(продолжение. Начало в № 8-9/2020)
Я люблю начинать с конца. Когда я писал учёные статьи, то первым делом набрасывал выводы, а уж потом приступал к составлению основного текста. Конечно, при этом вся статья уже должна была быть готова у меня в голове на основе массы черновиков и всяких источников, но такой подход меня не подводил. Тогда обычно удавалось выстроить текст стройно и логично, плавно направляя читателя к нужным мне выводам. Попробуем так же поступить и здесь.
Версия 1. Элизабет скончалась в 1615 году. Она действительно была любовницей Джона Донна. Граф Ратленд догадывался или знал об этой связи и выгнал Элизабет из дому. Потому она и не присутствовала на его похоронах. После смерти мужа тайно продолжала встречаться с поэтом. Джон Донн, будучи обременённым большой семьёй и католической верой, не мог расстаться с женой и соединиться с Элизабет. Та сломалась и покончила с собой (вариант — забеременела и умерла от неудачного аборта), а замученный совестью поэт отрёкся от католичества и пошёл в англиканские проповедники. Эта версия объясняет его внезапное перерождение. И год перерождения совпадает — 1615-й.
Версия 2. Элизабет скончалась в 1615 году. Она не была любовницей Джона Донна, но её оговорили, и граф Ратленд выгнал её из дому. Потому она и не присутствовала на его похоронах. Донн безуспешно пытался оправдаться, ибо был ни в чём не виноват. Элизабет пару–тройку лет помыкалась по родственникам, а потом наложила на себя руки. Её смерть сломала Джона Донна, он отрёкся от католичества и пошёл в англиканские проповедники. Эта версия тоже объясняет его внезапное перерождение.
Версия 3. Элизабет скончалась в 1615 году. Она не была любовницей Джона Донна, и её никто не оговаривал. Между супругами произошёл какой-то разлад и они расстались. Элизабет не хотела иметь ничего общего с нелюбимым мужем, а потому не приехала на его похороны. Джон Донн ни при чём, и его перерождение никак не связано с Элизабет.
Версия 4. Элизабет скончалась в 1615 году. Она не была любовницей Джона Донна, и её никто не оговаривал. Муж с женой безумно любили друг друга, потому она не могла заставить себя присутствовать на его похоронах. Безутешная вдова пожила ещё пару с лишним лет, а потом наложила на себя руки от тоски по мужу (вариант — умерла от какой-нибудь заразы типа чумы или оспы, которой тогда было навалом). Джон Донн ни при чём, и его перерождение никак не связано с Элизабет.
Версия 5. Элизабет скончалась в 1612 году. Она действительно была любовницей Джона Донна. Граф Ратленд, узнав об этом, был не в силах вынести унижение и покончил с собой, после чего то же проделала и его супруга. Перерождение Джона Донна спустя два-три года остаётся без объяснения.
Версии 6, 7 и 8 есть варианты версий 2, 3 и 4 лишь с поправкой на год кончины Элизабет. По совести говоря, ни один из этих вариантов меня не убеждал. Информации было слишком мало. Таких версий можно было бы придумать ещё пару дюжин, и все они были бы достаточно правдоподобны. Но имела ли хотя бы одна из них какое-то отношение к истине?
Дабы приблизиться к раскрытию тайны Элизабет Сидни, желательно было бы узнать подробности её кончины и захоронения, физическое состояние, то бишь здоровье её и её мужа на протяжении брака и до него, и его завещание. Последнее очень много говорит о взаимоотношениях супругов.
Всё это вдобавок к версиям я и изложил в письме Пиквику. Написал, что если он желает продолжать расследование, то мне нужно как-то получить больше информации, которой в Москве не найти. Если же он полагает, что я зашёл в тупик и больше толку от меня нет, то я готов считать, что наш договор пришёл к его естественному завершению.
***
В этот раз ответ пришёл не телеграммой, а натурой. Ровно в три часа дня дверь офиса отворилась и в неё просочился мистер Пиквик. Он сиял как майский день.
— Мой юный друг, — проворковал он, едва угнездившись в кресле. — Вы не представляете, как порадовали меня. Я в полном восторге. Вы превзошли все мои ожидания!
— Но ведь я ничего не установил наверняка, — только и смог промолвить я. — Чем же я вас порадовал?
— Именно этим. Раз вы ничего не смогли установить на основании этих обрывков биографий, то и никто другой не смог бы. А посему все встречающиеся в разных книжках гипотезы есть просто ничем не подкреплённые и ни на чём не основывающиеся домыслы.
— Вы имеете в виду связь Элизабет и Донна?
— Да причём здесь это! Хотя, простите. Я ведь поручил вам расследовать именно эту часть. Но теперь самое время приняться за настоящее дело.
Я обалдело уставился на посетителя.
— Простите, мой юный друг. Я должен был убедиться в ваших талантах, прежде чем поручить нечто гораздо более важное.
У меня вообще-то довольно быстрая реакция, но не настолько, чтобы уследить за ходом его мысли.
— По выражению вашего лица заключаю, что вы в недоумении. Уверен, что это ненадолго. Вот вам пакет с книгами, — с этими словами он достал из невесть откуда появившегося сафьянового портфеля, на этот раз зелёного, увесистый свёрток, обёрнутый в гладкую коричневатую бумагу. — Просмотрите их или прочтите внимательно, это уж как вам будет благоугодно, и отпишите мне ваше мнение. Если пожелаете, встретимся ещё раз для обсуждения содержимого. Там же ваш гонорар за месяц вперёд, за меньшее время с этими книжками вы вряд ли управитесь, а также копия завещания графа Ратленда. Засим раскланиваюсь.
Он снова исчез за дверью, прежде чем я успел прокричать «до свидания».
