это был патриот своего города; так, он установил имена всех дрогичинцев-поляков, погибших за время войны, и добился того, чтобы на местном кладбище открыли мемориал с их именами. Главное, это был умный, добрый, неравнодушный человек.
Эдвард Буйно
Стены гостевой комнаты по верху были увешаны портретами его славных предков, усатых героических военных (что сразу напомнило типичную провинциальную усадьбу XIX века и самоотверженную борьбу поляков за свою свободу от царской власти), фотографиями визита польского папы Иоанна-Павла II в Дрогичин в 1999 году, писанными маслом видами Дрогичина. Дом этот был средоточием жизни круга ровесников хозяина и хозяйки, разделивших судьбу Эдварда — сосланных в Сибирь, друзей, соседей. Все время кто-то приходил навестить его, справиться о здоровье Марии (она в те дни была в больнице), принести угощение, что-то обсудить — дверь не закрывалась. Милый, дорогой Эдвард, как и мне не хотелось потом от него уходить! Он достал архив, стал рассказывать, что знал, о еврейской общине по памяти и записям, называть еврейские фамилии, профессии, кто чем запомнился польским соседям. Например, он говорил, обобщая, что были евреи все беднόтой, что скучно стало без них, их праздников и обычаев, на которые дивились, тех, над кем посмеивались и кого винили во всех несчастьях.
Моей фамилии в его списке не было, никто из соседей не назвал скромных, бедных и, видимо, неприметных сапожников, хотя это был целый клан, а дед с семьей вообще жил до 1940 года на той самой улице, где мы находились, — Мицкевича, бывшей Варшавской.
Архив хранился в полном порядке, каждый документ лежал в отдельной прозрачной папке. И вдруг в качестве примера Эдвард показывает один — просьбу о скидке на оплату обучения девочек в школе от Берки Дрогицкого! Я закричала: «Это же мой дед!» Потом, позднее, он прислал мне копию этого чудом сохранившегося документа и поместил также в качестве примера в свои воспоминания[11].
Прошение директору гимназии о снижении платы за обучение, подписанное моим дедом. На следующий день пан Хлебиньский привел нас к Янине Воиньска-Жеро, признанной институтом Яд ва-Шем праведницей народов мира. Мы сразу подпали под обаяние этого ангела во плоти. Пожилая женщина, она вся светилась добром и немного испугом, который, мне кажется, отчасти был связан со строгим паном Хлебиньским, но и с нами тоже. Это был первый дом в Польше, где нам предложили угоститься печенюшками, конфетками (это вам не Россия, где первым делом угощают гостя!), и это тоже тронуло. Когда-то бедную, кроткую девушку взял в жены сын Франчески Жеро как мягкую нравом и работящую и привел в дом матери, властной хозяйки богатого дома, земли — в общем, большого хозяйства. Янине поначалу приходилось терпеть обиды, глотать слезы, и она долго была Золушкой в этом доме. А тут война. Своевольная и гордая Франческа прятала на чердаке еврейскую девушку[12], сделав двойной потолок в одной из комнат, — в это узкое пространство та забиралась, когда становилось особенно опасно, в частности, когда в дом заходили жандармы или полицаи. Еще в хозяйстве в подпасках работал еврейский мальчишка-сирота, светловолосый, голубоглазый, совсем не похожий на еврея[13]. Две страдающие души — молодая жена сына хозяйки и мальчик-работник — сочувствовали друг другу и помогали чем могли в своем бедственном подневольном положении. Семье Жеро удалось скрыть тайну спасения этих евреев не только от власти, но и от соседей. Девушка и подросток дожили до конца войны и оба потом приехали в Израиль.
Затем неутомимый пан Хлебиньский повел нас на еврейское кладбище. Прошли по грунтовой дороге берегом Буга. Река несла свои холодные воды серо-зеленого цвета, обманчиво спокойные на поверхности, но в глубине стремительные, с буравчиками водоворотов. Понятно, почему моему папе не разрешали приближаться к ней, и он так и не научился плавать и меня не дал научить, хотя от меня Буг был далеко, а рядом — только искусственный пруд, котлован под который на субботниках с комсомольским задором копала и моя мама. Повернули на лесную дорогу налево и чуть углубились в редкий лесок. Тут и находится кладбище. Состояние его печально — нет ни ограды, ни какого-то знака, что это еврейские могилы, когда-то через кладбище проложили дорогу и с тех пор телеги и тракторы ездят по ним. Разбросанные оставшиеся редкие округлые камни-надгробия, частично поросшие мхом и ушедшие в землю, а на них — буквы святого языка. Прочитать мы ничего не смогли: кто лежит здесь, когда похоронен?[14] Неучи-атеисты из бывшего Советского Союза. Но трепет и волнение, глубокую печаль испытали. Картина соответствовала тому, что осталось от еврейской общины, существовавшей здесь с XV века.
Поросшие мхом оставшиеся надгробные камни
Дошли до усадьбы поблизости, принадлежащей знаменитому актеру Даниэлю Ольбрыхскому, на этом визите настаивал пан Хлебиньский. Но хозяина не оказалось дома, и мы побрели назад. Вечером пан Ольбрыхский сам пришел. Смотрел оценивающе и снисходительно, говорил на русском, поддержал идею увековечивания памяти евреев в Дрогичине и предложил установить памятную табличку на обелиске на Замковой горе.
Не помню уже кто: Эдвард Буйно, Хлебиньский или Ольбрыхский — устыдили меня, сказав: как же так выходит, что евреи не заботятся о своем кладбище? И с тех пор этот стыд не оставлял меня больше десятка лет.
На обратном пути в Израиль мы с мужем съездили в Треблинку, где закончился жизненный путь большинства дрогичинских и семятычских евреев — после газовни их сожгли 11 ноября 1942 года в 10 часов утра.
Вот так мы съездили в Дрогичин. Когда вернулись в Иерусалим, я сразу сделала копию видео, что сняла на кладбище, и отправила израильскому послу (тогда им был Давид Пелег) в Варшаву вместе с письмом о состоянии кладбища и просьбой помочь. Откликнулся только битахонщик, который по долгу службы позвонил, но угрозы спокойствию посла во мне и моей посылке в конце концов не усмотрел, а от посла никакого ответа я никогда не получила.
Съездила в Тель-Авив на встречу с главой Фонда охраны еврейского имущества в Польше (Foundation for the Preservation of Jewish Heritage in Poland, или сокращенно FODZ) Моникой Кравчик. Она пообещала помочь, мы обменялись адресами, и началась наша переписка. Вскоре она сообщила, что еврейское кладбище в Дрогичине возвращено еврейской общине[15], что нужно 11 000 долларов и еще 1 500 долларов[16], потом сумма дошла до 18 000 долларов[17]. Где я могла взять такие деньги? По прошествии времени понимаю, что лучше бы я не обращалась к ней, потому что у нее никогда и в мыслях не было помочь, скорее наоборот, но об этом дальше. Я попыталась найти деньги в благотворительных фондах и у частных лиц, много раз обращалась к разным людям и в разные организации[18], наконец, получила согласие от Фонда Ротшильда (The Rothschild Foundation Europe) в Лондоне при условии, что деньги переведут не частному лицу, то есть мне, а организации. Хорошо. Я связала Монику Кравчик как главу Фонда охраны еврейского имущества в Польше с Мирьям Шитрит, представителем этого благотворительного фонда, после чего обе дамы перестали мне отвечать[19]. Что хочешь, то и думай. При этом мэр Дрогичина, который, может быть, и готов был бы помочь[20], уже ничего не мог поделать, потому что кладбище формально перешло под опеку этого самого Фонда охраны еврейского имущества и любое неразрешенное им действие на территории кладбища становилось нарушением его имущественных прав и каралось законом.
