Николай Александрович Попков имел превосходный почерк - но кому, скажите Бога ради, сейчас нужен человек, одаренный каллиграфически? Не зная толком, куда сунуться со своими талантами, Николай Александрович подался в учителя и прослужил просвещению вплоть до выхода на пенсию. Покончив с карьерой, Попков до того обрадовался, что неделю не мог ни за что приняться; детская беззаботность захлестнула человека. Крошечная пенсия не пугала бывшего педагога; он уже три года как овдовел, и теперь, кроме мертвой жены, у него никого не было. Одинокая полуторка в четырехэтажном доме стала отныне его убежищем - весьма привлекательным на вкус Николая Александровича. Но два или три раза в неделю он все-таки покидал квартиру и совершал небольшую прогулку. Одет был, смотря по погоде, либо в расстегнутый мятый пиджак, либо в синюю дутую куртку времен товарного голода; на спине и на боках куртка стояла колом, точно была покрыта цементом. Теперь самое время напомнить о таланте Николая Александровича. Превосходный почерк, в новых жизненных условиях, казалось бы, невостребованный, продолжал служить Попкову и на пенсии. Каждое утро, получив местную газету, бывший учитель брался за дело. Из всей газеты его интересовала четвертая страница с известиями об утратах. Эта страница и была его целью. Свежий список покойников аккуратно и пофамильно переносился в толстую тетрадь. Рядом указывались сведения, доступные в первоисточнике: даты рождения и смерти, а иногда - добытые уже из художественного приложения - иные сведения об умершем: род занятий, если на это имелось прямое или косвенное указание, прижизненные увлечения и свойства души, которые преимущественно подавались в комплиментарном виде - главным образом потому, что их носитель отошел в другой мир.
Учет покойников велся Попковым восьмой год, и вот Николай Александрович полторы недели назад пронумеровал очередную толстую тетрадь четвертым номером. Убористый почерк позволял экономить место, иначе, уж конечно, он извел бы куда больше тетрадей. Но так или иначе - даже с учетом пробелов между записями, которые оставлялись на случай дополнительной информации об умерших - Николай Александрович собрал обширнейший материал. Ни один покойник за последние восемь лет не проскочил, если можно так выразиться, мимо него; каждый был аккуратно занесен на соответствующую строку в тетрадке. Нелишне добавить, что увлечение согревало душу бывшего педагога - не потому, что он радовался чужому горю, а чисто академически. Порядок в записях и сам факт, что он безошибочно мог указать (если бы это потребовалось), жив человек или к этому часу умер, приносили удовлетворение. Аккуратный пенсионер расценивал, и не без оснований, это обстоятельство как хорошо выполненную (хотя на чей-то взгляд и бесполезную) работу.
Зачем Попков составлял свои списки - этакую Книгу мертвых местного значения? Никак не объяснить. Но уж конечно, не ради славы, поскольку труд свой не афишировал. Хотя и не делал из увлечения тайны. Просто помалкивал, ибо был по характеру, как переписанные покойники, молчалив. В молчании и скромных трудах проходили дни. В течении этих сходных между собой будней достойно упоминания маленькое событие, оставившее мимолетный след в душе замкнутого Николая Александровича. Дело было в начале холодной весны, в марте; Попков шел по улице Мамина-Сибиряка, бросая опасливые взгляды на армию нависших сосулек, которые недобросовестные сотрудники ЖЭКа не удосужились сбить с крыш. Над низкими крышами с подтаявшим снегом летели облака. Неизвестно почему, ранняя весна вогнала пешехода в тоску. Навела его на мысли о смерти, хотя, с учетом увлечения Николая Александровича, он мог бы попривыкнуть к такого рода ассоциациям... Но разве человек властен распоряжаться полетом собственных мыслей? Скорее всего, нет; и вот, в продолжение этой нежданной-негаданной тоски, бывший учитель столкнулся с отдаленным знакомым, чью фамилию он помнил, а имя позабыл; некто Зубакин, бывший сотрудник заводской лаборатории, химик и циник (причем случайная рифма тут была не случайной. Все в точности!). И вот что смешно: за всю жизнь Зубакин не сказал с Николаем Александровичем и двух слов - а тут на тебе: остановился, причем на широком озябшем лице сидела неприятная усмешка. "И что ему надо, спрашивается?" А Попков, не будучи остроумным человеком, терпеть не мог всякого рода острословов. Но вот столкнулся на продуваемой ветром улице...