Я опасливо поглядывал на лежащий на столе свёрток и медленно соображал. Письмо Пиквику я послал лишь вчера вечером. Допустим, каким-то чудом он получил его сегодня утром. Но даже если так, как он мог мгновенно найти копию завещания Ратленда, да ещё присовокупить к нему некие книги? Такое было возможно лишь в том случае, если он заранее знал, что мне может понадобиться, когда я пройду некий ведомый только ему тест на разумность, и заготовил пакет задолго до сегодняшнего визита. Иного объяснения я не видел. Если, конечно, он не знался с нечистой силой. Данное предположение я, как убеждённый материалист, с негодованием отмёл. Пакет же оставил лежать нераспечатанным до утра. На всякий случай.
ЧАСТЬ II
Утром пакет по-прежнему мирно лежал на том же месте. Я аккуратно вскрыл его и обнаружил каллиграфически исполненную записку, под ней два конверта, а под конвертами ещё три пакета в одинаковой коричневой бумаге. Записка гласила:
«В конвертах копия завещания Ратленда и ваш месячный гонорар. Книги на упаковке пронумерованы от 0 до 2. По прочтении первой, то есть нулевой книги, дайте знать. Хотелось бы услышать ваше мнение. Просьба читать их в этом порядке, следующую книгу распаковывать только после изучения предыдущей. Так нужно для объективности расследования. Начните с завещания».
Меня позабавила нумерация книг. Так мог поступить программист или математик, которые привыкли считать, начиная с нуля, а не с единицы, как все нормальные люди. Отметим эту деталь и приступим к завещанию.
После десяти минут безнадёжных попыток продраться через зубодробительный юридический жаргон того времени, я отчаялся и бросил это занятие. Хорошо хоть, что эта была не ксерокопия бумаг того времени, а отпечатанный на машинке текст. Но и это не сильно помогало, уж больно мудрёно всё было написано. Потому пришлось, быстренько пролистывая страницы, выискивать имя Элизабет. Она интересовала меня больше, чем имущественные и финансовые распоряжения.
Дойдя до последней страницы, я вернулся к первой, потому как проглядел Элизабет. Пришлось сканировать взглядом помедленнее, но с тем же результатом. В третий раз я решил внимательно проглядывать каждую строчку, не вдумываясь в содержание, а выискивая лишь одно имя. Ничего. В завещании пятого графа Ратленда Лизанька не упоминалась.
Это не лезло ни в какие ворота. Неужели Пиквик дал мне неполный текст? Вряд ли. Судя по тому, что я понял из содержимого бумаг, текст был полным.
Тогда я стал тщательно, в который раз, просматривать текст в поисках уже не имени, а хотя бы какого-то упоминания жены. Кто ищет, тот всегда найдёт, как пелось в древней советской песне. Жена упоминалась, но лишь однажды, и вот в каком контексте. «Я завещаю своему племяннику Роберту Тирвиту и его наследникам мои земли в Барктоне, графство Уорвик, ранее принадлежавшие моей жене». То есть, муженёк не только ничего не оставлял Элизабет, но и отдавал другим её владения!
Вот это да! Тогда её кончина через пару недель после мужа вполне объяснима — опозоренная и оставшаяся без гроша женщина наложила на себя руки. Что ж, вполне вероятно.
Но почему? По какой причине? Самое простое объяснение лежит на поверхности — изменяла с тем же Джоном Донном, была застукана и выброшена, так сказать, на панель, а потом и лишена наследства. Очень даже правдоподобно.
Стоп, детектив, не увлекаться. Ты ведь не знаешь, какие в те времена были законы о правах наследования. Может быть, вдова автоматически получала всё, что не было отписано покойным мужем другим, а потому и не было нужды упоминать её в завещании? Это вряд ли, но проверить всё же стоит.
Хорошо бы проверить прямо сейчас, но неохота тащиться в библиотеку. Как славно было бы иметь Британнику прямо на дому. Попросить что ли у Пиквика? Нет, это было бы уже наглостью. Пиквик имел бы полное право заявить: «Если тебе лень оторвать задницу от кресла, то пойди и купи у букинистов, благо плачу я тебе достаточно».
Нет, задницу он бы не упомянул, не тот стиль, он же не трактирщик Паливец. Перечитать что ли «Швейка»? Дома он стоит на полке любимых книг, аккуратно обёрнутый в восковку. Старый боевой товарищ. Два года со мной в армии оттрубил, лёжа на боку в каптёрке. Книжку у меня сразу отобрали, как «не рекомендованную Главполитуправлением Советской Армии». Удивительно, сколько гашековских типажей я встретил за два армейских года — и подпоручика Дуба, и кадета Биглера, причём во многих экземплярах. А один замполит был вылитый фельдкурат Отто Кац. Сильно меня выручал Швейк, во многом благодаря ему я там и выжил.
Так, не отвлекаться. Вернёмся к Лизаньке. Что-то тебя, детектив, на слезливые истории тянет — выброшена, на панель… Уж не проникся ли ты к ней совершенно неуместными нежными чувствами? Это может помешать объективности расследования. Так что к делу, с ясной головой и чистыми руками.
Нужно узнать, как, где и главное когда её похоронили. Пока мне эта информация не попадалась, но не напрасно же Пиквик притащил стопку книжек. Наверняка, что-нибудь нужное там найдётся.
***
Из-под упаковки под номером 0 показалась современного вида книга в мягкой обложке. На ней крупными буквами значилось: «Samuel Schoenbaum, “WilliamShakespeare: A CompactDocumentaryLife”, OxfordPaperbacks, 1987».
Так, а при чём здесь краткое жизнеописание Шекспира, ещё и в документах? Ну да, ведь мой граф был театралом, предпочитавшим представления королевскому двору. Наверное, знался с Шекспиром, и тот что-нибудь про него где-то написал. Почитаем. Заодно и познания пополним, по части Шекспира весьма скудные.
Нам, конечно, в институте читали лекции по литературе и драматургии Ренессанса, но я в то время был сильно очарован одной девицей и лекции прогулял. Что-то наскоро перед экзаменом проглядел, Шекспир мне не попался, а попался Эразм Роттердамский, которого я любил, а потому получил свои четыре балла. К пьесам, как и к театру вообще, равнодушен. Последний раз был на спектакле лет десять назад, на Таганке, но тоже не впечатлило, хотя все захлёбывались от восторга. Не мой это жанр.
