Как хотелось мне жить,
хоть от жизни давно отгрустили,
Как я смысла искал,
как я верил в людей до поры…
Я последний язычник
среди христиан Византии.
Я отнюдь не последний,
кто видит,
как гибнут миры.
Н. Коржавин
* * *
Однако он считал самоочевидным, что делать надлежит то, что считаешь правильным; он так и не сумел понять, каким образом люди могут поступать иначе, хотя знал, что именно так они и делают. Вопрос казался ему и простым, и непостижимым: простым в том смысле, что все должно быть правильным, и непостижимым потому, что так не получалось.
Айн Рэнд
Читаю «Смысл консерватизма» Р. Скрутона (The Meaning of Conservatism — Sir Roger Scruton, на русском вкратце изложено в «Почему я стал консерватором») и спрашиваю себя: Ну что же тут не так?
Ведь на самом деле я готова подписаться практически под всем, что сказано там, и прежде всего под тем, что отношения между людьми в семье, государстве и обществе не конституциями задаются, наоборот — конституции и прочие умные бумаги пишутся на основе традиции, опыта этих самых отношений, создающих сообщество, соглашений, принимаемых по умолчанию, хотя бы о том, нужна ли она кому-нибудь, эта самая конституция, или лучше все-таки севрюжина с хреном.
И под тем, что видеть историю человечества как путь к не очень понятной «свободе» (см. например, «Братскую ГЭС» Евтушенко) все равно что считать природу гигантским заговором ради выведения скаковой лошади или джерсейской коровы. (А кто это сказал? Кажется, Хомский, и вовсе не про свободу…).
И под тем, что не может никакая «личность» самозародиться в вакууме и выехать к окружающим на сферическом коне, человек рождается в конкретной культуре, овладевает конкретным языком, вступает в отношения прежде, чем может их осмыслить, а зачастую этим даже и не заморачивается.
Пожалуй, описание исходной позиции нормального человека, согласно этой книге, можно коротко сформулировать словами любимой песни:
Подскажи, расскажи утро раннее
Где с подругой мы счастье найдём.
Может быть, вот на этой окраине,
Возле дома, в котором живём.
Не страшны мне ничуть расстояния,
Но куда ни привёл бы нас путь,
Ты про первое в жизни свидание
И про первый рассвет не забудь.
Счастье — там, где ты вырос, где твои корни, среди твоих личных и переданных предками воспоминаний. Это и называется «консерватизм», идеология… нет, не сохранения прошлого без изменений, но продолжения его при всех необходимых изменениях. Причем, все это вполне логично вытекает из совершенно адекватных представлений о человеке и обществе, чего при всем желании не скажешь об оппонентах Скрутона, которых он называет «либералами», но я назвала бы скорее «утопистами».
При всем разнообразии и далеко не дружеских отношениях между их разномастными идеологиями общей для всех является исходная точка: не реальная жизнь, но некая абстрактная схема, не «как есть», а «как надо» с обещанием земного рая, но на деле при попытке воплощения создающая только ад, или, в лучшем случае, ослабляющая сообщество, подрывающая его творческие силы. Все они стремятся, не мытьем так катаньем, не насилием так обманом традицию, правила человеческого общежития разрушить до основания, а затем… примеры привести может каждый.
И вот вопрос: неужели же у одного Скрутона не на затылке глаза? Почему современный мейнстрим, он же «широкая общественность», в упор не замечает его аргументов? Почему верить предпочитает не опыту поколений, но дурацким абстракциям, из которых со всех сторон белые нитки торчат?
Только не надо, не надо мне рассказывать про коварный Коминтерн, про советскую (и нацистскую) пропаганду, про агентов влияния — от Франкфуртской школы до Госдепа — про таланты Мюнценберга и Геббельса, про университеты, ставшие рассадниками безумия. Все это правда, но… не объяснение.
Вспомним, товарищи, юность свою боевую, как профессора, запинаясь, повторяли с кафедр идеологический бред, а мы его в одно ухо впускали, в другое — выпускали. Как тонны бумаги тратились на «правильные» книги и газеты, но все они вместе взятые не перевешивали в общественном мнении одного анекдота.
Есть — стоит картина на подрамнике!
Есть — отстуканы четыре копии!
Есть магнитофон системы “Яуза”!
Этого достаточно!
