От переводчика
Этот текст сам по себе детективная история, которая написана о детективной истории. Но ее автор, любимый мной израильский историк Мартин Крамер, умеет ставить тонкие вопросы и заставляет задуматься о вещах, не лежащих на поверхности и гораздо более общих, чем конкретный рассказ.
* * *
Мартин Крамер
Шестьдесят лет назад, вечером 23 мая 1960 г., премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион сделал краткое, но драматическое заявление на созванном на скорую руку заседании Кнессета в Иерусалиме:
Недавно израильские службы безопасности задержали одного из величайших нацистских военных преступников Адольфа Эйхмана, который вместе с нацистскими лидерами ответственен за то, что они назвали “окончательным решением” еврейского вопроса, то есть истреблением шести миллионов евреев Европы. Арестованный Эйхман уже в Израиле и вскоре будет предан в Израиле суду в соответствии с положением закона о суде над нацистами и их пособниками.
На заседании кабинета министров, непосредственно предшествовавшем этому объявлению, министры Бен-Гуриона выразили свое удивление. “Как, каким образом, где?” спросил министр транспорта, переходя на идиш: “Ви махт мэн дос?” (“Как это сделано?”) Бен-Гурион уклонился от ответа, сказав: “Вот почему у нас есть службы безопасности”.
В рассказе кабинету премьер-министр намеренно воздержался от деталей того, как объединенная команда Моссада и Шин Бет, двух самых секретных служб Израиля, нашла Эйхмана в пригороде Буэнос-Айреса, где тот жил по фальшивым документам. Он также не сообщил им, что агенты схватили Эйхмана на темной улице и держали его в секретном убежище в течение девяти дней. И то, что команда пронесла усыпленного Эйхмана, замаскированного под больного стюарда, на самолет Эль-Аль, направлявшийся в Израиль.
В последующие годы израильские власти прилежно работали над тем, чтобы в центре внимания находился не захват Эйхмана, а его последующий многомесячный уголовный процесс в Иерусалиме. И в течение более десяти лет Израиль будет настойчиво хранить секрет “как” относительно самого захвата.
Напротив, суд будет происходить под ярким светом телевизионных камер. Именно по картине из зала суда мир измерял Эйхмана, который отрешённо сидел в своей стеклянной будке. Миллионы зрителей могли оценить его реакцию на показания оставшихся в живых свидетелей и экспертов, взвесить его показания, прочитать сообщения журналистов и аналитиков и сформировать свое мнение.
В Америке именно репортаж из зала суда философа-политолога Ханны Арендт оказал наиболее длительное влияние на имидж Эйхмана. Ее репортажи жителям Нью-Йорка, собранные в книге “Эйхман в Иерусалиме” (1963), ограничены портретом, основанным почти исключительно на поведении Эйхмана во время процесса. Придя к выводу, что обвиняемый демонстрирует “отсутствие мышления”, Арендт блестяще описала этого “ужасающе нормального” Эйхмана как пример того, что она назвала “банальностью зла”.
Однако сегодня, несмотря на продолжительность влияния Арендт, популярное представление об Эйхмане больше не определяется ее тезисом. Это представление теперь основано не на его процессе, а лишь на кратком периоде его первоначального плена — девяти днях, проведенных в Аргентине прикованным к кровати в секретном убежище, — периоде между его поимкой и вывозом в Израиль. Именно этот Эйхман, изображенный в популярных книгах и особенно в фильмах массового проката, сегодня наиболее знаком большинству людей.
И эти драматургические постановки создали образ, еще более искаженный, чем идея Арендт о “банальности зла”. Мы “узнаём”, что в период этого плена Эйхман проявил человеческие характеристики, которые он не демонстрировал в зале суда. Этот Эйхман философичен, воинственен, полон юмора и даже притягателен. Он не просто думает; он превосходит своих похитителей и следователей. Он далеко не мрачен и банален; он ярок, притягателен и весьма приветлив: само воплощение вежливости зла.
Соблазнительно приписать столь диковинный образ творческой фантазии того или иного режиссера. Но ни один режиссер, занимающийся такой деликатной темой, не посмел бы высосать своего Эйхмана из совершенно воображаемого источника. На самом деле, кинематографический Эйхман может быть точно прослежен к единственному и, казалось бы, авторитетному источнику: свидетельству одного из израильских похитителей Эйхмана, яркого любителя саморекламы по имени Питер “Цвика” Малкин.
Но это история, которую лучше рассказать по частям.
Фальшивый старт
То, что очаровало потенциальных летописцев захвата Эйхмана сразу после объявления Бен-Гуриона, была абсолютная немыслимость совершенного Израилем. Как они нашли пресловутого нациста в аргентинском “стоге сена”? Как его похитители держали его так долго, не подвергаясь опасности? Как они переправили его на другую сторону земного шара? Короче: “Как это сделано?”
Первым человеком, который оценил кинематографический потенциал этой истории, был Леон Урис, все еще купающийся в славе своего бестселлера 1958 г. “Исход”: вымышленной истории основания Израиля в 1948 г., позже отснятой в блокбастере режиссером Отто Премингером. У Уриса был великий поклонник — основатель и премьер-министр Израиля Давид Бен-Гуриона, который после прочтения “Исхода” отправил тому “мои искренние благодарности и поздравления”. Позже он предоставил Юрису личную аудиенцию и отправил ему подписанную копию “Исхода”, переплетенную в обложку из оливкового дерева.
Когда мир всколыхнуло известие о поимке Эйхмана, Юрис немедленно телеграфировал Тедди Коллеку, тогдашнему начальнику штаба Бен-Гуриона (а позднее мэру Иерусалима), с предложением “захватывающей киноверсии” о “погоне и захвате” Эйхмана. Фильм будет снят Columbia Studios в течение ближайшего года, пока высок интерес публики. Однако, чтобы сделать это, Урису требуется официальное одобрение и “позволенные детали”, предоставленные агентами, осуществившими поимку. Он надеется получить это “с учетом моей прошлой работы на благо Израиля”.
Юрис обладал достойными полномочиями, но Коллек отказал. Израиль “серьезно рассмотрит” это предложение, — телеграфировал он, добавив, однако, что, — “совершенно неясно, когда можно раскрыть внутреннюю информацию об истории”. И в таком случае любая версия, как и в “Исходе”, должна быть вымышленной.
К тому же Коллек беспокоился, что голливудский стиль в духе рыцарей плаща и кинжала затмит историю геноцида. Израилю, писал он Юрису, нужен фильм, который бы поставил Холокост во главу угла: “нацистские злодеяния” не должны просто упоминаться в мимолетных диалогах, а должны “представлять основную часть визуальных эффектов фильма”. Если на это потребуется больше времени, пусть так и будет. Кроме того, предупредил Коллек Уриса, ему будет сложно предоставить тому эксклюзивные права.
В ответ Юрис заверил Коллека в том, что он “изо-всех сил постарается дать визуальные сцены еврейской трагедии”. Но его студия нуждается в “безоговорочной гарантии”, что у него будет “эксклюзивная информация” о поимке, в противном случае “я должен автоматически отозвать своё предложение”. Это был почти ультиматум, но, в конце концов, Урис оставил идею по иной причине: его студия не хотела выкладывать деньги заранее, и он не смог найти иных источников поддержки.
