Наверху стрекотали вертолёты, а внизу печатная машинка.
Инструкторы говорили студентам-вертолетчикам, показывая вниз: «Вон там ферма, видите? Её хозяин постоянно на нас жалуется. За что? За шум. Но что же мы можем сделать, если его дом близко от тренировочной площадки?»
Хозяин же фермы, неуживчивый старик, когда не выбегал из дома, грозя вертолетчикам кулаками и посылая им проклятия и ругательства, которых они не слышали, но видели, как в немом кино, его выразительную жестикуляцию, строчил под копирку свои жалобы.
Распечатывая его письма, молодая чиновничья поросль, удивлялась и восхищалась: «Это что же за шрифт? Такой интересный? Буквы «а» и «е» как будто стерты». Сотрудники постарше им объясняли, что это не компьютер, а печатная машинка, которую они, скорее всего, не встречали, разве что в музее или на чердаке бабушкиного дома.
Жалобы шли: губернатору, в местное агентство по охране окружающей среды, властям ближайшего города, — это на всякий случай, генеральному прокурору штата, члену палаты представителей штата, сенатору штата, члену палаты представителей США, своему сенатору в сенате США и в комитет по сельскохозяйственным вопросам.
В последний писал он напрасно. Хотя по какому-то совпадению, не сговариваясь, его дом и клочок земли и вертолетчики, и он сам называли «фермой», фермой это не было. Это был просто дом на отшибе, купленный давно, когда вертолетной школы еще не существовало, и с этого клочка земли, на котором, кроме старика, жили одна собака и одна лошадь, жить сельским трудом было невозможно. Он и не жил, хотя каждый год что-то сеял и убирал.
Жена, которой порой удавалось развеять его мрачное настроение, давно умерла, а с единственным сыном он рассорился лет пятнадцать назад. Внуку было тогда пять. Кто знает, может, с тех пор у него прибавилось внуков. Они бы точно помогли деду с компьютером, как показывали по телевизору. И не пришлось бы ему раскладывать копии жалоб по разным папочкам и с тоской смотреть на убывающие запасы лент и копирки.
Жалобы не помогали. То есть он получал какие-то пространные мутные отписки, но вертолеты продолжали летать, с понедельника по пятницу, с восьми до пяти, иногда по три сразу. Вертолеты ему и во Вьетнаме надоели, не любил он их гул, еще хуже, когда их сбивали, хотя за Вьетнам он как раз и получал пенсию.
Он понимал, что никто не обстреливал падающие вниз вертолеты, что это, как ему объяснил один человек из церкви, куда он заходил пару раз в году, отработка приземления с выключенным мотором, но когда он по дороге, ведущей в магазин, проезжал на своем грузовичке близко от тренировочной площадки и видел это вертикальное падение, в голове слабо вспыхивали снаряды.
В один день, получив очередное бюрократическое словоговорение на полторы страницы, он поступил решительно: побрился, надел чистое и поехал в вертолетную школу. Сначала его не пускали. Потом куда-то звонили, как-то все согласовали и выдали пропуск. По коридорам ходили инструкторы в темно-синих комбинезонах и студенты кто в чем. Пахло тефтелями, которые очень вкусно мастерила покойница-жена, и другими забытыми домашними ароматами. Это было время ланча, и в столовую стояла очередь.
Через застекленную дверь в конце коридора был виден аэродром с ненавистными вертолетами и маленькими самолетиками, через другую — ангар, где он успел увидеть отделенный от вертолета верхний винт, висящий в какой-то петле.
А вот и кабинет директора, налево по другому коридору, как ему объяснили. Навстречу вышла женщина средних лет. Она неожиданно и оказалась директором. Старик растерялся. Она сказала, что знает о его недовольстве, ей сообщали, выразила сочувствие, предложила чай или кофе, тут без адвоката нельзя, она ведь не юрист, а вертолетчик, хотя сама теперь летает редко, административные заботы не дают. Можете приехать послезавтра, скажем, к одиннадцати, я вызову нашего адвоката, а он уже будет знать от меня, в чем проблема?
Старика будто приподняли в воздух. Поехал домой. Два дня в небе было тихо, но это не из-за его жалоб, а из-за непогоды.
Адвокат, молодой еще человек в костюме с галстуком и прилизанной прическе, говорил много непонятных слов. Но главное старик уловил: как компенсацию за их шум ему предлагают на выбор либо выкупить у него дом, так что его участок станет принадлежать вертолетной школе, а ему заплатят достаточно для покупки другого жилья, либо выплачивать ежемесячную сумму за ущерб. Продавать дом школе он тут же отказался наотрез. (Мой дом! Столько лет прожил. Не уеду!) На ежемесячную сумму согласился, — это справедливо. Какую — было неважно. Адвокат сказал, что все не так просто, сколько могут дать, он еще не знает, надо с кем-то согласовывать, и ответ будет только месяца через два. А пока он должен подписать бумагу, что согласен на компенсацию за причиняемый в будущем ущерб от шума.
С жалобами было покончено, и теперь у старика оказалось много никчемного времени. Он мысленно рассказывал жене о победе, а она, как он не раз чувствовал, улыбалась и мягко укоряла его за неряшливый быт. Он начал с уборки в кухонных шкафчиках, но надолго его не хватило. Он вышел во двор и поведал собаке и лошади, как добился своего от этой проклятой вертолетной школы. Разве его собака не лаяла на эти вертолеты? А лошадь не ржала с явным недовольством? Эти реляции о победе повторялись изо дня в день с новыми, ранее упущенными подробностями, нескладными предложениями, голосом, непривычным к речам. Вертолеты почему-то теперь не так уж мешали. Может, летали тише, то есть выше, чтоб он согласился на меньшую компенсацию?
… Стояли ясные осенние дни, и вдруг, окончив уборку кукурузы, когда его мини-комбайн, затих, старик осознал, что никакого гула не слышит. Может, у них выходной или праздник? Не могут же все их вертолеты сломаться… Керосин не подвезли? Но завтра и послезавтра было то же самое. Как-то стало не по себе, чего-то не хватало.
Он не выдержал и, наскоро умывшись, завел свой грузовичок и поехал к вертолетной школе. На парковке было совсем мало машин, не так, как в прошлый раз. Тут что-то изменилось.
— А они переехали, — сказал охранник. Теперь тут наша ремонтная компания.
— Как так? Почему вдруг переехали?
— Какое там вдруг! Им три года строили новый корпус и аэродром, а должны были за два. Ну и мы с ними ждали
У старика не было слов. Значит, обманули. И приветливая директорша, и адвокат. Знали ведь, что вот-вот переедут. (Надо сказать, что адвокат напрасно старался. Старику бы и в голову не пришло потребовать деньги за прошлое. Но такая уж у адвокатов предусмотрительная натура.)
Старику стало совсем плохо жить. Пропал враг, пропала цель, пропал смысл жизни. Иногда ему что-то чудилось, и он по привычке выбегал из дома и смотрел на небо. Но фантомные вертолеты не появлялись, а гул ему послышался.
Пылилась печатная машинка, но и она была не нужна. Кончились запасы лент и копирки, но и это было неважно.
Письма из организаций продолжали приходить. Он их выбрасывал, не распечатывая.
Ни жене, ни собаке, ни лошади он ничего не рассказал о своем поражении. Но жена все равно знала. Такое уж у них, женщин, чутье.
Без вертолетов было тоскливо. Он разузнал новый адрес школы и даже съездил туда за тридцать миль. Посмотрел издалека на новое здание с красивым застекленным входом. Оно было чужим.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer10/oslon/
