Игорь Ефимов глазами младшего современника
Основная трудность философии заключается в непреодолимом противоречии между языком на котором она изъясняется и предметом изъяснения. Предмет — все, что нас окружает и что находится внутри нас. Эти вещи непрерывно меняются, перетекают друг в друга, пропадают из поля зрения и опять возникают, но уже другими и т.д. То есть мир бесконечно изменчив. А язык философии бесконечно статичен, ограничен в значимости своих терминов. Этот ее первородный грех ничуть не был снят за последние тысячи лет. Любое определение является немедленным отрицанием реальности, а без определений и дисциплины языка философии нет. Язык, как функция эволюционирующего сознания для описания эволюционирующего мира, всегда не просто позади мира, но цепляет только какие-то его крайние, наиболее доступные для осмысления черты. Философия, соответственно, наука крайностей, а не процессов, тогда как мир — процесс без крайностей. Когда говорят о «четырех стихиях» (огонь, воздух, земля, вода) — каждая из них есть уже невероятно огрубленная крайность; когда Платон пишет о первичности «идей» — это самая очевидная попытка придать чему-то неуловимому несуществующую «осязаемость», пусть даже такому простому понятию как «стул», ибо любая дальнейшая деконструкция заставляет признать, что нельзя строго определить, что такое стул (и его идею, соответственно). Любые списки философских понятий, особенно парных, («вероятность — детерминизм», «причина — следствие», «коммунизм — капитализм») напоминают безнадежные попытки ухватиться за края огромного полотнища, колеблющегося на ветру в горах в полном тумане и подергать его, не зная кто еще занимается этим делом и как именно ветер и усилия других влияют на собственные усилия хватающего. Полотнище иногда взбрыкивает особенно сильно и сбрасывает схватившегося на землю или в пропасть неподалеку.
Глядя на вещи под таким углом, приходится признать, что И.М. Ефимов, инстинктивно или нет, создал в течение всей своей жизни достаточно уникальную философию. В ней нет строгих определений концепций и попытки построить на их основе какую-то структуру типа грандиозных схем Гегеля или Канта. В ней нет мистических откровений Ницше; его откровения куда более сдержаны, хотя часто не менее впечатляющи. В ней нет даже следов логистической школы в духе Рассела, Тарского, Карнапа. Но еще меньше в ней того странного продукта, который называется постмодернизмoм и который вроде как доминирует в современном философском дискурсе. В этом есть какая-то странность — все же трудно жить с 1937 до 2020 и как-то увернуться от интеллектуальных потоков времени, проложив собственную тропинку в очень пересеченной гористой местности.
Игорь Ефимов
И.М. понял чрезвычайно рано, что социальный мир — это поприще противодействующих сил, где в конечном счете побеждает какая-то доминирующая. Но так думали многие и до него, включая Маркса. Главная заслуга Ефимова как оригинального мыслителя в том, что он пересмотрел и переназвал те силы, которые обсуждались веками (страсть к богатству, власти, славе, женщине, расе, клану), обнаружил в них недооцененные ранее аспекты и применил к анализу самых разнообразных ситуаций. И тогда выяснилось, что наиболее глубокие противоречия заложены не столько во внешних обстоятельствах, как чрезвычайно часто представляется, но во внутренних свойствах человека. Это означало переход к психологии личности и массовой психологии общества, рассмотренных воедино. Тогда вдруг стало возможным находить общее в событиях, разделенных веками и происходящими в абсолютно различных культурах, чем так привлекательны книги Ефимова. Тогда стало понятным, что одну и ту же тему можно раскрыть и как социологическое исследование,и как роман: в первом случае общее будет проиллюстрировано частным, во втором частное непременно станет общим. Этим и объясняется, мне кажется, удивительное свойство всего написанного И.М. — оно никогда не скучно. В его текстах всегда бушуют страсти, то явно, то подспудно — а это не может быть скучным, если не превращается в их описание как кухонной склоки. В руках мастера никогда и не превращалось.