Если бы знаменитый Юрис написал сценарий фильма про Эйхмана, имел бы фильм влияние, сходное с фильмом “Исход”? Мы никогда этого не узнаем, но переписка Уриса с Коллеком подняла проблему, которая мешала всем последующим попыткам драматизировать захват Эйхмана: в двух словах, проблема заключалась в том, что невозможно сжать и вложить бесконечную историю Холокоста в несколько дней “преследования и поимки”, произошедших в Аргентине.
И это была не единственная проблема. Юрис хотел написать “внутреннюю историю”, но “внутренняя история” все еще оставалась засекреченной. Коллек приоткрыл карты, сказав, что это “потрясающая приключенческая история, лучше любой гангстерской истории про полицейских и грабителей”. Но официальная позиция Израиля заключалась в том, что Эйхман был схвачен не государственными службами, а “добровольцами”, передавшими его израильскому правительству.
Это было связано с тем, что операция наносила ущерб суверенитету Аргентины, и Аргентина обратилась с жалобой в Совет Безопасности ООН. После жестокой дипломатической реакции Израиль оказался в изоляции, а евреи Аргентины чувствовали себя уязвимыми. Таким образом, фиктивная версию следовало сохранять, и она стала привычной даже после того, как Израиль извинился перед Аргентиной. В течение многих лет тем, кто планировал и проводил операцию, было запрещено упоминать свою причастность.
Не то чтобы девять дней плена Эйхмана были полностью во тьме. В ожидании его суда израильское правительство издало “первоначальную” версию, профильтрованную цензурой. Бен-Гурион поручил Моше “Мойше” Перлману, недавно вышедшему на пенсию руководителю государственной службы информации, написать краткую книгу о поимке. Бен-Гурион тщательно проверил законченную рукопись, и то же сделал Иссер Харель, тогдашний глава Моссада и Шин Бет, он же руководитель операции.
Книга, вышедшая накануне суда под названием “Поимка Адольфа Эйхмана” (1961), придерживалась официальной позиции. Не упоминались ни правительство Израиля, ни его секретные службы или Эль-Аль. “Добровольцы” были родом из “молодежной организации”, основавшей “сельскохозяйственный кооператив где-то на юге Израиля”, которые каким-то образом доставили Эйхмана на израильскую почву.
Перлман жаловался Коллеку, что цензура сделала книгу “менее интересной”, чем та могла бы быть. (Местами он использовал более резкие прилагательные: “выхолощенной, поддельной, полностью выдуманной”.) Ханна Арендт писала: “История, рассказанная мистером Перлманом, была гораздо менее волнующей, чем разнообразные предыдущие слухи”. Но дело было не только в цензуре. Ибо Перлману почти нечего было рассказывать о поведении Эйхмана в период плена. За исключением нескольких кратких допросов, писал он:
“Между Эйхманом и его похитителями не было разговоров. Стояла тишина. Было скучно… Часы тянулись вяло и тяжело”.
Это и была практическая проблема с драматургией истории от поимки до вылета в Израиль. В период аргентинского плена Эйхман оставался с завязанными глазами и пристегнутый наручниками к своей кровати, пока члены израильской группы по очереди следили за ним. Да, в воздухе стояло напряжение из-за опасений, что что-то может пойти не так. Были проблемы с логистикой. Но агенты не работали против противостоящей разведывательной службы. Рафи Эйтан, член команды, который спланировал и выполнил эту и многие другие операции, позже классифицирует захват Эйхмана как “одну из самых простых операций, которые я делал”.
Охранники не должны были говорить с Эйхманом. Хотя Эйхман действительно рассказал кое-что оперативнику “Шин Бет”, задачей которого было допросить его (мы встретимся с ним позже), цели допроса были весьма ограничены: идентифицировать Эйхмана вне всяких сомнений; выяснить, как его семья может отреагировать на его пропажу; и знает ли Эйхман местонахождение любых иных нацистских преступников (он не знал). Было также указание генерального прокурора Израиля: убедить Эйхмана подписать заявление о согласии предстать перед судом в Израиле. Что Эйхман наконец и сделал. Помимо этого, девять дней протекали скучно.
Этим объясняется провал первого кинематографического варианта, основанного на фактах поимки. В 1965 году Иссер Харель, руководивший операцией, написал отчет о ней для внутреннего пользования, используя ряд секретных документов. Позже, выйдя на пенсию, он попытался опубликовать эту рукопись. После упорной судебной тяжбы с государством, книга, наконец, появилась в 1975 году под названием “Дом на улице Гарибальди”. (Улица в Буэнос-Айресе, где жил Эйхман)
Книга Хареля в целом подтверждала то, что всеми предполагалось касательно возникновения операции и тех, кто ее провел: аспекты, разработанные Харелем. Однако сам Харель провел мало времени в секретном убежище и почти не говорил с Эйхманом. Тем не менее, ореол Моссада превратил книгу в бестселлер, изданный на многих языках, и сделал Хареля тем израильтянином, который был ответственен за операцию.
В попытке драматургии книга “Дом на улице Гарибальди” в 1979 году была превращена в одноименный телевизионный фильм с Мартином Бальзамом в главной роли Хареля. Фильм потерпел провал. Как писал тогда журнал People, поимка была “столь же цепляющей нервы, как выписывание квитанции за парковку”. Обозреватель New York Times объявил фильм “раздражающе вялым”.
И неудивительно. В харелевском воспевании себя и Моссада Эйхман был лишь сценической подпоркой, и фильм оставался верным книге. Харель писал, что когда израильская группа впервые захватила Эйхмана, “они полагали, что им придется бороться с сатанинским мозгом, способным на любой сюрприз”. Но не долго.
С начала пленения Эйхман каждый раз трясся от страха, если происходило что-то необычное. Когда ему говорили встать, он вздрагивал. Когда его впервые повели в патио для ежедневной физ.зарядки, он был в ужасе, вероятно полагая, что его выводят на улицу, чтобы казнить. Он вел себя как испуганный, покорный раб, единственная цель которого угодить своим новым хозяевам.
“Парням было нелегко, — писал Харел, — примирить реальность этого убогого заключенного с воображаемым ими суперменом, державшим командный жезл уничтожения миллионов евреев”.
Отсутствующий в фильме ингредиент очевиден: в нем не было ожидания: в конце концов, все зрители знали, что история закончится вывозом Эйхмана из Аргентины в Израиль? Чтобы сделать фильм притягательным, нужна человеческая драма. Но если пленник столь напуган, покорен и несчастен, столь вял и банален, какую драму вокруг него можно обсуждать?
Эйхман заговорил!
Несмотря на провал телевизионного фильма, Харель открыл двери конкурентам. Если Харель опубликовал (и заработал) на отчете некогда секретной операции, почему другим членам команды нельзя оказаться в центре внимания?
Так появляется Питер “Цвика” Малкин, верзила-агент Шин Бет, чье задание было наброситься и скрутить Эйхмана в момент поимки. Родившийся в 1927 г. в Польше, выросший в непростых переулках хайфского порта, Малкин был тем агентом, в котором хоть бы однажды нуждается каждая шпионская организация: быстро соображающий в уличной обстановке мускулистый парень, способный уболтать и убедительно соврать. В дополнение к его физической силе, он хорошо маскировался и взламывал замки. Он также был прекрасно знаком со взрывчаткой и служил сапером в израильской Войне за Независимость.
Во время операции в Аргентине именно Малкин запихнул Эйхмана в машину для похищения, тем самым став первым евреем, положившим руки на нацистского убийцу. Его более чем четверть вековая карьера в израильских спецслужбах (в последующие годы он перешел в Моссад) будет включать слежку за немецкими ракетостроителями в Египте, обнаружение советских шпионов в Израиле и другие подвиги и окутана тайной. Он дважды получил высшую награду Израиля в области безопасности.
