ЖИЗНЬ, ПОСВЯЩЁННАЯ ЛЮДЯМ
Очерк об известном израильском волонтере, Почетном гражданине Иерусалима, Римме Яковлевне Экслер и о работе созданной ею общественной некоммерческой организации — амуты «ASTA».
Римма Экслер ушла из жизни в прошлом году, не дожив трех недель до 92-летия. Эта публикация — сокращенный вариант книги, вышедшей подарочным тиражом в Иерусалиме — дань её памяти.
Пессимист видит трудность в любой возможности,
оптимист видит возможность в любой трудности.
Уинстон Черчиль
Тот, кто ничего не делает для других —
ничего не делает для себя.
Гете
В 1990 году, на пике репатриации из СССР, в Израиль приехала 63-летняя женщина, не знавшая ни слова на иврите. Сначала она жила вместе с родственниками и, как и они, спала на полу, потому что кроватей ещё не было. Потом сняла квартиру и устроилась работать нянькой в религиозную семью с тремя детьми за пять шекелей в час. Обычная история…
Римма Яковлевна Экслер; Фотография 2012 года
Но уже через год она открыла собственную амуту (общественную некоммерческую организацию). Известные мировые благотворительные фонды из Финляндии, Америки и Англии начали присылать деньги для осуществления её социальных проектов. Среди них — «Теплый дом», в рамках которого многие пожилые репатрианты получили возможность жить в субсидированных амутой квартирах, «Обучись профессии — получи стипендию», благодаря которому десятки подростков были трудоустроены в малые бизнесы репатриантов. Совместно с мэрией столицы Римма создала проект оплаты кружков для детей из малоимущих семей при муниципалитете, который финансировала её амута, спонсировала занятия в музыкальных и художественных кружках. Она помогала семьям репатриантов с проблемами, помогала подросткам из группы риска, оказывала финансовую помощь пожилым репатриантам и инвалидам, жившим на съемных квартирах.
О ней писали газеты в Израиле, Америке, Финляндии и Скандинавии. О её деятельности рассказывали на телевидении (каналы Израиль Плюс и РЕНТВ) и в эфире израильского радио «РЭКА». В её честь посажено дерево на зелёных холмах Галилеи. Жившим рядом с ней выпала большая и редкая удача — учиться у Риммы оптимизму, вере в людей и подпитываться её жизненной энергией.
В 2001 году она, единственная из миллионной алии девяностых, удостоилась звания «Почетный гражданин Иерусалима». Её приглашали в Америку, Англию, Финляндию и Германию для сбора средств на организацию социальных проектов. За волонтерскую деятельность и вклад в развитие израильского общества Римма награждена шестью почётными грамотами.
Этого невозможно понять, не зная истории её жизни, поэтому я попросил Римму поподробнее рассказать о себе. Мне была интересна связь между её предыдущей «советской» деятельностью и тем, чем она занималась после приезда в Израиль. Римма долго не соглашалась, объясняя это тем, что её проекты и так широко освещались средствами массовой информации. Но кто сейчас читает старые газеты?!
Мне все же удалось её убедить. В ходе наших бесед я узнал много нового и интересного и об истории нашей семьи, о своих корнях, начиная с прапрапрадеда, о людях, живших в жестокое время, выдержавших, казалось бы, непереносимые испытания и до последних дней сохранивших волю и любовь к жизни.
Этот очерк — результат литературной обработки нескольких часов магнитофонных записей. Это рассказ о взаимопомощи и поддержке, о важности внутрисемейных связей, о формировании характера и твёрдости духа, о неиссякаемом жизненном оптимизме.
Сквозь время
Прапрадед моей тётки, Риммы Яковлевны Экслер, состоял в кишинёвском отделении тайного общества декабристов и принимал активное участие в деятельности «Союза Благоденствия» и «Южного общества» (1818-1825). Он, скорее всего, относился к мещанскому сословию и симпатизировал демократическим идеям. За свою деятельность Экслер был сослан в Сибирь, где написал «Гимн декабристов»[i].
В Сибирской ссылке появился на свет Риммин прадед, который прослужил на Российском флоте 20 лет, был участником Крымской войны (1853-1856) и Севастопольской обороны (1854-1855), происходивших в период правления императоров Николая Первого и Александра Второго, имел ранения и боевые награды. Прадед был кантонистом.
Наиболее важным, решительным сражением той войны был знаменитый Синопский морской бой, которым руководил адмирал Павел Степанович Нахимов. Вполне вероятно, что будучи флотским человеком, прадед в нём участвовал.
Евреям владеть землей в России в то время запрещалось, но император Александр Второй начал проводить постепенную отмену исключающих и ограничивающих законов по отношению к евреям и раскольникам. За боевые заслуги он пожаловал прадеду после Крымской войны 200 десятин целины в Херсонской губернии, и тот стал помещиком.
В архивных материалах имеются упоминания и о других Экслерах, живущих в то время. Так, в Российском государственном историческом архиве есть дело
«По представлению Таврической казенной палаты о возвращении купцу еврею Абраму Экслеру гильдейских повинностей».
Фонд 571. Опись 4. Дело 2489 на 8 листах. 10.10.1857 — 22.01.1859.
В Государственном архиве Одесской области имеется упоминание о деле «О вознаграждении Бердянского купца Экслера за потери, понесенные им в минувшую войну в станционном и собственном имуществе по содержанию Евпаторийской и Сакской станций». Дело окончено 15.09.1859 — Ф.1 (Управление Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора) — Оп.230.— Л.9: Д. 63 —1л.
Вероятно, эти купцы были родственниками тёткиного прадеда-помещика. Сам он, «демобилизовавшись» после окончания Крымской войны, вряд ли мог стать к тому времени купцом.
Сын прадеда, Лев, тоже был помещиком и работал на доставшейся ему от отца земле. И сын Льва, Яков Львович Экслер, Риммин отец и мой дед, унаследовал эту землю. В 1914 году, когда началась Первая мировая война, Якову Львовичу было 20 лет. Он был мобилизован и воевал на юго-западном фронте. В 1916 году Яков участвовал в Брусиловском (Луцком) прорыве ― масштабном наступлении русских войск на австрийские позиции. В сражении под Чарторийском он получил тяжёлое ранение в ногу с переломом шейки бедра.
Вот как генерал Брусилов описывает Луцкий прорыв в своих мемуарах:
«Из 2-й и 4-й стрелковых дивизий был сформирован новый, 40-й корпус, который по составу своих войск был, несомненно, одним из лучших во всей русской армии; этим-то корпусом, его соседом 30-м корпусом и конницей я решил нанести короткий удар правым флангом в расчете отбросить немцев от Чарторийска и захватить Колки, дабы сократить фронт и поставить врага в худшие жизненные условия в течение зимних месяцев. На 4-ю стрелковую дивизию была возложена самая тяжелая задача ― взять Чарторийск и разбить 14-ю германскую пехотную дивизию. Немцы, стоявшие на левом берегу Стыри, от Рафаловки до Чарторийска, были разбиты наголову, захвачено было много пленных, между прочим ― почти целиком полк кронпринца германского и германская гаубичная батарея. Неприятель в большом замешательстве был отброшен к западу».
Судя по этому описанию и по географии ранения, Яков Львович служил именно в 4-ой стрелковой дивизии. После ранения дед пролежал в госпиталях до самой революции. А когда вернулся домой, его земля уже была конфискована Советской властью.
Трое братьев Якова Львовича также воевали на Русско-Германском фронте. Тёткина память сохранила, к сожалению, имена только двоих ― Виктора и Исаака. Старший брат, Виктор Львович, был настоящим богатырём. Во время Гражданской войны он командовал полком, а в 1930 году был исключён из партии как «сын помещика». В его честь меня и назвали; я ― полный тёзка своего двоюродного деда.
В 1921 году Яков Львович женился на Мирре Борисовне Синагоф. Мирра родилась в 1893 году в богатой семье, её родители владели мельницей. 31 мая 1922 года у Якова и Мирры родился сын Лев, мой отец. Судя по тому, как одет ребёнок на приведённой ниже фотографии, бабушке очень хотелось дочку. Её мечта сбылась, когда 10 ноября 1927 года на свет появилась Ревекка (Римма).
