Рассказы
СТРАШНОСКАЗОЧНЫЕ ВРЕМЕНА
Гете сказал, что всё, что происходит с нами, оставляет тот или иной след в нашей жизни, всё участвует в создании нас такими, какие мы есть. Хотя человек, чье детство пришлось на растрепанные 90-е, вполне может выглядеть причесанным, если усвоит, что у каждого своя сказка и, попадая в чужую, надо вести себя соответственно. Но это уже не Гете.
Вообще, когда речь заходит о 90-х, сразу вспоминается одно древнее китайское проклятие: «Чтоб ты жил в интересные времена». В такие времена человечество делится на две части. Первая ропщет на мрак, вторая зажигает свечу для его рассеивание и тем самым сохраняет в ближних оптимизм, зато пессимисты помогают стать философами, потому что толкают к выводу: хотя дела и плохи, они могли быть еще хуже.
Времена, когда плохое настроение ремонтировалось не дорогостоящими психотерапевтами, а дружескими посиделками за накрытыми чем Бог пошлет столами под девизом: «Нас победить нельзя — такой у нас сегодня настрой», где не принято было говорить «гардероб или дом обшарпанный», а «с легкой дымкой прошедших веков». Времена, когда хорошее настроение создавалось отоваренными талонами на моющие и сахар.
Времена, когда учителя всех предметов в начале учебного года первым делом прочитывали новый учебник истории, пытаясь докопаться до истины: кто же у кого все-таки украл покрой шаровар — турки у запорожцев или наоборот.
Из оставшейся советской мелочи народные умельцы ювелирят ужасающего вида брошки. Да, это не Фаберже, но когда душа просит праздника — сходят и такие.
Креативные кулинары предлагают креативные рецепты практически из ничего: пирог на томатном соке, икра из манки на селедочном рассоле, варенье из кабачков или еще креативнее — из вымоченных в извести зеленых грецких орехов в кожуре.
Бабушки на околоподъездных сходках делятся секретами пошива дефицитных мужских носков из детских гольфов: перевернуть, незашитое зашить, а зашитое отрезать. Креативность распространяется, как коронавирус. Народ носит по две пары рукавиц не потому, что холодные зимы, а потому, что у них дыры в разных местах.
Времена, когда даже архиинтеллигентные люди цитируют если не вслух, то про себя Маяковского:
«Я спокоен, вежлив, сдержан тоже,
Характер — как из кости слоновой точен,
А этому взял бы да и дал по роже:
Не нравится он мне очень».
То, что 90-е — хронический стресс — это аксиома. А лучшее лекарство от стресса — это шоппинг. Но это в случае, если есть что и за что покупать. А если в магазине только трехлитровые банки маринованных кабачков, расставленные на полках на расстоянии одного метра друг от друга, на помощь приходит творческая инициатива.
Одна из жительниц подъезда, похожая на Бри из «Отчаянных домохозяек»: шпильки, укладка, маникюр — надевает самое нарядное платье и отправляется по соседям. Когда соседская дверь распахивается после серии нетерпеливых звонков, она, как невод, забрасывает через порог руку и тоном, будто делает тебе огромное одолжение — дает возможность проявить твои лучшие человеческие качества, произносит:
— Луковицу!
И ты проявляешь, кладешь чуть не в полупоклоне на ее протянутую ладонь не одну, а две луковицы, потому что как же иначе, если до просьбы снисходит королева?
— Пару картофелин! — слышится у очередной двери ее слегка утомленный голос — и чудо свершается: к возвращению с неоплачиваемой работы мужа полезный постный борщ готов, готов без всяких финансовых затрат, готов, хотя не мог быть из-за отсутствия всякого присутствия каких-либо овощей в доме. Чем не сказка? Под занавес королевы могут стырить из чужого почтового ящика газету с программой или увести от соседней двери коврик, но такие мелочи в стремные времена им прощаются.
А в тот роковой час, когда зарплата бюджетникам не выплачивалась более полугода, кто-то из тех, кто тырил газеты и коврики, оставил у нашей двери целое ведро картошки. Картошка была посадочной, размером с орех, но тогда она была положительным ответом на вопрос: «Быть или не быть?». Мы варили ее, чистили, обжаривали с луком и ели с теми самыми кабачками, которые скучали на магазинных полках в метре друг от друга, словно соблюдая социальную карантинно-коронавирусную дистанцию. Какая же это была вкуснотища!