После ухода со службы в 1976 году Малкин попытался добиться славы, возглавив частную операцию по поимке Йозефа Менгеле, пресловутого врача Освенцима, известного как “Ангел смерти”. Из этого ничего не вышло: Менгеле утонул несколькими годами ранее в Бразилии. К тому времени Малкин жил в однокомнатной квартирке в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена, где он руководил консультационным бюро по вопросам безопасности и борьбы с терроризмом. Он получил, в конце концов, гражданство США, и, казалось, ему суждено исчезнуть: еще один ушедший в небытие ветеран тайных войн Израиля.
Вместо этого, став навечно знаменит, Малкин полностью переписал сценарий поимки Эйхмана. В 1983 году, опираясь на прецедент Хареля, он опубликовал (вместе с израильским журналистом Ури Даном) свой собственный отчет об операции. Там он использовал псевдоним (“Питер Манн”), но в 1986 году он вышел из тени. Когда Еврейский музей в Манхэттене организовал выставку, посвященную 25-й годовщине суда над Эйхманом. Малкин выступил на открытии, и его появление привело к появлению его фотографии и интервью на второй странице в New York Times под драматическим заголовком: “Человек, схвативший Эйхмана, вспоминает свою роль”. Это было начало.
В 1990 году Малкин (вместе с американским журналистом Гарри Стейном) опубликовал книгу “Эйхман в моих руках”: комбинацию автобиографии и шпионского триллера. В книге и в интервью он сделал поразительное признание: во время своих дежурств в течение долгих ночей в убежище он нарушил приказ и тайно откровенно беседовал с пленником. В книге подробно передаются эти разговоры, некоторые буквально дословно, несмотря на прошедшие три десятилетия. Именно эти “длительные диалоги с пленником” были центральным местом книги. Мало того, что он понял ментальность Эйхмана, Малкин утверждал, что именно он убедил Эйхмана в письменной форме согласиться на судебное разбирательство в Израиле, чего пленник изначально не соглашался сделать.
Здесь была та эмоциональная глубина, которой всегда не хватало этой истории… Вскоре последовала кинопостановка. В 1996 году книга была превращена в телевизионный фильм “Человек, который схватил Эйхмана”, в котором Арлисс Ховард снялся в роли Малкина, а Роберт Дюваль — в роли Эйхмана. “Таймс” приветствовал фильм как “жесткую психологическую драму”, “Лос-Анджелес таймс” хвалил как заметное улучшение, сравнительно с “медленным темпом” и “монотонностью” “Дома на улице Гарибальди” — качество, заслуженное именно “изображением сквозь призму Малкина”.
Книга и телевизионный фильм сделали Малкина идеальным “человеком, который схватил Эйхмана”. Кожаные перчатки, надетые им при захвате, продавали отлитыми из бронзы. В 2002 году рисунки, сделанные им во время наблюдения за заключенным на дежурствах, были опубликованы и экспонировались в Музее Израиля и различных еврейских центрах и галереях в США и в доме Ванзее в Берлине, где в 1942 г. Эйхман присутствовал на нацистской конференции, планировавшей “окончательное решение”. Отзывы, собранные на его веб-сайте, описывают его очаровательным, артистичным, с чувством юмора, запоминающимся, завораживающим и, теплым. (Смотрите, интервью с Малкиным здесь )
В какой-то момент он даже создал Фонд Питера Малкина, чьей целью было позволить ему “ежемесячно бесплатно читать лекции молодежи и взрослым во всем мире”. Ему не требовалось стимуляции во время подобных выступлений. Редактор “Форвард” Сет Липски вспоминает, что визит Малкиным редакции газеты начался с короткого вопроса сотрудника, после чего Малкин “говорил в течение двух часов 45 минут, прежде чем кто-либо смог задать следующий вопрос.
Смерть Малкина в 2005 году в возрасте семидесяти семи лет вызвала уважительные некрологи ведущих американских и британских газет; Журнал New York Times даже опубликовал посмертное эссе — фактически синопсис его книги — в завершающем выпуске 2005 года. Он закончил свою жизнь воспетым героем, далеко затмив Иссера Хареля.
Американские евреи особенно им восхищались. Почему? Что сделало “длительные диалоги” Эйхмана с Малкиным столь убедительными, особенно для евреев? Первоначально, это было просто сопоставление этих двух людей. Хотя Малкин, прибывший в Хайфу до войны, сам не пережил Холокост, там остались и были убиты его сестра с детьми. Таким образом, он соединил в себе еврейскую жертву с израильским мстителем. Находясь один на один с Эйхманом, он стал не просто следователем или прокурором, но “каждым евреем”. Кроме того, тот факт, что охранявшим было запрещено разговаривать с заключенным, наполнял их разговоры пьянящим ароматом тайны и запрета, несмотря на то, что к моменту выхода книги большая часть фактического содержания не являлась чем-то новым.
По рассказу Малкина, в своих беседах Эйхман как бы репетировал ту аргументацию, которой он впоследствии будет придерживаться в ходе допросов и судебного разбирательства. А именно: он всего лишь послушный солдат, следовавший приказам; он организовывал лишь перевозку евреев, а не их истребление; он ничего не имел против евреев как таковых. (“Я никогда не был антисемитом, — сказал он Малкину. — Я всегда любил евреев”.)
Эйхман, как обнаружил Малкин, обладал “острым умом”. Хотя “временами откровенно навязчивый… он был хитер. Он точно знал, что делал. В их спорах Эйхман защищался “с холодным апломбом”. “Слушая, мне было не так просто, как я предполагал, сформулировать убедительные ответы”. Это была тайная битва умов между пленником и захватившим его в плен, нацистом и евреем, чьи запрещенные разговоры превращали их в “соучастников”.
Два аспекта в их диалогах заметно отличались от того, что позже будет услышано в ходе судебного процесса. И это сделало их еще более захватывающими. Первый содержал моменты, когда Эйхман выражал любящую заботу о своей семье, особенно о своем младшем сыне; он боялся, что они могут стать мишенью, и этот страх порождал “приступы страдания и отчаяния”. Второй, напротив, проявлялся во вспышках, внезапно обнажавших заложенную в нем ненависть к евреям. Оба эти качества убеждали Малкина в том, что перед ним личность глубоко злая, и в то же время очень человечная.
Самый известный эпизод объединяет оба эти элемента:
“Сын моей сестры был моим любимым товарищем, — говорит Малкин Эйхману, — он был ровесником твоего сына. Такой же голубоглазый блондин, как и ваш сын. И вы убили его… Искренне озадаченный этим образом, Эйхман ждал секунду, добавлю ли я что-нибудь. “Да, — наконец сказал он, — но ведь он был евреем?”
Кульминационный отрывок диалогов достигает практического результата: Эйхман подписывает согласие на суд в Израиле. Это, по словам Малкина, только он мог достичь, завоевывая доверие и давая Эйхману небольшие незаконные подачки (вино, сигареты, музыку с проигрывателя).
Эйхман становится Кингсли
Хотя благодаря своей драматической силе повествование Питера Малкина вытеснило харелевское, даже Малкин не мог представить себе ту крайность, до которой его версия событий дойдет уже после его смерти.