Мирра Борисовна Экслер с сыном Львом; Фотография середины 20-х годов
Ремарка: Такой наряд не помешал Льву стать отчаянным драчуном, а впоследствии — отважным бойцом и командиром. Эта фотография сопровождала семью во всех переездах с квартиры на квартиру и всегда висела на стене в комнате.
Братья Яков Львович и Исаак Львович были женаты на родных сестрах, Мирре и Розе, и жили в большом доме в г. Красноармейске на Украине.
В 1920 году в СССР началась Новая Экономическая Политика (НЭП) и была разрешена частная торговля. У Якова Львовича не было специального образования, но он был энергичен, предприимчив, и вместе с братом открыл аптеку. В конце 20-х годов, когда началось раскулачивание и борьба с нэпманами, это сыграло роковую роль. Семью «раскулачили» ― реквизировали аптеку, дом со старинной мебелью и всем нажитым имуществом и выгнали зимой на улицу — в чём были. Двухлетняя Ревекка кричала: «Отдайте наши вещи!». После долгих мытарств и лишений Экслеры оказались в Гиреево, под Москвой. Яков Львович начал работать на фабрике, и во время пожара, спасая продукцию, получил сильные ожоги. Ревекке было тогда пять лет, и она помнит разговоры взрослых о том, что это был умышленный поджог с целью скрыть недостачу на складе. В начале 30-х годов семья переехала в Ленинград.
В 1934 году моего деда арестовали. Кто-то донес, что он спрятал в Красноармейске золото и драгоценности. Якова Львовича отвезли на «место преступления» на Украину, где при нём раскапывали «тайники», указанные доносчиками. В камере его держали по колено в воде, в таких условиях, что любой человек согласился бы отдать все деньги, чтобы только выйти на свободу. Дед прошел множество допросов, но признаваться ему было не в чем. Следователи поняли это, и его выпустили. Яков Львович вернулся домой худым, заросшим, с пустым заплечным мешком.
В 1936 году в стране началась выдача паспортов. Яков Львович и Мирра Борисовна боялись, что они, как лишенцы, документов не получат. (Лишенцами называли граждан, лишённых избирательных прав согласно Конституциям РСФСР 1918 и 1925 годов). Существовало семь категорий лишенцев; Яков Львович и его брат были, очевидно, отнесены к категории «частные торговцы». В избирательных правах восстанавливали при условии, что граждане «занимались производительным и общественно-полезным трудом и доказали лояльность по отношению к Советской власти».
Дети редко видели сласти, и Ревекка хорошо запомнила, что в случае удачи им со Львом было обещано купить по пирожному. Пирожные дети получили. Возможно, на решение властей выдать деду и бабушке паспорта повлияла справка деда об освобождении из-под ареста, доказывающая, что он не виновен, а следовательно, не является скрытым врагом. Темны и неисповедимы были в те годы пути, которыми шли вершители судеб, стиравшие людей в порошок или дававшие им возможность продолжать существовать.
После получения паспорта Яков Львович устроился на Ленинградский Оптико-Механический завод (ЛОМЗ). Когда дед возвращался из командировок, а он бывал в Ейске, на Каспийском море, то привозил копчёный «залом» (это сорт крупной и жирной сельди) и яблоки. Вечером вся семья садилась у камина, в золе пекли картошку и устраивали пир.
Яков Львович Экслер с семьей в гостях у сестры в посёлке Козельщина на Украине;Лето 1938 года
На фото (справа): мой дед — Яков Львович Экслер, мой отец — Лев Яковлевич Экслер, (слева): моя тётя — Ревекка (Римма) Яковлевна Экслер, моя бабушка — Мирра Борисовна Экслер
Ремарка: это первая фотография, на которой запечатлена моя тётя, Римма Яковлевна Экслер; в 1938 году ей исполнилось уже 11 лет. В годы гонений семье было не до фотографирования.
Лев был отчаянным драчуном и нередко огорчал маму, Мирру Борисовну, приходя домой с синяками и шишками. Младшую сестру он всегда защищал. Как-то Римма мазала хлеб маслом, и кусочек упал на пол. Римма выбросила его из окна и попала в одного из мальчишек, игравших во дворе. С тех пор она не могла выйти из дому: ребята грозились поймать ее и отлупить. Когда Лев узнал об этом, он сначала сделал сестре выговор, а потом вышел во двор и «разобрался» там со всей компанией. После этого Римму оставили в покое. Однажды Лев заболел корью, и ему была предписана строжайшая диета. Он велел сестре во время ужина садиться спиной к его дивану и через отверстия в спинке стула передавать еду. Авторитет брата был настолько велик, что Римма не посмела ослушаться.
В июле 1941-го Лев ушел на фронт добровольцем[ii]. Перед этим он успел спасти сестру от верной смерти. Римме было 13 лет, и её должны были вместе со школой вывезти в район Волхова. Девочку собрали, и Лев отвел её на сборный пункт. Увидев, какой страшный беспорядок там творился, он решил, на свой страх и риск, не отправлять сестру, привел её обратно домой и сказал родителям: «Римма останется здесь. Что будет с вами — то будет и с ней». Через несколько дней Волхов разбомбили, и почти все дети, отправленные туда, погибли.
Мой отец Лев Яковлевич Экслер; Фотография 1941 года
Вскоре началась эвакуация предприятий в тыл страны. Вместе с заводом, на котором работал Яков Львович, семья отправилась в Новосибирск. Комнату, в которой они жили в Ленинграде, занял двоюродный брат Якова Львовича ― Израиль Викторович Экслер, который пережил там блокаду. Всю мебель и библиотеку он сжёг в печке, ведь дров не было, и люди погибали от холода. Сыну Израиля Викторовича Августу в начале войны было три года. Его должны были эвакуировать с детским садом. Эвакуационный пункт находился на окраине города. В последний момент мама, Анна Ароновна, почувствовала неладное и послала мужа забрать ребёнка. Когда они возвращались домой, эшелон с детсадовцами подвергся бомбардировке, и большинство детей погибло. Август остался в блокадном городе. Он помнит, как в один и тот же день умерли от голода обе его бабушки, и он ползал по полу возле их тел, пока домой не вернулся отец. Сейчас Август Израилевич живёт с большой семьёй в Филадельфии. Он талантливый инженер и автор множества изобретений.
***
В Новосибирске Яков Львович работал начальником отдела снабжения завода. Поскольку автомобилей в городе не хватало, по делам службы он разъезжал по городу в пролетке, запряжённой лошадьми.
В 1943 году завод направил деда в командировку в Москву. На одной из подмосковных станций на него напали хулиганы и сбросили под движущийся поезд. Яков Львович получил очень тяжелые травмы: были повреждены голова, глаз, содрана кожа с лица. Восемь дней он находился без сознания, между жизнью и смертью, в институте Склифосовского в Москве. О случившемся сообщили в Новосибирск. Завод выделил ведро масла и ведро мёда и послал их деду с одним из его родственников.[iii]
На девятый день Яков Львович пришёл в себя. Любовь к жизни, сила воли, масло и мёд спасли его ― через некоторое время состояние больного немного улучшилось, но врачи полагали, что он останется инвалидом на всю жизнь и даже не сможет ходить. Деда перевезли в Новосибирск, и руководство завода направило его на курорт Белокуриха, знаменитый своими целебными источниками. После лечения он встал на ноги и даже продолжил работу на заводе. За работу во время войны дед бы награжден орденом «Знак Почета».
Мой дед Яков Львович Экслер; Фотография 40-х годов
В Новосибирске Ревекка превратилась в Римму. Ещё в Гиреево, когда семья снимала семиметровую комнатушку у отъявленных антисемитов, родители поняли, что с именем «Ревекка» девочке придется в жизни очень нелегко. Поэтому, когда Ревекке пришло время получать паспорт, Мирра Борисовна вырвала из свидетельства о рождении дочери часть листа и опалила края так, как будто документ пострадал во время бегства. Остались только первая и последняя буквы имени. В паспорте моя тётя была записана уже как Римма.