Зарплаты не выплачиваются по полгода, учителя разбегаются из школ, поэтому при ставке 18 часов у мамы 36. Дедушка называет ее дважды героем, потому что бесплатно работать на одну ставку — это геройство, на две — соответственно. Никто ведь не виноват, что кто-то оказался неприспособленным к раскладушечно-прилавочному бизнесу 90-х.
Дважды герои педфронта тянут воз педагогической мудрости натощак к станции «Счастливое будущее», имея в некоторые дни в расписании по 10 уроков без «окон». У мамы такой день пятница. Она называет ее черной и, чтобы расслабиться, по пятничным вечерам учится вязать.
На четвертом этаже под нами живет бывшая учительница географии, а нынче пенсионерка Светлана Георгиевна — человек-солнце, к которому на любом вокзале обращаются с просьбой присмотреть за вещами и подходят в ненапрасной надежде угоститься все бродячие собаки.
— Я ходила учиться вязанию два года через полярную ночь, а у тебя бесплатный учитель под боком, — говорит она маме. — Грех упустить такой шанс, потому что всё то, что умеешь, за плечами не носить, и никогда не знаешь, чем придется на жизнь зарабатывать.
Еще одной отдушиной являются пьесы, которые ставятся в школе. На этой ниве скашиваются первые разочарования. «Золушку» в нашем 1-А, где, в духе времени, английский изучается с первого класса, берется ставить учительница английского, лучшая мамина подруга, и я (наивная!) рассчитываю на роль если не Золушки или крестной, то, на худой конец, одной из мачехиных дочерей. Но вдруг оказывается, что и худой конец мне светит. Это у артистов дети идут в артисты, а у певцов — в певцы. Учителя мыслят по-другому.
— Если я отдам роль Золушки твоей дочери, все решат, что это потому, что мы дружим, — говорит англичанка маме.
— Это же не Большой и не Малый, это даже не школьный и не классный уровень. В группе из 10 человек у 9 есть роли. Кто будет говорить? — недоумевает мама — и недоумение попадает в цель. Наутро я получаю несуществующую роль матери принца с единственной фразой:
— Ты сделал хороший выбор, сын мой!
Но роль меня уже не радует. Во-первых, потому что она выгрызенная, а выпрашивать у нас в семье не принято. Во-вторых, мама принца не может напялить на себя капроновое платье Снежинки, которым я собиралась сразить всех наповал, будучи Золушкой, а значит, удовольствие от премьеры я получу, как от молока с пенкой — никакого. Тем более что все вокруг понимают, что мама принца — персонаж еще более несуществующий, чем Дед Мороз.
— Все-таки странные люди — учителя, и блат у них какой-то странный, — шепчет мне на репетиции принц, сочувственно пожимая руку.
Мне в утешение мама вытаскивает скелет из шкафа своего детства и признается, что ее ролью в первом и единственном школьном спектакле была репка:
— Ты только вдумайся — не внучка, не Жучка, не кошка, не мышка и даже не бабка, а репка!
Когда мне в летнем лагере, где я проходила педпрактику, досталась на концерте вожатых роль дерева, я сразу вспомнила мамину репку и Черчилля, который говорил, что успех — это идти от поражения к поражению, не теряя энтузиазма, и вздохнула: «Наследственность!». Хотя почему, собственно, поражение, если по сравнению с репкой тут тебе и ствол, и крона? Да и дети моего отряда признали, что я была лучшим деревом.
Итак, зарплату задерживали на полгода, а учительская зарплата, как гонорары Альфонса Алле, и без задержек была таковой, что ради нее не стоило беспокоить множественное число и позволительно было говорить не «деньги», а «деньга». Поэтому, встретив по другую сторону раскладушечного прилавка одного из своих выпускников-двоечников, который не преминул обронить в разговоре, что за пару дней имеет столько, сколько ей не платят в месяц, и вопросить: «Какая польза в высшем образовании?», мама расстраивается. Даже нет, она ДВАстраивается, потому что РАЗстроилась она из-за страховки, когда вместо 500 рублей, на которые у нас было планов громадье, она получила 27 копеек, которых не хватало даже на буханку хлеба и которые она так и несла в раскрытой руке, не в силах ни выбросить, ни положить в кошелек.
Менее щепетильный народ не учительских профессий, который относился к власти хорошо, а теперь взаимно, расслабляется тем, что мстит обобравшему его на страховках и вкладах государству чем может: тырит скрепочку в ЖЭКе — пригодится, или бесплатную брошюру о вреде пьянства в аптеке — из принципа.
