(продолжение. Начало в №5-6/2020 и сл.)
Графы Виельгорские
Европейская аристократия тоже охотно переселялась в Петербург. После французской революции 1793 года в Россию хлынули эмигранты из Франции. Костёл святой Екатерины до 1812 обслуживал только французов. Знатные аристократы получали места при дворе. Учителя, гувернантки, артисты, художники французского происхождения пополнили население города.
Французская революция вызвала волнения и в Польше. Восстание Костюшко повлекло прибытие поляков. Ежи — Юрий Виельгорский (1753–1807) был польским шляхтичем, послом при дворе Екатерины Второй. Во время польского восстания 1791 года он был сначала соратником, а потом врагом Тадеуша Костюшко, примкнув к противникам польской конституции 1791 года, Тарговицким конфедератам. Они назначили его послом Речи Посполитой в Санкт-Петербург. За прорусскую деятельность в 1794 Костюшко приговорил Виельгорского к смертной казни, каковая и состоялась заочно в символическом виде.
Юрий Виельгорский перешёл на русскую службу. В 1788 он женился на фрейлине Екатерины II Софье Дмитриевне Матюшкиной (1755–1796). В 1794 с сыновьями принял православие (восприемницей была сама Екатерина). После смерти Софьи Дмитриевны в 1796 женился на Елизавете Станиславовне Сиверс (урожд. Снарской), которая умерла в 1797 г. Просил в 1797 место сенатора (РГИА ф.486, оп.43, д.504, 99 л., л.58). В 1800 стал сенатором. В 1801, 25 марта, попечителем графам и графиням Виельгорским по Высочайшему Указу был назначен Державин, Действительный Тайный советник. (СПб ведомости 1804, с.523). Это назначение было сделано по ходатайству первой жены Юрия Виельгорского, Софьи Матюшкиной, опасавшейся, что детям достанутся одни долги графа. Правда, после смерти Софьи Виельгорской в 1796 тоже остались одни долги.
В 1804 году продавали нотную библиотеку графини Виельгорской:
«600 квартетов, 200 концертов, сикстит, бравурных и нежных симфоний, более 400 арий, дуэтов и триов для пения, 40 портициев французских опер, более 500 сонат для концертов и проч. для клавикордов. Все сии ноты хорошо переплетены и сие собрание составлено новейшими сочинителями, как-то: Моцартом, Гайденом, Геслером, Клементием, Бетговеном, Вроницким, Житовецким, Сартием, можно купить за весьма сходную цену» (СПб ведомости, 1804, с.1823).
Юрий Виельгорский был очень образованным человеком и ценителем музыки, сам играл на скрипке. Семья подолгу жила в Париже, Вене, Риге, Вильно.
Виельгорские жили в Петербурге недолгое время после 1812 года, после 1823 года, и постоянно в Петербурге с 1826, а в доме на Михайловской площади с 1833 года (на Михайловской площади было два адреса).
ИЛЛ.34: Портрет Матвея Виельгорского
Среди восьмерых детей графа Юрия Виельгорского двое сыграли большую роль в музыкальной истории Петербурга. Это Матвей и Михаил.
Матвей (1787–1863), виолончелист, ученик Ромберга, устраивал у себя квартетные вечера. Член дирекции Императорских театров.
Михаил (1788–1856) играл на альте и ф.-п., сочинял — учился композиции у Керубини в Париже. В Вене познакомился с Бетховеном и был одним из 8 первых слушателей его Пасторальной симфонии в 1808. Сам Михаил Виельгорский сочинял музыку, и в некоторых его квартетах чувствуется влияние Бетховена.
ИЛЛ.35: Портрет Михаила Виельгорского
Михаил Виельгорский первым браком в 1812 был женат на Екатерине Бирон (1793–1813). В 1813 году, овдовев, он вторично женился тайно (по разным источникам, в 1813 или в 1816) на старшей сестре своей жены Луизе Бирон (1791–1853). Это осуждалось Двором и церковью, и либо в результате этого, либо в результате начавшейся реакции на масонскую деятельность, закончившейся запретом 1822 года, был отправлен в своё поместье Луизино (поместье было названо в честь жены Луизы) в Курскую губернию.
В имении был крепостной оркестр, за время пребывания в нем Виельгорского там были исполнены 7 первых симфоний Бетховена. В 1826 Виельгорские переехали в Петербург. После окончания опалы в 1828 Михаил стал шталмейстером великой княгини Елены Павловны (чин 3 класса), затем членом Комитета Театральной Дирекции. Теперь в их доме
«2-3 раза в неделю собирались не только известные писатели, музыканты и живописцы, но также и актёры и начинающие карьеру газетчики» — В.А. Соллогуб. — Почти каждую неделю на половине самого графа, т.е. в его отдельном помещении, устраивались концерты, в которых принимали участие все находившиеся в Петербурге знаменитости».
Для приезжих артистов это была как бы генеральная репетиция, первая апробация перед публичными концертами.
Дом Виельгорских стал музыкальным центром Петербурга. На половине Михаила был концертный зал, позволявший расположить большой оркестр и до 400 человек гостей. Официальные симфонические концерты в Петербурге проводились редко — в Великий пост от Театральной дирекции 1-2 раза в год. Благотворительные общества могли назначать в пользу своих заведений не более как по одному публичному концерту в год, Филармоническое общество — 2 концерта в год в пользу музыкальных вдов и сирот (Фрадкина). Постепенно количество таких концертов увеличивалось. При Александре 1 произошло увеличение концертного сезона, часть концертов перенесена на глубокую осень и начало зимы (раньше — только в великий пост). Концерты стали давать в октябре-декабре. При Николае 1 — летнее музицирование в окрестностях Петербурга.