Римма считает, что вынужденное изменение имени наложило отпечаток на всю дальнейшую жизнь, подарив её натуре целеустремлённость и лидерские качества.
***
Думаю, что главные человеческие качества Риммы Яковлевны — бескомпромиссность, обострённое чувство справедливости, напористость, сильная воля и желание изменить мир передались ей от прапрадеда, прадеда, деда и отца.
От первого лица. Римма рассказывает о себе
Часть первая. В Советском Союзе
Выбор пути
Конец войны застал меня с родителями в эвакуации, в Новосибирске, где отец работал на Оптико-Механическом заводе начальником отдела снабжения. Брата с нами не было: он демобилизовался после тяжелого ранения и жил в Ленинграде. В Новосибирске я окончила школу в мае 1945-го. Это был первый год, когда ввели аттестаты зрелости. Ученики, закончившие школу с отличными оценками, награждались золотыми медалями, дававшими право поступления в высшие учебные заведения без вступительных экзаменов.
В нашем выпуске было ещё пять отличников кроме меня, из них двое — мальчики. Но по разнарядке на школу прислали только две золотые медали. Всех девочек вызвали к директору и попросили отказаться от медалей в пользу мальчиков, так как в случае провала при поступлении в институт их ждала армия. Мы безоговорочно отказались от медалей и получили взамен обычные аттестаты с сопроводительным письмом о наших успехах.
Вскоре после того, как я окончила десятый класс, наша семья вернулась в Ленинград. Я мечтала о профессии юриста и подала документы в Ленинградский юридический институт с четырехгодичным сроком обучения, потому что на юридическом факультете Университета учиться пришлось бы пять лет. Но я не учла, что поскольку это был год окончания войны, все демобилизованные и пережившие блокаду получили право на поступление даже при условии сдачи вступительных экзаменов на тройки. Все, конечно, предпочли институт, и конкурс там был очень большой. Я получила две пятерки и две четверки и в институт не попала. А вот в Университете конкурса в тот год не было. То, что я осталась за бортом, оказалось для меня страшным ударом. Я села не в тот трамвай, заехала на окраину города, сломала каблук, и домой вернулась поздно вечером, убитая горем.
Римма Яковлевна Экслер; Фотография 40-х годов
На следующий день мы, несколько непоступивших девушек, отправились по институтам искать свободные вакансии. В Педагогическом нам предложили факультеты, готовившие преподавателей для глухонемых и аутистов, но нас это не устраивало. Потеряв всякую надежду, я, на всякий случай, заглянула в Педагогический Институт Иностранных Языков. Там оказались свободные места на французское и немецкое отделения. Я колебалась, хотя в школе изучала немецкий, и попросила разрешения подумать, т.к. эта профессия не была востребована.
Дома я посоветовалась с братом, который был на пять с половиной лет старше меня. Лев сказал: —Возвращайся в институт и умоляй, чтобы тебя приняли на английский факультет. Обещай, что ты будешь учиться только на «отлично». Он уже тогда понимал, что это наиболее перспективно, так как английский станет основным языком общения в мире. Я вернулась в институт и сделала так, как посоветовал брат.
Деканом французского факультета и председателем приёмной комиссии была преподаватель французского языка. Она, естественно, была заинтересована в том, чтобы заполнить все свободные места на своём факультете и спросила меня: — Если ты не поступишь на английский, то на какой факультет тебя записать — немецкий или французский?
Догадавшись о подоплеке вопроса, я ответила: — На немецкий.
Тогда она записала меня на английский факультет.
Первые месяцы учёбы складывались неудачно. Болели родители, брат лежал в больнице из-за последствий тяжёлых ранений. Я часто пропускала занятия и, почувствовав, что отстаю, решила уйти из института. До сих пор я благодарна куратору нашей группы Марии Александровне Серафимовой (пусть земля будет ей пухом) за то, что она отговорила меня от этого шага. Постепенно жизнь и учёба наладились. За год до окончания института, в 1948 году, я вышла замуж за студента третьего курса Текстильного института.
Я окончила институт с отличием и была рекомендована преподавателями для поступления в аспирантуру. Но это было в 1949 году, антисемитизм был силен, проходила кампания против «безродных космополитов». Время было смутное и тяжёлое. Комиссия, отбиравшая студентов в аспирантуру, меня не рекомендовала, сославшись на то, что я мало занималась в институте общественной деятельностью. Это было неправдой, так как я была активной общественницей.
К тому времени я уже рассталась с мужем, но официально разведены мы ещё не были, и я рассчитывала, что это поможет мне получить работу в Ленинграде. Но меня распределили на Украину, в Педагогический Институт города Львова, не приняв во внимание моё замужество.
— Муж закончит институт и приедет к Вам, — сказали мне.
Но заместитель министра просвещения Украины отказался принять евреев на работу в институты. Мы получили распределение в сельские школы Украины в первые — третьи классы. И кому там был нужен английский в 1949 году? Декан нашего факультета Мошкова вошла в наше положение и предложила отказаться от получения летней стипендии, что дало ей право выдать нам свободные дипломы. Работу мы должны были искать сами.
Я обзвонила шесть школ, в которых, как мне было известно, требовался учитель английского языка. В каждую из этих школ меня пригласили, и в каждой из них я получила стандартный ответ: «Вы опоздали на один день». Пришлось прибегнуть к «блату». Обратились за помощью к приятельнице наших соседей, работавшей в отделе кадров Городского Отдела Народного Образования, и она организовала встречу с начальником Отдела. Отказывать сотруднице было неудобно, и он пошёл на хитрость.
— В Ленинграде есть школа, находящаяся в ведении Академии Педагогических наук. Кадрами этой школы мы не распоряжаемся. Идите туда. Все зависит от директора, — сказал он мне.
Я думаю, он не сомневался в отказе. Но наивность и вера в хороший исход не покидали меня, и я пошла. Директор взял мой диплом, посмотрел на меня проницательным взглядом и предложил работу в третьих и четвёртых классах. Но всё-таки это была не школа в Украинском селе!
Позднее завуч школы рассказала, что побудило директора взять меня на работу.
— У неё умное лицо и красивые глаза, — сказал он.
В 157-ой школе АПН СССР я проработала 38 лет. Обострённое чувство справедливости, бескомпромиссная принципиальность сопровождали меня все годы работы в школе, создавая проблемы и усложняя жизнь. Но отступать я не умела. Не научилась, дожив и до 91 года.
«Англичанка»
Я начала свою педагогическую деятельность во времена «железного занавеса». Любые контакты с иностранцами запрещались, и иностранный язык не был востребован. Школа была мужская, в классах было по сорок пять учеников. Многие из них, бывшие детдомовцы, были всего на два — три года моложе меня. На первом же уроке они объявили, что трёх «англичанок» уже «извели», и я буду четвёртой. Наше противостояние длилось два месяца. Результатом битвы были восемь двоек. Это подрывало авторитет школы, и директор приказал мне исправить двойки на тройки. Я категорически отказалась.
Не уволили меня только потому, что я была единственной из трёх выпускниц института, удержавшейся какое-то время на этой работе. Двое уже ушли по собственному желанию, не справившись с дисциплиной. Директор оставил меня в покое. А я нашла общий язык с детьми, заинтересовав их предметом, и завоевала их уважение. Год мы закончили без двоек и стали друзьями. Это была моя первая победа, которой я очень гордилась.
В середине пятидесятых годов в школах ввели совместное обучение. Когда в классах появились девочки, мальчики начали лучше готовиться к урокам, чтобы не ударить перед ними лицом в грязь, стали менее грубыми и хамоватыми. Работать стало легче. Меня назначили классным руководителем, выбрали председателем школьной профсоюзной организации. Проверять её работу прислали к нам преподавателя Высшей партийной школы.
— Вы можете не волноваться, — сказал он мне. — У меня есть директива признать Вашу работу хорошей.
Таким был в те годы стиль работы инспектирующих организаций.