В 2018 году MGM выпустила Operation Finale, крупнейшую когда-либо предпринятую постановку об истории поимки. Ее директор, Крис Вейц, сказал, что “воспоминания Питера Малкина” на него повлияли больше, чем любая другая книга на эту тему. Правда, Вейц также утверждал, что фильм основан на “куче первоисточников”. Но на самом деле производство MGM в значительной степени опиралось на книгу Малкина и разговоры Малкина с Эйхманом, для которых нет иных источников.
Тем самым Вейц перенес повествование Малкина в более высокие сферы. В книге Малкина и последовавших телевизионных фильмах Эйхман все еще имел какое-то сходство с “убогой” фигурой, вспоминаемой членами израильской группы. Но когда Вейц взял на роль Эйхмана уважаемого сэра Бена Кингсли, жалкая фигура окончательно испарилась.
Как отметил сам Вейц, Кингсли привнес “огромное количество пафоса и харизмы” в характер Эйхмана. И рецензенты с этим согласны. Критик “Нью-Йорк Таймс” с восхищением писал, что Кингсли в роли Эйхмана, “не способен ни подавить свою естественную харизму, ни ее злобные аспекты”. “Тайм-аут” похвалила Кингсли за “сложное и мастерское исполнение, вызвавшее к нацистам больше сочувствия, чем можно ожидать”. Эйхман, которого Харель вспоминал как “покорного”, теперь изображался подобным Ганнибалу Лектеру, как писал один рецензент, “всё дьявольские хитрости и четырехмерные шахматы”.
Израильский обозреватель, бывший на просмотре фильма для еврейской аудитории в Нью-Йорке, описал воздействие на зрителей, созданное Кингсли: Эйхман “хитрый, но не взрывной, циничный и не идеологичный, хрупкий и не угрожающий”: аудитория попала под чары Эйхмана. Зрители чувствовали себя странно тронутыми, когда Эйхман появлялся перед их глазами на вершине своей человечности. Умный, знающий, чувствительный и опасающийся. И, что хуже всего, с чувством юмора.
Теперь именно этот Эйхман — Эйхман Малкина, усиленный Вейцем и Кингсли, — закрепился в сознании американских евреев. В четырех важнейших еврейских центрах — в Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне, на 92-й улице в Нью-Йорке, в JCC на Манхэттене и в музее толерантности в Лос-Анджелесе — состоялись специальные предварительные показы, после которых состоялись обсуждения с участием Вейца, Кингсли и других актеров. В то время как отзывы СМИ о фильме были неоднозначны, большинство еврейских рецензентов с энтузиазмом одобрили его. Лишь один рискнул обнаружить “эмоциональную изжогу” в нью-йоркской еврейской аудитории, но не более того.
Отчего такой восторг? Частично из-за Кингсли: раз он играл Эйхмана таким, значит это “хорошо для евреев”. В конце концов, он играл в ролях Отто, отца Анны Франк, Симона Визенталя, Ицхака Штернa (в списке Шиндлера) и Моисея. И во время съемок фильма, как рассказывал Кингсли, он носил в кармане фотографию Эли Визеля. “Эли, я делаю это для тебя”, — говорил он себе каждый день на съемочной площадке.
Другая причина в том, что “Операция Финал” включала эпизоды “воспоминаний” о Холокосте, бывшие камнем преткновения для Леона Юриса. Ведь только прошлой весной опрос показал, что две трети американских миллениалов не знают, что такое Аушвиц. Мало кто из них когда-либо заходил в Музей Холокоста в Вашингтоне. И теперь, безукоризненно изображенный Холокост пришел к ним.
Если это так, то какое имеет значение, если фильм, “основанный на потрясающе правдивой истории”, показывает Эйхмана не совсем верно? Голливудские фильмы предназначены для развлечения и лишь после и иногда — для обучения. Они работают по собственным коммерчески проверенным правилам. Разве евреи не должны быть благодарны, когда большая студия встраивает воспоминания об “ Окончательном решении” в фильм-триллер, предназначенный для юной аудитории?
Еще одна причина это то, как фильм ловко подтвердил обе стороны аргумента против тезиса Арендт о банальности зла. Прав ли, гарвардский Алан Дершовиц, заявив, что “вымышленное изображение Эйхмана актером Кингсли, не в качестве банального, а в качестве гениального зла, гораздо более реалистично, чем публицистическое описание Арендт”? Или, возможно, прав Дэвид Симс в Atlantic сказавший, что “в фильме Вейца фраза Арендт ни разу не произносится, однако, портрет Эйхмана, сыгранный с неоспоримым очарованием Беном Кингсли, весь светится ею”? Оба смотрели один и тот же фильм; один уверен, что фильм опроверг тезис Арендт, другой — что подтвердил его.
Вейц и Кингсли явно рассчитывали на несомненный интерес евреев к фильму. Но так как оба боялись, что использование сэра Бена в качестве Эйхмана может создать проблему, они заранее усердно поработали, дабы сгладить любые потенциально негативные последствия. Их тезис: это правомерно показать человеческую сторону Эйхмана, потому что тот был человеком.
“Трагедия заключается в том, что нацисты были людьми”, — сказал Кингсли. “И я думаю, что демонизировать их, сыграть их как злодеев из B-фильмов, или комических злодеев из Marvel, было бы огромной несправедливостью по отношению к истории и жертвам Холокоста”. “Мы с Беном, — сказал Вейц, — оба стремились изобразить Эйхмана как человека. Не для того, чтобы вызвать к нему симпатию людей, но чтобы показать, что такого рода преступления совершают не только демагоги и социопаты”.
Все это аккуратно избегает сути. Дело не в том, что Кингсли “гуманизировал” Эйхмана. Никто не сомневался, что Эйхман обладал целым спектром человеческих эмоций, что он любил свою жену и детей или что он наслаждался маленькими радостями. Дело в том, что Вейц и Кингсли изобразили его чутким, умным, приветливым, хотя и, да,…”проказливым”. Их Эйхман не просто человек; этот их пленник пленяет. Его израильские похитители, как написал один рецензент, “мелки по сравнению с ним”.
Всё это не имеет никакого сходства с Эйхманом в период его аргентинского плена, если верить реальным свидетелям. Он поразил Хареля как “жалкое ничтожество, потерявшее все остатки своего прежнего превосходства и высокомерия в тот момент, когда с него сняли униформу”. Он был “ничтожеством, лишенным человеческого достоинства и гордости”. А Рафи Эйтан (много лет спустя снискавший славу “ведущего” Джонатана Полларда) высказался еще грубее. “Я хотел понять характер Эйхмана, его способности”, — сказал он. И что обнаружил? “Очень, очень посредственного человека”. Эйтан иронично добавил: “Что страшно, так это то, что любой человек, обладающий лишь посредственными способностями для достижения цели — и я не думаю, что у него было нечто большее — может добиться того, что он сделал… может в конечном итоге делать то, что он делал”.
Конечно, Эйхман 1960 года, взятый в плен, с завязанными глазами и прикованный наручниками к постели, уже не был Эйхманом 1942 года: решительным, беспощадным, демонически успешным преследователем евреев. Того Эйхмана нельзя недооценивать. Но Эйтан, как и Харель, рассказали то, что видели. Таким образом, Эйхман из “Операции Финал” определенно не является Эйхманом девяти дней в скрытом убежище. Человек, вспоминаемый Малкиным, умноженный Вейцем и умноженный Кингсли, был совершенно другим.
Но не в Израиле
На первый взгляд, эта голливудская версия Эйхмана должна была бы вызвать большой интерес в Израиле. Помимо самого Эйхмана, практически все персонажи являются израильтянами. В нем появляется даже Бен-Гурион. К тому же, в фильме в роли Хареля играет известный израильский актер Лиор Раз (звезда сериала Fauda в Netflix).