2-й дом Виельгорских.
Концерты проводились и в Демутовом трактире (Дом Демута).
«40 концертов в 34 музыкальных дня нашего великого поста, в том числе частных 20, дирекции 17, филармонического общества 2, любителей 1» (Столпянский, стр.37).
Публика не была готова к восприятию крупных форм — обычно концерт составляли из небольших частей симфонических произведений, часто случалось, что первая часть звучала в первом отделении, затем несколько других пьес, а затем во втором отделении звучал финал, или вторая часть. У Виельгорских же симфонии звучали целиком, в том числе все девять симфоний Бетховена. Вопрос об увеличении оркестра решался легко — можно было привлекать полковые оркестры. В каждом полку было 22 музыканта-духовика (4 валторны, 4 фагота, 6 кларнетов, 4 флейты, 4 трубы)[1]. Привлекались крепостные оркестранты и солисты Императорских театров, певчие.
В 1838 в доме братьев Виельгорских в Петербурге прозвучала и потом исполнялась много раз Девятая симфония Бетховена[2]. В Петербурге впервые Девятая симфония была исполнена 7 марта 1836 в Филармоническом обществе[3]. (В Вене первое исполнение Девятой симфонии было в 1824 г. — М. Друскин. Зарубежная музыка первой половины XIXвека. М., Советский композитор, 1967, 108 с., с.27).
Р. Шуман дирижировал здесь своей симфонией. В конце 1820-х в салоне на Михайловской площади играли Б. Ромберг, Дж. Фильд, К. Липиньский[4], Ф. Шоберлехнер, А. Арто; в 1830-е гг — С. Тальберг, А. Вьетан, Л. Мейер, Ф, Бём, Ж. Гийо, А. Серве, М. Плейель. В 1840-е здесь выступали Дж. Паста, А. Тамбурини, П. Виардо, братья Мюллеры, Г. Венявский, Г. Берлиоз, Клара и Роберт Шуманы, Ф. Лист, А. Гензельт и др[5].
Как правило, иностранные гастролёры должны были сначала выступить у Виельгорских, а затем уже допускались к выступлению в зале Филармонического общества. Берлиоз называл дом Виельгорских «Музыкальным министерством» и «Маленьким храмом изящных искусств». Михаил Виельгорский был шталмейстером двора великого князя Михаила Павловича и его супруги Елены Павловны, живших в Михайловском дворце. В его обязанности входила организация балов и концертов. Предварительное прослушивание музыкантов и репетиции происходили в его доме.
Берлиоз в 1844 вспоминал: «Я был им (Мих. Виельгорским) представлен находившимся у них замечательным лицам, виртуозам и литераторам». Шуман назвал Виельгорского «гениальнейшим дилетантом».
Внук Михаила Виельгорского, Михаил Алексеевич Веневитинов в 1886 году вспоминал:
«В 1830-х и в 1840-х гг. понимание музыки ещё составляло в Петербурге роскошь в кругу образованных людей и, задолго до основания филармонического и русского музыкального общества, наслаждение произведениями Бетховена, Мендельсона, Шумана и других классиков было доступно лишь избранным посетителям знаменитых когда-то музыкальных вечеров в доме Вьельгорских»[6].
КОНЦЕРТНЫЕ ОБЩЕСТВА
Филармоническое общество было основано в 1802 году, в него принимались придворные музыканты. Их называли камер-музыкантами или комнатными музыкантами[7]. Его первое название — Касса музыкантских вдов. Гл. учредителями об-ва стали камер-музыканты Д. Бахман, А. Булант, историк, литературовед и библиограф Ф.А. Аделунг и барон Александр Раль, придворный банкир (прадедушка Софьи Ковалевской). Первыми директорами П. ф. о. были избраны скрипачи И. Мазнер и Н.Г. Поморский, виолончелист Д. Бахман, флейтист Ф. Михель и фаготист А. Булант; среди почётных директоров — Мих.Ю. Виельгорский. Фонд помощи семьям умерших и ежегодных выплат пособий вдовам и сиротам. 3 разряда взносов ежегодно 15 или 10 или 5 рублей. После смерти члена общества вдове ежегодно выплачивалась пенсия соответственно 300 или 200 или 180 рублей, сыновья получали её до 18 лет; дочери до замужества или до 25 лет. Ежегодно Общество давало от 2 до 5 концертов. Почётным директором был Виельгорский.
Симфоническое общество было основано в 1840 году братьями Виельгорскими и пианистом Герке, в 1859 году оно было реорганизовано в Русское Музыкальное общество. Большой вклад в организацию внесла вел. кн. Елена Павловна. Располагалось Филармоническое общество в 1820-е гг. в 1 Адмиралтейской части 4 квартала, 241, Английская набережная 10, дом Коммерческого общества (совр. адрес Английская наб. 20), а в 1830-е гг. в 3 Адмиралтейской части 1 квартал, 47, Невский пр. 33, дом Энгельгардта (современный адрес Невский 30), здание сохранилось в перестроенном виде[8].
Концертная культура города росла постепенно. Вкусы публики развивались вместе репертуарными и исполнительскими требованиями. В концертах исполнялись части симфоний, чередовавшиеся с вокальными, ансамблевыми и сольно-инструментальными номерами и хорами.