В течение двенадцати лет я продолжала обращаться с просьбой помочь сохранить остатки кладбища в Дрогичине в память о существовавшей до 2 ноября 1942 года еврейской общине — это порядка двух десятков имен и организаций[21]. Лишь однажды это сработало. Хана Кизельштейн когда-то познакомила меня с представителем еврейской общины в Белостоке и округе учительницей Люци Лисовской из Белостока.
Немецкие школьники расчищают территорию кладбища
В 2007 году, когда в очередной раз в Белосток приехала группа немецких школьников и студентов в рамках немецко-польского проекта по уходу за еврейскими кладбищами, Люци привезла их в Дрогичин. Был дождь, ребята промокли, но очистили площадь от кустарников и мелких деревьев вокруг мацев!
Обращалась и к председателю Объединения выходцев из Белостока в Израиле Яакову Кагану, и тоже безуспешно. Всех называть нет смысла, ведь они даже не пытались помочь.
В конце концов сразу двое знакомых — Яков Шепетинский[22] и Юля Фойерман[23] — рассказали, что в Яд ва-Шем работает бывший ксендз и преподаватель Люблинского католического университета Яков Векслер-Вашкинель (младенцем спасенный польской семьей и не знавший о своем еврействе до 35 лет): вдруг он захочет помочь? И я обратилась к нему[24].
И он оказался единственным из мно-о-ожества людей, которых я просила о помощи, сердцем принявшим мою боль, когда надежд уже не оставалось[25]. К счастью, мы могли говорить — он знает русский, естественно, прекрасно пишет (несомненный литературный дар отчасти как результат классического образования) на родном языке, у него остались в Польше друзья, которые, как потом оказалось, готовы были ему помочь во всем! Яков обладает настойчивым характером, умен, сразу схватывает суть проблемы и умеет найти короткий путь к ее решению, добросердечен и… обаятелен. Если бы не он, никогда ничего бы у меня не вышло.
Несколько следующих попыток, предпринятых уже Яковом, найти в Польше человека или организацию, кто взял бы на себя труд помочь увековечить память о дрогичинских евреях, тоже оказались бесплодными: снова письма, обращения, просьбы — и уклончивые ответы, непрямые отказы, молчание. И, наконец, — луч света: бывшая студентка Якова Векслера-Вашкинеля в Люблинском католическом университете, где он преподавал философию, Моника Мазурчак-Качмарык[26], написала, что готова оказать посильную помощь несмотря на то, что живет далеко от Дрогичина, на другом краю Польши! Именно Яков и Моника стали главной движущей силой успеха. Моника съездила в Дрогичин, увидела состояние кладбища, встретилась с мэром, нашла волонтеров-единомышленников (Мелания Грыгорук[27], Марек Красовский[28] и другие[29]).
Тем временем Яков обратился к главному раввину Польши Михаэлю Шудриху, который одновременно является координатором проекта PJCRP[30] по Дрогичину (он сыграл решающую положительную роль в судьбе Якова — помог обосноваться в Израиле, навещал его и поддерживал на всех этапах абсорбции), и получил его поддержку. Надо было решить: что нужно конкретно сделать? Предстояло получить разрешение (?!) в Фонде охраны еврейского имущества на мемориал[31]; выбрать для него место (гетто, рыночная площадь, бывшая синагога, кладбище, Замковая гора), форму (мемориальная доска на доме в районе гетто, памятная доска возле кладбища, добавочная надпись на существующих в городе польских мемориалах); составить текст надписи, решить, на каком или каких языках он будет (идиш, иврит, польский, английский, немецкий, русский), утвердить этот текст в Раввинатской комиссии по еврейским кладбищам (Rabbinical Commission for Jewish Cemeteries) в Варшаве (кстати, я обращалась туда и ранее и получила формальную отписку), перевести на эти языки, проверить и перепроверить грамотность текста; заказать изготовление мемориального камня с надписью; договориться о материале, цене, форме оплаты; обратиться к семьям погибших и выживших евреев, чтобы пригласить их на церемонию памяти в связи с 75-летием уничтожения гетто и открытие памятной доски, и еще множество мелочей. Одно сомнений не вызывало: поскольку еврейское гетто в Дрогичине уничтожено 2 ноября 1942 года, когда евреев вывезли в Семятыче, ближайшую железнодорожную станцию, а через десять дней последние из них отправлены транспортом в газовые камеры Треблинки, то и церемония должна состояться в начале ноября, только через 75 лет после этих событий. Откладывать нельзя. Но до церемонии еще было далеко.
Первое, что сказал куратор, которого назначил главный раввин Польши, — следует получить разрешение FODZ, и это не так просто. И, действительно, в ответ на официальную просьбу о разрешении — гробовое молчание. Тогда Яков просит Кристину Будницкую[32] лично пойти в Фонд охраны еврейского имущества и выяснить, в чем дело. Надо сказать, что Кристина — значимая и уважаемая фигура в Варшаве, одна из немногих выживших в Варшавском гетто.
Кристина и Яков в Варшаве
В Фонде ее успокоили и пообещали, что все будет в порядке. Однако время шло, а разрешения все не было, и это стопорило все дело, тогда как ноябрь становился все ближе.
Уже было решено установить мемориальную доску именно возле кладбища, а не в каком-то другом месте: не хотелось мешать польской жизни теперь, когда есть у нас своя страна, — пусть без упрека создают свои новые национальные мифы; те же соображения касались и места бывшей синагоги, и Замковой горы, и бывшей рыночной площади (сейчас площадь Тадеуша Костюшки), в конце концов, таковым было и изначальное решение муниципалитета. Уже условились с архитектором, который единственный имел право и возможность выбрать конкретное место для мемориала, приехав в Дрогичин из Белостока. Уже координатор Мелания Грыгорук вела поиск мастерской, где бы приняли наш заказ и смогли его выполнить (нужны были ивритские буквы, которых, понятное дело, ни у кого не было, так же как не было и наборщика, знающего иврит или идиш, — потом неутомимая Мелания найдет его в другом конце страны). Уже на десять раз был оговорен и поправлен текст с куратором — равом Иегошуа Эллисом, проверен и перепроверен иврит[33] (сколько раздумий, какие именно несколько важных слов следует написать; неизменной оставалась только первоначальная фраза: «Эти камни — все, что осталось от еврейской общины Дрогичина»). Уже было написано и отправлено Меланией еще одно письмо в Фонд охраны еврейского имущества[34], а разрешения этого фонда все не было.
После многочисленных звонков Моники в Фонд, писем по электронной почте и общения с его сотрудниками, которые были любезными, но ничем не могли помочь, Мелания отправилась в Фонд, и, казалось, что дело сдвинулось с мертвой точки, однако на самом деле это было не так. А у нас уже не было времени, потому что приближался ноябрь!
Тогда Моника позвонила напрямую главе Фонда по сохранению еврейского наследия в Польше г-же Монике Кравчик, чтобы узнать, почему не дают разрешения на установку мемориальной доски?! Почему откладывают ответ и нагромождают проблемы вместо того, чтобы сразу сказать, что нужно сделать?! Глава Фонда г-жа Кравчик ответила, что Моника попросту не понимает, что процедура, связанная с выдачей разрешения на установку памятной доски, занимает много времени, что мы только недавно обратились в Фонд по этому вопросу и хотим быстро получить разрешение, и т. д. Разговор был неприятным, недружелюбным и обескураживающим.