Рука привычно потянулась к книжке, но я себя остановил. Чего ради торчать тут в офисе. Отправлюсь-ка я лучше домой, залягу на любимую кушетку, а отлежу бока, так за стол перемещусь. Буду со вкусом расширять кругозор, за что мне ещё и прилично платят. Ну и везение! Спасибо Пиквику. «Свезло мне, свезло», — как говаривал пёс Шарик из «Собачьего сердца». Пожалуй, и теннис можно будет возобновить, благо теперь есть чем платить за корт и мячи.
А телефон? Ничего, включим автоответчик, сообщения я могу и из дому прослушивать. Да и звонит он крайне редко.
Как говорится в сказках, «сказано — сделано». Вот я уже и дома. Две аккуратно завёрнутые книжки под номерами 1 и 2 поставлены на полку, место на письменном столе расчищено, блокнот и целых два мягких карандаша заточены и положены рядком.
Теперь можно приступать к изучению документального жизнеописания великого барда в надежде найти нечто, столь необходимое дотошному детективу. Нет, пожалуй, переименую себя в литературного сыщика, сокращённо «литсыщ». Звучит!
***
Книга профессора Сэма Шёнбаума, которого в аннотации отрекомендовали одним из ведущих шекспироведов XX века, а сама книга названа шедевром, меня потрясла и раздавила. Автор обладал невероятной эрудицией — он знал всё об окрестностях Стратфорда-на-Эйвоне, где родился Вильям Шекспир, знал всё об его отце, жене, о быте и обрядах того времени. Он перечислял сотни имён, имевших хоть какое-то отношение к великому барду или его окружению. В предисловии он обещал не касаться произведений Шекспира, а ограничиться лишь чисто фактической, документальной базой. Вот именно эта база меня потрясла и раздавила.
Дело в том, что её не было. Я ведь читал книгу не для развлечения, а с совершенно определённой целью — найти нужную мне информацию. Поразило меня то, что почти никаких документов уважаемый профессор не привёл. Он пересказывал разного рода легенды, посвящая некоторым по нескольку страниц, а потом объявлял их лишёнными всякого основания. Так зачем тогда было их приводить? Чтобы раздуть книгу до 400 с гаком страниц? Для профессора как-то несолидно.
Меня когда-то учили на архивиста и библиотекаря, а потому я помнил, как обозначаются архивные документы. Архив такой-то, опись такая-то, единица хранения номер такой-то, лист номер и пр. Ничего этого у Шёнбаума не было.
Когда мы хотим что-то узнать о другом человеке, нас обычно интересует, где и когда он родился, где учился, в какой обстановке рос, кем стал, когда вырос, что совершил. А если речь идёт об усопшем, то как он прожил жизнь, что помнят о нём потомки. Когда же это всемирно признанный гений, то важна каждая деталь его биографии, даже мельчайшая подробность может быть ценной.
Итак, вот моя собственная выжимка книги видного шекспироведа.
Крестили Вильяма по фамилии Шакспер 26 апреля 1564 года, о чём сохранилась запись в церковной книге. Когда он родился неизвестно, но считается, что тремя днями ранее, ибо в те времена, по словам профессора, полагалось крестить максимум через три дня после рождения. Откуда он взял это правило трёх дней неясно, ведь Роджера Мэннерса, например, крестили через полтора месяца после рождения. Неужто для того, чтобы дата смерти Шекспира в точности совпадала с днём его рождения? А что, очень может быть.
Ходил ли он в местную школу, неизвестно, никаких данных не сохранилось. Считается, что в довольно юном возрасте он стал помогать отцу–перчаточнику, но и это ничем не подтверждается. Отец был неграмотным и вместо подписи ставил крестик или символ циркуля.
Восемнадцати лет от роду Вильям женился на уже беременной (видимо, от него) дочке местного зажиточного фермера, которая была на восемь лет его старше. Это подтверждено документами. Тут же на свет стали появляться дети, о рождении и крещении которых тоже есть записи.
«Никакими документальными сведениями о жизни Шекспира с 1585 г. и до 1592 г. мы не располагаем. Этот период времени называется в шекспироведении “утраченными годами”. Однако об этих годах существует немало легенд, возникновению которых способствуют подобные пробелы», — пишет профессор и тут же подробно эти легенды излагает. Якобы Вильям тогда пьянствовал, браконьерствовал, а потом примкнул к бродячей труппе актёров и с ней подался в Лондон, где стал писать пьесы. Есть и другое предположение, будто в это время он поколесил по Европе. Документально всё это ничем не подтверждается.
«Время появления Шекспира в столице безнадёжно теряется в провале утраченных лет», — это снова Шёнбаум. «Однако легенда восполняет этот пробел прелестной историей», — тут же добавляет он и извлекает очередную выдумку. Якобы кто-то видел письмо с пересказом сплетен стратфордского приходского псаломщика о подручном мясника, который сбежал в Лондон и «был принят в один из театров в качестве слуги». Само письмо, естественно, утеряно. Да ведь Вильям вроде был подручным отца–перчаточника, при чём здесь тогда мясник?
«Запись о выплате вознаграждения за два спектакля при королевском дворе в Гринвиче в 1594 г. указывает на то, что Шекспир уже вступил на профессиональную стезю. Очертания его карьеры наконец проступают из мрака; никогда полностью не прекращающиеся споры и предположения прекращаются, и события предстают в своем истинном свете», — радуется профессор. Он имеет в виду упоминание Вильяма среди актёров, участвовавших в тех двух спектаклях. Это документ, принимаем его во внимание.
Я уж совсем было готов порадоваться вместе с профессором, пока не обнаружил, что он имеет в виду под профессиональной стезёй. На основе сохранившихся документов исследователь рассказывает, что Шекспир не только стал одним из пайщиков своего театра, как-то раздобыв солидную сумму, но и давал деньги в рост, судился с должниками, был обвинён в попытке рукоприкладства, выкупил право сбора церковной десятины, приобрёл особняк в Стратфорде и дом в Лондоне, уклонялся от уплаты налогов, часто меняя места жительства. Как он при такой активной деловой жизни умудрялся находить время для сочинения шедевров, Шёнбаум не поясняет.