На момент моего прихода в школу обязательным было четырехклассное образование. Неуспевающие направлялись в ПТУ (профессионально-технические училища), где получали рабочую профессию. Затем обязательной стала семилетка, после которой можно было поступить в техникум. И, наконец, ввели всеобщее среднее (десятилетнее) образование. Многие ребята, с которыми я начинала, ушли в ПТУ или техникумы, и на их место пришли новые ученики, в основном, дети партийно-профсоюзных функционеров.
В их числе был и Володя Филиппов, сын Первого секретаря Ленинградского Областного комитета партии. Учился он по всем предметам хуже некуда, но учителя, боясь последствий, ставили ему хорошие оценки. Знания Володи по английскому языку я оценивала двойкой. Родители наняли для него частную учительницу, которая безапелляционно заявила, что я придираюсь к мальчику. Разразился скандал. Пользуясь своим положением, отец потребовал создать специальную комиссию для того, чтобы убрать меня из школы.
Эта история стоила мне немало нервов, но закончилась в мою пользу. Дело в том, что школа находится рядом со Смольным институтом, историческим объектом, связанным с революционными событиями 1917 года. Смольный был обязательным местом для посещения иностранными гостями. Как правило, их приводили и в нашу «образцово-показательную» школу. Учителей об этом заранее не предупреждали. Руководителем одной из таких групп, приглашённых на мой урок, оказалась Володина «репетиторша». Какие-то элементы порядочности у неё еще оставались, и после урока она подошла ко мне с извинениями.
— Ваши двойки оправданы, — сказала она.
Судьба семьи Филипповых сложилась трагично. Володя со своей пьяной компанией приставал к девушке в парке. Проходивший мимо курсант Военной Академии вмешался и был жестоко избит, впоследствии он стал инвалидом. Володю отдали под суд. Жена Филиппова написала в Обком КПСС письмо, в котором честно рассказала о моральном облике мужа, и после этого покончила с собой. Коллеги Филиппова, конечно, не предали письмо огласке, а предложили ему последовать за женой, что он и сделал.
Подобного рода случаев моего противостояния сильным мира сего было немало. Остановлюсь ещё на одном из них. Большая часть родителей наших учеников принадлежала к партийно-профсоюзной элите. С посредственными оценками своих детей они мирились, но… только до выпускного класса. Закончить школу их чада должны были с «круглыми пятёрками». В конце учебного года один из классных руководителей, Р., потребовал от меня повысить оценки ряду выпускников. Я ответила отказом, и он пообещал мне отомстить.
Этот человек был уполномочен директором составлять расписание уроков. В результате я должна была приходить к первому уроку, а затем следовали два — три «окна», после которых нужно было проводить все последние уроки. Лишили меня и второго выходного дня. Я не смолчала и потребовала у директора изменения расписания. Снова разразился скандал, и снова мне удалось победить. Составление расписаний было поручено другому учителю. Кстати, впоследствии мы с Р. стали друзьями. Человек он был умный и оценил силу моего характера…
В шестидесятые годы наша школа была преобразована в школу с углублённым изучением английского языка. Меня, в числе других учителей английского, вызвали на собеседование к инспектору ГОРОНО по специализированным школам, после которого она сообщила нашему директору, что её устраивают все учителя, кроме Риммы Яковлевны Экслер. О причине можно догадаться: я была единственной еврейкой. Но ответ директора был достойным: — Кадрами моей школы я распоряжаюсь сам.
Напомню, что школа находилась в ведении Академии Педагогических Наук. В специализированных школах иностранный язык вводился со второго класса, поэтому ученики четвёртых классов за один год должны были овладеть программой второго, третьего и четвёртого классов. Та же инспектриса явилась в школу на совещание и поручила мне составить для них трехгодичную программу, заявив при этом: — Но завучем английских классов Вы никогда не будете!
На должность завуча она прислала «блатную» женщину, дочку сотрудника дипломатического корпуса в Америке, никогда не работавшую учителем. Новая «завучиха» целыми днями вязала чулки, часто плакала и каждый месяц подавала заявления об уходе, которые, естественно, отклонялись. От меня она решила избавиться и, используя возможности отца, предложила преподавательскую работу в советском военном городке в Чехословакии, заверив меня в том, что есть полная договоренность с военкоматом. Когда военком увидел, кого к нему привели, он онемел и долго придумывал, как мне отказать. Наконец, промямлил: — Вы бывали за границей?
—Да, — с гордостью ответила я, считая, что это говорит в мою пользу, ведь получение разрешения на загранпоездку было связано со строжайшими проверками. Лицо военкома прояснилось, и он с облегчением изрёк: — Раз так, ехать в Чехословакию Вы не имеете права.
Спрашивать: — Почему? — не имело смысла.
«Японская шапка»
В специализированных школах начали вводить изучение предметов на иностранном языке. Наша школа выбрала географию. Преподавание было поручено мне. Надо сказать, что географию я ненавидела с детства, перенеся свое негативное отношение к учителю на предмет. Причиной этому послужила анекдотичная история. Наша географичка никогда не снимала головной убор, за что получила прозвище «Японская шапка». Она была глуховата.
В детстве я была болезненным и худосочным ребёнком, и врач рекомендовал отправить меня на месяц в санаторий. Школа выделила путёвку, а родителей заверили, что поскольку учусь я хорошо, то смогу с лёгкостью догнать пропущенный материал. Я вернулась к концу четверти, и все учителя, за исключением учительницы географии, выставили мне хорошие оценки. Географичка же потребовала сдачи индивидуального экзамена по всему пройденному материалу.
В кабинете географии были встроенные шкафы с раздвижными дверями, на которых висели карты. Мы договорились с Бетти Хитрик, моей лучшей подругой, что она спрячется в шкафу и будет оттуда подсказывать.
— Всё равно «Японская шапка» не услышит! — сказала Бетти.
Но «шапка» услышала и вытащила её из шкафа. Был дикий скандал, и эта история явилась причиной моей ненависти к предмету.
Теперь же географию мне нужно было преподавать самой. Учебника на английском языке не было. Пришлось адаптировать учебник на русском, приспособив его к языковым возможностям учащихся и разработать методику преподавания. Сначала я опережала своих учеников в знаниях всего на один урок, но уже через год выступила с докладом на Всесоюзных педагогических чтениях и получила Почетную грамоту и памятный значок. По результатам контрольной работы по географии, проведённой ГОРОНО в различных школах, мои ученики показали лучшие результаты. Наша школа была единственной в Ленинграде, где география изучалась на иностранном языке.
Географию я преподавала более двадцати лет.
Интрига
В конце 60-х годов директора нашей школы сменила партийная выдвиженка, жена ответственного функционера, закончившая экстерном исторический факультет педагогического института. Английского она, конечно, не знала, но была отличным хозяйственником, и в школе воцарились чистота и порядок.
— Если бы в школе не было учеников, было бы совсем хорошо, — мечтательно говорила новая директриса.
Инспектриса-антисемитка отправлялась на пенсию и претендовала на получение должности завуча нашей школы для получения дополнительного приработка. Но пребывание в школе бывшего работника ГОРОНО не устраивало директора; она не хотела иметь у себя в подчинении человека, привыкшего командовать. Директору нужен был исполнитель-профессионал, и жертвой этой интриги оказалась я.
Институт Усовершенствования Учителей организовывал в специализированных школах ежегодные семинары для завучей, на которых давались открытые уроки. В год описываемых событий семинар проходил в нашей школе, и готовила его действующая завуч. Присутствовавшие на семинаре в пух и прах раскритиковали все уроки, кроме моего, и завуч подала заявление об уходе. Воспользовавшись этим обстоятельством, директриса тут же предложила мне занять освободившееся место. Я уже успела зарекомендовать себя как хороший учитель и организатор — была председателем школьного профсоюзного комитета и секретарём партийной организации; мои уроки были признаны качественными и методически обоснованными, — поэтому мне хотелось заниматься преподавательской, а не административной работой, и я отказалась. Директриса отреагировала хладнокровно: — Имейте в виду, что в таком случае Вы на посту секретаря парторганизации будете выполнять всю работу завуча, но только бесплатно. Это будет Вашей общественной нагрузкой.