Талантливый пропагандист не может нести любую чушь, он говорит то, что люди ХОТЯТ УСЛЫШАТЬ, во что они поверят, потому что им самим верить хочется. Так почему же людям современного Запада хочется верить утопистам? Почему с такой легкостью готовы они ухватиться за маловразумительного журавля в небе, отбрасывая надежную, поколениями и веками проверенную синицу в руках? Ответ может быть только один: Потому что они ее УЖЕ потеряли, руки у них пусты.
Они утратили все то, что Скрутон совершенно правильно считает необходимым для нормальной жизни сообщества и человека в нем. Не имеют ни почвы, ни традиции, ни системы координат, и потому стремятся к возведению воздушных замков. Они — ЛИШНИЕ ЛЮДИ. Такие, к сожалению, были, есть и будут во всех развитых обществах (в неразвитых тоже появляются, но быстро гибнут). Терять им нечего, а приобретают ли они что-нибудь? Во всяком случае, многие из них приобретают новую религию, обещающую им, разумеется, весь мир. Не только в смысле географии, но, прежде всего, в смысле нормального внутреннего мира.
* * *
Все те элементы, которые высвободил, то есть выбросил за борт, процесс разложения старого мира, одни за другими попадали в сферу притяжения христианства… Не было такого вида фанатизма, глупости или мошенничества, который не проник бы в молодые христианские общины, не находил бы, по крайней мере в отдельных местах и на некоторое время, благосклонных слушателей и ревностных поборников.
Ф. Энгельс
Уважаемые древнеримские интеллектуалы!
Вы были совершенно правы, критикуя первохристианство, объясняя, что оно неприлично, нелогично и негигиенично, что все свои догмы его последователи принимают без достаточных (на самом деле вовсе без никаких!) доказательств, но… Знаете, один современный египтолог сказал, что понять, в принципе, можно любой древний текст, но только при условии, не считать античного автора за идиота.
Если бы христиане искали логики, они пошли бы к философам, если бы к гигиене стремились, обратились бы к медикам, и уж никто никогда не воспрепятствовал бы им, вести себя прилично. Стало быть, искали они чего-то другого. Хотите знать, чего? Общину они искали, сообщество, где каждый из них мог получать и давать уважение и поддержку, в том числе и материальную, где ему предлагалась картина мира, в которой и его собственная жизнь имела смысл.
Да, античная культура обладала всеми достоинствами, которые описывает Скрутон, но любая культура — она, по определению, для «своих», а первохристиане — рабы, отпущенники, наемные солдаты и даже сбежавшие из разоренных деревень потребители «хлеба и зрелищ» — ей были чужими, она их отвергала, неудивительно, что и они, в свою очередь, рады были любому предлогу, от нее отгородиться и плюнуть в нее с высоты своего морального превосходства и гарантированного бессмертия, не слишком придирчиво проверяя реальность того и другого.
Впрочем, нет нужды зарываться так далеко в историю, достаточно вспомнить Россию конца позапрошлого века. Как сказал Некрасов:
Порвалась цепь великая,
Порвалась — расскочилася
Одним концом по барину,
Другим по мужику!..
Искал-искал Николай-свет Алексеевич, кому же, в конце концов, на этой расскочившейся Руси жить хорошо, а никого не нашел, кроме Гриши Добросклонова, явного революционера, зовущего Русь к топору. Только вот, не отозвалась Русь-то: барин как-то тихо и незаметно растворялся в воздухе, а мужик от своей традиции уходить и не помышлял. Откуда же взялась у всех этих «революционных демократов» эсхатологическая надежда, что вот-вот уже полыхнет, а там и до четвертого сна Веры Павловны рукой подать, в точности как первохристиане верили, что вернется Иисус уже завтра после обеда, а с ним, как обещано, новое небо и новая земля? На этот вопрос ответил Николай Лесков.
Преобразования Александра II, кроме отмены крепостного права и реформирования суда, включали значительное сокращение чиновничества. И ударило это больнее всего по студентам, точнее — по бедным студентами, что на великие труды и жертвы шли ради образования в надежде на диплом как «социальный лифт». Публицистические статьи Лескова подробно описывают ситуацию этих людей, которым попросту не оказалось в обществе никакого места.