Среди них соседка баба Феня. У нее уже две скрепочки и пять тысяч профуканных вкладов. Баба Феня — номер раз из тех, кто делает собеседника любого возраста философом за пять минут разговора. Именно она внесла креативную изюминку в дело обогрева, положив кирпич (непременно красный!) на газовую горелку. Именно она скептически прищуривалась на бесконечные очереди за моющими:
— Во-первых, скоро коммунизм и моющие будут бесплатно и навалом. Во-вторых, у меня в запасе три пачки стирального порошка, а когда закончатся, я, даст Бог, умру.
И умерла, как и собиралась, на последней пачке «Лотоса».
Ее подруга и соседка баба Катя была оптимисткой, поэтому в очередях за моющими стояла. Зато у нее над диваном висела вышитая ею в девицах картина размером с простыню с одним из тех сюжетцев, которыми торговали Вицин, Никулин и Моргунов в фильме про Шурика: озеро, лодка, русалка, пастушка с пастушком — в общем, то, что в три-пять лет очаровывает насмерть, и интерьер своего будущего взрослого жилища ты без этакой неописуемой красотищи просто не представляешь.
Оптимизм бабы Кати распространяется и на огородничество, которое в те времена переживало небывалый бум. Она была среди 90% загорелых горожан, которые привозили на пригородной электричке для 10% более занятых или более ленивых пучки редиски, укропа, лука, банки с малиной и ведра с вишнями, абрикосами, сливами. Я еще застала времена, когда вишни и абрикосы продавались не пластиковыми стаканами, а ведрами, и из них варилось варенье, за пенку с которого можно было продать душу.
В февральские морозы, когда неделями ремонтировалось отопление и баба Феня клала красный кирпич на газовую горелку, я, напившись чая с этим вареньем, устраивалась в сапогах с грелкой на коленях под пледом до плеч с книжкой сказок, страницы которой, чтобы каждый раз не вытаскивать руку из-под пледа, переворачивал кто-то из находящихся рядом взрослых. И несмотря на суровые, можно даже сказать, интересные времена, я чувствовала себя ничуть не хуже сказочных персонажей, которые жили с не снившимися простым смертным удобствами: сапогами-скороходами, скатертями-самобранками и лампами Аладдина.
О КУЛЬТЕ ЛИЧНОСТИ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯХ
Прозвучит интригующе, но если бы не Сталин и Хрущев, меня бы вообще не было, потому что не родилась бы мама, потому что бабушка не влюбилась бы в дедушку…Но лучше все-таки начать с начала.
Выходцы из соседних областей — Курской и Белгородской — дедушка и бабушка встретились в самом неромантическом месте города — больнице, где бабушка работала медсестрой и куда дедушка попал в качестве пациента. Недавно вернувшийся из армии летчик, отличник боевой и политической по вечерам перед благодарной аудиторией, состоявшей из санитарок, медсестер, врачей и пациентов, разоблачал культ личности так красноречиво, что не одно девичье сердце было разбито вдребезги (что не удивительно, если посмотреть на моего дедушку). Бабушкино тоже не стало исключением, но ее больше поразила не внешность дедушки.
— Какие умные дети могли бы появиться от этого человека! — тайком вздыхала она.
Но дедушка быстро шел на поправку, и, придя однажды на ночное дежурство, бабушка обнаружила пустую заправленную койку — днем пациента выписали. Ясно, что последовавший за дежурством выходной ее не радовал, как, впрочем, и апрель в целом. Что хорошего в апреле, когда рядом нет того, кто растолкует непонятные места в докладе о культе? А ведь их уйма!
Бабушка сидела на кровати своей комнатки в съемной квартире с мокрым носовым платком и поверх переплета книги «К новому берегу» смотрела, как за окном качается готовая вот-вот расцвести ветка сирени, когда услышала в коридоре неуверенные шаги и тихий стук в дверь. Открыв ее, она не поверила своим глазам. Да-да! На пороге стоял мой неотразимый дедушка в черном костюме с чемоданом. Бабушка сначала его даже не узнала, потому что до этого видела только в больничной пижаме. Он шагнул через порог, осмотрелся и сказал:
— Ну, здравствуй, Нина. Надеюсь, не выгонишь?
И под бабушкиной кроватью вместо одного чемодана теперь стояло два. На дне второго лежали газеты. Только бабушка и дедушка в тот вечер, мне кажется, говорили не о докладе Хрущева.
Бабушка
И дедушка
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer10/nes/