Я пришла домой и посоветовалась с папой. Он сказал, что это престижная работа, и надо соглашаться.
Единственное условие, которое приняла директор, это считать меня временно исполняющей обязанности. Я знала специфические особенности работы администратора и не торопилась с преобразованиями, стараясь сначала заручиться авторитетом у учителей в должности завуча. И когда мне это удалось, я реорганизовала всю работу нашей кафедры. Следующий семинар с открытыми уроками получил высокую оценку, и когда директор школы предложила перевести меня на постоянную должность завуча, я согласилась — жаль было проделанной работы!
В 1970 году я, вместе с четырьмя коллегами-учителями, была представлена к награждению значком «Отличник народного просвещения», но выдали мне вместо этого Почётную Грамоту. Коллеги, получившие награду и прекрасно понимавшие причину, по которой меня «обошли», чувствовали себя неловко и добились того, чтобы администрация снова представила меня к награждению. Значок «Отличника» я получила в 1973 году.
Канадский флаг
По решению Академии Педагогических Наук в школе ввели ещё одну специализацию — углубленное изучение математики. По окончании восьмого класса учащиеся могли выбирать в качестве профилирующего предмета математику или английский. В конце учебного года началась борьба за каждого ученика. Особенно преуспевали в этом учителя математики, которые хотели получить больше математических классов. Это
был вопрос зарплаты. Ребят, желающих остаться в классах с углублённым изучением английского языка, они называли потенциальными предателями Родины. Какой же силой убеждения надо было обладать, чтобы уговорить учеников продолжить изучение языка в специализированном классе!
Это были 60-е годы, время, когда приоткрылся «железный занавес». В школе было много умных ребят, которые уже тогда скептически относились к происходящему в стране и, подтверждая позицию учителей математики, преподнесли мне сюрприз. Во время Первомайской демонстрации на Дворцовой площади, проходя мимо трибун с представителями партии и правительства и многочисленными иностранными гостями, они подняли канадский флаг вместо советского, выражая этим свое отношение к Советскому Союзу. Разразился невероятный скандал. Вот тогда-то у меня и появились первые седые волосы.
Не успела утихнуть эта история, как те же ребята на комсомольском собрании в присутствии представителей райкома партии начали критиковать секретаря школьной комсомольской организации. Его обвинили в нарушении свободы слова. Это уже пахло антисоветчиной!
(Любопытно, что в середине 90-х годов я случайно встретила того секретаря комсомольской организации в Иерусалиме. Он рассказал, что женился на еврейке и учится в Иерусалимском университете.)
Делом заинтересовались органы безопасности. Среди участников акции нашелся провокатор, который выдал зачинщиков. Ими оказались русские ребята, дети крупных работников, поэтому дело закрыли. Единственный еврей из этой группы успел эмигрировать в Америку, иначе всю вину возложили бы на него.
Две учительницы английского языка также подали заявления на увольнение в связи с эмиграцией в США. В соответствии с существовавшим в те годы порядком, все отъезжающие обязаны были пройти через партийное собрание, на котором присутствующие должны были критиковать отщепенцев и всячески выражать свое негативное к ним отношение. Естественно, от завуча школы ожидали самой сокрушительной критики, чего я не могла и не хотела делать. Долгими бессонными ночами проговаривала я различные варианты выступления, не зная, как выйти из создавшегося положения. Дело в том, что обе «англичанки» были весьма посредственными учителями, уроки которых я постоянно критиковала ранее.
На собрании я не дала политической оценки их поступку, а сделала упор на профессиональных качествах учителей. Члены партбюро были очень недовольны, так как ожидали от меня критического отношения к их отъезду. Но я не побоялась в те годы показать свою принципиальность и последовательность в действиях. И когда уезжала я, никто не мог обвинить меня в двуличии.
СССР — Великобритания
В конце шестидесятых по заданию партийных органов в специализированных школах начали создаваться Клубы Интернациональной Дружбы. Организовать такой клуб в нашей школе поручили мне. По моей инициативе школу приняли в общество СССР — Великобритания. В Доме Дружбы наших учащихся обучали профессии гида по Ленинграду на английском языке. Это были самые интересные годы моей работы.
Ленинград и Манчестер стали городами-побратимами. Летом теплоходы привозили детей из Манчестера, а наши сопровождали их в качестве гидов. Ребята обменивались адресами, переписывались, знакомство перерастало в дружбу.
Правда, наших в Манчестер не возили.
Существенно увеличилось количество иностранных групп, посещавших школу. Их прием был возложен на меня как на «английского» завуча и руководителя Клуба Интернациональной Дружбы. Кроме того, никто из администраторов школы (директор, общий завуч, завуч по воспитательной работе) не владел английским. В приемах участвовали и хорошо идеологически вышколенные школьники — члены клуба.
Гостей обязательно сопровождали партиийные работники, профсоюзные деятели и представитель КГБ, следивший за каждым словом, произнесённым мной и ребятами.
Был введён обмен учителями: учителя из США давали уроки английского в наших школах, а наши — уроки русского в школах США. Туда меня, конечно, не посылали. Процесс обмена опытом с американцами тоже находился под недремлющим оком всем известной организации.
***
В 1974 году сменился премьер-министр Южной Ирландии, входившей в состав Великобритании. Он был другом Советского Союза. Дата его инаугурации совпала с годовщиной образования СССР, и он прислал приглашение на торжественное событие во все союзные республики.
Я и ещё один еврей, рабочий из Москвы, были включены в группу как живое доказательство отсутствия в СССР антисемитизма. Понадобились характеристики профкома, парткома, райкома.
Нас собрали в Обществе Советско-Английской дружбы в Москве для беседы с сотрудником, уже хорошо изучившим наши физиономии по фотографиям. Затем группу перевели в здание ЦК КПСС, усадили в зале и предложили заполнить анкеты и прочесть многостраничную инструкцию о том, что можно делать в поездке. Оказалось, почти ничего. Не разрешалось громко разговаривать в гостиничных номерах (там могли быть подслушивающие устройства), оставлять чемоданы незапертыми (вдруг подсунут антисоветскую литературу), ходить в гости поодиночке (должны быть свидетели происходящих разговоров) и т. д. и т. п.
Группа, в основном, состояла из учёных, музыкантов, врачей, учителей и журналистов, что очень волновало нашего руководителя, преподавателя МИМО (Московского Института Международных Отношений).
— Ваша группа не внушает доверия. Я боюсь, что кто-то из вас останется в Англии. Вот с предыдущими ребятами мне было спокойно, они всю дорогу пили, — честно сообщил он нам при встрече. Руководитель был кандидатом наук, но не все слова произносил правильно. «Лаболатория» — один из самых невинных примеров…
В группе были и партийные работники. Двое из них в первый же день подсели ко мне в ресторане. Я ужасно испугалась, решив, что их подослали следить за мной, и со страху всё время повторяла, какие у нас чудные партия и правительство. В обед за моим столом их уже не было. Позже я узнала, что они везли что-то на обмен и продажу и хотели воспользоваться моим знанием английского.
Два дня мы пробыли в Лондоне, а затем неделю путешествовали от восточного до западного побережья Южной Ирландии.
Кроме официальных встреч, мы должны были встречаться с членами общества Английско-Советской дружбы и пропагандировать Советский образ жизни. Нам дали в дорогу целые чемоданы пропагандистской литературы, которую мы выкинули ещё дома.
В Лондоне, прямо из аэропорта Хитроу, нас повезли в Университет на встречу с профессорско-преподавательским составом. В ходе поездки было много подобных ответственных встреч. Обслуживала делегацию фирма из Шотландии, а гидом была еврейка, гражданка Шотландии, которой боялись доверить перевод на таких встречах по политическим соображениям.
Кроме меня, в нашей группе английский знала только завуч английской школы из Москвы, но она была преподавателем физики и не владела тонкостями перевода. Произошел курьезный случай. В один из дней было объявлено, что наших научных работников приглашает Президент Академии Наук. Переводить поручили, конечно, учительнице физики. Она понимала, что ей с этим не справиться, и с утра под каким-то предлогом ушла из гостиницы. В результате переводить пришлось мне.
