Владимир Майбурд
Юность, унесённая войной
В год 1945, год окончания самой страшной, самой кровопролитной, самой жестокой и бессмысленной бойни цивилизованного мира с нацистскими извергами, мы были счастливы сознанием, что это больше никогда не повторится, и наши дети и внуки будут жить в мире и счастье, но увы - мечта о мире до сих пор остается мечтой...
Я благодарю Бога, судьбу, что я выжил в этом апокалипсисе, что жена подарила мне двух дочерей, а они - четверых замечательных внуков, которым посвящаю мои воспоминания.
События, описываемые в моих фрагментарных воспоминаниях, полностью достоверны. Упоминаемые здесь фамилии, имена, названия деревень и городов, являются реально существовавшими в то время.
В связи с какими-то неправильными записями в документах о рождении, я был призван в армию по пресловутому закону о всеобщей воинской обязанности 1939 года, за 3 месяца до моего восемнадцатилетия. Согласно этому закону, не зря снискавшему дурную славу, в армию "замели" всех, кто имел до того какую-либо отсрочку - учителей, врачей, инженеров, восемнадцатилетних юношей, поступивших в ВУЗы. Во многих военных округах были призваны "приписники" в возрасте до 40 лет.
Хотя ещё не было слышно грома орудий и грохота танков, но запах, угар будущей войны уже был явно ощутим. Фильмы на военную тематику - "Щорс", "Котовский", фильмы о гражданской войне, демонстрировались во всех кинотеатрах. Из всех радиоточек неслись песни "Если завтра война", "Катюша", "По долинам и по взгорьям" и другие, им подобные. Военное дело в школах, в высших учебных заведениях, во многих гражданских организациях изучалось на самом высоком на то время уровне.
Партийные бонзы, подражая "Отцу народов", надели защитного цвета френчи, фуражки-"сталинки", галифе, сапоги - словом, мода повсеместно определялась воинственностью и ура-патриотизмом.
По сговору с нацистской Германией Советский Союз протянул "руку помощи" Западной Белоруссии и Западной Украине - руку, отхватившую эти земли.
Страна праздновала торжество сталинской "политики мира и дружбы народов".
Аппетит приходит во время еды.
Поздней осенью 1939 года, после легко прошедшего захвата восточной Польши, была спровоцирована, якобы с целью обезопасить Ленинград, война с Финляндией.
В это время, я проходил курс молодого бойца в городе Вышний Волочек. Наш 89-й запасной полк был расквартирован в 6-7 км от города, в монастыре. За два с половиной месяца курса мы ни разу не были на стрельбище, гранат и других боевых принадлежностей вообще в руках не держали. Зато усиленно изучали уставы, матчасть винтовки образца 1891/1930 года, штыковой бой, и особенно рьяно - строевую подготовку. Если добавить к этому издевательство младших командиров и постоянное ощущение голода, нетрудно понять, что к концу курса мы превратились в затюканные, бездумные полуавтоматы.
В моей роте служили земляки - мои учителя, одноклассники, соседи: Тюша Лернер - учитель математики, Окс - учитель истории, учителя Шойхет и Яша Шаргородский, соученик Фройке, и другие. Всего в роте собралось (не по нашей воле) 6 или 7 евреев. Это с самого начала вызывало у командования непонятное волнение. Вскоре Окс стал батальонным писарем, другие стали выпускать стенгазету - евреям свойственна подобная активность.
Открытие памятника погибшим в 1939-1945 г. Гиват-Шмуэл, 2005 г.
Когда был отдан приказ сформировать маршевую роту для отправки в район боевых действий (на финский фронт), батальонный писарь Окс включил туда, из всех земляков, Николая Коваленко (единственного Тульчинского нееврея в роте) и меня. Я был младше остальных, и поэтому был для Окса наименее "своим". Тогда я был обижен, возненавидел бывшего учителя, но со временем понял его логику. Как выяснилось позже, нет худа без добра - но об этом после...
Финская война
В начале 1940 года, точнее - в ночь с 10 на 11 января, объявили общее построение. Нам выдали сухой паёк и "медальоны смерти", как их называли солдаты - пластмассовые тюбики черного цвета, на которых вытеснены год рождения, имя, отчество, фамилия и адрес призывного военкомата. Казалось бы - обычная формальность, но эти черные тюбики вызывали какое-то жуткое чувство. Это был символ всего, что связано с войной .