Глава Фонда подчеркивала, что Моника совершенно не знает процедуры. Однако Моника не сдалась, хотя была чрезвычайно смущена совершенно неожиданным, абсурдным, возмутительным отношением Фонда, но выдержала никем никогда не предполагаемое давление и честно сказала ей, что как раз в курсе, так как получает подобные разрешения в своем районе, занимаясь сохранением костела как исторического объекта, и знает, что это делается быстро. Необходимо только понять, каковы намерения Фонда, потому что он является хранителем еврейского кладбища и именно он должен получить разрешение от Управления охраны памятников истории и культуры в воеводстве!
Затем г-жа Кравчик заметила, что у нас до сих пор нет проекта памятника, который следует приложить к разрешению этого Управления. В отчаянии Моника запальчиво ответила, что завтра на столе у г-жи Кравчик будет проект памятника (хотя у нее самой его еще не было!) и что мэр Дрогичина, как только Управление даст свое согласие, лично получит и передаст его, чтобы ускорить дело. И так и вышло: наконец, Управление по охране памятников приняло положительное решение и дало необходимое разрешение, которое получили мэр Дрогичина и Фонд.
Как потом рассказывала Моника, выдержать оскорбительное отношение ей помог настойчивый характер и убежденность в своей правоте[35]. Хорошо, что тогда никто из нас — ни я, ни Яков — не знал о скандале, разразившемся в Польше в 2013 году в связи с публикацией статьи Войцеха Сурмача и израильского журналиста из газет «Маарив», «The Jerusalem Post», «Аруц-7» и др. Нисана Цура «Kadysz za milion dolarów» («Kaddish for a million bucks», «Кадиш за миллион долларов») в польском «Форбсе», а также в израильской газете «Маарив» («קדיש על מיליוני דולרים»)[36] и последовавшем за этим извинением «Форбса»[37]. Иногда неведение спасает как святая простота, так было и в нашем случае — нам помогло незнание этих фактов.
Наконец, разрешение было получено, памятная таблица и текст на нее были заказаны. Яков и я прилетели в Варшаву, где нас встретили друзья Якова Эва Тележиньска и Павел Савицкий и на своей машине повезли в Дрогичин с заездом в Треблинку и Семятыче. Маршрут сложился в силу обстоятельств, но Яков счел его символическим: от места гибели — к установлению мемориала.
Павел, Эва и Яков
Так благодаря дружескому участию я познакомилась с замечательными людьми. Оказалось, Эва, Павел и их товарищи (все они работают, у них разные профессии) свое свободное время отдают сохранению памяти о жертвах нацизма — пытаются установить имена людей, уничтоженных в Треблинке[38].
Один раз в месяц они собираются на территории бывшего лагеря уничтожения и зачитывают вслух эти имена! Вокруг мемориала — лес, его опоясывают ленты с именами жертв, и это — тоже результат деятельности этой группы.
Лента, опоясывающая бывший лагерь смерти, с установленными именами жертв
Все это я узнала и поняла не сразу, а тогда были рассказ и экскурсия по территории, где в июле 1942 — октябре 1943 года размещался лагерь уничтожения[39]: куда прибывали поезда, где обреченные ожидали своей очереди на селекцию, где они раздевались перед «душевыми», где находились крематории, где были ямы для сжигания трупов. Потом мы подошли к камню с надписью «Семятыче», ведь дрогичинские евреи были привезены сюда транспортом из Семятыче вместе с семятычскими евреями, многие из них были ближайшими родственниками (например, в Семятыче жила сестра моего деда и, кажется, несколько братьев). Зажгли поминальные свечи, положили веточки розмарина из Иерусалима…
Дальше наш путь лежал в Семятыче, где мы встретились наконец и познакомились с Меланией Грыгорук, которая живет в этом городе и работает гидом. Она показала нам реконструированную синагогу, рядом здание еврейской школы и кагального суда, познакомила с владельцами мастерской, где изготовили мемориальную таблицу по нашему заказу, мы расплатились и получили расписку, посетили еврейское кладбище, где сохранилось меньше двух десятков надгробных плит (все эти объекты находятся под охраной FODZ):
Здание бывшей синагоги Сохранившийся вход Оставшиеся надгробные плиты на еврейском кладбище
Уже садилось солнце, сгущались сумерки, но мы все же проехали в Дрогичин через деревню Кочеры, которую часто упоминали в своих рассказах выжившие евреи. Здесь многие из них прятались у знакомых поляков. В том числе и мой дед и бабушка с двумя дочерьми и их женихами, подростком-племянником[40], и мой дядя Исраэль[41], учитель школы в Дрогичине. Все они были убиты где-то здесь неподалеку.
Такой мы увидели деревню Кочеры
И вот мы приехали в Дрогичин, нашли заказанную гостиницу, попрощались с дорогими Эвой и Павлом[42]. На следующий день посетили муниципалитет, где Мелания познакомила нас с мэром Войцехом Божемом (он с самого начала поддерживал идею мемориала и помог в получении разрешения FODZ), приветливым и милым, ксендзом. Мы вручили подарки из Иерусалима и на этом расстались до начала волнующей и долгожданной церемонии, назначенной на середину дня. В оставшееся до нее время навестили Янину Жеро, дома оказались все ее дочери. Янина стала совсем старенькой, но была рада нашему визиту. Откуда берутся такие люди — добрые, излучающие тепло и свет, как ангелы?
В гостях у Янины Жеро и ее детей и свидетельство о присвоении ей звания Праведника мира
Все, конечно, были растроганы до слез, обнимали ее, Яков как бывший священник говорил ей какие-то теплые и мудрые слова по-польски. Дочки хлопотали, угощали потрясающим домашним тортом — для нас это самый теплый дом в Дрогичине!
Оставалось еще немного времени, и мы зашли к пану Хлебиньскому. Он совсем не изменился, даже домашняя теплая кофта была на нем прежняя. Короткая и тоже радостная встреча. Надо отдать ему должное — именно он старался, чтобы моя первая поездка в Дрогичин оказалась плодотворной: познакомил с Эдвардом Буйно, Яниной Жеро, Даниэлем Ольбрыхским, показал остатки еврейского кладбища, рассказал, что знал, о судьбе евреев во время немецкой оккупации, был сердечным и добрым.
Пан Хлебиньский и я
Наконец мы направились к Бугу, к кладбищу, чрезвычайно возбужденные, взволнованные предстоящим событием. Уже стояли возле мемориала флаги Израиля и Польши, памятная доска была увита бело-голубыми и красно-белыми лентами, гирляндой израильских флажков (все продумала и сделала Мелания!). До начала церемонии я успела поздороваться с Дариушем Шада, специально приехавшим из Белостока, обнять Люци Лисовски и ее подругу Камиллу тоже из Белостока, познакомиться с равом Эллисом, приехавшим из Варшавы, поговорить с ним на иврите и зажечь несколько мемориальных свечей (נר זכרון), привезенных из Иерусалима, возле разрозненных надгробных камней, кивнуть дорогим сестрам Жеро, пришедшим на церемонию, окинуть благодарным взглядом, к сожалению, незнакомых людей, старших школьников с директором или учительницей (присутствие молодых людей придало особый смысл событию, не знаю, кому и как выразить благодарность за эту инициативу), журналистов с фотоаппаратами, и все — пора было начинать.
Открывала церемонию Мелания, потом говорил мэр, уважаемый Войцех Божем, затем ксендз произнес короткую речь и католическую молитву, красивую и очень взволновавшую присутствующих, затем рав Эллис поделился мыслями в связи с происходящим событием на польском и произнес поминальную молитву на иврите (накануне мы пытались найти десять евреев, требуемых для миньяна и кадиша, но где ж их тут возьмешь?), потом говорил Яков от моего и своего имени: прежде всего выразил благодарность всем собравшимся, чтобы установить на еврейском кладбище символический знак в память о еврейской общине Дрогичина, составлявшей около 800 польских граждан-евреев, через 75 лет после ее жестокого уничтожения нацистами во время оккупации Польши.