Вот, например, программа концерта, состоявшегося 16 марта 1825 года:
«Увертюра г. Мейера, увертюра Вебера, дуэт, спетый Булаховым и Самойловым, Адажио и Рондо соч. Франца Бендера, — исп. братья Бендеры на 2-х кларнетах и Карл Мейер на фортепиано, Фантазия Бетховена, Хоровые произведения соч. Кавоса, исп. Хор придворных певчих, Каталани — сцена и 2 арии из Россини, и за нечаянною болезнию г.Бёма, который был готов участвовать в концерте, Каталани вызвалась заменить время для него назначенное и пела la Placida Campagna. Дирижировал Кавос.»[9]
Играли с одной репетиции (Изаи Э. «Анри Вьетан — мой учитель; Музыкальное исполнительство: Сб. статей М., 1973. 8. с. 223).
Как писал в 1827 году Одоевский об исполнении 4 симфонии Бетховена, «утомлённая наслаждением публика, по обыкновению, до начала финала поднялась и ушла».
В Петербурге бывали многие известные музыканты — Луи Шпор (СПб ведомости, 1803, с.1366), Муцио Клементи, сочинитель музыки (СПб ведомости 1803, с.1472, и в СПб ведомости, 1806, с.797), после 1830 их число увеличилось, среди них были такие знаменитости, как Ференц Лист, Клара и Роберт Шуман, Гектор Берлиоз.
Но приезжали и гастролёры-музыканты, чьи трюки поражали слушателей. Так, журнал «Невский зритель» (1820, 3 сент., стр. 279) сообщает о двух итальянцах, «которые играют на скрипках руками, привязанными ниже локтя к телу и даже кисть и пальцы завёрнуты у них в сукно».
Вкусы публики делились на бетховенистов и россинистов — как пишет Одоевский, «надо угодить всем».
Как пишет Гозенпуд А.А., стр.159:
«В Петербурге, сменяя друг друга, выступали представители классической школы и приверженцы новой, виртуозной. В.Ф. Одоевский, стоявший на страже классических традиций, считал, что новая скрипичная школа, в отличие от пианистической, отодвинула искусство в сторону. Исполнителям, превращающим искусство в средство преодоления чисто технических трудностей, критик противопоставлял Ф. Бёма, выдающегося скрипача, виртуоза и ансамблиста, концертмейстера петербургского оперного театра, художника, подчинившего технику задаче раскрытия образного содержания музыки». (Гозенпуд, стр 159).
Гозенпуд, стр 173, приводит мнение А.Ф. Львова:
«виртуозная школа нанесла вред исполнительскому искусству. «Обольщённые славою Паганини, весьма многие артисты, бывшие на пути игры правильной и сознательной, стали подражать ему, не размыслив о возможности такого подражания». «Классическая школа открывает возможность интерпретациям произведения любого стиля, позволяет идти по какому угодно направлению». «Главный характер скрипки — певучесть».
А.О. Смирнова-Россет вспоминала:
«Тогда давали концерты в Певческой капелле. В первом ряду сидели граф Нессельрод, который от восторга всё поправлял свои очки и мигал соседу князю Лариону Васильевичу Васильчикову, потом сидел генерал Шуберт[10], искусный скрипач и математик. Все математики любят музыку. Это весьма естественно, потому что музыка есть созвучие цифр. Во втором ряду сидела я и Карл Брюллов. Когда четыре брата Миллера приехали в Петербург, восхищению не было конца. Они дали восемь концертов в Певческой Капелле, играли самые трудные квартеты Бетховена. Никогда не били такт, а только смотрели друг на друга и всегда играли в tempo. Казалось, что был один колоссальный смычок… Это был праздник наших ушей[11]».
Заметим, что Бетховен уже в 1804 был популярен в России. Например, (СПб ведомости 5 декабря 1804, с.3080) из газетной заметки:
«Г. Бестовен, живущий ныне в Вене, и многие славные немецкие музыканты поедут в будущем году в Италию. В Венеции ожидают славную первую художницу Гармоники девицу Марианну Кирхгеснер, куда приехали уже девица Фишер и учители ея г. Ричини».
В июле 1818 журнал «Благонамеренный» писал:
«Известный всей Европе Венский композитор Людвиг фон Бетгофен, получил недавно из Лондона, от одного из тамошних почитателей его сочинений, в подарок редкое и драгоценное фортепьяно. Австрийское правительство, уважая достоинства г. Бетгофена, позволило ввести оное без всяких пошлин, которые в подобных случаях бывают довольно значительны[12]».
Портрет Бетховена
Михаил Виельгорский был знаком в Вене с Бетховеном, присутствовал на репетиции его «Пасторальной» симфонии. (Сконечная А.Д. Торжество муз. Москва. Советская Россия. 1989, 192 с. 168.)
Князь Николай Борисович Голицын (1794–1866), большой любитель и пропагандист музыки Бетховена, сам замечательный виолончелист, во многом способствовал исполнению музыки Бетховена в России. Благодаря Голицыну 7 апреля 1824 в Петербурге была исполнена Торжественная месса Бетховена — раньше, чем в Вене. Голицын был заказчиком трёх квартетов 1822–1826, ему Бетховен посвятил увертюру «Освящение дома»[13]. Голицын сделал переложение бетховенских сонат для квартета.
Для золотого периода Петербурга, как называли первую треть XIX века, характерен интерес к углублённо-напряжённому миру музыки Бетховена.
МУЗЫКАЛЬНЫЕ САЛОНЫ ПЕТЕРБУРГА
С конца XVIII и к началу XIX века в Петербурге стала складываться новая для русской культуры форма общения — салоны и кружки. Сначала это были литературные кружки (Державин-Львов), а затем музыкальные. В них слушали и исполняли любительскую и профессиональную игру. Репертуар развивался от незатейливых фортепианных пьес и романсов до серьёзной камерной, хоровой и симфонической музыки. Расцвета своего салоны достигли к двадцатым годам XIX века.