На виртуальных поминках в сентябре 2020 года дочь И. Ефимова Елена выступала последней. Она просто спела пару куплетов из Н. Матвеевой — про кораблик: «…сам себя, говорят, он построил, сам себя, говорят, смастерил». Это было абсолютно в точку. Самостоятельность и внутренняя свобода И.М. были просто поразительными, на равных только с его глубокой осведомленностью в самых разных областях истории и культуры и совершенно удивительной, не отказывающей до последних дней памятью. Простое перечисление резко отличных друг от друга тем в его книгах говорит о чем-то уникальном: диссидентские еще тексты 70-х об экономике Советского Союза, где многие идеи «Номенклатуры» М. Восленского появились задолго до ее публикации; книги об убийстве Кеннеди; о падении самолетов вследствие обледенения крыльев; об экономических и социальных проблемах Америки; о личной жизни Л.Н. Толстого; о войнах разных времен и народов; о Линкольне; о неравенстве в обществе и его причинах; о сравнении пяти диктаторов 20-го века… Ну, это не говоря о многочисленных романах, действие в которых разбросано в течение последних пары тысяч лет по пространствам от России и средиземноморья до Америки (c «Седьмой жены» и началось мое знакомство с текстами, а затем и с их автором восемь лет назад). При этом практически никогда, как я понимаю, материальный доход не был главным стимулом написания книг; они писались на разных континентах и при любых личных обстоятельствах.
Можно предположить, что создатель такого необычного наследия должен быть человеком одновременно пылко увлекающимся и глубоко сосредоточенным; способным не только на следование разнообразным интересам, но на доведение любого начатого дела до конца; мощный внутренний импульс должен двигать автора лет так шестьдесят. И двигал.
Для описания своей картины мира И.Е. явно требовался новый язык — и он начал его создавать много лет назад. Психологизация и «остраствление» истории требовали новых терминов. Появились такие категории как дальнозоркие и близорукие; люди, занятые вещами и занятые идеями; высоковольтные — низковольтные; три главные человеческие «жажды»: самоутверждения, сплочения, бессмертия. Они поневоле не могли быть абсолютно строго определены (но что вообще есть строго в социологии?) и вступали в причудливые отношения с более традиционными понятиями. Но они позволяли замечательно плыть между крайностями строгих философских концепций, о которых я сказал в самом начале, нащупывать срединную зону, находится на позиции понимающего вглядывателя в происходящее и не вставать в позу морализатора. Это примерно как наблюдать спокойное море в чудную погоду и даже буколически описывать его, но все время помнить о том что может быть буря: страсти перманентны, но являются на поверхность далеко не всегда. А когда уж это происходит — ты был приготовлен. 8-го августа, в свой последний день рождения, Игорь Маркович спокойным, хоть и несколько ослабевшим голосом, объяснял мне природу американских уличных буйств: опять дальнозоркие ни черта не поняли заранее, а близорукие думают, что чего-то получат. Он был готов.
А за год до этого, отвечая на мой текст относительно его книги [1], продемонстрировал ту же несокрушимую уверенность в своей правоте, которая была ему свойственна всю жизнь. Это письмо настолько интересно, что я решил поместить его в Приложение. И хотя я имел много чего возразить (что и сделал в телефонных разговорах) — я не буду приводить свои пункты здесь. Главный факт налицо: Игорь Ефимов создал стройную, убедительную, красивую и собственную теорию социальной жизни. Она во многом абсолютна верна и она, безусловно, чрезвычайно гуманна. С ней можно ознакомиться как из его книг «со ссылками на литературу», так и из романов без ссылок. А для тех, кто имел счастье лично знать этого удивительного человека, теория была, наверно, и не нужна, он сам был ее ярчайшим воплощением: знающий, умеющий, дальнозоркий, высоковольтный, подверженный страстям и контролирующий их.
Он обожал жену, с которой прожил всю жизнь, и дочерей; он дружил с замечательными людьми и они дружили с ним; oн ловил рыбу и солил маслята; готовил еду и занимался бухгалтерией; он никогда не делал того, чего не хотел, а в самые последние дни наконец-то нашел время расчистить полки и поставить рядом 50 опубликованных книг — чем не формула для счастья? Он писал о свободе всю жизнь и был полностью адекватен своему предмету. Он прожил в полном соответствии со своей волей и своим же о ней представлением, как любимый им Шопенгауэр.
Вот он поднимает тост на нашей последней встрече в марте 2020 года. Глаза серьезны, но через несколько секунд непременно будет шутка. Счастливый человек.
Литература
-
И. Мандель «Aх война, что ж ты…». Феномен войны глазами Игоря Ефимова, 2019 http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer9/mandel/
Приложение
Письмо И. Ефимовa автору по поводу рецензии [1] (публикуется впервые)
9-9-19
Дорогой Игорь!