Не знаю, как вам, а мне чистым издевательством представляется прочувствованный призыв Достоевского: «Смирись, гордый человек! Потрудись на народной ниве!». — Какая, к черту, нива, Федор Михалыч? В стране демографический взрыв, перенаселение, почва истощена. Только слушателей ваших там не хватало, что не знают, каким концом соху в землю втыкать!
Так велико ли диво, что рядами и колоннами двинулись студенты «в народ», которому, как быстро выяснилось, были без надобности? Но не могли они в это поверить, ибо объединявшая их квазирелигия включала поклонение народу как идолу. Пришлось искать других «виноватых», и в конце концов искупительной жертвой пал царь-освободитель. Именно они, лишние люди того места и времени, подхватили эсхатологическую идеологию революции как священного служения, и тот же Достоевский с ужасом признавался, что не посмеет переступить ее моральный императив и донести, если узнает о подготовке теракта, потому что когда катится могучий вал общественного мнения «за все хорошее против всего плохого», захлестывает он и тех, кто не догадывается защитить свой опыт рефлексией и становится легкой добычей красноречивых демагогов.
Пылкая любовь утопистов к пролетариату объяснялась тем, что представлялся он им (а в 19 веке реально являлся) «лишними людьми». Как только он проявил характер и начал отстаивать свое место под общественным солнцем, Владимир Ильич сразу же отметил, что пролетарскую революцию пролетариям доверять нельзя — того гляди, променяют великую цель на 8-часовой рабочий день да повышенную зарплату. И плюнул тогда утопист на подлого работягу, обманувшего его надежды, и пустился, другого гегемона искать.
Короче говоря, если возникает и быстро становится популярной новая эсхатологическая религия или квазирелигия (идеология), то искать надо не беспочвенные фантазии в ее аксиомах, не логические нестыковки в ее догматах, (хотя то и другое наверняка найдется), а «лишних людей» в соответствующем обществе. И сколь бы убедительно ни звучали рассуждения «консерваторов», голоса их никогда не дойдут до тех, у кого попросту отсутствует опыт переживания реальности как родного дома, тех, кто привык видеть в ней враждебную, злую силу.
* * *
На палубу вышел, а палубы нет.
Советский фольклор
Не поручусь за общество первобытное, но уж со времени возникновения государства утописты и лишние люди были везде и всегда. Правда, обходились с ними, как правило, неласково. Утописты относились обычно в категорию «еретиков» (со всеми вытекающими), а лишние кормились подаянием. И не в том даже дело, что подавали не всегда щедро (по тем временам и трудяги не всегда ели досыта), а в том, что очень уж это было непрестижно, связано с полной утратой статуса.
Если же порядок этот по какой-то причине нарушался, если лишние люди приобретали в обществе вес (типа римской толпы, требовавшей «хлеба и зрелищ», или парижских санкюлотов), а с ними, естественно, реальное влияние обретали и утописты, это редко кончалось добром.
… Лет 30 назад шла я по славному городу Франкфурту-на-Майне, и со всех заборов глядели на меня здоровенные плакаты, изображавшие счастливую семью в уютной квартире под лозунгом: «Социальная помощь — не позор». А со всех газетных и журнальных страниц всяческие эксперты изо всех сил убеждали меня, что еще немножко, еще чуть-чуть — и работы для живых людей не останется: все будут делать роботы, да так производительно, что один механический мужик десяток органических генералов прокормит без проблем.
Единственная проблема — чем же их, органических, занять, чтоб со скуки в депрессию не впали, да еще — как их снабжать сподручнее: то ли каждому пособие назначать индивидуально, то ли не заморачиваться и всем регулярно сумму одинаковую за так выдавать, то ли деньги вовсе изъять из обращения и объявить полный коммунизм — бери, кто чего пожелает.
В той или иной форме людям прямо-таки навязывают паразитизм, не считаясь с тем, что роботов совершенствовать придется еще долго, а пока что рабочие места (особенно высококвалифицированные) стоят пустые, что инфраструктура сильно поизносилась, что не хватает денег на медицину, полицию, оборону… С одной стороны, в обществе полно незанятых вакансий, с другой, оно с каким-то остервенением плодит, размножает и даже массово импортирует «лишних людей».
Когда римский (византийский) император Константин христианство госрелигией сделал, он в параллель без жалости преследовал еретиков-утопистов, а современные европейские начальники, наоборот, именно утопию и назначили государственной идеологией и преследуют всякого, кто посмеет в ней усомниться. Выходит, если не большинство, то, как минимум, значительное меньшинство граждан современного общества давно уже чувствуют себя в нем лишними. Почему?