В Петербурге наиболее крупными салонами, в которых постоянно звучала музыка, были салоны президента Академии художеств А.Н. Оленина, Г.Р. Державина (1743–1816), А.С. Шишкова, графа А.С. Хвостова, барона Ф.А. Раля, директора придворной капеллы Ф.П. Львова, П.И. Юшкова. Музыкальные вечера проводил у себя поэт В.А. Жуковский, на его знаменитых субботах бывали А.С. Пушкин, А.А. Плещеев, П.А. Вяземский, В.Ф. Одоевский и мн. др. Одним из самых примечательных в 1830-е гг. был салон австрийского посла Финкельмона. Его жена Дарья Фёдоровна была внучкой Кутузова, в этом салоне бывал Пушкин.
Популярны были салоны француза И.С. Лаваля, салон Дельвига, где бывал М.И. Глинка.
В салоне-кабинете князя Одоевского «львиная пещера», где часто играл Ф. Бём, завсегдатаями были графиня Ростопчина, А.С. Пушкин, М.И. Глинка, М.Ю. Лермонтов, Крылов, Жуковский, Вяземский, среди гостей были Гектор Берлиоз и Ференц Лист[14]. Сам Владимир Фёдорович Одоевский был литератором, знатоком и ценителем музыки, первым музыкальным критиком в русской журналистике. Он и сам был талантливым исполнителем клавирной и органной музыки Баха[15]. Другом Одоевского был Василий (Вильгельм) Фёдорович Ленц (1809–1883), петербургский литератор и музыкальный обозреватель, исследователь творчества Бетховена. В их беседах рождалась музыкальная критика.
Образование первого и по существу крупнейшего собственно музыкального салона относится к 1816 году. Это салон графов Виельгорских, существовавший в их имении Луизино, а затем в Москве. В 1822–1823 шесть симфоний Бетховена исполнили в Луизино.
С 1822 «музыкальные утра» устраивала знаменитая польская пианистка М.Шимановская. В этих концертах участвовал и молодой Глинка, чья слава пианиста и композитора утвердилась в Петербурге. Постоянными участниками её концертов были певица А. Гебгард, певец Д. Този, скрипач Ф. Бём. Игру Шимановской отличила нежность и мягкость звука, ажурная техника, поэтичность и проникновенность исполнительской манеры, мягкий фильдовский стиль. В 1827 Марии Шимановской было пожаловено звание придворной пианистки их Величеств Императриц[16].
А.А. Берс вспоминает, что музыкальные вечера были у его отца, Александра Евстафьевича Берса, у А.И. Фицтума, О.И. Фишера, И.И. Гаврушкевича:
«В то время не было ни консерватории, ни концертов, так что артисты были рады проводить вечера в дружеском музыкальном кружке. К исполнению относились не строго, наслаждались музыкой молча, вопросов о вдохновении, о глубине музыки даже избегали; одним словом, всем было приятно слушать Музыку, курить сигары, обмениваться мыслями. Затем, после самого скромного ужина, все расходились по домам пешком и в духе, неся свои инструменты, кто в руках, а кто и на приспособленных для носки ремнях через плечо. Про нашу музыку можно было сказать, что она была Gemüthliche (уютной, приятной — Г.С.) Musik; к Львовским же собраниям скорее применимо выражение: Gemüth Musik(нравственной — Г.С.))— там совершалось нечто в роде священнодействия с художественным оттенком. У нас бывали больше мастеровые музыки, у Львова же мастера; к нам редко залетала приезжая музыкальная звезда, и то её кто-нибудь приводил с собой, а к Львову, стоявшему близко ко двору, музыкальные звёзды появлялись сами» [28, c.160–161].
Домашний музыкальный кружок Львовых, называвшийся «Музыкальная академия» располагался с 1800 по 1879 по адресу: 4 Адмиралтейская часть, 1 квартал, 39-40; Офицерская улица 37-39; Большая мастерская улица 1, современный адрес ул. Декабристов, участок дома 42, Лермонтовский проспект, участок дома 2; здание не сохранилось[17].
А.Ф. ЛЬВОВ. Служба у Аракчеева
Портрет А.Ф. Львова
Алексей Фёдорович Львов (1798–1870) был сыном Ф. Львова, директора Певческой капеллы и музыканта-любителя. После окончания института путей сообщения в 1818 был произведён в поручики и откомандирован к работам по военным поселениям, которыми заведовал граф Аракчеев. Там Львов прослужил инженером-строителем восемь лет. Служба, по словам его, была неимоверно тяжела: лишенные самого необходимого, надсмотрщики работ должны были находиться безотлучно на службе от 3 часов утра до 12 часов дня и от 1 часа до 9 часов вечера, причем взыскания начальства были жестоки и безграничны.
«В скором времени усердие, и покорность притупились, — пишет в своих записках Львов, — и меры жестокости были единым средством к выполнению требований начальства. Во время работ молчание общее, на лицах страдание, горе! Так протекали дни, месяцы без всякого отдохновения, кроме воскресных дней, в которые обыкновенно наказывались провинившиеся во время недели. Я помню, что, ехав однажды в воскресенье верхом верст 15, я не проехал ни одной деревни, где бы не слыхал побоев и криков. Мы сами лишены были самого необходимого для жизни и спокойствия… От начальников ни малейшего внимания, никогда ласкового слова, все это от подражания верхнему начальнику и желания угодить ему». (Львов. Записки. Из кн. Русская старина. Т. XV. СПб, 1876).
Военный министр с 1808 года, Аракчеев был правой рукой Александра I.