Но этого не произошло. Вскоре после американской премьеры “Операция Финал” была объявлена в Израиле как “скоро выйдет на экраны”. Распространялись рекламные материалы и плакаты на иврите, но на этом все закончилось. Фильм никогда не проходил предварительного теста с аудиторией в Израиле (подобно Нью-Йорку и Лондону), и он даже не был представлен израильскому совету по рейтингу. Вместо этого “Операция “Финал” ушла прямо в Netflix — тем самым оставив его безвестным с точки зрения рецензий.
Как получилось, что фильм, которому аплодировали в Музее Холокоста в Вашингтоне и который хвалили американские еврейские рецензенты, даже не показали в Иерусалиме и Тель-Авиве? Что было в “Операции Финал” такого, что свело на нет его израильский показ?
Это было созданное Кингсли изображение Эйхмана. Израильский актер Раз предсказал это в своих выступлениях в Музее Холокоста в Вашингтоне:
Когда вы видите Эйхмана в фильме, и вы видите нежность, проявленную сэром Беном к этой личности, когда вы видите это на экране, я думаю, что израильтянам будет немного трудно на это смотреть, потому что у вас возникают, хотя бы на секунду, на минуту, чувства к нему, и для израильтян, я знаю, это будет трудно видеть.
Да, “сочувствовать” Эйхману и оценивать его “отзывчивость” или “совестливость” было бы “тяжелы” большинству израильтян. Но Лиор Раз, сказавший это слушателям в Американской святыне Холокоста, подразумевал другое: что его соотечественникам не хватило бы глубокого проникновения, даваемого “искусством”. После того, как в Израиле фильм отправился в Netflix, Вейц повторил с сочувствующей снисходительностью свой основной посыл. “Интересная реакция, — сказал он, — весьма смешанная. Я получил замечания, что Эйхмана изображают как человека”. Израильтяне, видевшие в Эйхмане “поистине демоническую фигуру”, испытывали затруднения, “осознавая тот факт, что он тоже человек”. Но, добавил Вейц, именно поэтому они с Кингсли решили изобразить его таким образом — чтобы “придать большее значение нашему чувство этики, а не просто идентифицировать подобных злодеев в качестве “других”.
Как мы уже видели, именно израильские похитители сформулировали, каким человеком был Эйхман. Книгу Хареля, изображающую Эйхмана как дрожащего и покорного, читал практически каждый израильтянин прежнего поколения. В отличие от этого, именно Вейц превратил Эйхмана в тот редкий тип притягательного зла — человека, способного спорить и бросать вызов даже перед лицом смерти, прикованный наручниками к кровати. “Эйхман еще никогда не выглядел таким хорошим”, — гласил заголовок единственной крупной рецензией на иврите в израильском веб-сайте Ynet:
“Фильм изображает Эйхмана в кинематографически знакомой роли Зла, полного интеллектуального блеска и юмора… Вейц и [сценарист] Ортон превращают отвратительный персонаж в привлекательное зло”.
Короче, Кингсли сыграл именно “злодея из B-фильма”, которого, по его словам, он не хотел играть. Если бы фильм появился на экранах израильских кинотеатров, вероятно, такие рецензии умножились бы. Израиль, находящийся ближе к Холокосту и вдали от Голливуда, все еще упирается и не приемлет “художественное” манипулирование “Окончательным решением” для современных целей; история все еще преобладает над штампованием известностей.
Это никогда не происходило?
До сих пор мы наблюдали, как к посмертному выигрышу Эйхмана, версия Малкина окончательно вытеснила версию Хареля, по крайней мере, в Америке. Но может быть, в свете реакции Израиля, стоит спросить, не заслуживает ли иная версия того, чтобы она вытеснила версии и Малкина, и ее голливудской инкарнации. Это версия другого члена группы: Цви Аарони.
Аарони родился во Франкфурте-на-Майне в 1921 г., подростком бежал от нацистов и прибыл в Палестину в 1938 году. Во время Второй мировой войны он вступил в британскую армию. И поскольку немецкий был его родным языком, стал вести допросы пленных немецких офицеров в Египте, Северной Африке и Италии.
Аарони участвовал в израильской Войне за Независимость в качестве командира роты, а затем присоединился к Шин Бет, где приобрел известность благодаря своим навыкам допросов и расследований. В 1958 году он отправился в Чикаго для изучения новейших методов допроса. Вернувшись, он привез с собой первый в Израиле полиграф, подарок от начальника контрразведки ЦРУ Джеймса Энглтона.
Когда достоверные сведения о местонахождении Эйхмана достигли Израиля, Иссер Харель направил именно Аарони в Буэнос-Айрес, чтобы идентифицировать личность Эйхмана. Аарони выяснил местонахождение дома Эйхмана, поместил его и его семью под наблюдение и даже сделал фотографии беглеца с близкого расстояния. Он также установил распорядок дня Эйхмана и однажды сидел прямо за ним в пригородном автобусе. Аарони участвовал в поимки в качестве водителя машины для похищения. Оказавшись в убежище, он заставил Эйхмана признаться и провел допрос. (Вы можете услышать, как он за пять минут рассказывает эту историю: https://www.bbc.co.uk/programmes/p033xcqh)
Спустя годы Рафи Эйтан на вопрос, кто, по его мнению, больше всего способствовал успеху операции, назвал Аарони. “Он нашел Эйхмана и вселил в нас всех ощущение исторического значения привлечения того к суду”. Другой член группы, Авраам Шалом (позже возглавлявший Шин Бет), дал тот же ответ: “Аарони не получил достаточного признания. Я думаю, что он внес больше, чем кто-либо еще, даже больше, чем Иссер Харель. Он был движущей силой”. Меир Амит, преемник Хареля на посту начальника Моссада, охарактеризовал Аарони как “главный фактор операции от начала до конца”.
Позже Аарони возглавил попытку найти Йозефа Менгеле, которая, как он утверждал, могла бы быть успешной, если бы Харель не прекратил ее. Затем он возглавил “Кейсарию”, операционный отдел Моссада. После ухода со службы в 1970 г., он вел бизнес в Гонконге и Китае, руководил частным следственным бюро в Тель-Авиве и, наконец, переехал со своей женой-англичанкой в деревню на юго-западе Англии. Там он вернулся к своему первоначальному имени (Герман Арндт), выращивал цыплят и ухаживал за общественными игровыми площадками. Он умер в 2012 году в возрасте девяноста одного года; было несколько британских некрологов, и ни одного в Америке.
Аарони, вероятно, никогда бы не рассказал свою версию, если бы Харель и Малкин не опубликовали свои. Но Малкин, создавая свой нарратив, принижал Аарони на каждом шагу. В своем наблюдении за Эйхманом, — писал Малкин, — Аарони “сделал несколько оплошностей, казавшихся невообразимыми” и “почти провалил расследование”. “Он боялся. Он был новичком. Во время допросов Эйхмана “его сухой, точный немецкий язык, его явное нетерпение к тому, что он слышал, его вполне ясные угрозы давали Эйхману сильное ощущение дежавю”.
Теперь Аарони нанес ответный удар. В 1992 году он опубликовал свой отчет в еврейской прессе, а в 1996 году опубликовал книгу на немецком языке (совместно с журналистом Вильгельмом Дитлем). Перевод появился в следующем году под названием “Операция Эйхман”.