Рассказал, что еврейская община Дрогичина состояла из тружеников (портных, сапожников, мелких торговцев, кузнецов, кожевенников и т. д.) и следовала традиционным принципам взаимопомощи (начальное образование получали все дети без исключения — неимущие за счет благотворительности, имелись касса беспроцентных ссуд для помощи нуждающимся и комитет, который распределял безвозмездную помощь между бедными, и др.[43]), толерантности (сосуществовали разные религиозные и идеологические группы — хасиды всех видов, митнагдим, сионисты[44], бундовцы и др.), самодостаточности и независимости (имели синагогу, раввинов, хедер, микву и т. д.), сохранения традиции (шабат, еврейские праздники, уважение к учености, чадолюбие и забота о душе).
Вспомнил мою семью Дрогицких (первый носитель фамилии как таковой Мордехай Дрогицкий родился в 1812 году). «Прадед Мендель, дед Берка и его братья родились в Дрогичине, были сапожниками, служили в русской царской армии. Берка Дрогицкий жил на улице Варшавской, 12 (теперь ул. Мицкевича). Отец и его младший брат Лейбель были взяты в Красную армию после 1939 года. Лейбель погиб, Велвул числился тоже погибшим. Дед и его жена Фрейда-Мирл Лейдерман, их дочери Хана и Шейна, учившиеся на портних, были убиты по доносу немецкими жандармами, как и их старший сын Исраэль, учитель географии общедоступной (повшехной) школы, в Кочерах, под Дрогичином.
Поляки вели себя по-разному, но еврейские граждане Польши могли спастись только с помощью местного населения. Всех, кто выжил, спасли поляки. Вот несколько фамилий тех, кто помогал: Сморчевский, Станислав Чарковский, Кожик Кошинский, Скшипковский, Любовецкий, Мельковский, Чапка[45]. К сожалению, многие остались неизвестными[46].
2 ноября 1942 года было ликвидировано гетто в Дрогичине. Тех, кто не убежал накануне, кто не сопротивлялся (такие были застрелены при депортации), вывезли на подводах в Семятыче. В этот день, сегодня 6 ноября, 75 лет назад они еще были живы, так как неделю находились в Семятычском гетто. Первый транспорт в Треблинку из Семятыче был отправлен 8 ноября (2 400 человек). Люди в отчаянии просились на него, потому что уже не могли выносить унижения, ужас и страдания, на которые их обрекли, и хотели, чтобы это скорее закончилось. Чтобы вы немного почувствовали… Вот такая была погода, только падал снежок, их заставили раздеться донага и загнали в газовые камеры. Последний транспорт из Семятыче был сожжен 11 ноября в 10 часов утра.
Сегодня мы открываем памятную табличку на еврейском кладбище с надписью на трех языках:
2 ноября 1942 года нацисты ликвидировали гетто Дрогичина. Это стало концом еврейской общины в Дрогичине, которая существовала здесь с XV века. Только эти камни остались сегодня от тысяч евреев, что жили здесь когда-то. Пусть будет благословенна их память!
В память о евреях Дрогичина, живших здесь 500 лет, когда-то купивших эту землю и похороненных здесь, и прежде всего в память о жертвах Холокоста, тела которых перенесли сюда из разных мест города выжившие евреи[47] после освобождения в 1944 году[48].
Обращаемся к администрации города, раввинам, Фонду охраны еврейского имущества в Польше, жителям Дрогичина, школьникам как представителям молодого поколения города с просьбой сохранять это кладбище, ухаживать за тем, что осталось от еврейских могил. Существование еврейской общины в Дрогичине часть нашей общей истории — польской и еврейской. Пусть никогда больше не повторится то, что произошло на этой земле под влиянием нацистской идеологии!»
Потом мы сняли с памятной доски ленты как символ открытия мемориала, зажгли свечи — красивые польские и скромные израильские и по еврейскому обычаю положили мелкие камешки. Меня о чем-то спрашивали, что-то мне говорили… Подошли две женщины с укором, что я не назвала их отцов, которые тоже спасали евреев. Мне так жаль, так стыдно! Я расплакалась — как же я могла всех их знать? Ведь не все спасенные евреи дожили до создания Книги памяти (60-е годы) и смогли в ней увековечить своих спасителей, возможно, не всех праведников назвали выжившие в Холокосте, наверняка, были такие, кто по тем или иным причинам не смог принять участие в подготовке Книги памяти, может быть, остались непереведенными с идиша чьи-то истории спасения. Ну вот так. Сделали общую фотографию:
По окончании церемонии, 6 ноября 2017 года
— и уже пора были уезжать тем, кто приехал из Варшавы, Белостока — вечерело, а путь неблизкий. Однако мэр всех пригласил в ресторан, где был приготовлен ужин, где были сказаны еще какие-то торжественные и дружеские слова. Мы чувствовали неподдельный интерес и дружеское расположение к себе[49]. Меня спросили, есть ли у меня российское гражданство — да, есть, ведь я родилась и выросла в СССР, где оказался мой отец во время войны, а теперь я гражданка Израиля (недобрым помнят поляки Советскую власть, и не успела я сказать, что другой мой дед был расстрелян той же властью в 1938 году). Короткое и теплое прощание[50]. Мы торопились успеть посетить христианское кладбище, чтобы побывать на могиле у Эдварда Буйно. Уже темнело, спросить, где находится захоронение не у кого, кладбище огромное. Постояли у мемориала дрогичинцам-полякам, погибшим в последней войне, в создание которого Эдвард вложил много сил. Сердечно простились с Люци и Камиллой, которые подвезли нас на это кладбище. День, которого я так ждала, закончился, событие, которого добивалась много лет, свершилось.
Примечания
[1] Ей было 14, когда война застала ее вместе с другими детьми из Белостока в летнем лагере в Друскининкае, к счастью, их успели эвакуировать вглубь СССР. Она никогда больше не увидела своих родителей и сестру, которые погибли в Белостокском гетто. Впоследствии медицинский работник. На редкость добрая, совестливая, душевная, красивая женщина. Главной ее гордостью было то, что они с Шамаем, несмотря на пережитые ужасы войны, смогли создать семью и вырастить детей.
[2] Связная, носившая имя Марыся Мрозовская, затем председатель антифашистского комитета, объединявшего еврейские, польские, белорусские, русские, немецкие подпольные группы, действовавшие в районе Белостока. О ней упоминают В. Гроссман и И. Эренбург в «Черной книге». В группу связных-подпольщиц входили также Аня Руд, Хася Белицкая, Броня Винницкая, Хайка Гроссман (см. о них на русском: Марина Шепелевич. Путь девушки из Гродно: еще одно восхождение. Гродно, 2015; Хася Борнштейн-Белицкая. Одна из немногих. Иерусалим, 2011).
[3] Уроженец Белостока, узник Белостокского гетто. Прошел несколько немецких концентрационных лагерей, в том числе Освенцим. В январе 1945 года совершил побег — неудачный, после которого выжил чудом. В апреле-мае 1945 года прошел «марш смерти» в направлении Гамбурга. Освобожден войсками союзников 5 мая 1945 года (см. его рассказ: Шамай Кизельштейн. Пережитое
//http://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer3/Kizelshtejn1.php).