«На тяжёлый труд Вы меня обрекли», жалуетесь Вы в своей записке, предваряющей рецензию на «Феномен войны». Эта трудность кажется мне сравнимой с трудностью положения человека, которого заставили — нет, заманили! — прожить несколько дней под водой. Настоящего акваланга у него нет, дышать через тростинку не получается, когда хочется погрузиться поглубже, где проплывают самые диковинные существа и сверкают самые красивые раковины. Измотаешься тут!
Если использовать терминологию Канта, про Вас можно сказать, что Вы прожили свою жизнь горячим сторонником антитезиса. Для Вас привычно считать истинным то, что научно доказано. Всё остальное легко вычеркивается приговором «ненаучно, нелогично». Ваш оппонент, отстаивающий постулаты тезиса, представляется Вам в лучшем случае заблуждающимся, в худшем — невеждой. Условия мирного договора между вечными спорщиками, предложенные Кантом, Вас не привлекают. Оказавшись под водой, Вы с изумлением оглядываете незнакомую среду, пытаетесь интерпритировать в привычных для Вас терминах и параметрах.
Именно Ваша способность отнестись с доброжелательным любопытством к новым картинам, не поддаться соблазну отбросить как пустую ложь и невежество так привлекла меня к присланному тексту. В телефонном разговоре Вы упомянули, что пытались в богатых кладовых своей эрудиции отыскать исследователей, которых можно было бы назвать моими единомышленниками, и не нашли ни одного. Это произошло потому, что сторонники антитезиса за последние два века завоевали абсолютную победу в сфере естественных наук. Они добились таких реальных успехов в расширении наших представлений о вселенной, что мало кто сегодня решится указывать на неполноту их методов познания. Нужна была дерзость Льва Толстого, чтобы сравнить их со штукатурами, которым было поручено заштукатурить стены храма и они вошли в такой раж, что заштукатурили и образа, и фрески, и витражи «и радовались, что с их штукатурной точки зрения всё выходит так гладко и хорошо». «Заштукатуренными» остаются три другие сферы духовной жизни человека: этика, эстетика, религия, в исследовании которых вопрос «почему? в чём причина?» теряет своё всемогущество..
Гегель, главный адепт тотального рационализма, объявлял кантианцев несчастными людьми с раздвоенным сознанием, то есть больными. Огромный успех, доставшийся на долю его учения, связан с тем облегчением, которое испытывает человек, когда в его картине мира уменьшается сфера неведомого, откуда могут грозить всякие непредсказуемые страхи и опасности. Иногда, оставшись наедине с собой, я шепотом называю сегодняшних гегельянцев «докантовской детворой». Но на поверхности вынужден прятать свою приверженность тезису так же тщательно, как прятал антисоветские взгляды в СССР.
Главный инструмент познания у сторонника антитезиса — отыскание причинно-следственных связей между явлениями. Он скорее объявит первое попавшееся явление причиной, чем допустит проблеск свободы в мироздании. А когда ему предлагают объяснять гигантские исторические катаклизмы взрывами свободных страстей, от него требуется огромная терпимость, чтобы не швырнуть книгу в помойный бак. Каковую Вы и проявили самым замечательным образом.
При этом Вы отнюдь не отказыватесь от основных догматов антитезиса. Сила трёх главных страстей, бушующая в сердце человека, не поддаётся измерению — а это значит, что им нет места в реальной картине мира, считаете Вы.. Из личной симпатии к автору, Вы пытаетесь вписать его концепции «в общепринятый научный контекст» (стр. 6), но не достигаете больших успехов. Автор остаётся безнадёжным аутсайдером.
Если мы попытаемся рассматривать наши отдельные расхождения, мы тут же погрузимся в вечную войну антиномий. Может, будет плодотворнее бросить взгляд на далёкое прошлое, когда в Европейской цивилизации тысячу лет доминировали догматы другой духовной сферы: религиозной. Всё должно было быть интерпретировано как проявление непостижимой Божественной воли — Всеведающей, Всемогущей, Всеблагой. Сегодня всё требуется переводить в координаты рацонализма, тогда наоборот печатались десятки тысяч томов богословских сочинений, учивших объяснять зло происками сатаны. Еретики и усомнившиеся отбрасывались так же безжалостно. И так же эта интерпретация несла облегчение человеческому сердцу, и оно с благодарностью принимало её и держалась за неё до конца жизни.