Вспомним еще раз любимую песню о счастье и спросим, много ли сегодня за Рогожской заставой осталось детей и внуков тех, кто жил здесь, когда ее спели впервые? Нынче за место не зацепишься, население центра Москвы в 19–20 веках кардинально сменилось, и не однажды, да, кстати, это сегодня центр, тогда окраина была, как в песне поется.
Какие, к черту, местные традиции? Один дед мой родом из Одессы, второй — из окрестностей Черкасс, сама я родилась и выросла в Москве, а сейчас сижу и пишу эти строки в 6 километрах к югу от Назарета. Друзья мои тут родом из Риги, Томска и Самары, у коллеги папа из Румынии, мама из Триполи, муж из Ирана, а другой коллега и вовсе друз (полжизни представления не имела о существовании такого народа). Какое, к черту, семейное воспитание, когда родители с детьми видятся только по вечерам, да и то сидят, уткнувшись в телевизор? Какая передача культуры следующим поколениям?
И ведь некого тут винить, никто нас силой с места не сгоняет, не запрещает детей растить, сами ищем, где лучше клюет. Действительно, такой образ жизни неразрывно связан с высокой производительностью труда, множеством удобств, высокоразвитой медициной и прочими приятностями, но платить за него приходится одиночеством перед лицом всякой беды — старости, болезни, безработицы или просто жизненной неудачи.
Раньше «тылом» была семья — не современная непрочная пара, а большая семья-клан, жившая по принципу «один за всех и все за одного», в частности, многих не допускала она до совсем уж «лишнего» существования, находила им применение, не выбрасывая на улицу с протянутой рукой. Но в развитом постиндустриальном обществе ей места нет, так что функцию «тыла» волей-неволей приходится брать на себя государству.
Но государство — это чиновник, а чиновник, даже если очень захочет, не сможет подходить индивидуально к каждому, разбираться, кто и вправду нуждается, а кто только придуривается, зато он очень даже может сообразить, что помощь убогим и сирым есть не что иное как процесс перераспределения средств, и чем больше их требуется перераспределить, тем больше для этого надо рабочих рук, а рабочие руки — это рабочие места, а рабочие места — это зарплата. Следовательно, чем больше у нас убогих и сирых, тем больше будет неувольняемых чиновников с правом на пенсию. Эврика!..
Вот почему современные начальники никогда не устанут повторять, что социальная помощь — не позор, что не сегодня-завтра всех работяг заменят роботами, вот почему они будут всячески поощрять поиск и сотворение все новых и новых опекаемых. «Лишний человек» есть неиссякаемый родник доходов и источник власти современного чиновника, а значит, утопия (в любом ее варианте) неизбежно станет госрелигией с сопутствующим преследованием всех еретиков.
* * *
Мне трудно выразить словами, что я испытываю, у меня нет ясности, и в этом часть моего ужаса: нет ничего определенного, за что можно было бы ухватиться. У меня такое ощущение, что мир вот-вот погибнет, не от взрыва — взрыв все–таки что-то жесткое и определенное, — а от какого-то чудовищного размягчения. Нет ничего твердого, устойчивого, все теряет форму и прочность, можно проткнуть пальцем каменную стену, камень поддастся, как студень, горы осядут, здания расползутся, как облака, и тогда наступит конец света, от мира останется не огонь и гарь, а одна слизь.
Айн Рэнд
Итак, правила игры становятся понятными: Растут и ширятся ряды «униженных и оскорбленных», которым надо срочно утереть всякую слезу: кому-то деньгами, кому-то привилегиями, кому-то охраной и защитой. Идет непрестанная борьба за права всех и всяческих пришельцев, гендеров, рас, животных, насекомых и даже климата, которому угрожает зловредное СО2; конечно, всю эту героическую борьбу изобретает, осуществляет и контролирует чиновник.
Вместо армии и полиции, инфраструктуры и больниц весь бюджет утекает на пособия тем, кому положено (а положено с каждым днем все большему количеству особей) и на зарплату тем, кто определяет, сколько положено и кому. Первым блестящим результатом такой политики стала известная студенческая революция 68-го года.