- Здорово! - приветствовал его Зубакин.
Бывший учитель сдержанно кивнул, а затем бросил на встречного опасливый взгляд - вроде тех, которые давеча бросал на сосульки.
- Как коллекция? - громко спросил химик. - Множится? Прирастает?
Николай Александрович промолчал. Ему неприятен был панибратский тон, да и сама постановка вопроса.
- "Гробовщика" читал? - продолжал ерничать собеседник. - Гляди, как бы не пожаловали.
Попков, который был от природы тугодумом, не сразу уяснил суть вопроса и промычал в ответ что-то неопределенное. Про себя же подумал: он меня ненавидит. Прямо съесть готов.
Но Попков ошибался. Или, лучше сказать, не учитывал характера собеседника. Недостаток воображения не позволял ему разбираться в устройстве других людей, и потому чаще всего прочего они порождали в бывшем учителе настороженность и недоверие.
- Ты почитай, - между тем болтал Зубакин. - Во-первых, классика, а во-вторых, - повторил он глупую шутку, - вдруг пожалуют?
Не прощаясь и неся на лице прежнюю неприятную улыбку, Зубакин пошел себе... Николай же Александрович, сам не зная почему, расстроился. Дома, в прежнем унынии, уселся перед телевизором и посмотрел передачу о болезнях кишечника, а затем раньше обычного часа лег спать. Тем и хорошо мое положение, успел он подумать, что могу распоряжаться своим временем, как угодно.
В самом начале хмурого утра Николая Александровича разбудил телефон, который и звонил-то, наверное, раз в полгода. Между собеседниками состоялся вялый разговор, причем Николай Александрович больше помалкивал, а говорил преимущественно человек на другой стороне провода. Николай же Александрович, по правде говоря, все не мог взять в толк, чего хочет собеседник. Дело, однако, было проще простого. Звонил Бондаренко Виталик, знакомый Попкова по далеким временам, когда Николай Александрович только начинал работать в школе. Виталик тоже тогда начинал - но, в отличие от Попкова, в школе не задержался, уволился и пустился в какой-то малый бизнес, что ли. И хотя их город был невелик, Николай Александрович потерял товарища из вида. Да и уехал он, кажется, из города - в поисках лучшей доли, надо полагать. Тогда Николай Александрович, не мастер оригинальных суждений, сказал сам себе так: хорошо там, где нас нет. И думать позабыл про бывшего коллегу. И вот нате вам, Виталик ему позвонил. Серое утро стояло за окном. В стекло бился ледяной весенний ветер. По голым ногам бывшего учителя гуляли сквозняки. А главное, давешняя тоска вернулась, будто не покидала человека.
Но вернемся к утреннему звонку. Чего же хотел от Попкова Виталик Бондаренко? А вот чего. Он, видите ли, прослышал о том, что бывший товарищ собирает сведения об умерших в городе. И что сведениям этим вполне можно доверять (да так оно и было). Так вот, в этой связи, не окажет ли Коля ему услугу?
- Что за помощь? - удивляясь и одновременно испытывая тревогу, спросил Попков.
- Ничего не стоит. Впиши мои данные в свою тетрадку или куда ты там вносишь покойников.
- Да с какой стати?
Тут собеседник принялся путано объяснять. Какие-то семейные дела. Родственница - да какая там родственница! седьмая вода на киселе - пробует оттянуть у него часть дачного участка. Либо наоборот: он имеет права на этот участок, но не может договориться. А ему негде хранить мопед, не дома же в единственной комнате.
Голова Николая Александровича пошла кругом. Притом, чем подробнее объяснял свое дело бывший знакомый, тем малопонятнее оно становилось. А самой непонятной была дикая просьба - записать живого человека в покойники. Попков перевел дух и наконец сумел вставить слово:
- Смысл-то какой? Мои данные неофициальные, юридически не заверены. Так что пиши-не пиши.
- Не скажи, - с готовностью пустился в спор Бондаренко. - Что написано пером, не вырубишь топором.
На это Николай Александрович не нашелся, что ответить. Но все-таки, в знак прежнего знакомства, обещал обдумать просьбу.