Это было эпическое сведение счетов. Малкин, — утверждает Аарони, — был “скорее балластом, чем активом”. Он не смог скрутить Эйхмана; оба оказались в канаве. Он был “единственным членом команды, для которого слово дисциплина было бессмысленным…На его отчеты нельзя было опираться. Для него всегда было важнее рассказать хорошую историю и пошутить, нежели придерживаться голых фактов”.
“Что касается предполагаемых разговоров [Малкина] с Эйхманом, — писал Аарони, — то 90% их — просто плод его воображения. Душераздирающие описания споров между похитителем-евреем и пленником-нацистом полностью выдуманы. От внимания других членов группы, вряд ли, могло бы ускользнуть, если бы Цвика и Эйхман постоянно перешёптывались. Как Аарони настолько уверен? В конце концов, Малкин писал, что держал разговоры в секрете, а Аарони не было в комнате с Малкиным и Эйхманом. Но Аарони добавляет: “Малкин забыл упомянуть, что у него с Эйхманом не было общего языка…Идиш Цвики … был достаточно хорош, чтобы отдавать Эйхману простые приказы и позволять тому пользоваться туалетом. Но этого недостаточно для глубоких диалогов о Холокосте.”
В интервью, несколько лет спустя, Аарони был еще более резок: “Даже такой гений, как Эйнштейн, не мог бы говорить на языке, которого он не знает…Во время операции у Малкина был только иврит, идиш, рудиментарный английский и обширный репертуар ненормативной лексики на русском и арабском языках”.
Мог ли Малкин серьезно общаться с Эйхманом? В 1996 году, до того, как Аарони поднял этот вопрос, Малкин отметил в интервью, что говорил с Эйхманом на “ломаном немецком и полу-идише; Эйхман хорошо понимал, что я имел в виду. У меня было много времени, чтобы говорить с ним снова и снова. В 2000 году, после того как Аарони выступил с обвинением, Малкин стал обороняться: “Я знал немецкий язык. Кто-то, кто знает немецкий, может меня проверить”.
Вопрос, однако, не в том, понимал ли Эйхман Малкина. А в том, насколько хорошо Малкин понимал Эйхмана. Эйхман хитрил и крутил; и именно это сделали их гипотетический диалог таким захватывающим. Двое, говорящих на немецком и идиш, могут дискутировать, если постараются. Но мог ли Малкин с своим кухонным идиш (он вырос в Палестине) и “ломаным немецким”, действительно, чувствовать, что “Эйхман тонко затеняет суть”? Можно ли доверять, что он дословно запомнил и передал слова Эйхмана, как он претендует в своей книге?”
Этого мы никогда не узнаем; вопрос остается.
Аарони отметает не только существование бесед. Прежде всего он оспаривает утверждение Малкина, что тот убедил Эйхмана подписать заявление о согласии предстать перед судом в Израиле. В этом случае Аарони основывается не на дедукции. Он настаивает на том, что именно он один продиктовал немецкий текст Эйхману, который тот написал под его диктовку, сделал добавку, подписал и вернул Аарони. Малкин не имел к этому никакого отношения.
Неужели Малкин в своей книге приписал себе то, что не делал?
По своей собственной свободной воле
Заявление Эйхмана было центральным в рассказе Малкина, и на то есть веская причина. В то время Израиль придавал этому большое значение. Объявив своему кабинету новость о захвате и вывозе Эйхмана в Израиль, Бен-Гурион зачитал им вслух перевод этого заявления на иврите. Позже Израиль отправил фотокопию оригинала аргентинскому правительству, и полный текст появился в газетах по всему миру под заголовками, являвшимися вариантами заголовка “Вашингтон пост”:
“Пойманный в Аргентине Эйхман поехал в Израиль по собственной свободной воле”.
Заявление Эйхмана
Оригинал, написанный рукой Эйхмана и подписанный им, сегодня лежит в Полицейском Государственном архиве Израиля. Вот что он говорит:
“Я, нижеподписавшийся Адольф Эйхман, по моей собственной воле заявляю: сейчас, когда стало известно, кто я на самом деле, нет смысла пытаться уйти от суда. Я заявляю о моем согласии поехать в Израиль и предстать там перед компетентным судом. Само собой разумеется, что я получу юридическую защиту и со своей стороны расскажу факты, связанные с последними годами моей службы в Германии, не скрывая ничего, дабы грядущим поколениям была известна истинная картина тех событий. Настоящее заявление подписываю по моей собственной воле. Мне ничего не обещали и ничем не угрожали. Я хочу, наконец, обрести душевный покой. Поскольку я уже не могу восстановить в памяти прошлое во всех подробностях и подчас путаю события, то прошу предоставить мне документы и свидетелей, которые помогли бы восстановить картину происшедшего. Адольф Эйхман. Буэнос-Айрес, май 1960.”
Самая значимая фраза в этом заявлении, повторенная дважды, “по моей собственной воле”. Безусловно, никто не поверит, что нацистский военный преступник добровольно отправится в Израиль, чтобы предстать перед судом. Ясно, что позже Эйхман заявит, что он подписал заявление под давлением. Как заметила немецкая статья-расследование в Der Spiegel, Израиль просил мир поверить, что “действия израильтян ограничивались предоставлением возможности этому бывшему подполковнику СС совершить полет бесплатно”. Зачем же, вообще, похитители Эйхмана добивались этого заявления?
Харель предложил некое объяснение, поместив в центр истории самого себя. В своей книге он утверждает, что идея о том, чтобы Эйхман подписал такой документ, пришла ему в голову в секретном убежище:
“Я попросил Аарони выяснить отношении Эйхмана к суду. Именно тогда я предложил попытаться получить его письменное согласие на выезд в Израиль, чтобы предстать перед судом. Я ни на секунду не предполагал, что такой документ будет иметь юридическую силу, когда встанет вопрос о нашем праве судить в Израиле похищенного. Тем не менее я придавал определенное этическое значение такому заявлению.”
То, что организатор похищения внезапно обеспокоился этической стороной похищения кого-либо против воли похищенного, кажется неправдоподобным. Не ясно также, какое “этическое значение” будет иметь такой документ. Кажется, смысл этой версии, как и большей части книги Хареля, заключается в том, чтобы поставить автора в центр всей истории.
И все же, по своей абсолютной неправдоподобности объяснение Хареля нельзя даже сравнивать с тем, которое дается в фильме “Операция Финал”. В фильме Харель приходит в убежище и объявляет: “Эль-Аль отказывается отправить самолет. Они требуют от нас подписанный Эйхманом документ, в котором говорится, что тот добровольно едет в Израиль”.
Без сомнения, теперь многие полагают, что эта нелепица — сущая правда. Понятно, что такой поворот сюжета потребовался, дабы создать ощущение срочности: без подписи Эйхмана операция не удастся! Это придумано исключительно для того, чтобы героям было, за чем охотиться.
Аарони дает наиболее правдоподобное объяснение. По его словам, идея с согласием Эйхмана возникла у Хаима Коэна, в то время генерального прокурора Израиля, а затем судьи Верховного суда. Зная его по прошлым расследованиям, Аарони спросил его, должен ли он попытаться получить подписанное признание у Эйхмана, пока тот еще в Аргентине. Следует ли заставить Эйхмана “немедленно признать свою вину в связи с Третьим рейхом? Должен ли я потребовать от него письменное заявление?