Во время встречи лица ответственных за поездку были напряжены до предела. Но потом наша шотландская гид перевела на русский всё содержание беседы. Это полностью совпало с моим переводом. Кроме того, она отметила мои дипломатичность и такт, поэтому всю оставшуюся часть поездки переводить пришлось мне. Работы было так много, что в итоге я даже потеряла голос.
Поездка закончилась перед самым Новым годом. В аэропорту выяснилось, что самолет перегружен вещами советских дипломатических работников, возвращавшихся на каникулы из США, и нам придётся лететь следующим рейсом. Шотландская фирма выдала нам по два фунта стерлингов и отправила в свободное плавание по Лондону. Вещи нам разрешили оставить в Советском посольстве.
Гуляя по городу, мы набрели на кинотеатр, в котором демонстрировались порнографические фильмы. Одна из членов делегации, Блохина, была женой видного онколога и по этой причине часто бывала за границей. Она сказала, что мы просто обязаны пойти, потому что дома никогда в жизни такого не увидим. Но мы проголодались. Блохина посоветовала купить бананы, как очень сытные и дешевые. Для нас это был деликатес. На оставшиеся деньги мы приобрели билеты в кино. Знало бы об этом наше руководство! Это могло сделать нас невыездными на всю жизнь.
Я так устала, что в кино заснула и проспала весь сеанс.
Следующим самолетом мы в тот же день вернулись в Москву. Там я навестила свою подругу Бетти Хитрик, знакомую читателю по истории с «Японской шапкой». Бетти дала мне какое-то лекарство, и мой голос сразу же восстановился.
Семья
Хочу подробнее остановиться на том счастливом периоде, продолжавшемся восемнадцать лет, когда мы были вместе с моим вторым мужем, Марком Кольмановичем Грольманом.
Был он военный врач, капитан второго ранга. Познакомила нас в 1971 году моя троюродная сестра, Рина Сергеевна Сангурская. Мы как-то сразу понравились друг другу. Он был вдовцом и жил со взрослым сыном. Ухаживал Марк очень красиво, и деликатно представлял меня своим друзьям и родственникам. Я не чувствовала, что иду на смотрины.
С сыном Марк познакомил меня только после того, как убедился в серьёзности наших с ним отношений. У Володи была большая проблема — он пил. Это была болезнь, и никто не мог с ней справиться. Его постоянно нужно было контролировать. Когда наши отношения с Марком наладились, и мы стали очень близкими людьми, встречаться нам удавалось только в конце недели, когда с Володей могла побыть его тётя.
Марк Кольманович решил, что не сможет оставить сына, пока тот не женится. Володина свадьба состоялась после моего возвращения из Англии. Скоро Марк переехал ко мне. В течение года мы не оформляли наши отношения, так как были уже в том возрасте, когда хотят проверить, как сложится жизнь под одной крышей.
Через некоторое время состояние здоровья Марка Кольмановича ухудшилось, у него начались головокружения и головные боли. Сказались годы войны, участником которой он был. Когда выяснилось, что у Марка диабет, он сразу же предложил мне отказаться от обещания выйти за него замуж. Я этого, конечно, не сделала, и в 1974 году мы поженились. Прожитые с ним годы были самым счастливым периодом в моей жизни. Но мое здоровье тоже пошатнулось, и поддерживало меня только то, что рядом был любящий и понимающий муж.
Все годы нашей совместной жизни я постоянно чувствовала рядом надёжную опору. В 1971 году умер мой отец, и мама осталась одна. К тому времени у меня уже была кооперативная квартира; мама съехалась с семьёй брата. Она часто болела, поэтому после напряжённого рабочего дня мне приходилось мчаться к ней на другой конец города. Домой я возвращалась поздно, но окно нашей квартиры светилось, а на столе всегда ждал горячий ужин.
***
В 1982 году мне исполнилось пятьдесят пять лет, и я начала подумывать об уходе на пенсию. Но меня остановил муж:
— Не делай этого, ты не будешь счастлива, если так резко изменишь свою жизнь; ты должна подготовиться.
Я окончила курсы руководителей туристских групп при турагентстве. Продолжала работать завучем, но оставила себе только уроки географии, освободив время для поездок с группами, продолжала руководить Клубом Интернациональной Дружбы.
Гости часто делали Интерклубу подарки, как правило — хорошо иллюстрированные книги об американских и английских городах. В один прекрасный день вышел приказ о том, что все книги, подаренные иностранцами, необходимо передать в отдел цензуры, и на каждой проверенной книге должна быть соответствующая печать.
Мне стало известно, что наиболее ценные книги цензоры не возвращали, а сдавали в букинистические магазины, где за них можно было получить хорошие деньги. Мне очень хотелось сохранить эти книги для школы, я убрала их с выставки и спрятала в шкаф. Надеялась, что придут времена, когда цензуру отменят, и следующее поколение детей сможет ими пользоваться.
Шёл 1986 год. Однажды ко мне нагрянул представитель цензуры и сразу же направился к запретному шкафу. Достали книги, он начал их просматривать, придрался к одной, к другой… и вдруг лицо его озарилось. Он нашёл Конституцию США на русском языке; там было написано, что эта конституция — самая демократичная в мире.
Цензор составил многостраничный акт, за который директор получила выговор с предупреждением из ГОРОНО — за школу отвечала она. Но и в моей чаше это было последней каплей, я доработала до конца года и подала заявление об уходе.
Открытая дверь
В середине восьмидесятых годов в Союзе появились первые кооперативы. Государство начало поддерживать предпринимательскую деятельность, и мы с Марком подумали о создании частного дома для совместного проживания пенсионеров, дома, в котором пожилые люди помогали бы друг другу и чувствовали себя социально защищёнными.
Мой муж был врачом-геронтологом; мы привлекли к этому делу врачей, социологов и психологов, которые разработали проект такого дома. Действовали мы через официально оформленный кооператив и начали с того, что опубликовали статью о нашем проекте.
Сюжет о нашей идее показали в телевизионной программе «600 секунд», которую вели Невзоров, Медведев и Сорокина. После этого мы получили 300 писем от пенсионеров, которые хотели бы поселиться в таком доме.
***
Ветеран войны, Марк Кольманович мог получить инвалидность по состоянию здоровья, но не делал этого. Инвалидность лишила бы его возможности работать, а он хотел быть нужным людям и, несмотря на плохое самочувствие, бесплатно консультировал жильцов нашего домоуправления. На почве диабета у мужа ухудшилось зрение, начались перебои в работе сердца, сильно болели ноги. Как врач, он прекрасно понимал, что его ждёт, и пытался подготовить меня к неизбежному. Верить в это не хотелось, я всячески пыталась уйти от этих мыслей. В начале 1988 года я договорилась, чтобы Марка положили на обследование в госпиталь для инвалидов войны.
Я отвезла мужа в больницу, а сама свалилась с температурой 39,5. Это был вирусный грипп, эпидемия которого свирепствовала тогда в Ленинграде. Я лежала почти без сознания, в больницу ездила жена брата. Марк звонил мне каждый день. Потом два дня он не выходил на связь, и моё сердце почувствовало беду. На третий день, в половине восьмого утра, раздался звонок. Меня спросили, не жена ли я Марка Кольмановича Грольмана.
— Да, — ответила я.
— Ваш муж умер, — сказали мне и повесили трубку. Удар был настолько силен, что я заболела тяжело и надолго.
***
Меня ничего не интересовало, и из дома я практически не выходила. Но когда раздался звонок от руководителя кооператива: — Римма Яковлевна, надо продолжать наше дело, без Вас мы не можем справиться, приезжайте! — слово «надо» подняло меня на ноги, и я поехала. Там я повстречала удивительную женщину — Юлию Гайдар, обладавшую экстрасенсорными способностями. Почувствовав моё состояние, она провела со мной лечебный сеанс. Впервые со дня смерти мужа мне захотелось жить и улыбаться.