Портрет Аракчеева
Выходец из бедной дворянской семьи, он с трудом попал в артиллерийский кадетский корпус, затем оказался на службе Павла, тогда ещё великого князя. Честный, преданный и старательный офицер дослужился до полковника и начальника всех сухопутных войск наследника. По воцарении Павла он стал комендантом Петербурга и генерал-лейтенантом. Но переменчивый характер Павла I повлёк отставку в 1798, хотя спустя несколько месяцев Аракчеев был вновь принят на службу генерал-квартирмейстером. Он служил инспектором всей артиллерии, был пожалован большим имением в Новгородской области и титулом графа, но в 1799 Павел вновь отправил его в отставку.
Вновь Аракчеев стал служить с 1803, уже при Александре I. В 1808 году он был назначен военным министром. Его умение досконально входить во все военные дела, прослеживать выполнение всех распоряжений, реорганизация управления армией способствовала успехам военных действий в русско-шведской войне, в результате которой к России присоединилось Великое Княжество Финляндское. Во время Отечественной войны с Наполеоном Аракчеев занимался снабжением армии, организацией резервов. Особенно заботился он об артиллерии. Все распоряжения Александра шли через Аракчеева.
Именно Аракчеев ввёл в армии правило отдания чести офицерами друг другу поднятием левой руки к головному убору. Его старательность и доведение до конца всякого распоряжения, стремление к наведению порядка в армии, особенно в артиллерии, сыграли свою положительную роль — он наладил снабжение, улучшил схему управления, ввёл столовые и библиотеки для офицеров. В то же время он мог жестоко унизить и оскорбить офицера. Одна из его отставок при Павле связана с доведением офицера до самоубийства. Но Аракчеев принял на себя все армейские дела, что позволило Александру чувствовать его надёжную опору, и при этом оставаться гуманным в глазах общества
Александр, сам не обладая энергией и решительностью Аракчеева, высоко ценил такого надёжного помощника. Аракчеев стал председателем департамента военных дел в Государственном Совете, фактически, первым его лицом. Это отражают Журналы заседаний Государственного Совета.
С 1810 Александр I задумался над проблемой существования армии в мирное время, а также обеспечения вышедших в отставку старых солдат. Он поручил Аракчееву создать военные поселения, где солдаты занимались бы сельским хозяйством, проживая с семьями. Первый опыт был неудачен, но Аракчеев, взявшись за это, настолько детально продумал всё существование поселян, что они стали бунтовать не от лишений, а от избыточной регламентации всей жизни. Вдоль чистых улиц стояли одинаковые дома, красивые, но неудобные. Ради чистоты свиней держать было запрещено. Детей с 6 лет одевали в мундиры (были пошиты мундиры на возраст 6, 12 и 18 лет — на вырост). Ежегодно составлялись списки юношей, могущих вступить в брак, каждому по списку подбиралась жена по принципу: один супруг из бедной семьи, другой из зажиточной — для уравнивания. Каждая баба должна была ежегодно рожать, желательно мальчика (иначе — штраф). Сам Аракчеев писал множественные инструкции, в том числе и бабам как растить детей. Даже кошки сидели на привязи, «чтобы птицам садовым дать свободы». Среди приказов Аракчеева по военным поселениям бывали, например, такие: «Отпустить 100 ударов розгами по собрании всех жен роты Акулине Григорьевой за то, что в доме ее ночью обнаружен подпоручик Иванов, а того подпоручика посадить на гауптвахту и оштрафовать». За все нарушения многочисленных правил следовали наказания, которые и наблюдал Львов во время службы в военных поселениях.
В более подробном виде свои правила обращения с подчиненными Аракчеев изложил в письме к управляющему Новгородскими военными поселениями генералу С.И. Маевскому от 12 мая 1824 года:
«Прошу вас покорно не спускать, и строгость нужна более для штаб- и обер-офицеров, нежели для военных поселян, и оное требую, ибо мои правила не сходятся с правилами, в армии употребляемыми; я полагаю, что когда строгость, — разумеется, справедливая, без интриг (коих я не терплю и всякий тот у меня все потеряет, которой начнет интриговать) — употребляется на начальников, то все пойдет хорошо, и солдаты будут хороши; а у вас в обыкновенной службе с командирами обхождение бывает приятельское, церемонное, что никогда по службе не годится, ибо у вас всегда считается за стыд обнаружить какое-нибудь преступление или злоупотребление, сделанное батальонным или ротным; а я, напротив того, думаю, что без подобных случаев не может в свете существовать, а должно только строго взыскивать, а стыда в оном не должно полагать, ибо как можно онаго требовать, чтобы у вас все люди ваши, то есть штаб- и обер-офицеры были святые? Онаго чуда не было на свете; следовательно, есть хорошие, а есть и худые. У вас еще есть правило и хвастовство, чтобы подчиненные любили командира; мое же правило, дабы подчиненные делали свое дело и боялись бы начальника, а любовниц так много иметь невозможно. Ныне и одну любовницу мудрено сыскать, кольми паче много».
Если к офицерам, служившим в военных поселениях, Аракчеев был строг и придирчив, старался держать их в страхе, то к специалистам — механикам, инженерам, архитекторам относился с необыкновенной вежливостью и снисходительностью, внимательно слушал их советы, стремился создать им самые благоприятные условия для работы: и зарплату давал немалую, и жилье предоставлял приличное. Специалисты были нужны графу, поскольку в военных поселениях шло бурное строительство. Граф явно имел намерение создать из них нечто небывалое в России — своего рода оазис непревзойденного порядка, чистоты и культуры. Здесь возводились особой конструкции здания, устраивались особой планировки населенные пункты, устанавливались различные новые механизмы и т.п.[18]
Как ни тяготился Львов службой у Аракчеева, отставки ему не давали. Уволиться от службы помогла ему трагедия, случившаяся у Аракчеева.