Дочитав до этого места, я решил передохнуть. Как-то мне стало не по себе. Вместо титана мысли и слова, великого гуманиста и знатока человеческих душ вырисовывался портрет какого-то деляги–ростовщика с уголовными замашками.
Раньше мне никогда не приходило в голову поинтересоваться личностью и биографией Шекспира. Вся его жизнь укладывалась для меня в чёрточку между годами рождения и смерти, прочие подробности не имели значения. Он был всемирно признанным гением литературы, и этого было достаточно. А тут нате вам, такие сюрпризы. Правильно говорят: «Меньше знаешь — лучше спишь».
С тяжёлым сердцем я продолжил чтение. Нужно ведь было найти упоминание графа Ратленда или его жены, иначе к чему все мои усилия.
Шёнбаум процитировал свидетельство одного из шекспироведов начала XVIII века: «Собирая материал для своей краткой биографии Шекспира, я пытался узнать больше, но безуспешно. Его имя напечатано, по обычаю того времени, в начале некоторых старых изданий пьес среди имён других актёров, но без точного указания, какие именно роли он играл; и, хотя я наводил справки, мне не удалось найти иных сведений об этом, кроме того, что вершиной его актёрской карьеры была роль Призрака в его собственном “Гамлете”».
Мне помнится, что роль Призрака сводится лишь к нескольким репликам. Если это вершина карьеры великого барда, то актёром он был невеликим.
Совершенной неожиданностью оказалось то, что не сохранилось никаких, подчёркиваю, никаких рукописей Шекспира. Ни писем, ни черновиков, ни набросков сюжетов. Ничего. Уважаемый профессор любезно сообщает, что некоторые исследователи полагают, будто дошедшая до нас рукопись пьесы «Сэр Томас Мор» содержит вставки, сделанные рукой великого барда. Цитирую Шёнбаума: «Если какие-то поправки были действительно сделаны Шекспиром, то его добавления представляют чрезвычайный интерес как единственная дошедшая до нас рукопись, написанная его рукой».
Дабы проверить это «если» за дело взялись эксперты. «Палеографы тщательнейшим образом сравнили [подозрительные] три страницы с шестью подлинными подписями Шекспира, и пришли к заключению, что во всех случаях пером водил один и тот же человек. Наиболее интересным доказательством является шпоровидная буква “а”, обнаруженная в одной из подписей, почти точно повторяющаяся в слове “that” в 105-й строке. При написании обеих букв “а” перо, двигаясь вниз, делает глубокую излучину от верхнего закругления, отклоняется влево в горизонтальном ответвлении, а затем — по горизонтали — направо, образуя второе ответвление в форме капли. Однако этот образец шекспировского почерка, на который опираются палеографы, слишком мелок, большинство других сохранившихся подписей искажено: из-за болезни Шекспира (завещание было подписано, когда он умирал) или из-за того, что печати, скрепляющие документы, оставляли мало места для подписи».
Да что ж это такое! Хороши шекспироведы, если им приходится определять авторство по «глубокой излучине от верхнего закругления» почти точно повторяющейся шпоровидной буквы “а”, обнаруженной в одной из подписей. А подлинные подписи Шекспира, значит, сохранились, целых шесть. Надо бы на них взглянуть. Делаем себе соответствующую пометку.
Любопытно как профессор отзывается об отношении земляков к знаменитому барду. «Что думали соседи–горожане об известном драматурге из труппы лорд–камергера и вызывавшем восхищение певце любовного томления, который каждый год какое-то время жил среди них? Вероятно, их не очень интересовали его пьесы и стихи. Иначе относились они к его деловым успехам; они видели в Шекспире человека проницательного в практических вопросах, к которому можно обратиться при необходимости за солидной ссудой при достаточной гарантии возврата долга».
Вот так, «при достаточной гарантии возврата долга». Никак иначе.
«Сохранившиеся сведения мало сообщают о том, как Шекспир проводил время за пределами Лондона. В сухой юридической манере документов фиксировались незначительные споры из-за денег, разбиравшиеся в суде», — продолжает Шёнбаум. Один из соседей великого драматурга задолжал ему чуть меньше двух фунтов, смог выплатить лишь небольшую часть, за что Шекспир подал на него в суд.
И так было не раз. Через несколько лет в том же самом суде он добивался взыскания 6 фунтов стерлингов плюс возмещения судебных расходов с другого соседа. Конечно, в те времена это были большие деньги, ведь, как я потом выяснил, мастеровой тогда зарабатывал около 5 фунтов в год. Вот почему, видимо, обо всём этот профессор пишет спокойно и с пониманием: «Его настойчивость может поразить наших современников, показавшись бессердечной, однако действия Шекспира были обычными в эпоху, когда не существовало кредитных карточек, овердрафта или инкассирующих учреждений». И далее, по поводу приобретения собственности: «Аплодисменты были эфемерной наградой. Земельные владения, переходящие от поколения к поколению, были чем-то более прочным».
Из тьмы веков всё явственнее проглядывал лик «нового русского» в шикарном малиновом пиджаке. Мне стало ещё более не по себе. Особенно в свете безапелляционного утверждения профессора: «Шекспир запечатлелся в памяти человечества как “благородный Уилл”. Трудно вообразить более подходящий эпитет для человека с врождённым благородством, хотя и незнатного происхождения». Врождённое благородство, видимо, никак не мешало давать деньги в рост, тащить соседа в суд и заехать кому-то по морде, что на юридическом языке называлось «попыткой рукоприкладства».