Юля помогла мне справиться с горем и стала моим большим другом. Она сказала: — Хотите поправиться — помогайте людям, откройте дверь своего дома!
Я предоставила ей одну из комнат квартиры для сеансов. К нам приходило много людей. Юля их лечила, а я с ними беседовала. Стол всегда был накрыт. Люди рассказывали мне о своих бедах, мы делились переживаниями, и я начала выходить из своего тяжёлого состояния. Жизнь начала приобретать краски.
Юлия Гайдар, человек особый и неординарный, сыграла в моём выздоровлении и в моей дальнейшей жизни очень большую роль.
***
Вместе со своими единомышленниками я продолжила воплощать в жизнь задуманное, ходила по инстанциям. Справедливости ради надо сказать, что среди работников партийно-профсоюзного аппарата были и порядочные люди. Они высоко оценивали мой профессионализм, и их двери были для меня открыты. Я смогла убедить их в возможности существования частных домов для пенсионеров в условиях социализма.
Труднее было найти помещение, но в итоге нам удалось получить для дома совместного проживания часть Гатчинского дворца. Меня предупредили, что там потребуется сделать ремонт, и я решила договориться с руководством художественных училищ о том, что студенты проведут ремонт как дипломную работу, бесплатно. Но этим планам не суждено было осуществиться.
В дорогу!
В 1990 году семья моего брата собралась в Израиль. Я решила ехать со своими и помочь им устроиться на новом месте. У меня не оставалось в России близких родственников. К тому же участились случаи насилия над стариками, и я, оставив за спиной плохое, устремилась в неизвестность.
Я понимала, что у меня, как у пенсионерки, будет стабильное пособие, а семье племянника с двумя детьми придется тяжело; им нужно будет много учиться. Иврит они не знали, никто в семье, кроме меня, не говорил по-английски, и я считала, что на первых порах моё знание языка сможет им помочь. Надо сказать, что жизнь подтвердила мою правоту.
Когда я оформляла в ОВИРе документы на выезд, служащая посмотрела мою трудовую книжку завуча английской школы Академии Педагогических Наук СССР со множеством благодарностей и спросила:
— Ну а Вам-то зачем уезжать?
Я так плакала…
Она видела перед собой только бумагу и считала, что жизнь моя здесь состоялась и прошла весьма успешно. Если бы она знала, сколько пришлось мне вытерпеть, перенести и выстрадать…
До сих пор, страдая по ночам от бессонницы, я вспоминаю эти жуткие предотъездные дни и от сердца к горлу поднимается горькая обида — обида на то, как цинично и вероломно отнеслись к нам в стране, в которой мы столько прожили и для которой так много сделали.
Нас лишили гражданства, и вдобавок потребовали заплатить за это!
Когда мы находились на таможне, нам даже не поставили ни одного стула. Мы простояли на ногах весь день и всю ночь, и каждый час по радио раздавались противоречащие друг другу объявления: «Все, кто едет в Израиль, подойдите к стойке номер пять». Мы хватали свои чемоданы и бежали туда. Через некоторое время: «Все, кто едет в Израиль, подойдите к стойке номер восемь», и опять мы хватали чемоданы… Так над нами издевались в течение суток.
Когда, наконец, очередь дошла до меня, весь мой чемодан перерыли и отобрали две маленькие грошовые вилочки для лимона. Я купила их во время экскурсии по Волге, и они были дороги мне как память. Таможенник, очевидно, решил, что они серебряные.
Картины этих издевательств я, наверное, не забуду до конца жизни.
Немало нам пришлось вынести и при отправке контейнеров с вещами. За упаковку стекла, хрусталя и прочих вещей (жизнь показала, что большую их часть везти с собой было не нужно) пришлось заплатить большие деньги. Сколачиванием ящиков занимался кооператив, состоявший из пьянчуг и страшных антисемитов, старавшихся выжать из своих «клиентов» последнее. Они сколачивали эти ящики (один мой и два принадлежащих семье брата) в нашем присутствии из очень узких досочек, и было понятно, что после всех перегрузок контейнеры развалятся и не дойдут до Израиля. На требования брата и племянника, чтобы работа была сделана добротно, «мастера» никак не реагировали.
Тогда я вспомнила экстрасенса Юлю, вспомнила сеансы лечения, которые она проводила и пошла к бригадиру — огромному толстому пьяному мужику. Я зашла в его конторку и попросила протянуть мне руки. Я взяла его толстые грязные пальцы в свои и сказала: — Я вижу, что Вы — человек нездоровый.
Он удивлённо посмотрел на меня и согласился.
— Я экстрасенс, — продолжала я. (Тогда это было внове, слово «звучало» и многие в него верили). — Я могу сделать так, что Вы забудете обо всех своих болезнях; я вылечу Вас, но хочу, чтобы Вы поступили так же хорошо по отношению к моей семье. Прикажите своим сотрудникам собирать наши контейнеры качественно.
Я начала делать пассы руками так, как делала это Юля, и бригадир, очевидно, почувствовал себя лучше. Уже через несколько минут он вызвал одного из работников, шепнул ему пару слов, и бригада тут же начала работать как следует.
Когда мы возвращались домой, племянник сказал: — В Израиле ты не пропадешь… Он оказался провидцем.
Когда я уезжала, меня провожали человек пятьдесят родителей моих учеников, причём «отвальную» устраивали в доме родителей моей ученицы.
Часть вторая. В Израиле
Если люди не научатся помогать друг другу,
то род человеческий исчезнет с лица земли.
Вальтер Скотт
Эту часть воспоминаний я посвящаю светлой памяти
жены моего брата, Нелли Александровны Воробейчиковой,[iv]
которая была большим моим другом и с первых шагов амуты
поддержала мою деятельность в Израиле,
стала единомышленником и незаменимым помощником.
Алия
Нелли Александровна Воробейчикова (1926-2005); Фотография 60-х годов
Хорошо помню день прибытия в Израиль.
Семья брата уехала на месяц раньше, и я прилетела в аэропорт Бен-Гурион одна. Каждые полчаса садился новый самолет. Это был самый пик алии, и в аэропорту скопилось огромное количество людей. В зале были еда и питье: бери что хочешь.
Когда подошла моя очередь, и я попросила отвезти меня в Иерусалим, мне объяснили, что приближается «шабат», и в столицу попасть не удастся. Поэтому всем, кто следовал в Иерусалим, предложили пока что поехать в Тель-Авив в гостиницу и провести там сутки за свой счет, а на исходе субботы самостоятельно переехать в столицу.
Я обратилась к служащей и сказала, что чиновники поступают неправильно. Зная, что движение прекращается рано, они, в первую очередь, должны были отправить людей в Иерусалим. Я говорила на повышенных тонах, и мне удалось задеть служащую за живое. Она ко мне прислушалась! Через некоторое время по радио объявили, что все, кто направляются в Иерусалим, могут пройти оформление без очереди. Таким образом, сразу по приезде мне уже пришлось отстаивать свои права.
Я ехала к брату в Рамот. Дома в районе были без нумерации; но пока шофер не выяснил, куда мне надо, пока не нашел это место и пока не спустились мои родственники, он не уехал. (Хочу заметить, что номера на многих домах в столице Израиля отсутствуют и по сей день…). Этот эпизод оставил у меня смешанное впечатление о безалаберности и доброте израильтян.
Я полюбила Иерусалим и район, в котором поселилась, с первого взгляда и сразу почувствовала себя дома, на своем месте. Когда мы пошли открывать счет в банке, одна чиновница сказала: — Израиль — особенная страна. Повернитесь к ней лицом — и она сделает то же самое. Если у вас это не получится, будет очень тяжело.
Первые шаги: проект «Курсы английского языка», создание амуты «ASTA»
В тот период снять жильё в Иерусалиме было очень сложно, поэтому на протяжении нескольких месяцев я жила в семье брата. Мы жили на чемоданах и экономили каждый шекель — сбережений у нас не было, а насколько хватит полученных в аэропорту денег мы ещё не представляли. Но постепенно жизнь стала входить в колею. Вскоре я, благодаря помощи заведующей библиотекой в «матнасе»[v], сняла в том же районе отдельную квартиру, поступила в «ульпан»[vi].