Портрет Настасьи Минкиной
Личная жизнь Аракчеева не была согрета семейным счастьем. Жена недолго жила с ним, убежав к матери. Наложницы сменяли одна другую. С 1800 года у Аракчеева в имении Грузино поселилась новая управительница, ставшая фавориткой — Настасья Минкина. Неизвестно, была ли она его крепостной, или вольнонаёмной. Она была дочерью кузнеца Фёдора и наполовину цыганкой. Её твёрдый характер и энергичный ум позволили ей выучиться грамоте, научиться вести хозяйство и управлять имением Грузино во время отъездов Аракчеева. Сохранились её нежные письма к нему, полные заботливого внимания о его здоровье, питании и одежде.
Не имея возможности иметь детей, она имитировала беременность, а потом убедила Аракчеева, что новорожденный мальчик — это его сын. Аракчеев признал ребёнка, и приказал раздобыть Настасье и Мишеньке дворянские документы, на имя дворян Шумских.
Но к крепостным Настасья была очень жестока, наказывала и истязала их. Её упоминает М. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита», в сцене бала у Воланда:
«Госпожа Минкина, ах, как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь горничной лицо щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут!».
10 сентября 1825 года доведённые до отчаяния крестьяне зарезали её. Горе Аракчеева было безгранично. Его не могла утешить ни жестокая расправа над виноватыми, ни необходимость заниматься государственными делами. 19 ноября 1825 года в Таганроге умер Александр I, в декабре в Петербурге на Сенатской площади было восстание — безутешный Аракчеев не приступил к службе. Рассерженный Николай I отправил его в отставку в апреле 1826.
ИЛЛ.41: Портрет Николая I
И в свете этой опалы Львов переходит адъютантом к Бенкендорфу, а после становится флигель-адъютантом Николая I.
А.Ф. Львов очень хорошо играл на скрипке. Его учителем был Франц Бём. Служебное положение не позволяло ему выступать публично, и он много играл в любительских кругах, часто проводил концерты у себя дома — «Музыкальная Академия» 1827–1828. Жил он с 1800 по 1879 по адресу: 4 Адмиралтейская часть, 1 квартал, 39-40; Офицерская улица 37-39; Большая мастерская улица 1, современный адрес ул. Декабристов, участок дома 42, Лермонтовский проспект, участок дома 2; здание не сохранилось[19].
В 1833 Николай I попросил Львова написать новый гимн Российской Империи. В торжественных случаях исполнялись различные гимны. На международных церемониях исполнялся английский гимн «God Save the King» со словами Жуковского «Боже, царя храни». Львов быстро справился с этой задачей. Первое (непубличное) исполнение состоялось 23 ноября 1833 в Певческой капелле.
А.Ф. Львов в 1834 вспоминал, как участвовал в домашних концертах при дворе:
«По зимам, неоднократно бывали у Императрицы концерты, в которых я участвовал всегда с большим успехом. В один из этих концертов, Государь подзывает меня и говорит: «Что, если ты бы попробовал составить из нас домашний концерт и сочинил для нас музыку? Мы могли бы кое-что сыграть, Императрица играет на фортепиано, я на трубе, Матвей Виельгорский на виолончели, Апраксин на басу, ты на скрипке, Михаил Виельгорский, Волконский Григорий, Бартенева, Бороздина могут петь, и дети могли бы участвовать на чём-нибудь. Право, можно было бы что-нибудь составить, попробуй»[20].
Музыкой были заняты вечера и в знатных и в скромных домах. Атмосфера Петербурга первой половины XIX века была удивительно творческой, созидательной. Если не исполняли, то собирались, чтобы слушать. Ходили друг другу в гости с нотами и инструментами.
В 1835 Львов организовал квартет, в котором постоянно играл он сам, Густав Вильде, Всеволод Маурер (сын), Матвей Виельгорский. Часто к ним присоединялся и учитель Львова, Франц Бём. В их репертуаре главное место занимала музыка Бетховена. В.Ф. Ленц вспоминал о И.А. Крылове:
«Крылов любил слушать квартеты Гайдна и Моцарта, но еще больше любил Бетховенские квартеты. В Бетховене слышны голоса природы, но нужно уметь их слышать»
— сказал однажды этот старик с мощной головой мыслителя. Когда Бём или генерал Львов играли его любимый квартет (C-dur с фугой), Крылов погружался в глубочайшее раздумье» [8,№7 с.390-391].
Детей в дворянских семьях музыке обучали частные учителя, в пансионах в программу входило музыкальное образование. Например, М.Ю. Лермонтов в Московском Благородном пансионе обучался игре на скрипке, флейте и фортепиано, а на выпускных испытаниях исполнял фрагмент скрипичного концерта Маурера.
Н.И. Бахметев
ИЛЛ.42: Портрет Н.И. Бахметева
Многие офицеры были хорошими музыкантами-любителями. Среди них — яркая фигура ученика Франца Бёма (в 1830-х гг.), полковника Николая Бахметева (1807–1891), впоследствии директора Певческой капеллы. Службу в кавалерии он сочетал с исполнительством, участвуя в любительских концертах.
В воспоминаниях Бахметева остался рассказ об интересном эпизоде совместной репетиции с Францем Бёмом и Людвигом Маурером перед концертом в Дворянском собрании:
«Возвратившись в 1837 году, фронтовая моя служба продолжалась по-прежнему, но я принялся за любимый мой инструмент, купив очень дёшево, за 600 рублей, скрипку Гваданини (Гварнери), а дёшево она мне пришлась оттого, что она была кем-то заложена, и я её выкупил. В то время, как бывший ученик нашего первого скрипача Бёма, я играл одни сочинения разных авторов, как то: Роде, Виоти, Лафона, Липиньского, Маурера, сам же я ещё не писал для скрипки, а как фундаментально изучивший теорию и контрапункт у Шванке и Шрейнцера, я более занимался сочинением церковной музыки, к которой имел особенную любовь.