- И думать нечего! - бесцеремонно объявил Бондаренко, но Попков уже вернул трубку на рычаг.
Возможно, потому, что событий в жизни Николая Александровича было маловато, он, действительно, некоторое время обдумывал странную просьбу. Конечно, и речи не было, чтобы внести в списки покойников живого человека. Обесценивать работу многих лет, откровенно халтурить пусть даже ради того, чтобы оказать услугу бывшему сослуживцу - этого Попков допустить не мог. Оставалось решить, как убедительно и деликатно отказаться. Но то-то и оно, что Бондаренко немного напугал бывшего учителя; своей неумеренной болтливостью и невнятностью словно въелся в мысли да и во весь организм Николая Александровича. Какая-то бледная плесень, ей-Богу, от которой нет спасения. Не брать телефон, и все дела... Но прошло уж две недели, а навязчивый собеседник больше не звонил. Зато однажды, спустя еще какое-то время, Попков увидел бывшего знакомого на выходе из торгового ряда на городском рынке. Для чего, спрашивается, Николая Александровича понесло на рынок, да еще к самому закрытию? Торговцы один за другим покидали свои места за прилавками, паковали в пластиковые пакеты нераспроданный товар. Попкову потребовалось пара луковиц и несколько морковок - но на овощном ряду торговля уже закончилась, и взамен товара на прилавках лежали остатки луковой шелухи. Летел редкий снег (а такая у них весна: конец марта, а снег порхает, будто зимой; да ветер, да сумрак). Николай Александрович невольно поддался общей безотрадной картине. И тут навстречу вынырнул человек в темной куртке и вязаной шапочке. - Не узнаешь? - Почему, узнаю. Виталик Бондаренко, ну?
Да, это был Виталик Бондаренко, немного сморщенный, с коричневым унылым лицом, не совпадавшим с бойким голосом.
- Если ты по поводу просьбы, - затянул было Николай Александрович, но по изумленному лицу товарища смекнул, что тот, видать, начисто позабыл, о чем речь. Это было на руку Попкову, и он вздохнул с облегчением. Но, может, и поторопился, потому что Виталик натурально прилип к нему, уцепившись за рукав.
Вдвоем и покинули опустевший рынок. В крутящемся снежном ветре слова приставшего спутника были толком не слышны, да Попков не особо вслушивался. Лишь раздумывал, как бы отделаться от навязчивого знакомого. Все, однако, произошло само собой: как только миновали рыночную площадь и вывернули на улицу Центральную, Виталик отцепился от бывшего коллеги.
- У меня ведь бульон кипит, - брякнул он в спину Попкову, так что тому пришло в голову, уж не болен ли психически Бондаренко? По всему выходило, что именно болен. Вот тебе и дикие просьбы, и невнятная речь, и бульон этот вскипевший.
С чувством облегчения Николай Александрович вернулся домой. Но только спустя еще две недели, да и то совершенно случайно - узнал, что Виталик Бондаренко умер в прошлом феврале, то есть чуть больше года назад. Полез рыбачить на пруд, да угодил в полынью. Однако эта смерть оказалась неучтенной Николаем Александровичем. Он не внес своевременно утопленника в свою тетрадь, и не по рассеянности, а единственно потому, что Бондаренко жил последнее время, хотя и поблизости, но не в самом городе. Он был жителем Нижней Эквы, небольшого поселка, прилепившегося к берегу обширного пруда. В такую погоду, как нынешняя, для чего-то подумалось Попкову, в Нижней Экве и следа человеческого не сыскать. Мелкий и легкий колючий снег занес все пути-дороги.
Тамара Ветрова. Писатель, редактор, педагог, автор двух книг, постоянный автор нескольких литературных и специальных журналов ("Урал", "Человек и закон", "Магазин Жванецкого", "Русская жизнь"; "Искусство в школе"). Публикации в журналах "Зеркало", "Слово\Word", "Крещатик", "Кольцо-А", "Семь искусств" и др. Фантастика публиковалась в "Знание-сила: фантастика". Лауреат премии журнала "Магазин Жванецкого" (1999), шорт-лист премии журнала "Урал"(2011), шорт-лист Международной премии "Русский Гофман"(2016). Живу и работаю в Париже.