Мне было 63 года, и я боялась, что буду здесь никому не нужна. Но жить, ничего не делая, я не умела. Сидеть на лавочке вместе с другими пенсионерами и обсуждать свои болячки? Это было не для меня. С первых же дней я заявляла, что обязательно буду работать. Все смеялись надо мной — ведь во всех объявлениях трудоустройство предлагалось людям не старше тридцати лет. Но сосед по лестничной площадке предложил мне работу няни: я должна была ухаживать за тремя детьми. Семья была ортодоксальная. Я, конечно, ничего не понимала в законах, по которым они жили, и это приводило к множеству курьёзов. Платили мне пять шекелей в час.
Я была безумно горда: — Я работаю! Я нужна!
Познакомилась с соседями по району. Оказалось, что в Рамоте живут несколько семей моих бывших учеников. И вот, по их рекомендации, ко мне пришли две медсестры с просьбой обучать их английскому языку. От волнения у меня задрожали руки. Частные уроки английского! Они мне будут платить или я им должна за то, что буду заниматься своим делом?
Я спросила, не дорого ли для них будет по два с половиной шекеля в час с каждой. Они были ошарашены, ведь урок в то время уже стоил не менее пятидесяти шекелей.
Информация обо мне передавалась из уст в уста, и скоро у меня не было отбоя от учеников. Я зарабатывала деньги огромным трудом, работая по много часов, но получала моральное удовлетворение. Кроме того, это было значительно лучше, чем мыть малышам попки. Хотя надо сказать, что ещё несколько месяцев я совмещала оба эти занятия, и на иврит времени у меня почти не оставалось. Я проучилась в «ульпане» положенные пять месяцев; в продолжении учёбы мне отказали из-за «неперспективного» возраста.
Но к этому времени я уже составила для себя программу дальнейших действий: нужно организовать амуту (некоммерческое общественное объединение), чтобы помогать людям. Я знала, что такое амута, потому что следила за новостями, читала русские газеты, слушала радио, ориентировалась в реалиях и была в курсе событий.
Начать я решила с открытия курсов английского языка для новых репатриантов по низкой цене, но для этого необходимо было получить помещение. Всем рассказывала о своей идее (я очень коммуникабельный человек: еду в автобусе и разговариваю с попутчиками по-английски).
Мой соученик по ульпану познакомил меня с одним из своих работодателей, сотрудником института Бен Цви — Йоси Гвиром. Йоси поговорил с директором Культурного центра для репатриантов из СССР на улице Штраус, Яиром Камайским, и тот выделил бесплатно два помещения под будущие занятия.
В те годы было очень много людей, предлагавших свою безвозмездную помощь!
Получив помещение, я развесила объявления:
«Требуются преподаватели английского языка, предпочтение людям в возрасте 45+».
По объявлению пришло 18 учителей. Я сказала им, что мы должны помочь нашим детям и внукам овладеть английским, чтобы у них было больше шансов устроиться на работу. Репатрианты не могут платить сейчас за обучение большие деньги, поэтому на первых порах мы будем работать на волонтёрских началах, почти бесплатно. Урок будет стоить не больше трех шекелей. Выслушав меня, 15 учителей встали и вышли из зала. Трое остались со мной. Мы развесили объявления, и к нам начали приходить ученики.
Новые репатрианты были не в состоянии платить за обучение на свободном рынке, поэтому нам было кому помогать. Разделились на группы и начали работать. Учителя зарабатывали по 30 шекелей в месяц, но они были энтузиастами и поверили в меня. К тому же, интуиция подсказывала, что я достану благотворительные средства.
В Рамоте жила Малка Котлер, (ушедшая из жизни), тоже учитель, член «ВИЦО»[vii]. Нас познакомили, и она решила мне помочь. Она привела меня к руководителю «ВИЦО» Рахель Каспи (ушедшей из жизни). Наши курсы её заинтересовали. В течение пяти лет со дня того памятного разговора мы получали от «ВИЦО» и от «Комитета общественных организаций» при муниципалитете по 1500 шекелей каждый месяц.
Возросло количество учеников. Возросла зарплата наших учителей. Проект заработал в полную силу. Можно было начинать официальную регистрацию амуты. [viii] Это было в конце 1991 года.
Для регистрации амуты нужно было найти шесть человек[ix], разделявших мою жизненную позицию. Мне это удалось. Четверо из них были учителями. Все эти люди обладали неоценимым опытом и были готовы поделиться им с другими.
Юрий Райгородский, с которым мы дружили семьями ещё в Ленинграде, познакомил меня со своим адвокатом, Берри Цином репатриантом из ЮАР. (Они оба уже ушли из жизни).
Берри выслушал меня очень внимательно. Я рассказала про курсы и другие проекты, которые хотела осуществить, и он оформил нам документы бесплатно!
— Это будет мой вклад в алию из СССР, — сказал он.
Так родилась наша амута под названием «ASTA» (аббревиатура слов Aged Soviet Teachers Association, объединение пожилых учителей из СССР). Тогда еще существовал Советский Союз.
***
Проект с курсами развивался. У меня начали появляться частные ученики, русские и израильтяне. Одна из учениц, муж которой работал на предприятии «Тнува», рассказала, что там много новых репатриантов, не знающих английского языка. Хорошо бы сделать для них профессиональные курсы. Мы поговорили с руководителями «Тнувы»[x]. Одна из наших учителей, Ирена Лундина, разработала 80-часовую программу обучения. Нам дали помещение, создали группы по 20-25 человек. Работники платили за обучение по четыре шекеля в час. Наши выпускники получали документ об окончании курсов и 15-процентную надбавку к зарплате. О наших курсах стали говорить.
К нам обратился Профсоюз архитекторов и попросил подобную программу на сто часов. Мы заключили письменный договор, и они перечислили на счет амуты десять тысяч шекелей!
Тогда я сказала своим учителям: — Вы теперь работаете, мы вам помогли — пора помочь амуте. Пусть каждый передаст в фонд амуты определенную сумму из своей зарплаты, чтобы можно было начать новый проект.
(окончание следует)
Примечания
[i] См. статью автора: «Декабрист Экслер», «Заметки по еврейской истории», №11–12 (180), 2014, http://berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer11_12/Eksler1.php
[ii] Боевому пути отца и его жизни после войны посвящены очерк С. Узина «Экслер Лев Яковлевич», «Заметки по еврейской истории», №5-6 (184), 2015 и статья автора «Кружковцы», «Заметки по еврейской истории», №2-3 (182), 2015,
http://berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Uzin1.php
http://berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer2_3/Eksler1.php
[iii] Этот родственник был осужден в 1937 году и отправлен в лагерь, а к 1943 году уже жил на поселении и работал на заводе, откуда и был послан в командировку в Новосибирск; там он остановился у Экслеров.
[iv] Судьбе Нелли Александровны Воробейчиковой посвящён очерк «Три отца моей мамы», «Еврейская старина» №3 (86), 2015,
http://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer3/Eksler1.php
[v] Здесь и далее названия некоторых учреждений и организаций приводятся в русской транскрипции:
Матнас (ивр. מתנ»ס) — культурный и спортивный молодежный центр.
[vi] Ульпан (ивр. אולפן) — учебное учреждение для изучения иврита.
[vii] ВИЦО (Women’s International Zionist Organization — WIZO) — международная женская сионистская организация.
[viii] Амута (ивр. עמותה) — организация, не ставящая целью получение прибыли. Регистрацию амутот производит управление по делам амутот при министерстве юстиции в Иерусалиме.
[ix] Амута, ставящая перед собой общественную цель, например, наука, культура, просвещение, спорт, здоровье, помощь неимущим и немощным, интеграция репатриантов (помощь в изучении иврита, в переквалификации и поиске работы), получает статус общественной организации. Такая амута должна состоять, как минимум, из 7 членов.
[x] Тнува (ивр. תנובה, Урожай) — крупная израильская компания по производству и продаже продуктов питания.
Оригинал: http://s.berkovich-zametki.com/y2020/nomer3/eksler/