Ромберг
В 1838 году я сошелся с Серве (виолончелист), так что мы виделись ежедневно и играли вместе; а как в казармах в моей квартире, была большая зала, и у меня можно было играть полному оркестру, который состоял из духовых инструментов полка, а струнные инструменты были исполнены аматёрами (любителями) и первыми артистами, как Ромберг, Маурер, Бём (скрипачи), Шуберт, Кнехт и Гросс (виолончелисты); и тут мы пробовали наши сочинения, как Вьетан, Серве и я, что было удобно, так как оркестр для этого нельзя иначе собирать.
В 1839, 1840 и 1841 мне особенно много приходилось играть в публичных концертах. В 1840 г. для меня были очень лестны два концерта, а именно: возвратившись раз очень поздно домой, я нашёл следующую записку графа Михаила Юрьевича Виельгорского: «Dece pas je reviens de chez la Grande Duchesse Elene, qui desire que vous jouiez demain un soloau Concert patriotique. Pas de refus, car uniquement pour vous l`orchestre est commande pour les 2 h. dans la salle de la Grande Noblesse». (Я только что вернулся от Великой княгини Елены, которая желает, чтобы завтра Вы солировали в Патриотическом концерте, отказаться нельзя, потому что исключительно для Вас оркестр был командирован на 2 часа в зал Дворянского собрания).
Вот это сюрприз! К этому же времени пришёл и другой сюрприз — читаю в полковом приказе, что завтра полковой плац от 12 до 1 часа назначен для учения моего эскадрона. Вот ещё второй сюрприз! Как быть? А ведь надо исполнять и то и другое. Ничего, Бог милостив, и исполню всё, зная твёрдую мою натуру. Это было в апреле, холод был ещё порядочный. На другой день в 12 часов я уже учил эскадрон, от палаша руки закоченели, и кончив ученье, возвратился домой, натёр себе руки спиртом, и взяв скрипку, отправился на репетицию. Тут, в зале, я уже нашел 2-х братьев Виельгорских, Серве, Глинку и Бёма. На счастье мое, как все мои пьесы более или менее, что называется, под пальцами, я и выбрал из них мою Fantasie elegante, которая для публики была эффектна и ею любима. Я тут не чувствовал никакого последствия от утреннего конного увечья… Фантазию мою мы повторили два раза, а оркестром дирижировал Ромберг, и, невзирая на то, что он был закоренелый сухой классик, пьеса ему понравилась, так же, как и всем присутствовавшим, а Серве все восхищался моим stocato, который называл всегда «polisson de staccato». Граф Виельгорский пожелал еще раз послушать мою «элегантную», пригласил всех нас к себе (на углу Михайловской площади и Большой Итальянской), и там, под аккомпанемент фортепьян, с Фальвейтером, я еще сыграл эту пьесу. После этого меня заставили пропеть несколько моих романсов, где, между прочим, пропел мой «Перситский булат», который они все в первый раз узнали. Этот страстный романс написан в 5/4, каковой ритм никому еще в голову не приходил, я же этим ритмом хотел придать более страсти. Тут Маурер и Бем возмутились против этого нововведения, говоря, что 5/4 не может существовать, так как это неделимо, и в теории нет такого указания. Только граф Виельгорский не нашел в нем ничего неприятного и неприличного, а Глинка, сидя в углу комнаты, призадумался и не высказал никакого мнения, только при разъезде сказал мне: «Мы об этом подумаем», — и действительно, подумал, и впоследствии написал в Жизни за царя хор женщин в 5/4, который прежде был написан другим размером, кажется, в 3/8.» [11, с.279-282].
Семья Бём. Братья Франц и Йозеф
Фамилия скрипачей Бём была известна в России с XVIII века. В Москве жил некий Иван Бём, скрипач и композитор (род. в Москве 1723 г. и в России образовался — скрипач, композитор; † 1760 г.)[21].
В 1782 году в Петербурге музыкант Бём отменяет свой концерт:
«Бём сим почтенно публику уведомляет, что обещанный им концерт по некоторым препятствующим в том обстоятельствам не может быть дан, почему все те особы, кои взяли уже билеты, могут получать обратно свои деньги» (СПб ведомости, 1782, с.232).
В Императорском театре Петербурга в начале XIX века служил скрипачём Александр Бём (РГИА ф.497 оп.4 д.55, 294 л., 1807 г., л.30). 187. В 1807 году в Императорские театры был принят скрипач Александр Бём с жалованьем 800 рублей в год. (РГИА ф.497 оп.4 д.55, 294 л., 1807 г., л.30). Был ли он связан с нашими героями, неизвестно. Точнее установить это не удаётся, т.к. многие документы тех лет (за XVIII и первое десятилетие XIX века) из архива Театральной дирекции утрачены после пожара в Большом театре в ночь на 1 января 1811 (Данилов С.С.; Постоянные театры в Петербурге в XIX веке. — Временник отдела истории и теории театра III. Сборник статей. Л. Academia 1929, с.153–182.)
История братьев Бём начинается в Песте (Пеште) — венгерском городе на берегу Дуная. Городе, который в 1898 году объединился с соседними Будой и Обудой и стал Будапештом. Венгерское происхождение семьи наложило громадный отпечаток на ее таланты: искусство игры на скрипке присуще венгерскому народу как никакое другое. Кажется, что венгры рождаются со скрипкой в руках.