Если у Вас найдутся силы дорабатывать статью, хотелось бы, чтобы хотя бы один-два абзаца были отданы упоминанию новой, «немарксистской», сетки координат мировой истории, предложенной Ефимовым: не рабовладение, феодализм, капитализм, социализм, а охота-собирательство, кочевое скотоводство, земледелие, машиностроение.
Для названия я бы использовал полную строчку Окуджавы: «Ах, война, что ж ты сделала, подлая». Она, мне кажется, адекватно передаёт пафос всей книги.
В телефонном разговоре я пытался разъяснить, почему включение двух историй про драки показалось мне вполне уместным. Ваша память извлекла их, когда начала отыскивать в Вашей личной жизни примеры столкновения со «скрытыми гроздьями гнева». Уверен, что оба раза Вас выбрали как объект для нападения, опознав в Вас дальнозоркого-высоковольтного. Но без такой интерпретации включение историй лишается оправдания и, может быть, лучше ими пожертвовать.
Все рассуждения об измерении уровня счастья в жизни народов, по-моему, разбиваются о недавнее открытие: Финляндия вышла на первое место по всем принятым показателям счастья, но также и по числу самоубийств на тысячу жителей.
Когда Ваш политический жар вырывается в виде лозунгов протеста уличных демонстраций, он дискредитирует объективность учёного. Выражения «создатель криминального и агрессивного режима, украденные миллиарды, подавление любых инакомыслящих», поневоле вспоминаешь прокуроров Крыленко и Вышинского. Кстати, об агрессивности: если мы бросим взгляд на годы после Второй мировой войны и сравним число столиц независимых государств, на которые падали бомбы Москвы или Вашингтона, счёт получится примерно 15:0 в пользу Америки.
Только тот правитель, который способен слышать глас (или мычание) близорукого большинства и откликаться на него, может прочно удержаться у власти. За это он и будет всегда ненавистен высоколобому меньшинству, которому хотелось бы, чтобы большинство следовало его наставлениям, разделяло бы его ценности. Мы имели возможность наблюдать своими глазами ненависть американских интеллектуалов к Рейгану. Одна журналистка воскликнула: «Нет! Он не мог победить! За него не голосовал никто из моих знакомых». А невысказанным вслух в сердце либерала гнездится страх: «Как же я буду отстаивать демократию и власть большинства, если большинство избирает таких лидеров?»
На стр. 13 Вы пишете, что Ефимов «не проводит ясного различия между психологией масс и психологией лидера». Действительно, для меня такого различия не существует: и там, и там я ищу главное — бушевание страстей, которые подлежат изучению так же, как мы изучаем ураганы и извержения вулканов.
Рационалист Чемберлен верил, что и на наркомана войны Гитлера можно распространить его убеждение в том, что «никто не хочет войны». И тот охотно подыгрывал его заблуждению, выдумывал те или иные логичные причины своей агрессивности. Только там, где тираны начинают действовать явно во вред поставленным целям, мы имеем право выдвинуть гипотезу, что стремление утолить кипящую в них страсть действует сильнее обдуманных планов. Но историк-рационалист легко отбросит эту гипотезу и завалит вас дюжиной вполне логичных возможных схем его поведения.
К сожалению, за рамками нашего разговора остаётся тема, которая меня очень волнует и которой я посвятил подробное исследование в книге «Пять фараонов», в Комментарии № 3 «О счастье ниспровергать». Эта разновидность самоутверждения приобретает всё большую распространённость в наши дни. Разогреваемые политической рекламой либерального меньшинства толпы бушуют на улицах и площадях Алжира, Англии, Армении, Венесуэлы, Гонгконга, Грузии, Пакистана, Судана, Украины, Франции. Требования этих толп часто так расплывчаты или противоречивы, что они, даже добившись своего, продолжают выходить на демонстрации. Ибо главное здесь — упиться процессом смелого ниспровержения. Именно эта иррациональная страсть уже погрузила в кровавый кошмар Афганистан, Ирак, Йемен, Ливан, Ливию, Руанду, Сирию. В незрелых странах только авторитарным и монархическим режимам удаётся как-то контролировать эту эпидемию. А разве можно назвать зрелой страну, в которой избранному президенту (Ельцину) западные учителя, видимо, ещё не успели объяснить, что его конфликты с парламентом нельзя решать с помощью танковых пушек.
Чувствую, что меня уже заносит на опасные дорожки текущей политики. Предпочитаю закончить это послание выражением самого дружеского личного расположения, Ваш ИЕ
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer10/mandel/