11 января после напутственного слова командира полка (он горячо поздравил нас с честью защищать город Ленина и выразил надежду на скорую победу), под звуки "Прощания славянки" в исполнении оркестра из 4 человек, две маршевых роты вышли из нашей базы, и, через весь Вышний Волочек, двинулись к железнодорожной станции.
Несмотря на 25-градусный мороз, нас провожали жители города, в основном - женщины (Вышний Волочек - город ткачих, кроме того, большинство мужчин в городе было уже мобилизовано). На станции мы простояли более двух часов на лютом морозе в ожидании начала посадки в вагоны. Зимней одежды нам еще не выдали, обещали сделать это в пути, так что еще задолго до прибытия на фронт, у нас уже было много обмороженных. Больше всего страдали носы, уши, пальцы ног.
В конце концов, нас рассадили в вагоны - товарные вагоны, где с обеих сторон стояли ряды двухъярусных нар. В каждом вагоне разместили по 40 человек. Спали в притирку. Повернуться на другой бок было почти невозможно - если поворачивались, то всем рядом. В середине вагона, возле печурки, всегда дежурили 2-3 человека. В этих условиях мы двинулись на Север.
Куда мы едем, мы не знали. Было понятно одно - состав движется на север. Двигались мы так медленно, что возникало ощущение, что "там" мы уже никому не нужны.
Несмотря на длительные остановки, когда весь эшелон, длиной 200 метров, отправлял естественные нужды (удобрений по всей длине пути мы оставили - на годы), умыться было негде. Не говоря уже о бане. Мы заросли грязью, превратились в каких-то чумазых страшилищ. Даже во время остановки в Петрозаводске, нам дали лишь помыться на запасном пути (на морозе с ветром). Санитарная служба работала из рук вон плохо. После 11 дней пути, солдаты завшивели. В таких условиях это может привести к тяжелым последствиям. С питанием становилось все хуже. Из городов впереди осталась только Кандалакша. Мы прибыли туда после трехнедельной "езды по мукам".
Кандалакша - город, находящийся за Северным Полярным кругом. Основное население там тогда было - бывшие заключенные и ссыльные. В городе стоял большой военный гарнизон. Военный городок, особенно новые строения (Дом Культуры и другие) был точной копией других городов, как, например, Остров, куда я попал позже. Нас, однако, расположили не в городке, а в какой-то школе.
В классах, в спортзале нас ожидали знакомые двухъярусные нары.
Мы оккупировали все бани города, смывая трехнедельную, железнодорожную, вагонную грязь. Нам наконец-то выдали теплое зимнее белье, фуфайки, ватные брюки, шапки-ушанки. На площади возле школы возвышалась гора валенок, и каждый выбирал себе подходящую пару. Мы были последними в этой очереди и подошли , когда уже начался "шапочный разбор". Больших размеров в куче уже не было, и мне досталась пара, которую я мог надеть разве что на голенище. Когда меня увидел в таком виде наш старшина, он , конечно, понял в чем дело. Тем не менее, последовал такой мат, который я слышал впервые в жизни. Он обвинил меня в нежелании выполнять свой долг перед Родиной, сравнив это с дезертирством, саботажем и другими страшными преступлениями.
Наругавшись вволю, он раздобыл мне на каком-то дивизионном складе не валенки, но ботинки - невиданных размеров. Обмотав ноги тремя парами портянок, я снова стал боеспособным. Кстати, после финской войны, мы со старшиной Николаем Ратниковым, этим великим исполнителем художественного мата, стали друзьями.
В Кандалакше - город считался "районом боевых действий" - мы впервые получили к обеду "боевые" 100 грамм водки, это впридачу к горячим щам с мясом и лапшевнику. Мы были наверху блаженства.
Также в Кандалакше я впервые в жизни увидел северное сияние. Все небо полыхало, затухало, опять светилось какими-то невыразимыми, космическими цветами...