А вот ещё одно документальное свидетельство Шёнбаума: «В записях книги распорядителя дворцовых увеселений писец перечислял на полях поэтов, сочинивших пьесы, однако его написание фамилии Шекспира — Шексберд (Shaxberd) — выглядит странно. Возможно, он только недавно прибыл из Шотландии и его написание отражает, как он произносил имя Шекспира». Это тоже стоит взять на заметку, потому как по произношению это сильно смахивает на «Шакспер», как Вильям был записан по рождению. К чему профессор приплёл Шотландию, можно только догадываться.
А, вот, наконец, и упоминание имени графа Ратленда. «Ведущий драматург ведущей труппы не пренебрегал попытками заработать на пустяковых предприятиях, о которых сразу же забывали по их осуществлении. За вознаграждение Шекспир придумал эмблему, которую должен был носить ФрэнсисМэннерс, шестой в роду граф Ратленд, во время рыцарского турнира при дворе 24 марта 1613 г. в ознаменование [десятой годовщины] вступления короля [Якова I] на престол».
Это явно не мой Ратленд, тот уже в могиле, а, видимо, унаследовавший титул его младший брат, но всё равно интересно. Не пренебрегал, значит. И сколько заработал? Шёнбаум знает и это: «Управляющий Ратленда Томас Скревин зафиксировал “выплату Шекспиру 44 шиллингов золотом за эмблему для моего господина”».
Тут я не поленился и залез в атлас автомобильных дорог Европы, некогда купленный по случаю у букиниста просто так, без всякой надежды когда-нибудь прокатиться по этим дорогам. По карте выходило, что расстояние между Лондоном и фамильным замком РатлендовБельвуар составляет около 130 английских миль, то есть больше 200 километров. Если предположить, что Шекспир ехал за своими шиллингами из Стратфорда, то расстояние будет чуть меньше — около 90 миль, то есть примерно 140 километров. Сейчас этот путь можно проделать за пару, ну максимум тройку часов, но тогда, в начале XVII века на дорогу в один конец должен был уходить не один день, а ведь ещё надо было вернуться обратно. И за проезд на каком-нибудь дилижансе (если они тогда были) нужно было платить, но всё равно, видимо, овчинка стоила выделки — 44 шиллинга (это две золотые монеты по 22 шиллинга) на дороге не валяются, даже у великого драматурга.
На склоне лет Шекспир устал творить шедевры. Снова Шёнбаум: «После 1610 г. из-под пера Шекспира вышло немного пьес и вовсе ни одной, насколько нам известно, после 1613 г.». Чем же он занимался на закате жизни? Тут профессор ссылается на коллегу: «Последние годы жизни он провёл так, как все здравомыслящие люди желали бы их провести, — наслаждаясь свободой, покоем и беседой с друзьями. Удача помогла ему приобрести имение, отвечающее его положению, а стало быть, и желаниям; и говорят, он провёл несколько лет перед смертью в своем родном Стратфорде». Что это была за удача, остаётся без объяснения. Будем надеяться, что обошлось без уголовщины.
В январе 1616 года Шекспир вызвал своего поверенного, чтобы составить завещание. Окончательный текст его был оформлен лишь в марте. Как говорит Шёнбаум: «В марте пером водила слабая рука. Больной собрал все свои силы для нескольких твёрдых росчерков, составивших слова “Мной Уильямом” в третьей подписи, и затем он ослабел и фамилию уже написал дрожащей рукой. Две его другие подписи, согласно палеографическому анализу, отличаются “слабостью и неясностью начертания”». Шекспир умер 23 апреля на 53-м году жизни.
Завещание великого барда было обнаружено лишь в 1747 году, спустя почти полтора века после его смерти. Нашёл его стратфордский собиратель древностей, а прочитав был весьма удручён своим открытием.
«Завещательные отказы, содержащиеся в документе, — сообщал он в письме своему другу, — несомненно, соответствуют его [Шекспира] намерениям; но манера, в которой они изложены, представляется мне столь непонятной и не соответствующей правилам, столь лишённой малейшего проблеска того духа, который осенял нашего великого поэта, что пришлось бы умалить его достоинства как писателя, предположив, что хотя бы одна строка в этом завещании принадлежит ему».
Что же это за такое позорное завещание? Почитаем, благо профессор излагает его с документальной точностью. Несколько сотен фунтов отходят его дочери и её возможным потомкам. Дом достаётся жене, плюс прочие мелкие предметы. А вот и совершенно уникальное распоряжение: «Сим завещаю своей жене вторую по качеству кровать со всеми принадлежностями (т.е. драпировками, пологом, постельным бельём и т.п.)». Было от чего прийти в уныние стратфордскому собирателю древностей, прочитав такое.
Я совсем было собрался задать себе новый вопрос, как услужливый профессор опередил меня. «Некоторое недоумение вызывало то, что в завещании не перечислено никаких книг или литературных рукописей». Но и на это у него находится убедительное объяснение. «Однако это не столь уж странно, как может показаться. Шекспир не располагал рукописями своих пьес — они принадлежали “труппе слуг Его Величества”. Книги могли быть отдельно перечислены в посмертной описи, но таковой не сохранилось». А на нет, как известно, и суда нет.
Похоронили Шекспира в Стратфорде, в церкви Св. Троицы. По прошествии шести лет, в 1622 году там было установлено его надгробие и скульптурный портрет. Кто их заказал и оплатил — неизвестно. Над захоронением помещена плита с выбитым рифмованным текстом, написанным, якобы, самим Шекспиром. Буквально он гласит: «Добрый друг, во имя Иисуса воздержись выкапывать прах, заключенный здесь. Благословен будет человек, который сохранит эти камни, и проклят тот, кто потревожит мои кости». Ни по форме, ни по содержанию эти строки не похожи на сочинения знаменитого барда.
Надгробная плита Шекспира
В 1656 году, через 40 лет после кончины великого драматурга, некий любитель древностей описал виденный им скульптурный портрет и воспроизвёл его в иллюстрации к своей книге. На иллюстрации изображён человек со сморщенными щеками и свисающими усами, обеими руками прижимающий к животу то ли подушку, то ли мешок. Весь облик изображённого человека напомнил Шёнбауму «унылого портного».