Коэн сказал нет; все, что требуется от Эйхмана, это заявление, подтверждающее его личность, и, если возможно, выражение готовности предстать перед судом. “Общая формула была предоставлена мне Хаимом Коэном”, — написал Аарони позже. “Он думал, что это облегчит судебный процесс и может нам помочь, если мы будем схвачены, не успев покинуть территорию Аргентины”. Он мог бы добавить, что заявление поможет смягчить нападки, если Аргентина разразится негодованием, что и произошло в действительности. Заявление было призвано выиграть время для Израиля и позволить Аргентине не терять лицо.
Это то, для чего Израиль хотел заявления Эйхмана. Как похитители его обеспечили? Учитывая, что в течение девяти дней плена в убежище мало что происходило, подписание этого документа стало кульминацией тягучего периода между похищением и вывозом в Израиль. Существует две версии: Малкина и Аарони. Они абсолютно несовместимы.
Согласно Малкину, Иссер Харель определил текст и изложил его на бумаге. Эйхман не подписывал, настаивая, что его следует судить в Германии. Затем, 19 мая 1960 года, после того, как Малкин налил Эйхману вина, дал сигареты и сыграл для него запись фламенко, Эйхман попросил бумагу. Он был готов:
“Могу ли я сделать дополнение?”
“Конечно.”
“Могу ли я использовать вашу ручку?”
Я передал его ему, затем отстегнул оковы с его ноги.
Эйхман добавил дополнительный параграф, запрашивающий доступ к документам.
Он поднял взгляд. “Хорошо, я сейчас подпишу”. Он сделал паузу. “То, что говорится, верно. Хорошо, что я смогу объясниться”.
Стоя над ним со стучащим сердцем, я наблюдал, как он писал: “Адольф Эйхман, Буэнос-Айрес, май 1960 года”.
Когда Харелю было вручено подписанное заявление, его глаза раскрылись от удивления.
— Как этого добились?
— Питер добился.
Он повернулся ко мне, улыбаясь. “Хорошо. Превосходная работа. Это жизненно важно”.
Эта сцена драматически воссоздана в “Операции Финал”. Малкин с бумагой в руке спускается по лестнице в убежище. Понурые, отчаявшиеся, что Эль-Аль не позволит им улететь, члены группы поднимаются на ноги. Он держит бумагу. “Ты сделал это!” говорит женщина, играющая ту, в которую Малкин влюблен.
А теперь версия Аарони. В своей книге он спрашивает Эйхмана, согласится ли тот предстать перед судом. Когда Эйхман отвечает, что готов на суд в Германии, Австрии или Аргентине, Аарони реагирует жестко: “Вы не серьезны. Вы оскорбляете мой интеллект… Суд будет либо в Израиле, либо вообще не будет”. На следующий день Эйхман сказал, что принял решение и готов ехать в Израиль.
“Вы можете написать это в письменном виде?”
Эйхман согласился. Я снял с его глаз повязку и дал ему авторучку и бумагу. Вместе мы сформулировали его заявление на немецком языке. Я диктовал свой вариант. Где у него не было возражений, он медленно записывал предложение за предложением, как будто в глубокой задумчивости. Последняя фраза принадлежала лишь ему…Подписав, он спросил о дате. Он явно потерял чувство времени. Нам это подходило. Мы хотели, чтобы это оставалось еще одним фактором психологического давления. Я ответил ему: “Просто напишите: Буэнос-Айрес, май 1960 года; этого достаточно”.
Он так и сделал и вручил мне письмо со слабой улыбкой. Выражение его лица, казалось, гласило: “Теперь моя судьба решена”.
Правда против драмы
Два эти свидетельства невозможно как-то соединить вместе. Либо Малкин стоял над Эйхманом, когда тот писал, подписывал и ставил дату, либо Аарони. Столкнувшись с такими противоречащими утверждениями, есть соблазн заключить, как часто в этой истории, что правды мы никогда не узнаем.
Однако недавно опубликованный документ смещает ответ далеко в пользу одной стороны. Я исхожу из того, с чем мало кто из историков будет спорить: как правило, внутренние меморандумы, отстоящие по времени недалеко от события, ближе к фактам, чем мемуары, опубликованные десятилетия спустя. Вот почему историки с таких нетерпением ждут открытия архивов.
В 2012 г. Моссад санкционировал создание передвижной музейной экспозиции, посвященной поимке Эйхмана. Его куратор, Авнер Авраам, бывший агент Моссада, порылся на “чердаках” Моссада и собрал набор артефактов и документов: негативы фильмов наблюдения за Эйхманом до его поимки, светонепроницаемые очки, надетые тому на глаза, список предметов найденный на нем, шприц с успокоительным, введенным Эйхману для перевоза того на рейсе Эль-Аль, поддельные паспорта и многое другое. Выставка была открыта в штаб-квартире Моссада, потом в Кнессете, Музее диаспоры в Тель-Авиве, а затем отправилась в путешествие по Америке. (Его нынешняя остановка в Мемориальном центре Холокоста в пригороде Детройта.)
Среди экспонатов — невзрачная вещь, которую большинство посетителей музея, особенно американцы, вероятно, пропускают: одностраничный печатный документ на иврите, подписанный Цви Аарони. Отмеченный как “совершенно секретно”, он озаглавлен, как “памятка”. Происхождением документа является архив Моссада. Он не датирован, но каталог выставки относит его к 1960 г.
Почему Аарони это написал? Или почему начальство попросило его написать? Государство Израиль собиралось обнародовать заявление Эйхмана, и многие полагали, что оно было сделано по принуждению. Начальство Аарони желало знать, как именно было обеспечено это заявление. Аарони подготовил свой отчет сразу же по возвращении в Израиль.
Вот его текст:
16 мая 1960 года я посетил Адольфа Эйхмана в месте его содержания, и мы имели беседу. Среди прочего, я спросил его, была ли искренней фраза, сказанная в предыдущую встречу, что он принял свою судьбу и готов прояснить в интересах истории некоторые факты известного периода. Эйхман ответил утвердительно, и я спросил его, готов ли он по собственной воле поехать в Израиль, чтобы там предстать перед судом. На этот дополнительный вопрос Эйхман ответил отрицательно, заявив, что, в определенных условиях, он хотел бы отправиться в Западную Германию или Австрию, но ни куда-либо еще.
Из сформулированных Эйхманом условий, я понял, что он хотел бы избежать всего этого вопроса [с судом], и я сказал ему об этом, спросив, не хочет ли он подумать о моем предложении. Эйхман согласился, и я встретился с ним на следующий день, 17 мая 1960 года. Я снова спросил его, хочет ли он по собственной воле отправиться в Израиль, чтобы предстать перед судом. Он ответил утвердительно и согласился подписать декларацию на этот счет. Я продиктовал ему текст, заранее подготовленный на немецком, и в конце спросил, не хочет ли он добавить что-нибудь по собственной инициативе, объяснив, что он может добавить все, что пожелает. Эйхман ответил утвердительно и добавил последнее предложение декларации. Эйхман подписал обе страницы по моей просьбе, а я датировал на обороте.
Памятка Аарони подтверждается оригиналом заявления Эйхмана. Оно не просто подписано Эйхманом; оно написано целиком его рукой и подписано на каждой странице, как юридический документ.
Так что, рассказ Малкина, согласно которому Эйхман подписывает предварительно подготовленное заявление, оставленное на его кровати, не соответствует правде. Кто-то, способный составить юридический текст на немецком языке, должен был продиктовать Эйхману желаемое содержание. Это мог быть только Аарони. Его памятка со штампом “совершенно секретно”, написанная не для общественного, а для внутреннего пользования, свидетельствует о том же.