К передовым позициям на территории Финляндии мы подошли 50-ти километровым пешим маршем - по тяжелому снегу, в 35 градусный мороз и в полной боевой выкладке. К концу дня, задолго до того, как мы услышали первый выстрел, у нас уже были потери - солдаты с обмороженными и стертыми ногами. На привалах люди падали от усталости, и поднять их для продолжения марша становилось все труднее. На второй день к вечеру, нам объявили, что в 6-7 километрах, в деревне, нас ждут кухня, теплые помещения и отдых. Откуда взялись силы? - лица повеселели, некоторые даже пытались шутить. Через несколько часов, пройдя километров семь, мы вошли в густой, темный лес. Мы быстро поняли, что нас попросту обманули, но окончательно в этом убедились, когда была дана команда: строить шалаши. Один шалаш на отделение. В хозвзводе были два топора и одна пила. В ход пошли саперные лопатки. И вскоре, несмотря на неимоверную усталость, шалаши стояли. Внутри настелили веток, а в центре каждого шалаша развели костер, и не легли - упали. Возле костров сидели дневальные с увесистой палкой в руках, которой били по ногам спящих, приближавшимся к костру.
И тут случилось то, о чем до сих пор вспоминаю с ужасом, несмотря на прошедшие 60 с лишним лет. Дневальный сидел спиной ко мне, и не заметил, что я протянул ноги к костру. Когда запахло гарью, я зашевелился, получил палкой по ногам, и проснулся окончательно. Увидев, что от моих ботинок валит дым, я выскочил из шалаша наружу, начал топтаться в снегу. Через прожженную подошву были видны сгоревшие портянки... Второй раз за короткий период у меня возникли проблемы с обувью, в условиях войны это могло повлиять на мою судьбу самым неблагоприятным образом. К счастью, обошлось новым извержением непечатного фольклора, в котором были упомянуты все мои предки. Успокоившись, старшина велел мне обмотать ботинки мешком. В таком плачевном состоянии я продолжил марш. Мы снялись с места после обеда, около полудня, и к ночи уже были в расположении роты, которую меняли. На другой день старшина, наконец, достал мне валенки большого размера. Эпопея с моей обувью завершилась.
Мы заняли оборону на опушке леса. Впереди был какой-то хутор, вернее то, что от него осталось. От наших окопов до этого призрачного хутора было метров 300-400, но это были триста метров заснеженного поля, усеянного минами. Вдобавок, каждый метр простреливался финнами.
До нас этот хутор пытались взять много раз, но безуспешно. Потери были неимоверные. В наступление шли без артиллерийской подготовки. Из-за тяжелых морозов, поверх теплых ватных брюк и фуфаек солдаты одевали шинели. Все это делало их малоподвижными, легкими мишенями на ровном заснеженном поле. Раненых можно было подобрать только с наступлением темноты. После каждой атаки мы часами слышали слабеющие возгласы: "Братцы, помогите!" Но добраться до них было невозможно... Ночью санитары ползком подбирали оставшихся в живых и вытаскивали их на волокушах. Большинство раненых замерзали или умирали от потери крови.
В середине февраля мы получили приказ сняться с места, обойти хутор и двинуться на него со стороны замерзшего озера. С другой стороны пошли в наступление спортсмены-добровольцы Ленинградского института физкультуры. После артподготовки, длившейся от силы 15 минут, началось наступление. Спортсменам выдали металлические щитки - спаянные под углом пластинки, закрепленные лямками на затылке и поясе. Щитки придали добровольцам вид средневековых рыцарей, тяжелых, неповоротливых. Лечь, встать, совершать перебежки в таком виде было практически невозможно. В атаку шли в полный рост. Естественно, потери были колоссальные
Наша рота, наступая, овладела восточной частью хутора. Но продержались мы на этих позициях не более 3-4 часов: финны, получив подкрепление, перешли в контратаку после ураганного минометного обстрела. Мы не успели ни организовать оборону, ни наладить связь. С наступлением темноты (а темнело уже около трех часов дня) мы, подобрав раненых, отошли на старые позиции.
Так закончилась очередная, далеко не последняя попытка взять этот злосчастный хутор.
Я не знал, как развиваются события на других участках фронта, но абсурд описанного эпизода я запомнил надолго. Это была суровая война. Трехмиллионная Финляндия против 200-миллионного Советского Союза. Защищая свою землю, финны сражались отчаянно, и 12 марта 1940 года, после территориальных уступок со стороны Финляндии, было заключено перемирие.
Благодаря перемирию, я остался жив. Но мирная жизнь длилась недолго: впереди была Прибалтика 1940 года...
Владимир Майбурд с Галем Кирпичниковым, Гиват-Шмуэл, 2005 г.