[4] Вот что написано о нем в Книге памяти об еврейской общине Дрогичина (пер. Леи Ционской): «Берка-сапожник жил напротив Хаима Торнавского, державшего лавчонку. Однажды Берка был занят своим ремеслом и вдруг услышал крики из лавочки Хаима. Гой из деревни кричал на Хаима: “Паршивый жид!” Берка недолго думая выпрыгнул в окно, чтоб было быстрее, схватил этого гоя за грудки и стал его болтать, трясти крепко:
— Есть у тебя дело с лавочником? Ударь его, но только не оскорбляй всех евреев!
— Ну, и почему ты так сделал? — спросил он потом этого гоя.
— По правде, и сам не знаю, я этого лавочника ненавижу. А ты гордый еврей.
Берка подумал и сказал:
— Дай Бог, чтобы это было правдой».
[5] Мой папа родился в 1917 году в Дрогичине. Его отец, Берка Дрогицкий, был сапожником, как и его братья и отец, и отец отца. Это было семейное ремесло, а умения передавались из поколения в поколение. Жили очень бедно, как и большинство евреев в Дрогичине. Папа после обязательного обучения в хедере работал с 13 лет. В польскую армию его не взяли как негодного к строевой, но 17 сентября 1940 года забрали в Красную армию, несмотря на то, что уже был переростком, а в апреле 1941 года взяли в армию и его младшего брата Лейбеля. Папа воевал на Ленинградском фронте до 1943 года, пока не был списан в тыл из-за дистрофии и цинги. Лейбель погиб. Из всей большой семьи осталась в живых лишь старшая замужняя папина сестра, которая пережила оккупацию в Дрогичине и после войны оказалась в Америке.
[6] Впервые упомянут в Киевской летописи под датой «1142 год», историческая столица Подлясья. Археологические исследования дали основания считать, что основан он на правом высоком берегу Западного Буга в первой половине XI века. На протяжении веков находился под властью разных князей: западнорусских, мазовецких и литовских. Дрогичин — это историческая столица Подлясья. На протяжении 300 лет он был столицей Подляского воеводства. Сыграл важную роль в большой транзитной торговле Польши, Киевской Руси и стран Западной Европы. В черте Дрогичина обнаружено около 15 тысяч свинцовых товарных пломб. Для сравнения: второе место по числу находок пломб занимает Великий Новгород, с количеством 400 пломб.
[7] По данным: Генрик Кардаш. История уничтожения евреев Дрогичина // Книга памяти общины Дрогичина. Тель-Авив, 1969. С. 89–92. Вообще-то данные сильно разнятся в разных источниках.
[8] В память о своей общине дрогичинцы, выжившие в Холокосте, издали Книгу памяти (Тель-Авив, 1969), в которой собрали свои воспоминания: о довоенном прошлом, рассказы о жизни в гетто, о гибели родных и соседей, о самых ярких своих представителях — на трех языках (идиш, иврит и английский), чтобы и следующие поколения могли знать и помнить, а также на кладбище в Холоне поставили памятник, у которого собирались каждый год в ноябре, пока были живы и могли.
[9] «Весной 1940 года командир пограничной охраны в Дрогичине капитан Шестаков вызвал жителей города и заявил, что из-за безопасности границы все дома, расположенные в 800 метрах от реки, должны быть разобраны и перенесены в другое место. На практике это означало смерть для города, потому что большинство зданий и весь центр были расположены в этом поясе реки Буг. Навсегда, среди прочего, исчезли многие ценные памятники деревянного зодчества, в том числе две православные церкви и дворянская усадьба XVII века. В приграничном районе сохранились только дома, которые Советы сочли пригодными для армии или семей офицеров» — пер. Google (Збигнев Ручай. Из книги «Вторая мировая война»).
[10] Этой улицы и домов нет — она вошла в пограничную полосу и была уничтожена, нет и ее обитателей, погибших в основном в лагере смерти.
[11] Евреи Подлясья: Воспоминания Эдварда Буйно из Дрогичина, выслушанные и записанные Тадеушем Сикорским (см.: http://www.nawschodzie.pl/podlascyzydzi/bujno.html).
[12] Уроженку Дрогичина Инду Блюмштайн-Сорожко (после войны вышла замуж за Хаима Сорожко, почти единственного оставшегося в живых еврея из Едвабне — он был во время погрома в Красной армии).
[13] Биньямина Башана (Блуштейна), уроженца Чеханович. Подростком спасен польской семьей Жеро, проживавшей тогда под Дрогичином. После войны приехал в Израиль. Кибуцник, участник израильских войн.
[14] Однако недавно друзья из Дрогичина (Роберт Краковяк, Урсула и Джоанна Хлебиньские, Янек Зайковский и др.) прислали фотографию надписи на одном из надгробных камней, сделанную ими зимой (снег набился в пазы, и надпись стала хорошо видна):
Историк, директор Международного центра еврейского образования и полевых исследований Артем Федорчук по моей просьбе прочитал и перевел ее: «[Здесь похоронена] женщина важная и скромная [госпожа] Крейсл [дочь раби] Авраама [да будет память его благословенна]. [Скончалась] 17 ава [5]649 [по малому счислению] [да будет ее душа завязана в узле жизни]». В скобках — расшифровка аббревиатур, дата соответствует 14 августа 1889 г.
Позднее были прочитаны и задокументированы усилиями Foundation for Documentation of Jewish Cemeteries is based in Warsaw надписи еще на 17 (из более чем из пятидесяти еще сохранившихся) надгробиях, которые датируются 1855‒1927 годами (см.: http://cemetery.jewish.org.pl/list/c_64). Скорее всего, на кладбище находятся еврейские могилы и 500-летней давности, только надгробия не сохранились.
[15] “I would like to inform you that the Jewish cemetery in Drohiczyn was returned to the Jewish community. Last week we have done all special geodetic measurements to check on the borders… With your help we can start fundraising for the restoration/protection project. Please let me know what are your thoughts about it”. («Я хотела бы сообщить вам, что еврейское кладбище в Дрогичине было возвращено еврейской общине… С вашей помощью мы можем начать сбор средств для проекта восстановления/сохранения. Пожалуйста, дайте мне знать, что вы думаете об этом» — пер. Google).
[16] “Lena, It looks like we have everything ready and could proceed with the project to restore and commemorate the cemetery. The cost of restoration is 11,000 USD memmorial plaque additional 1,500 USD. How would you like to proceed with the financing?” («Лена, похоже, у нас все готово, и мы можем приступить к проекту по восстановлению и сохранению кладбища. Стоимость реставрации составляет 11000 долларов США, мемориальная доска дополнительно 1500 долларов США. Как бы вы хотели продолжить финансирование?» — пер. Google).
[17] “We would need to gather c. 18,000 USD” («Нам нужно собрать 18000 долларов США» — пер. Google).
[18] Очень поддерживала меня в этом ст. сотрудник информационно-справочной службы Музея «Яд ва-Шем» Рита Марголина, несколько раз помогла написать письма в разные инстанции и найти новые для меня материалы по Дрогичину.
[19] Из последнего письма Моники Кравчик: “Thank you very much for this information, and we are in contact with the Rothschild Foundation” («Большое спасибо за эту информацию, и мы находимся в контакте с Фондом Ротшильдов» — пер. Google).
[20] Во всяком случае, он провел обсуждение этого вопроса и общим решением собрания было выбрано место для установления памятной таблицы — возле еврейского кладбища: “Z punktu widzenia Gminy Drohiczyn najwlasciwszym miejscem do zainstalowania tablicy pamiatkowej będzie teren bylego cmentarza zydowskiego w Drohiczynie” («По мнению муниципального совета Дрогичина, наилучшим местом для установления мемориальной доски станет район бывшего еврейского кладбища в Дрогичине» — пер. Google).