Почти через сто лет, примерно в 1748 году, его заменили другим, сохранившимся по сей день. Прижимаемый к животу мешок исчез, левая рука покровительственно легла на бумаги, в правой появилось гусиное перо. Изменилось и лицо. Сейчас на всякого любопытствующего смотрит «самодовольный колбасник» — это выражение Шёнбаума. Владимир Набоков отозвался ещё жёстче: «вымя с наклеенными усиками», а Марк Твен и вовсе усмотрел в нём «мочевой пузырь».
Первое надгробие Шекспира
Второе надгробие Шекспира
Подмену скульптурных изображений видный шекспировед оставляет без комментариев, а мне, испорченному теперешней профессией, сразу приходит в голову очевидная версия. Первый скульптурный портрет установили довольно скоро после кончины Шекспира, когда многие ещё помнили, как он выглядел, и стоял тот портрет по меньшей мере 130 лет. Затем кому-то зачем-то понадобилось убрать «мешочника» и ростовщика, который был знаком современникам, и заменить его образом человека литературных занятий. К тому времени никто уже, конечно, не помнил как на самом деле выглядел знаменитый стратфордец.
Подмену при желании можно было бы обнаружить, сравнив новую скульптуру с прижизненными портретами Шекспира, но, как отмечает уважаемый профессор, таковых также не сохранилось. Первое его живописное изображение появилось лишь в 1623 году, спустя семь лет после кончины поэта, в первом изданном собрании его пьес, так называемом Великом или Первом фолио.
На гравюре фламандского художника Дросхута изображён великий бард, причём так, что одному из читателей лоб драматурга показался «ужасным, как при водянке». Сэм Шёнбаум тоже не в восторге от этого портрета: «Недостатки портрета, увы, слишком очевидны. Огромная голова на блюде, образованном отворотами плоёного воротника, над кафтаном, который непропорционально мал. Один глаз расположен ниже и больше по размерам, чем другой, с одной стороны лица волос меньше, чем с другой, свет исходит из нескольких точек. Не похоже, чтобы Дросхут когда-нибудь рисовал Шекспира с натуры. Вероятно, он пользовался предоставленным ему рисунком, сделанным карандашом или пером».
Портрет Шекспира в Первом фолио
Впрочем, он тут же добавляет, что «лишь чрезмерно проницательный читатель обнаружит скрытую насмешку в заключительных словах Джонсона: “Черты, которых в меди нет, вам явит книга — не портрет”». Профессор имеет в виду несколько похвальных строк, напечатанных на соседнем с портретом листе, и написанных современником Шекспира и его соперником, известным драматургом того времени Беном Джонсоном. Я, пожалуй, отношусь именно к таким чрезмерно проницательным читателям.
Памятник Шекспиру в Вестминстерском аббатстве
А как же быть с памятником в Вестминстерском аббатстве? Оказывается, он был установлен лишь в 1741 году, через 125 лет после кончины стратфордского барда. Многие считают, будто это и есть надгробие Шекспира, тогда как он захоронен по месту последнего жительства. Теперь понятно зачем спустя семь лет пришлось «обновить» скульптурный портрет в Стратфорде, да и то не совсем удачно — уж очень он был непохож на импозантный лондонский памятник. Облик Шекспира со временем обретал всё более благородные и одухотворённые черты. Вот и в Лондонской портретной галерее висит некое полотно, хотя там честно указано, что ни художник, ни изображённая личность достоверно не определены.
Вроде бы Шекспир в Лондонской портретной галерее
Отпишу-ка я очередной отчёт, и пора объясниться с Пиквиком начистоту. Хватит ему меня за нос водить.
***
На следующий день, как обычно в три часа дня, в офис вкатился мистер Пиквик. В руке он держал отправленный вчера конверт и сиял.
— Так вы, значит, и с астрономией дружите? — весело поинтересовался он.
— Дружу.
— Именно потому и адресовали вчерашний конверт Альдебарану БетельгейзевичуВодолееву?
— Скажите спасибо, что не АнацефалуБестиаровичуВельзевулову, как собирался. Хватит валять дурака. Кто вы такой, и что вам от меня на самом деле надо?
— Извольте, сообщу. Но для начала благоволите поведать ваши впечатления от прочитанной нулевой книги.
— Ваш профессор Шёнбаум — потрясающий эрудит, но как свидетель он никуда не годится.
— Это почему же?
— Он обещал приводить факты, а вместо этого наплёл кучу легенд, в которые и сам не верит. Кроме того, привёл чёртову массу сведений, к делу совершенно не относящихся. Если бы он выступал в суде, то любой судья заставил бы его говорить только по существу, и тогда вместо 400 страниц в его книжке осталось бы максимум 10.
— И что следовало бы из этих 10 страниц?
— Что вероятность написания упоминаемым им человеком из Стратфорда общепризнанных шедевров Шекспира стремится к нулю.
— Чувствуется бывший математик. Хвалю. Аргументы?
— Отсутствие образования, возможно, даже начального. Отсутствие свидетельств знания иностранных языков, тогда как в произведениях Шекспира есть немало фраз на итальянском и французском. Отсутствие свидетельств посещения других стран, тогда как место действия многих пьес Шекспира — Италия, да ещё и Дания в «Гамлете». Чрезвычайно богатый язык — насколько я помню, словарь произведений Шекспира крайне обширен, больше 20 тысяч слов, гораздо больше, чем у любого другого автора. Наконец, «вторая по качеству кровать». Это всё равно что «осетрина второй свежести». Достаточно?
— Так, и Булгакова любите. Отлично. То есть вы полагаете, что не Шекспир написал свои шедевры?
— Я не знаю что за человек или люди скрываются за именем Шекспир, но на основе имеющейся у меня ограниченной информации то, что автором широко известных пьес, сонетов и стихотворений является нувориш и ростовщик из Стратфорда, представляется мне крайне маловероятным. Таково моё непросвещённое мнение.
— Нехорошо. Вам известно имя Аникст?