О венгерских корнях семьи скрипачей нам известно немногое. В городе Песте проживали Михаэлис (Йозеф) Бем, капельмейстер театра в Песте, с женой Анной, урожденной Дорфмейстер[22]. 7 сентября 1788 года у них родился старший сын — Франц, а 4 марта 1795 года — Йозеф. В венгерском биографическом словаре они не упоминаются — знаменитыми они стали не на своей родине. Славу музыкантов им принесли другие города — российский столичный Петербург старшему и Вена — младшему.
Портрет Пьера Роде
Музыканты Песта и Вены знали, что в России, в Петербурге можно благополучно работать. Возможно, Михаэлис, отец Франца и Йозефа отправил сыновей-подростков в Петербург учиться скрипичному мастерству у Пьера Роде. Возможно, их пригласили работавшие в Петербурге родственники или земляки. Возможно, кто-то из русских деятелей Вены дал им рекомендацию.
Внук Франца Бёма, великий математик Георг Кантор, в 1896 году вспоминал:
«Мои дедушка и бабушка Франц и Мария Бём, урождённая Моравек, из школы француза Роде в Санкт-Петербурге, в 20-е и 30-е годы были императорскими скрипачами-виртуозами и вызывали восхищение в музыкальных кругах, а мой двоюродный дед Йозеф Бём, тоже ученик Роде, основал в Вене известную скрипичную школу, из которой вышли Иоахим, Эрнст, Зингер, Хельмесбергер (отец), Л. Штраус[23], Раппольди» [24, с. 278].
Роде приехал в Петербург в 1803, служил вместе с Адрианом Буальдье, который имел вид на жительство в Петербурге с 1801 года[24], хотя Брокгауз утверждает, что он приехал в Петербург в 1803 вместе с Роде. До 1803 года первым скрипачём оркестра Петербургских Императорских театров был Иван Ленц[25]. Роде был первым скрипачом Петербургских Императорских театров с 1804 по 1807[26]. Из-за нездоровья Роде контракт был прерван на полгода ранее оговоренного, 23 февраля 1808 Роде дал прощальный концерт в Москве и отбыл на родину.
Можно предположить, что герои нашей истории — братья Бём, Франц и Йозеф, а также Мария Моравек, в эти годы обучались у него игре на скрипке. В 1804 Францу было 16 лет, а Марии и Йозефу — по 9 лет, в момент отъезда Роде из России, в 1807 году, соответственно 19 и 12 лет. Спустя два года Франц начинает играть в Петербургских театрах.
(продолжение следует)
Примечания
[1] РГИА ф.497 оп.1, д.73.
[2] Сконечная А.Д. Торжество муз. М.1989, 192 с., с. 169.
[3] Белякаева-Казанская Л.В.// Силуэты музыкального Петербурга. СПб, Лениздат, 2001, 500 с., с.132–133.
[4] Санкт-Петербургские ведомости, 1825, конец мая — Карл Липиньский — концерт и отъезд.
[5] Щербакова Т.// Михаил и Матвей Виельгорские.— Русские музыканты XIX века. М., Музыка, 1990, 128 с., с.42-43.
[6] Веневитинов М.А. «Франц Лист и граф Мих.Юрьевич Виельгорский в 1839 г.» — Русская старина СПб 1886 №10–12 (окт.-нб.), стр.485-490. С.485
[7] РГИА ф. 468 оп.4 д.7
[8] Гордин А.М., Гордин М.А.//Пушкинский век. 1995, СПб, 414 с.
[9] Санкт-Петербургские ведомости, вт.31 марта 1825.
[10] Федор Фёдорович (Теодор Фридрих фон) Шуберт (1789–1865), математик и геодезист, был женат на Софье Александровне Раль, дочери придворного банкира и мецената. Дом Ралей, как и дом Шубертов, был одним из музыкальных центров Петербурга. Математик Софья Ковалевская была внучкой Ф.Шуберта.
[11] Цит. по кн. Гордин А.М., Гордин М.А.//Пушкинский век. СПб 1995, 414 с., с.277-278.
[12] Благонамеренный, Санкт-Петербург, 1818, №7, с.245.
[13] Белякаева-Казанская Л.В.//Силуэты музыкального Петербурга. СПб, Лениздат, 2001, 500 с., с.132–133.
[14] Сконечная А.Д. Торжество муз. М.1989, 192 с., с.147.
[15] Щербакова Т.// Михаил и Матвей Виельгорские.— Русские музыканты XIX века. М.,Музыка, 1990, 128 с.
[16] Гозенпуд А.А. дом Энгельгардта. Из истории концертной жизни Петербурга первой половины XIX века. СПб, Советский композитор, 1992, 446 с., с.44.
[17] Гордин А.М., Гордин М.А.// Пушкинский век. Спб 1995, 414 с.
[18] Томсинов В.А. Аракчеев. М. 2003г.
[19] Гордин А.М., Гордин М.А.// Пушкинский век. Спб 1995, 414 с.
[20] Отдел рукописей РНБ ф. 446, №4, л.246.
[21] Русский биографический словарь под ред. Половцова. СПб, 1900 [2]. — Т. 2. — 796 с.
[22] Центральный Государственный Исторический Архив г.Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб) Ф.347 Оп.2 Д.9 л.118.
[23] Людвиг Штраус (1835–1899), родился в Пресбург (Братислава).
[24] РГИА, ф.497, оп.1 (97/2121), д.8.
[25] РГИА ф.497, оп.1, д.73, л.27.
[26] РГИА ф.497 оп.4 №55, л.293
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer8_10/sinkevich/