Легко представить нашу радость, когда можно было встать из окопа, не опасаясь финской "кукушки", пойти в туалет без сопровождения, развести большой костер и, наконец, помыться. Мы радовались, что остались живы (любой участник Финской компании 1940 года легко поймет эту радость у солдат, бывших на передовой финского фронта с 6 февраля до 12 марта 1940-го). Мы радовались, но радость была с примесью грусти - мы потеряли многих друзей. У победы был горький привкус.
Вскоре наш полк был вновь передислоцирован в Кандалакшу, и после десятидневного отдыха, мы погрузились в товарные вагоны ("телятники") и отправились на юг, покинув заполярный город. Конечно, дорога на юг была куда приятнее, чем месяц тому назад в заснеженную, холодную Финляндию, встречая по дороге эшелоны с ранеными и обмороженными…
В конце марта или начале апреля, мы прибыли на полуостров на реке Волхов, примерно в 40 км от Новгорода, в знаменитые Селищенские казармы. Казармы эти были построены по приказу Аракчеева, во времена Екатерины Второй. Это страшные казематы со стенами полутораметровой толщины и низкими арочными потолками. По всей длине помещения, почти 100 м, стояли знакомые двухъярусные нары. Кроме казарм, на полуострове находилась спичечная фабрика, где работали в основном женщины.
После Финской кампании в армии царил разброд. Дисциплина была на самом низком уровне - мат, пьянство, самоволки. Со снабжением было не лучше - нам не выдали не только постельного белья, но даже и матрацев. Шинель была подстилкой, шинелью прикрывались. Все имущество солдата помещалось в вещмешке: запасная пара белья, портянки, продукты "НЗ". После бани нам выдали еще пару белья - тоже "НЗ". Оно оказалось завшивленным. Это уже было ЧП. Начальство, наконец, зашевелилось, проблему решили.
Командиром нашего полка был майор Паничкин - редкостный самодур и сатрап. Ему было приказано положить конец "партизанщине" и восстановить армейскую дисциплину. В его стратегии было две составляющих - постоянная занятость и строевая подготовка.
Ежедневно, с подъема (в 5 утра, а не в 6, как полагалось) до обеда мы занимались строевой подготовкой. После обеда - час отдыха - и снова на плац. На большом плацу поставили трибуну, где обычно стоял майор. Возле нее десять солдат с барабанами отбивали ритм. Кадровые солдаты получили летнюю форму, а приписники шагали в ватных брюках и фуфайках. Так продолжалось до первого мая. Первого состоялись демонстрация (работниц спичечной фабрики) и военный парад (нашего полка). Парад принимали Паничкин и директор спичечной фабрики. После парада выдали праздничный обед - белый хлеб и лапшевник. И муштра продолжалась…
В июне 1940 года мы снова погрузились в пресловутые "телятники", и через пару дней мы были на границе с Латвией. Туда прибывали все новые эшелоны - один за другим, каждые 20-30 минут. Выгружались танки, артиллерия, прибыл кавалерийский состав... В пограничных лесах стало больше солдат, чем деревьев.
Наш полк занял позицию у самой границы. Мы понимали, что Латвия вряд ли сможет устоять против такой страшной силы, но все же было тревожно. Потом уже шутили, что латвийское правительство так и не смогло решить - ввести в бой сразу все три танка или по одному. Так или иначе, потоку войск, хлынувшему на территорию Латвии, не было оказано никакого сопротивления.
Проведя около недели в этом приграничном лесу, мы вернулись в город Остров - наш гарнизонный город, место постоянной службы. Потом, в мае 1941, переехали (дивизия получила машины) в летний лагерь Череха на реке Великая. Но эта мирная жизнь длилась недолго. В 11 часов 22 июня 1941 года, мы узнали, что началась Великая Отечественная Война.
1941-1945
...В своих воспоминаниях я не ставлю целью воссоздать точную хронологию событий. Это отдельные фрагменты, сохранившиеся в памяти.
В течение пары часов палатки были свернуты, ротное имущество упаковано. Мы получили по два боекомплекта, НЗ - сухари, сахар, консервы - и к пяти часам вечера мы выехали из лагеря…
Я очень хорошо помню первый бой с немцами, произошедший 3 июля юго-восточнее Резекне. Мы заняли оборону в 3 утра, "оседлав" шоссе Резекне - Даугавпилс. Через два часа после этого наша разведка вышла на немецкие части.