Конечно, это имя было мне известно. Александр Абрамович Аникст был крупнейшим советским литературоведом, и его мнение многими считалось истиной в последней инстанции. Он, кажется, был главнейшим из наших шекспироведов.
Тут Пиквик извлёк из алого на этот раз портфеля какую-то книжку.
— Послушайте, это из предисловия Аникста к книге Шёнбаума. Недавно вышел её перевод на русский, но я вам нарочно прислал оригинальный английский текст, чтобы вы не видели его предисловия. Зачитываю.
«Находятся такие, кто из известных нам фактов о жизни Шекспира делает вывод, будто бы не он был автором пьес, которые известны под его именем. Этого вопроса необходимо коснуться, ибо клевета, отрицающая авторство Шекспира, получила широкое распространение.
Боюсь, что книга С. Шёнбаума может укрепить мнение скептиков и не верящих в авторство Шекспира. Автор всё время имеет дело с документацией, а она в основном не связана с творческой деятельностью Шекспира. Лишь небольшое количество не столько документов, сколько преданий касается Шекспира–драматурга и поэта.
Несомненный разрыв между прозаическими фактами житейской деятельности Шекспира и его поэтической драматургией издавна вызывал вопрос: как совместить заботливого собирателя имущества и владельца прекрасного дома с автором “Ромео и Джульетты”, “Гамлета”, “Отелло”, “Короля Лира”, “Антония и Клеопатры”?
Приходится напомнить, что сентиментальные представления о великих художниках не имеют ничего общего с действительностью. Вольтер был богатым и прижимистым помещиком. Гёте сумел добиться от издателей самых высоких по тому времени литературных гонораров, Бальзак и Достоевский мучились в тисках кредиторов, и денежные вопросы были для них весьма важными. Напомним слова Пушкина: “Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать”. Конечно, печально, что иные из великих писателей, композиторов, художников умерли в нищете, но в этом повинны неблагоприятные социальные обстоятельства. Деловитость и умение постоять за свои интересы не принижают талант.
Откинем поэтому мнимо нравственные соображения».
— Ну как? — ехидно поинтересовался Пиквик. — Не забоялись начальственного обвинения в клевете?
— Не очень. Странно, что уважаемый Александр Абрамович не сослался в духе советского времени на Маркса и Энгельса. Хотя бы на то, что богатый фабрикант Фридрих Энгельс всю жизнь содержал великого основоположника марксизма, иначе тот тоже умер бы в нищете, что вполне можно было бы объяснить неблагоприятными социальными обстоятельствами.
— Тогда послушайте главный вывод нашего самого выдающегося шекспироведа.
«Никакой загадки нет. Пьесы Шекспира, написал актёр Уильям Шекспир. Именно он! Сомнений в этом быть не может, и по очень простой причине. Весь мир признал Шекспира величайшим драматургом. Мог ли какой-нибудь из графов в часы досуга, — между прочим написать пьесы, выдержавшие испытание временем и до сих пор волнующие зрителей глубиной постижения жизни и мастерством изображения человеческих характеров? Нет, конечно. Пьесы Шекспира — плод высокого профессионального мастерства. Их мог написать только человек, досконально знавший театр, глубоко постигший законы воздействия на зрителей».
— Что на это скажете?
— Убойная аргументация. Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. Граф, значит, не мог, а жадный ростовщик и спекулянт недвижимостью в часы досуга между побегами от налоговых инспекторов мог творить шедевры, откинув мнимо нравственные соображения?
— Но дело даже не в этом, — продолжал я, — а в том, что от всех писателей, поэтов и драматургов остались какие-то рукописи, черновики, письма, дневники, а тут абсолютно ничего.
— Этому тоже нашлось объяснение, — хихикнул Пиквик. — Шекспир писал всегда набело, чему все поражались, и готовые рукописи тут же отдавал в театр. Потому у него и не было архива с черновиками. И пьесы его тогда не считались гениальными, так, развлечения на потребу. Это через сотню лет их оценили по достоинству. А при его жизни и писать о нём не стоило, ведь театральных критиков тогда не было.
— Мне вот какая мысль пришла в голову! — воскликнул я. — Допустим, нам сообщили бы мировые авторитеты, что Пушкин закончил два класса церковно-приходской школы, был родом из семьи неграмотного ремесленника, а потом стал писать гениальные стихи и прозу. Всякие там стансы с музами и эпиграфами на латыни, не говоря уж о французских и итальянских вставках. Какое бы нам дали тому объяснение?
— Очень простое. Его всему обучила Арина Родионовна.
— Но ведь она была невежественной крестьянкой!
— Ничего подобного! Она в своё время получила прекрасное образование и обучила всему своего подопечного Сашеньку. Вы ведь читали у Шёнбаума, что учителя в единственной начальной школе Стратфорда с населением в полторы тысячи человек, в захолустной деревне, были сплошь выпускниками Кембриджа и Оксфорда, и обучали сыновей лавочников и мясников самому необходимому в их дальнейшей жизни — древним языкам, логике и риторике? Вот и она тайком закончила какой-нибудь там институт благородных девиц.
— Великолепно. На это нечего возразить. А почему от Пушкина не осталось бы никаких рукописей?
— Тоже очень просто. Долгими зимними вечерами в Михайловском было холодно и ими топили печь.
— Допустим. Но вернёмся к Шекспиру, — настаивал я. — В его театре что же ставили пьесу, а рукопись тут же в расход? Ведь, как известно «рукописи не горят»!
— Ещё как горят. Это Булгаков выдавал желаемое за действительное. Мы же с вами только что установили, что Пушкин ими обогревался.
— Да и потом, — настырно продолжал я, — напечатали же 1623 году, уже после его смерти Первое оно же Великое фолио, куда вошли и 18 ранее не издававшихся пьес. Не две–три, а восемнадцать! Причём каких! Среди них «Буря», «Укрощение строптивой», «Юлий Цезарь», «Антоний и Клеопатра». «Макбет», наконец. Можно представить себе Шекспира без «Макбета»? Значит, где-то эти рукописи хранились? А потом их все изничтожили? Кто? Когда? Зачем?