[21] Обращалась перед 70-й годовщиной уничтожения общины в Дрогичине даже к преподобному Павлу Рытел-Андрианику, с которым меня познакомила Сара, дочь Палтиэля Путермана, одного их выживших в Холокосте в Дрогичине. Так же большие надежды я возлагала, например, на белостокского журналиста Дариуша Шаду-Божешковского, к которому обратилась по совету дорогого Мишки Зильберштейна (ребенком он убежал из Белостокского гетто в лес и выжил там в одиночку, «еврейский Маугли», его рассказ см.:
http://berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer7/MZilbershtejn1.php), но и это не привело ни к чему.
[22] Узник гетто Слонима. Участник сопротивления в гетто, затем партизан, фронтовик, прошел сталинские лагеря, живет в Рамат-Гане (см. его рассказ:
http://berkovich-zametki.com/2014/Starina/Nomer4/Shepetinsky1.php).
[23] Узница гетто Коломыи. Десятилетней девочкой спасена польской семьей Огниевских, живет в Иерусалиме (см. о ней: Два взгляда из гетто // https://news.jeps.ru/lichnaya-istoriya/evrei-v-xolokoste-istoriya-semi-ognievskix-foerman.html).
[24] О нем см.: https://www.youtube.com/watch?v=__QBBfhWZLM и др.
[25] Вот образчик моего просительного письма:
Глубокоуважаемый N.! Меня зовут Лена Драгицкая (правильно: Дрогицкая). Я младшая дочь Вэлвула Дрогицкого, уроженца Дрогичина (род. в 1917 г., проживал до войны на ул. Варшавской, 12), призван в 1940 г. в Красную армию, воевал до 1943 г., умер в 1975 г. на Урале, в России.
На еврейском кладбище в Дрогичине до войны были похоронены мои родственники, а после войны (с большой долей вероятности) вместе с другими жертвами похоронены мой дед Дрогицкий Берка, бабушка Фрейда-Мирл, тетя Шейна-Лея, тетя Хана и другие близкие родственники (все убиты в 1942 г.).
На еврейском кладбище в Дрогичине. Остатки этого кладбища. Старые фото и современное фото
В Дрогичине существуют остатки еврейского кладбища, но нет никакого упоминания о том, что несколько столетий здесь жили также евреи, об их страшной участи во время Холокоста.
Гершон Лев пишет в свидетельстве «Хевра кадиша и кладбище» (см. Книга памяти общины Дрогичина, с. 105–107):
«Долгое время не было в местечке кладбища. Умерших возили для похорон в Семятыче. Для маленькой дрогичинской общины это была проблема… И тогда (по-видимому, речь идет о XIX веке. — Л.Д.) община Дрогичина решила купить место, землю для кладбища… Те, кто спаслись, еще успели похоронить на кладбище останки убитых в Польше… Население, которое помогало немцам, старалось уничтожить кладбище и даже мертвых не оставили в покое» (пер. с идиша Г. Когана).
План кладбища Оборотная сторона плана Надгробие захоронения жертв Холокоста в Дрогичине, 1944 г. (ныне не существует)
Прилагаю несколько документов-свидетельств о том, что на этом еврейском кладбище были захоронены жертвы Холокоста:
СВИДЕТЕЛЬСТВО
Я, Эфраим Ледерман, гражданин Израиля, 1923 г. р., уроженец г. Дрогичина над Бугом (Польша), до 1945 г. находился в родном городе, в том числе во время немецкой оккупации Польши и Холокоста. Свидетельствую, что в августе 1944 г. через неделю после освобождения города выжившие евреи захоронили останки убитых евреев на городском еврейском кладбище. Я лично с помощью очевидцев нашел тела матери, Этки Ледерман, сестры Итки, братьев Менделя, Аврумче, Песаха, и мы похоронили их на этом кладбище вместе с другими убитыми евреями Дрогичина.
Эфраим Ледерман
21.08.09, Иерусалим
Вот еще документ, свидетельствующий, что на дрогичинском кладбище захоронены жертвы немецкой оккупации:
«Ханина Бен-Ари Либзон родился в 1919 году в Дрогичине <…> Немцы вошли в город, когда мальчик был на каникулах дома, в Дрогичине, и не посещал занятия в ешиве, где учился <…>. В это время началась Вторая мировая война и оккупация Польши нацистской Германией. Когда немецкие солдаты вошли в город, то убили его мать и сестру Ханины у него на глазах. После того как он похоронил их на обочине дороги, он сбежал в лес и присоединился к партизанам. <…> …его отправили в лагерь смерти в Треблинке. В то время спасение жизни было действительно приоритетом, и он не знал, что случилось с остальной частью его семьи. Находясь в лагере, он тяжело работал и, в конце концов, был отправлен в газовую камеру. Когда Ханина и другие начали раздеваться, внезапно снаружи раздался шум и дверь открылась. Так произошло освобождение. Вскоре Ханина вернулся в Дрогичин, чтобы перевезти тела матери и сестры на городское еврейское кладбище. По своему вязаному свитеру, который он дал матери до того, как ее убили, он опознал тела…» (из интервью в рамках проекта «Польские корни в Израиле» — пер. Google).
Прилагаю несколько документов, рассказывающих о судьбе еврейской общины Дрогичина:
«Историческая комиссия Белостокского воеводства. 20.01.1946
Дрогичин под гитлеровским режимом
Запротоколировал Симха Бурштейн, учитель. Родился в 1914 году в Клешкель (Бельский повят). Там жил во время немецкой оккупации. Во время ликвидации сбежал и скрывался в лесу.
Около реки Буг находится местечко Дрогичин, в котором до нападения немцев на Советский Союз, т. е. до 22 июня 1941 г., проживало около 550 евреев. В день нападения уже появились немцы, которые сразу же ввели свои правила. Схватили они 32 еврея, отвезли их в неизвестном направлении и сразу их уничтожили. Только одному из них удалось спастись.
Спустя несколько дней вышел приказ, согласно которому мужчины и женщины в возрасте 16–55 лет обязаны были идти работать. Одновременно указано было, что каждый еврей должен быть отмечен позорным отличительным знаком. Вскоре был назначен местным бюрмастером бывший учитель гимназии Шваб, который находился в этой должности около 5 месяцев. Кроме тяжелого изнурительного физического труда, пока более тяжких угроз не было. Антисемитизм был еще пока в определенных границах.
В феврале 1942 года все евреи Дрогичина были заперты в гетто. Понятно, что в связи с этим экономическое состояние в значительной степени ухудшилось. Но тогда еще нашли выход из положения. В гетто нелегально ввозили продукты и предметы первой необходимости.
2 ноября 1942 года в 6 часов утра жандармерия закрыла гетто. Моментально это страшное известие распространилось по всему гетто. Еврейское население Дрогичина хорошо поняло, что его ожидает, а поэтому полусотни (далее указано 270. — Л. Д.) евреев убежали, и из них более чем половине все же удалось спастись. Это, несмотря на угрозы, которые встречались в то время. В 8 часов утра гестаповцы собрали всех евреев на одну площадь и с заранее подготовленными телегами всех оставшихся евреев перевезли в соседний город Семятыче. Тяжелобольную женщину Малик Липман и ее мать Геню, которая не захотела оставить свою больную дочь, тут же, в гетто, обеих застрелили. Одновременно по пути из Дрогичина в Семятыче одному удалось бежать. Это был Песах Блюмштейн. Зато гитлеровцы схватили другого еврея по имени Семятицки Янкель и на месте застрелили.
Восемь дней держали дрогичинских евреев в Семятыченском гетто. 9 ноября 1942 года всех специальным транспортом увезли в Треблинку.
Из убежавших 270 человек остались в живых только 70. Остальные погибли от рук немецких убийц во время оккупации».