Вскоре на шоссе показались колонна мотоциклистов. Мы дали им приблизиться и открыли огонь из всего, что стреляло. Мотоциклы влетели в воздух. Через некоторое время снова появились мотоциклисты и машины. Вторую атаку мы тоже отбили. Наступило затишье, но ненадолго: часов с 7 утра шестерка "Юнкерсов" начали бомбить и обстреливать нашу оборону. Потом, после мощной артподготовки, немцы вновь атаковали нас. Некоторое время мы держали оборону, но силы были неравные. Мы начали отступать.
Отступали разрозненными группами из разных подразделений до старой латвийской границы. Там был сборный пункт, где из всего полка собралось чуть больше двух рот. Хотели добираться до Острова, но нам сообщили, что Остров и Псков уже заняты немцами. Командование нами взял на себя командир 2 батальона капитан Макаров. Несмотря на малочисленность мы вступали в бои и продвигались на восток - Опочка, Порхов, Дно. В районе Новоржева мы вошли в состав полка, еще не участвовавшего в боях. Тем не менее, наши роты сохранили определенную самостоятельность. К этому времени я был назначен командиром взвода - прежний командир был тяжело ранен.
Линии обороны как таковой не существовало - двигалась наша часть, где-то за ней двигались немцы, потом опять наши части - как слоеный пирог. На войне и такое бывает...
Связь с другими частями отсутствовала, и командованию необходим был "язык". Взять "языка" было поручено моему взводу. Два отделения, которыми я командовал, блокировали, еще задолго до рассвета, въезд и выезд из деревни Суховка, на дороге, ведущей к "большаку". Замаскировавшись, стали ждать. Рано утром, еле рассвело, показалась легковая машина, в которой находились два немца. Мы дали им въехать в деревню и там захватили. Это оказался ценный трофей. Один из них, судетский немец, был очень разговорчив. В штабе полка они дали очень ценные сведения. Решили переправить их в штаб дивизии, но по дороге полуторку, в которой их везли, разнесло вдребезги прямым попаданием бомбы…
С боями, в которых мы удерживали позиции по два - три дня, и короткими стычками с противником, мы отступали. Особо помнятся мне бои в районе Опочки, Порхова, Новоржева. Наконец мы подошли к очень важному в стратегическом отношении городу Старая Русса, стоящему на слиянии двух рек - Ловеть и Полисть. Мы подходили с запада, и чтобы войти в город, необходимо было форсировать Ловеть. Стали собирать доски, столбы, чтобы вязать плоты. На этой стороне реки был дом Достоевского, переоборудованный под госпиталь, там было много раненых. Когда мы спускали плот на воду, ко мне подошел незнакомый солдат, и обратился ко мне по-еврейски : "Возьми меня". Вид у него был ужасный: грязный, заросший. Правая рука с раздробленной кистью была подвешена на куске грязной марли. Переправившись на другой берег, я перевязал ему руку и отправил в городской госпиталь. А мы сами заняли оборону в районе кирпичного завода и аэродрома.
Вокруг Старой Руссы были собраны все разрозненные части нашей дивизии, отступавшей еще с территории Латвии. Дивизионным командиром был генерал-майор Кузнецов, нашим полком командовал подполковник Балдин. Несмотря на численное и техническое превосходство немцев, мы удерживали оборону несколько месяцев.
Конец 1941 года и почти весь 1942 мой полк участвовал в боях в треугольнике Холм - Старая Русса - Демьянск. Особенно тяжелые бои были в деревнях Белый Бор, Рамышево, Новые Горки. В конце осени 1942-го мы отошли к озеру Ильмень. В этот период немцам удалось прорвать оборону, и все части, находившиеся в треугольнике, очутились в печально известном Демьянском окружении. Вначале мы пытались прорвать окружение, но большие потери и быстрое продвижение фронта на восток сделали прорыв практически невозможным. Подразделения распались на мелкие группы. Командование куда-то исчезло. Из нашей роты осталось 27 человек. Положение было критическим. Я был старшим по званию в этой группе, и имел больший, по сравнению с остальными, опыт. Я объявил, что все свободны, но те, кто хочет выбраться из окружения, должны держаться вместе и слушать меня. Все присутствовавшие были в форме и с оружием, но я знал, что через передовые позиции немцев нам не прорваться, и решил идти не на восток, а на юго-запад, где леса меньше прочесывались немцами, охотившимися на окруженцев.
Мы шли ночами, а днем отдыхали и вели наблюдения. В лесах было полно брошенного оружия, снаряжения. В одной землянке мы нашли карты этого района.