— Вы задаёте правильные вопросы. Совсем как в популярной телепередаче «Что? Где? Когда?». Осталось только найти на них ответы.
— И вы хотите, чтобы их нашёл я?
— На это надежды, увы, мало. Сотни, если не тысячи людей, знавших о Шекспире и его времени гораздо больше вас — не в обиду вам будь сказано, — в течение многих десятков лет пытались ответить на эти вопросы, но без особого успеха. Я, например, интересуюсь этой проблемой сорок с лишним лет, перечитал массу литературы, изучил все произведения великого барда, а к разгадке тайны авторства не приблизился ни на йоту.
— Ладно. А зачем вы Ратленда с бедной Лизой приплели? Уж не считаете ли вы, что Шекспир — это они?
— Может быть, и они, а может и кто-то другой. Потому мне и потребовался человек с незамыленным взглядом, который покопался бы в документах про Ратленда с супругой, а уж потом его, попавшегося на крючок адюльтера, можно было бы и по следу Шекспира пустить. Просто чтобы проверить, какое впечатление на свежего человека производит сравнение биографии Шекспира с его произведениями.
— Понятно. Вы до обидного откровенны. Да ещё и приличная оплата, как же тут не попасться на крючок. Кстати, откуда у вас валюта? Кто вы такой?
Собеседник молча протянул мне визитку.
Одного взгляда на фамилию и имя с отчеством было достаточно. На мелкий шрифт с перечислением званий и должностей я не стал обращать внимания.
— Ясно. Я ещё на мехмате слышал о вас легенды.
— Этого я и опасался, а потому предпочёл на время остаться анонимом. И вообще, обожаю мистификации.
— А как вам удавалось так быстро получать мои письма?
— Ну, это совсем просто. Конверты, как вы могли убедиться, не наши, а западные, приметные. Я попросил на почте, чтобы при получении такого конверта до востребования, где адресатом будет некто АБВ, тут же звонили мне. Вся услуга стоила мне пять долларов за конверт. Как вы могли видеть, работало безотказно. Частная инициатива в действии. Притом, ничего противозаконного.
— А деньги у вас от премии?
— Естественно.
— А букву Г вы почему не любите?
Пиквик рассмеялся.
— По той же причине, что и герцог Кларенс в «Ричарде III», которого выводила из себя склонность к суеверию короля Эдуарда. «Что буква Г опасна для него, и трон отнимет у его потомства». Хотя трона, увы, нет, потомства тоже, а потому опасаться мне нечего. Разве что потери мыслительных способностей. Но и это с возрастом неизбежно.
Сидевший передо мной человек был одним из крупнейших математиков нашего века. Он сумел доказать некую теорему, даже формулировка которой была выше моего понимания, за что и удостоился одной из самых престижных международных премий. А я получал её кусочки.
— Ну вот всё и выяснилось, — промурлыкал собеседник, — надеюсь, вы не в обиде?
— Да чего уж там. Полагаю, это большая честь выполнять ваши поручения. Вы хотите, чтобы я продолжал изыскания?
— Если вы не против.
— Хорошо, допустим мы с вами найдём что-то ранее ускользнувшее от многочисленных шекспироведов. Но как вы сможете им что-то доказать, переубедить? Ведь за века уже сформировалась непоколебимая догма, написаны гималаи книг, защищены тысячи диссертаций. Любой кандидат исторических наук тут же заявит, что вы не специалист, невежда, охотник за нездоровыми сенсациями, и тому подобное.
— А я не собираюсь никому ничего доказывать. Мне просто нужно знать. Вот и всё.
— Кстати, — продолжал Пиквик, — вас, кажется, особенно уязвило заявление Шёнбаума об учителях начальной школы Стратфорда, сплошь выпускниках главных университетов, преподававших древние языки. Я прав?
— Да.
— Тогда не тратьте время понапрасну. Я уже поинтересовался. В Англии закон о всеобщем начальном образовании для детей в возрасте от 5 до 10 лет был принят только в 1880 году, в конце XIX века! До того начального образования как такового вообще не было. Лишь немногие посылали сыновей в церковные школы, где их кое-как обучали читать и писать. О девочках и говорить нечего. Именно потому исследователи полагают, что в начале XVII века половина мужчин и 90 процентов женщин Англии не могли даже написать своё имя.
— Кстати, документы подтверждают, хотя Шёнбаум об этом не пишет, что и жена Шакспера, и его дети были неграмотны. Представляете, жена и дети величайшего гения литературы не умели читать и писать! Видно, у него не было времени заниматься такими мелочами, как образование детей. О степени его собственной грамотности судите сами. Вот фотокопия шести его подписей. И почитайте книжку номер один.
***
Сохранившиеся подписи, единственные дошедшие до нас рукотворные творения великого барда, впечатляли. Я разглядывал их в лупу, пытаясь найти ту знаменитую шпоровидную букву «а», по которой определяли его причастность к сохранившейся рукописи некой пьесы. Тщетно.
У нас есть отличное выражение: «Нацарапал, как курица лапой». Именно такое впечатление оставляли подписи Шекспира. Создавалось впечатление, что их именно нацарапала рука, более привычная к подсчёту монет, чем к перу. А ведь он должен был исписать многие тысячи страниц! Трудно было даже разобрать что за фамилию пыталась изобразить эта неверная рука. То ли «Шакспер», то ли «Шексберг».
Подлинные подписи Шекспира
Можно, конечно, утверждать, что человек при смерти уже с трудом выводил своё имя, но подпись рука обычно выводит автоматически, если её ранее приходилось ставить многократно. Вот если имя доводилось писать лишь раз в десять лет или и того реже, то приходилось выводить каждую букву по отдельности. И получалось как у курицы лапой. Остальные три подписи, поставленные задолго до смертного часа, выглядели ничуть не лучше. Конечно, у прославленного барда мог быть ужасный почерк. Вот только проверить это невозможно, ведь никакие рукописи не сохранились. Какая досада.
(продолжение следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer10/macarsky/