Список погибших в Книге памяти общины Дрогичина (Израиль, 1969) составляет 559 имен. Вот часть списка на букву «далет»:
В течение десяти лет я обращалась с просьбой помочь сохранить остатки еврейского кладбища и установить памятную табличку…» Ну и так далее.
[26] Моника Мазурчак-Качмарык — варшавянка, бывшая ученица Якова Векслера-Вашкинель, выпускница Варшавского университета, автор публикации «Польская память о соседях, которых нет…» («Polska pamięć o sąsiadach, których nie ma…»; см.:
http://witrynawiejska.org.pl/dziedzictwo-kulturowe/polska-nieznana/item/48839-polska-pamiec-o-sasiadach-ktorych-nie-ma),
с которой мы, как недавно выяснилось, родились в один день. Она первой откликнулась на нашу просьбу, вот отрывок из ее письма: «Я очень рада, что могу помочь вам сохранить память о ваших родственниках из Дрогичина. То, что я сделала, было результатом моей глубокой убежденности в том, что я — нынешний житель Польши и моих соседей — должна сделать все, чтобы восстановить память о наших еврейских соседях и любую возможность попытаться вознаградить их за боль и трагическую историю, с которой они столкнулись в Польше. <…> Произошло много зла, и мы, поляки, не всегда вели себя по отношению к евреям как следовало. Я чувствую себя ответственной за это, потому что я живу здесь, и я люблю свою страну» — пер. Google).
[27] Мелания Грыгорук — профессиональный гид по Подлясью, историк, работает в Туринфо и Ассоциации «Биорегион» в Семятыче. Когда Моника в поисках единомышленников в районе Дрогичина написала в несколько неправительственных организаций в Польше, ей посоветовали обратиться в Ассоциацию Drumla. Откликнулся Филипп Паздерский и порекомендовал Меланию как надежного человека, на которого можно рассчитывать. Мелания стала координатором этого проекта и оказала незаменимую конкретную помощь в подготовке установления мемориального камня и проведении церемонии, приложила немало сил и энтузиазма, чтобы это событие произошло, а также опекала нас все время нашего пребывания в Дрогичине.
[28] Ведет информационный портал http://www.drohiczyn.info. Он узнал о нашем поиске и написал: «…я получил информацию, что ищут людей, чтобы помочь в спасении кладбища в Дрогичине. Я очень рад, что есть шанс, чтобы восстановить порядок в этом дрогичинском историческом памятнике и то, что есть желание помочь в этом. Я сообщил об этом на сайте (www.drohiczyn.info) и на Facebook, а также проинформировал OSP Дрогичина об этой инициативе». Марек сделал очень важное — сфотографировал все надгробия, которые еще можно увидеть сегодня, и часть фотографий поместил на сайте Wirtualny Sztetl: https://sztetl.org.pl/pl/miejscowosci/d/969-drohiczyn.
[29] В частности, Агнешка Болевска-Иванюк, репортер Католического радио Подлясья («Планируется ли уборка еврейского кладбища в Дрогичине в ближайшее время? Если это так, я прошу дополнительную информацию, чтобы подготовить эту инициативу» — пер. Google.)
[30] Poland Jewish Cemetery Restoration Project «Проект восстановления еврейских кладбищ в Польше» (PJCRP) преследует две основные цели: сохранение сотен разрушенных еврейских кладбищ в Польше, документация (фотографирование и перевод надписи) каждого памятника.
[31] Казалось бы, это область деятельности Фонда охраны еврейского имущества и смысл его существования. Однако мы столкнулись только с требованиями с его стороны, а не помощью, с попытками отложить эту инициативу, а лучше вовсе похоронить ее, с нападками, а не с моральной поддержкой. Памятная доска установлена на частные деньги (лично мои), Фонд не дал ни копейки, но потребовал обязательно указать на памятнике его принадлежность Фонду охраны еврейского имущества.
[32] Узница Варшавского гетто. После уничтожения гетто ее семья пряталась в каналах — системе канализации города, чудом удалось спастись только Кристине — маленькой хрупкой девочке (см. о ней, в частности: https://tvzvezda.ru/news/qhistory/content/201805161822-1der.htm).
[33] Это сделали Майя Трахтман и другие студентки Еврейского университета, а также Володя Грубман, Арье Ольман, Менахем Яглом, Леня Коган, английский текст проверили Шурик Синичкин, Володя Грубман, раввин Иегошуа Эллис.
[34] «Мы просим Фонд по сохранению еврейского наследия в Польше разрешить проведение уборочных работ на кладбище в Дрогичине на Буге. Я представляю неформальную группу жителей Дрогичина, его окрестностей, а также людей из разных частей Польши, которые объявили о своей личной помощи и участии в уборке заброшенного Дрогичинского еврейского кладбища. Идея организовать еврейское кладбище и почтить память евреев, живущих в Дрогичине на протяжении веков, принадлежит Лене Дрогицки из Израиля. Ее семья похоронена на Дрогичинском еврейском кладбище. Долгие годы она искала эту возможность. К счастью для обеих сторон, в начале этого года нам удалось связаться и выступить с совместной инициативой.
Мы хотим провести все необходимые работы по уборке и церемонию памяти в сотрудничестве с мэром и городским советом Дрогичина, Культурным центром в Дрогичине, местными организациями, такими как Волонтерская пожарная команда, и при финансовой поддержке, заявленной еврейской общиной выходцев из Дрогичина в Израиле.
Представители еврейской общины в Израиле и представители местных общин в Польше хотят спасти из забвения еврейских жителей Дрогичина, прежде чем исчезнут последние следы этого прошлого из истории города. Вот почему мы хотели бы установить на еврейском кладбище табличку с текстом на иврите, русском и польском языках, посвященную евреям-дрогичинцам.
Дело срочное, потому что в ноябре 2017 года исполняется 75 лет ликвидации Дрогичинского гетто. До этого мы хотели бы закончить работы по уборке и поставить камень с памятной доской.
Мы просим разрешения на проведение уборочных работ на еврейском кладбище и предоставление руководящих принципов, в соответствии с которыми мы должны действовать. Пожалуйста, рассмотрите наш запрос, окружите нашу группу организационной поддержкой, надзором и помощью.
От имени инициативной группы
Мелания Грыгорук, координатор группы, и еще 12 подписей».
К этому прилагалось описание проекта с точки зрения материалов для изготовления памятной таблицы, ее размеры и стоимость.
[35] Она написала позднее: «<…> Когда Яков написал мне о вашей инициативе и просьбе о помощи, я была мысленно и душевно подготовлена к этому и решила, что попытаюсь таким образом выразить свои убеждения и сделать что-то для своих бывших соседей — евреев, что есть возможность сделать что-то очень важное и необходимое и просто помочь! <…> Как вы знаете, дело оказалось чрезвычайно сложным, поэтому ваша решимость, знакомство с Яковом и наше упрямство — Мелании и мое — оказались решающими. В конце концов, это была не первая инициатива, посвященная памяти евреев, похороненных на кладбище Дрогичина! Как выяснилось, было несколько инициатив на низовом уровне и во всех случаях бюрократия сводила все усилия на нет. В нашем случае Фонд сохранения еврейского наследия в Польше препятствовал как мог, но, к счастью, мы этого не понимали и поэтому продвигались вперед. Удивительно, что Фонд, который призван помочь таким инициативам, как наша, не только не помогает (мы не получили никаких инструкций, кроме того, что имя Фонда должно быть указано на памятной доске), но даже игнорирует наши вопросы и просьбы. Разговор с г-жой Моникой Кравчик, президентом Фонда, было неприятным для меня, потому что она пыталась обесценить наши усилия: она сказала, что вопрос очень сложный, и мы совсем не понимаем, что представляет собой проект по сохранению еврейского имущества и разрешение, на котором мы настаиваем, что наша инициатива не подготовлена, что все слишком поздно и т. д. Как я писала вам, возможно, только наше общее упрямство и убежденность в том, что этот вопрос должен быть доработан, привело к тому, что еврейское кладбище в Дрогичине отмечено теперь памятной табличкой!» — пер. Google.