Начались холодные дожди. Доставать еду становилось все труднее. Зачастую мы встречали резко выраженное недружелюбие местного населения. В одной из деревень уже был староста, кинувшийся на нас с криком "Убирайтесь вон, сталинские суки!" и угрожая позвонить в комендатуру. Мы опять изменили направление, и начали передвигаться вдоль дорог, параллельно немецким частям, строго на восток. Так мы шли, пока не услышали вдали артиллерийские разрывы, и поняли, что линия фронта где-то недалеко. Шла третья неделя нашего похода по немецким тылам. Постоянная опасность, усталость и голод начали сказываться. Необходимо было принимать срочные меры. Мне страшно было подумать, что может случиться, если нами овладеет апатия, безразличие. И я решил, что необходимо как можно скорее найти подходящее место для прорыва к своим, даже если это означает пойти на риск.
Три бойца вызвались пойти в разведку. В километре от леса стояла деревня, вернее, ее остатки. Но нам повезло: в одной из землянок проживала семья: мужик лет шестидесяти, его дочь и внук. Несмотря на то, что их деревня постоянно обстреливалась и переходила из рук в руки, они не собирались никуда оттуда уходить. После долгих дипломатических переговоров (я не был уверен в его симпатиях), я объяснил ему, что мы окруженцы из-под Демьянска, и нам необходимо перейти линию фронта. Он дал согласие быть нашим проводником.
Через болота, страшные заросли, минуя немецкие посты, мы вышли на дорогу, которая вела к другой выгоревшей деревне. Наш "Сусанин" вернулся домой, объяснив нам, куда двигаться дальше. К вечеру мы услышали русскую речь. Мы очутились в расположении какой-то танковой части. Вид у нас был, конечно, не очень располагающий: обросшие и грязные, усталые и очень голодные. Первым делом нам приказали сдать оружие. Расположили нас в сарае, у которого выставили охрану.
Утром нас построили отдельно от солдат этой части. Нам сообщили, что нас переправляют на сборный пункт. Нас сопровождали вооруженные солдаты. На сборном пункте было несколько тысяч выходцев из окружения, под жесткой охраной. Относились к нам как к заключенным. Мы поняли, что попали из огня, да в полымя. А мы мечтали, что нас встретят, как героев... Из-за неумелых действий бездарных генералов тысячи солдат погибли или попали в плен. Но мы не могли и подумать о том, что те, кто с оружием в руках, приложив неимоверные усилия, вырвались из окружения, будут унижены и наказаны. Наша наивность прошла окончательно с началом допросов, которые велись сотрудниками зловещей организации СМЕРШ. К счастью, вся моя группа - 27 человек - была полностью реабилитирована после месяца допросов и унижений.
Мы были направлены в резервные части, в основном - в запасные полки, где формировались маршевые роты, где были как опытные, обстрелянные солдаты, так и новобранцы из последних призывов.
Во второй половине 1943 года я, в составе Северо-Западного фронта, уже снова был в действующей армии. С боями, местами тяжелыми, мы вошли в Эстонию, и через восточную ее часть - в Латвию. Обойдя Ригу, встречая сильное сопротивление, наши части осуществили окружение немцев в Курляндии, из которого они не вышли до капитуляции...
Я закончил войну в Латвии, в городе Гробиня, 20 км южнее Лиепаи - 9 мая 1945 года.
В этих воспоминаниях я фрагментарно запечатлел наиболее яркие события моей военной молодости. Во время службы в армии я встретил много замечательных людей, всевозможных национальностей. Сущность, истинный характер этих людей проявлялся не за праздничным столом, а в исключительно экстремальных условиях, в готовности рискнуть жизнью для помощи товарищу. Естественно, как и в любом коллективе, дух высокой морали сохранялся не всегда. Разница в образовании, нервно - психологическое состояние порождали и определенный негатив. Но мне, прошедшему большой, тяжелый, опасный военный путь, здорово повезло в этом отношении - я встретил больше добрых, порядочных людей. Я с благодарностью их вспоминаю, о них я рассказываю своим родным, своим внукам.
Давно закончилась война, но память о ней не меркнет. Невозможно забыть родных, погибших в гетто и лагерях, товарищей, погибших в страшных боях с нацистами. Вечно помнить о них, из поколения в поколения передавать память об их жизни и подвигах, будет лучшим памятником тем, кто отдал жизнь за то, что сегодня мы живем, растим детей и внуков.
