***
Удочери меня, мой ясный свет.
Как небо — землю и как месяц — звезды.
Возьми туда, куда другим не след.
Вдохни в себя, как ты вдыхаешь воздух.
В течение, в мелодию, в тоску
своей реки тайком возьми… послушай,
как я читаю бережно строку,
которая твою читает душу.
Возьми в ладоней теплое кольцо,
как яблоко последнее из сада,
где снегопад забил мое лицо —
там, где душа, лица уже не надо, —
где яблони распяты на снегу
и умер сад, заброшен и завьюжен…
Возьми туда, куда я не могу,
в ту невозможность взять — возьми…
И глубже.
***
Птица, не умирай…
За тебя ль не молилась?
Здесь, конечно, не рай,
но Господняя милость
и зерно от щедрот
вездесущего неба.
Что еще просит рот,
кроме песен и хлеба?
Птица, не умирай!
В смерть не верю — хоть тресни!
Даже если за край,
в неизбежное если…
Тут, понятно, не юг
и луч солнечный редок.
Что еще хочет дух,
кроме ветра и веток,
что сплетаются в сеть —
против птичьей природы…
Неизбывное — петь,
если певчей породы.
ДУДКИ
Есть дудки разные.
Одни —
дыханием живут,
и ноты путают они,
и чисто не поют
в чужих руках,
как соловей
стал в клетке б доживать,
о ветке думая своей…
Другим —
на все плевать.
За неумолчный звон монет —
талант,
как пес,
издох —
продать готовы белый свет
и верят:
с ними — Бог.
НИЧЕЙ
Выше небушка не вырасти
ни на суше, ни в воде.
Нет на свете большей сирости,
чем свивать гнездо нигде.
Прописался глупый скворушка
в раззолоченном раю.
Как живется, серо перышко,
у могилы на краю?
Горизонт забит скворечнями
в той заморской стороне,
двухэтажными, нездешними
да пустыми — в глубине…
А у нас снежинки мечутся,
как рыбешки…
Но зато
минареты в полумесяцах
в том краю, где ты никто,
богородицы по улицам
да спасители…
не те?..
А у нас — Один…
сутулится,
воскресает на кресте…
А в окне — всполох рябиновый —
рай оседлых снегирей…
А в твоем — горчит чужбиною,
ночь — темнее, день — серей,
оттого и бродишь за морем…
А у нас — белым-бело,
на просвет — все то же самое,
с небом дружится крыло,
только к прозе мы привычные:
горы — снега, ведра — щей —
хорошо до неприличия!..
Чей ты, скворушка ничей?
***
По ангелу — тебе, и мне, и всем.
Как будто божьих тварей миллионы
и лучшее из редкостных поэм
запрятано в их шепоты и звоны…
Ты несозвучен. Ты — не ко двору.
Ты — диссонанс в мажоре и в миноре…
Тогда хотя бы по крылу, перу,
по голосу, что в ангеловом хоре
срывается до бездновых высот,
где места нет ни свету, ни блаженству…
И если вдрызг, фатально не везет,
тогда хотя б по шелесту…
по жесту…
***
Выстоять — как трава —
в море пламени, в мире пепла,
вынянчить те слова,
что растут, чтоб душа не слепла,
вышептать те пути —
неизменные — что наружу,
выдышать то «прости»,
без которого вдох не нужен.
К ОФЕЛИИ
Душа моя, Офелия, молчи,
как если бы молчали колокольни.
Едва ли звук тревожней и безвольней
отыщется в немеющей ночи,
чем шепот приглушенный твой. Плети
венки из трав дурманящих и сизых.
И если бы тебя позвали снизу,
безумным не внимай. В твоей горсти
зажата нить трагедий, кривд и правд.
Кисть разомкни, плывущая над миром...
По-прежнему все серо здесь и сиро.
Остывшая, пустынная квартира,
где я плету венок из слов и трав
той, для которой нелюбовь — отрава…
ПОДЗАБОРНОЕ
Ветошка, лоскутье подзаборное,
черепок я, осколок стекла.
Легшей в землю попкорном — не зернами,
не взойти. Потому не смогла.
По плевку, по бычку да по камешку
на помойке расту и расту.
И росточком не вышла пока еще:
не видна я тебе за версту.
Все косишься на звезды блестящие,
что на нитках висят в Новый год.
Подзаборное все — настоящее —
терпеливо и верно растет.
НЕИСТРЕБИМОСТЬ
Неистребимо — в дереве — качать
упрямой и веселой головою,
а в пугале — на дереве торчать
и пялиться в пространство мировое,
в калитке — без хозяина скрипеть
от боли и до боли в перепонках.
А в женщине неистребимость — петь,
укачивая на руках ребенка.
***
Отойди, судьба, не трожь чужого,
пусть оно и на душу легло,
ни чужой строки не трожь, ни слова,
ни чужого призрачного Рима,
ни чужого над трубою дыма,
даже если дым и был тобой,
не была для дыма ты трубой,
даже если мысль невыносима,
всё равно — упрямо — мимо, мимо —
только в своего гнезда тепло…
Будет небо — будет и крыло.
НИЩЕТА
На нищету мою пошли цветок.
Пусть будет незатейлив, одинок
и в пестрой стайке родственных цветов
пропасть в глухом забвенье не готов.
С неведомого краешка земли
мне ласточку на нищету пошли.
И будет в мире песня, будет кров,
и мир не так пустынен и суров.
Пошли хоть неба синий лоскуток,
коль не послал ни птицу, ни цветок.
Коль ты — не тот. И я, видать, не та...
Пришлась бы только впору нищета.
***
С тобой говорили о разных вещах:
об истинном, ложном в искусстве,
о сочности мяса говяжьего в щах,
о пошлом и низменном чувстве,
о том, что твой папа любил рисовать
(хорошим бы стал маринистом),
о том, что на свете есть стол и кровать,
где должно быть честным и чистым,
о том, что картины стоят у стены
(все занятость — надо повесить!),
о том, что давно жить мы вместе должны…
Но нужно домой: скоро десять.
ОДИССЕЮ
Так пел ее голос, летящий в купол…
Александр Блок
Ты будешь жить на берегу
Бискайского залива.
Толпятся волны, на бегу
бормочут торопливо.
Ты будешь жить один как перст,
без языка и правил,
с тоскою тех забытых мест,
что навсегда оставил.
Но, одинокого любя,
не дремлет Божье око,
и будет в сердце у тебя
совсем не одиноко,
и будут муку навевать
о родине далекой:
и голос петь, и очи звать
печальной Пенелопы.
ЯЩЕРКА
лист последний облетает
значит осени конец
и во рту как будто тает
кисло-сладкий леденец
лишних слов не говорила
яблок — сад
и небо — звезд
и туманы всё варила
осень-ящерку за хвост
не тяни
погибнет ночью
у ближайшего куста
потому что больно очень
жить на свете без хвоста
***
Держи меня, соломинка, держи меня.
Из песни
соломинка соломинка соло…
весло мое веселое крыло
везучее везущее былье
все сущее во мне и все мое
и стоит ли былинка горевать
суденышко мое моя кровать
а если в море ветром унесло
то ветреное выдалось число
послушай небо ангелов приют
венки сонетов ангелы плетут
поэтово святое ремесло
поэтому соломинка светло