[36] Опубликовано 28.07.13: Войцех Сурмач («Forbes»), Нисан Цур («Маарив», «Джерузалем пост»). Кадиш за миллион долларов: Польский «Форбс» за кулисами реституции еврейской собственности в Польше (см. на польском: http://niniwa22.cba.pl/restytucja_zydowskiego_mienia_w_polsce.htm
на английском: https://www.forbes.pl/wiadomosci/kaddish-for-a-million-bucks/e7j11d7
на иврите (опубликовано 19.09.13):
http://www.forbes.co.il/news/new.aspx?Pn6VQ=J&0r9VQ=LDDG
В 2013 году Цур был удостоен «Уотергейтской премии за журналистские расследования» Союза журналистов Польши (SDP) за статью «Кадиш за миллион долларов» (совместно с польским журналистом Войцехом Сурмачем). См.: https://en.wikipedia.org/wiki/Nissan_Tzur
[37] Опубликовано 19.11.13, см.: http://www.timesofisrael.com/polish-forbes-sorry-for-defaming-jewish-groups/?fb_comment_id=178550842350620_285976. Израильского журналиста обвинили в антисемитизме и запретили писать для местного журнала «Форбс». Руководство германского медиа-концерна Акселя Шпрингера запретило польскому журналу «Форбс», с которым сотрудничал Цур, публиковать какие-либо материалы на тему реституции еврейской собственности в Польше, закрыв главную тему многолетних журналистских расследований Цура (см.:
https://www.forum-tvs.ru/lofiversion/index.php/t108923.html).
Источник: news.israelinfo.ru (опубликовано 28.12.2013).
[38] Общеизвестно, что в лагерях смерти не велись никакие записи имен, евреев считали вагонами и транспортами, да и эта информация была засекреченной («для служебного пользования») и подлежала уничтожению, как и все другие следы Холокоста. См.: Memory of Treblinka (Фонд сохранения памяти о лагере уничтожения Треблинка). См.: http://pamiectreblinki.pl/en/projects/
[39] По разным оценкам, всего в лагере было убито от 750 до 810 тысяч человек, подавляющее большинство жертв (99,5 %) — евреи из Польши.
[40] «У брата Чапки скрывалось много евреев до самого освобождения. Он держал их не из милосердия, а забирал имущество, которое евреи приносили с собой. Еврея, у которого ничего не было, он не впускал. Держал того, у кого что-то было, но когда заканчивалось, сразу же выгонял. Так случилось с Берке-сапожником (из Дрогичина) и его семьей. Пока у него было чем платить — поляк его прятал. Когда деньги кончились, велел им оставить убежище — поэтому они все погибли…» (из Книги памяти общины Дрогичина. С. 325).
[41] «Юноша Ицхак Дрогицкий прятался у христианина и долгое время терпел нужду. Как-то раз немцы пришли в деревню искать евреев. Он услыхал, что ищут евреев, и спрятался в подвале. Немцы это заметили и убили его» (Книга памяти общины Дрогичина. С. 293 — пер. с идиша Г. Когана).
[42] Позднее Эва и Павел прислали неизвестные мне ранее сведения о членах моей семьи, хранящиеся в картотеке польского историка:
Дрогицкие, еврейская семья из пяти человек. Погибли в 1942 году в деревне Бишево, район Гродзиск. Выданы после бегства из гетто поляком Кондратюком за 1 кг сахара, после чего убиты немцами.
Дрогицкий Биньямин, еврейский ребенок, сын Эстер Семятыцкой и ее первого мужа Исраэля Дрогицкого, погиб в 1943(?) году, проживал в Дрогичине, Подлясье. Убит немцами. Убежав из гетто, семья пряталась в лесу. Эстер ушла за продуктами в деревню. В это время ее сына и сестру с детьми выдали на убийство польские крестьяне.
Дрогицкий Исролик, еврейский ребенок. Погиб в 1943(?) году в местечке Малиново, район Гродзиск. Прятался со своей семьей в группе из 22 евреев в лесной землянке секретаря компартии, убит.
Дрогицкий Михал, еврейский ребенок, брат Исролика. Погиб в 1943(?) году в местечке Малиново, район Гродзиск. Отправился в деревню за хлебом, его поймали, после пыток выдал схрон. Все убиты (информация от ИПН — Института народной памяти и VHA — Visual History Archive).
[43] Об этом мне с гордостью за общину рассказывала Майя Кровецки (Путерман), когда я навестила ее в мошаве. Преодолев сопротивление религиозной семьи, она уехала в Эрец-Исраэль в 30-е годы. Об этом см. также: Мендель Торнавский. Четыре поколения евреев Дрогичина // Книга памяти общины Дрогичина. С. 71–89 (пер. с идиша Л. Ционской).
[44] Мне отдали две сохранившиеся у кого-то фотографии дрогичинцев, которые мне хочется здесь поместить. На них — молодые люди, имен которых я не знаю, и вообще ничего о них не знаю, и вряд ли кто-то теперь расскажет. На первой (1933 год) — группа ребят, которые, судя по подписи, готовились к репатриации в Эрец-Исраэль (полные сил, надежд и уверенности в себе, готовые отстаивать свои идеалы, бороться за лучшее, более справедливое будущее на своей земле!), на второй — миловидные девушки. Такие чудные лица! Что с ними со всеми стало, удалось ли кому-то репатриироваться в Эрец-Исраэль до войны? Спастись во время оккупации? 
[45] А также Станислав Цихоцкий. Рассказала Урсула Томасик, бывший директор Культурного центра в Дрогичине, дочь Станислава.
[46] Как тут не возмутиться словами Исраэля Каца, до сих пор действующего министра в правительстве Израиля, о том, что антисемитизм у поляков в крови! Не лучше и польский «закон о Холокосте», принятый, чтобы избежать ответственности поляков за участие в уничтожении польских евреев, и помнить только, что поляки спасали евреев, хотя это совсем не так.
[47] По свидетельству Кивы Груды, который бежал из гетто в Дрогичине, партизанил, после войны остались в живых около 100 дрогичинских евреев, имея в виду и тех, кто оказался на территории СССР.
[48] Перезахоронение еврейских жертв летом 1944 года: 
[49] Еще одним свидетельством этого стали замечательные альбомы «Дрогичин на старой фотографии», которые я и Яков получили в подарок (Сильвестр Згерун, ответственный работник муниципалитета, перед самым нашим отъездом преподнес их нам). Время от времени я пересматриваю эти редкие фотографии.
[50] Мы хотели еще посетить костел, где, как мне рассказывали еще в Израиле, хранится и демонстрируется книга Торы. Кому она принадлежала? Кто ее уберег от уничтожения? Почему ее давно не вернули евреям? Под предлогом того, что не музейный день, нам ее не показали (сначала пообещали, а потом отказали). Все вопросы повисли в воздухе. Не знаю и о судьбе довоенного городского архива — в частности, еврейских регистрационных книг рождений и смертей, которые по непроверенной информации тоже каким-то чудом сохранились в Дрогичине. И это тоже большой секрет. Вроде бы, их оцифровывают в семинарии и намереваются передать копию в «Яд ва-Шем». Почему копию? Передали уже или нет? Все вопросы повисли в воздухе.
Оригинал: http://s.berkovich-zametki.com/y2020/nomer3/drogickaja/