В этом вопросе есть и иные аспекты, раскрывающие внутреннюю атмосферу Моссада 1960-х годов, связанную с личностью Хареля. Кратко говоря, пути Аарони и Хареля разошлись. Отчет Хареля благожелательно склонился к Малкину. Аарони назвал книгу Хареля “детективным романом, — добавив, что, — …Иссер сводил счеты с людьми, не отдавая им должного”. Однако, двое агентов, участвовавших в операции, поддерживают версию Аарони. Впрочем, это более поздние свидетельства, отстоящие от события на 15-30 лет. А вот, документ 1960 г. является четким свидетельством того, что версия Аарони является более истинной, если не самой истиной.
Почему важно, кто добился декларации Эйхмана? Частично, ответ содержится во фразе актера Оскара Исаака, сыгравшего Малкина в “Операции Финал”. Он считает, что мы должны извлечь следующий урок из гипотетического успеха Малкина:
“…Малкин проявил сочувствие и доброту к Эйхману, и благодаря этому смог заставить того добровольно подписать… готовность отправиться в Израиль…Самый эффективный путь бороться со злом — не обязательно через то же количество ненависти, но через диалог и понимание…”
Это эссе не место для спора, как наиболее эффективно бороться со злом. Хотя, трудно не вспомнить, что британский премьер-министр Невилл Чемберлен выдвинул тот же аргумент, что и Исаак, добившись подписи Гитлера на листке бумаги в сентябре 1938 г. Если, однако, рассказ Малкина не соответствует правде, то реальное поведение Эйхмана в убежище не подтверждает идею Исаака о том, как лучше всего бороться со злом. Эйхман сдался “психологическому давлению” (термин Аарони), осуществленному специалистом-следователем, который (по его утверждению) провел “сотни” допросов немцев, арабов и евреев. Официальный веб-сайт Shin Bet прямо заявляет, что Эйхман подписал декларацию, чтобы избежать ликвидации. (Аарони, как известно, сказал Эйхману: “Это будет либо в Израиле, либо вообще нигде”.) Если Аарони, а не Малкин, выдавил согласие из Эйхмана, то мысль о том, что “сочувствие и доброта”, обращаются напрямую к сердцам виновных, должна искать доказательства где-то в ином месте.
Но возникает еще больший вопрос. Если Малкин сфабриковал своё участие в добывании подписи Эйхмана, то что нам делать с его гипотетическими секретными беседами? Может быть, и они мистификация серийного мистификатора?
Пусть читатель делает собственные выводы. Но любую постановку, основанную на версии Малкина, следует подвергнуть тем же сомнениям. И если центром постановки является эпизод подписания, то и сама постановка основана не на фактах, а на вымысле.
Это не значит, что создатели “Операции Финал” не проделали домашнюю работу и не подозревали о риске. Автор, Мэтью Ортон, конечно же, проделал. Он прочитал все версии, выявил “несоответствия”, но затем заявил, что сшил всё “очень близко к тому, что на самом деле произошло”. Вейц столь же убедительно заявил, что фильм правдив. Он признался в небольших корректировках, временных сокращениях, смене пола одного из членов группы. Ведь “если вы сообщите ошибочные факты, — заметил он, — это может быть столь же дурно, как лить воду на мельницу отрицателей Холокоста”.
Вместе с тем, Вейц предупредил, что похитители Эйхмана “часто противоречили друг другу, так что у вас есть выбор, что является правдой, а что драмой”. Наклейка «Покупатель! Остерегайся!» висит на всем голливудском подходе к Истории. Это не релятивистская позиция, когда все истины равны. Это «чем кинематографичнее — тем вернее.» Вот почему версия Малкина всегда преобладала над версией Аарони.
Вейц, вероятно, знал это. Он признался, что, хотя Малкин был фигурой героической, он “был очарователен, соблазнителен и немного мошенник”. Создатели “Операции Финал” знали. Зрительская аудитория нет.
Побочное достоинство правды
Я утверждаю, что кинематографический Эйхман девяти дней в Аргентине — есть искаженная реальность. Эти девять дней стали предметом кинематографической привлекательности благодаря рассказу, который сам по себе, возможно, фикция. Фикция, ставшая легко эксплуатируемой лазейкой в истории Эйхмана. Хуже того, Фильм “Операция Финал” дарит Эйхману посмертную победу. Из безжизненной фигуры в стеклянной кабинке суда, он вырастает в личность большого экрана, превосходящую саму жизнь.
Справедливости ради, не все тут заслуга Малкина: его сомнительные беседы с Эйхманом скромны по сравнению с их кинематографическими версиями, которые украсились сложными диалогами. “Операция Финал” позволяет Эйхману даже шутить для демонстрации его чувства юмора и человечности. Здесь фильм предает даже Малкина, писавшего, что Эйхман страдал “полным отсутствием юмора”. Но лицензия на художественную свободу, присвоенная себе Малкиным, росла от итерации к итерации, пока в “Операция Финал” она не перешла черту. Хотя эта черта в Израиле отличается от той, что проведена в Америке.
Есть веская причина, по которой этот новейший Эйхман — Эйхман Вейца-Кингсли — заставил еврейскую аудиторию ерзать в креслах на Манхэттене, а израильтян — отказаться от нее полностью. Причина не в том, что Эйхман стал человечным или дьявольским, а в том, что он стал привлекательным. Харизма, обрученная с антисемитизмом, имеет ядовитую историю мощного продвижения антисемитизма в массы. Да, фильмы с Эйхманом полны изображений еврейских страданий. Но перевешивают ли они образ харизматичного антисемита, особенно в сегодняшних условиях, когда антисемитизм укоренился среди образованных элит, а в ряде стран — и среди значительной части населения?
Умный и харизматичный уроженец Вены Тедди Коллек встречался с Эйхманом в 1939 г. и организовывал судебный процесс над ним в 1961 г. Он писал, что несмотря на нацистскую форму, Эйхман был “незначительным человеком, который, в конечном итоге, мог бы оказаться мелким клерком. Возможно, поэтому Бен-Гурион и решил сделать Эйхмана центром набитого журналистами процесса, ибо тот будет контрастом.
“Хотя подсудимым является Адольф Эйхман, предпочтение следует отдавать Адольфу Гитлеру”, — нацеливал Бен-Гурион прокурора. Если бы Эйхман в стеклянной кабине был похож на Кингсли, это бы изменило заседания, сделав их процессом над человеком (как ошибочно предполагала Арендт). И точно так же фильму с участием “очаровательного” Эйхмана суждено быть фильмом о человеке, а не о Холокосте.
Вероятно, “Операция Финал”, исчерпала образ Эйхмана, вдохновленный Малкиным. Тем не менее, саму эту историю следует рассказывать заново в каждом поколении. Как сказал Коллек о судебном процессе, его эффект “не будет вечным… Любой из нас забывает.”
Как двигаться дальше? Чтобы сделать исторический отчет правдивым, я предлагаю следующему режиссеру или драматургу подать историю через призму Цви Аарони. Небольшой старт уже сделан: о наблюдении за Эйхманом и его похищении, рассказанных с позиции Аарони, поставлен короткометражный фильм “Driver is Red” (2017). Но полномасштабный фильм обладал бы тремя преимуществами. Во-первых, это было бы более убедительно: Аарони, по словам команды, был “движущей силой”. Во-вторых, это исправило бы несправедливость по отношению к нему. В-третьих, что касается Эйхмана, это оказалось бы побочным достоинством быть правдой.
Оригинал:http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer8_10/mkramer/