В порядке борьбы за права непривилегированных государство открыло путь в университеты тем, кто не мог платить за обучение, ну, то есть, не тем, кто мог учиться — для способных стипендии существовали и раньше — а вот именно тем, кто требовал во имя уравнения возможностей. Понятно, что такие требовательные ринулись на факультеты, где диплом доставался без сопромата и прочего напряга, а получив его, с горечью обнаруживали, что социальным лифтом он быть перестал, ибо не напасешься рабочих мест на всех образовавшихся политологов и литературоведов.
Все та же знакомая нам по пореформенной России, фабрика «лишних людей» решительно затоварилась, породила массовый утопизм и, в конце концов, пробила открытие множества кафедр для прокормления новоиспеченных профессоров кислых щей и вареной ваксы, а также новых рабочих мест в индустрии перераспределения.
Даже если то и другое работает точно по закону, без распилов и взяток, налоги приходится повышать постоянно, и потому не задавайте глупых вопросов, куда это вдруг подевался средний класс и почему стратегически важные изделия уходят на аутсорсинг к потенциальному противнику.
Даже если официально не меняются уголовные и прочие кодексы, любая статья предусматривает определенный интервал, оставляя судье свободу выбора, и потому не удивляйтесь, что образуются в городах «запретные зоны» для полиции, что защита обеспечивается не законопослушным гражданам, но получателям пособий, сиречь создателям рабочих мест для чиновника.
Вот это и есть то самое «глубинное государство», несущее смерть культурам и народам Запада. Ведают ли они, что творят? Скорее всего, нет. Бюрократическая система — это колония амеб, размножающихся прямым делением, занимающих всю доступную площадь и растворяющих в себе все, что удается ложноножками облепить.
Естественно, покушение на источник ее существования автоматически вызывает срабатывание инстинкта самосохранения, а поскольку Трамп и Натаньягу, при всех различиях, оба обнаруживают решимость, отстоять свой народ и культуру, «глубинное государство» реагирует вполне предсказуемо, но есть один интересный аспект: обе стороны непрестанно обвиняют друг друга в «подрыве демократии», хотя на самом деле не виноваты в нем ни те, ни другие.
Современная западная демократия родилась под лозунгом: «Только кто налоги платит, тот решает, как их тратить». И потому избирателями могли быть только те, кто зарабатывает, т.е., в подавляющем большинстве, мелкие и средние предприниматели города и деревни.
Когда они говорили о правах, то имели в виду право действовать — покупать и продавать, сеять и жать, шить и клепать — так, чтобы им не препятствовали самим решать, как лучше, охраняли их от всяческих уголовников, чтобы спорные вопросы разрешались в независимом суде, и чтоб за это платить не слишком много налогов. И в парламент, соответственно, выбирали представителей, что хотят и умеют отстаивать такие права, а не тех, кто с неба луну обещает.
Так было задумано, так поначалу оно и шло, но… только поначалу. В конце 19 века кризисы и войны начали интенсивно вытеснять с рынка мелких и средних предпринимателей, выживал сильнейший, место крестьянской общины в деревне заняли фермерские хозяйства с батраками, фабричные рабочие заменили ремесленников в городе. Все эти люди, конечно, работали, но… сами уже ничего не решали, и постепенно, незаметно изменилось само значение слова «права»: место права ДЕЙСТВОВАТЬ заняло право ПОЛУЧАТЬ. А уж где получать — там без бюрократа не обойтись.
Имущественный ценз для избирателей работать перестал по той простой причине, что слишком мало осталось людей, обладающих не просто имуществом (имущество есть и у рантье), но навыками работы с ним, пониманием, какие законы и правила способствуют этой работе, по каким критериям подбирать кандидатов в парламент и что требовать от них.
Окончательный крест на демократии поставил век 20-й со своими мировыми войнами, армиями, вооружениями и снабжением по карточкам. Тут уж чиновник развернулся вовсю, кризисы перепроизводства сменились кризисами перерегулирования, в некоторых странах (Германия) демократию отменили совсем, в других (Россия) ее и не вводили, а сразу перешли к бюрократической диктатуре, но даже там, где сохранялись демократические формы, содержание они утратили.
Современный избиратель требует уже не условий для самостоятельной деятельности, но подачек «пожирнее и погуще», не обладая при этом способностью отличить умелого хозяйственника от пустопорожнего демагога, и выборы все больше превращаются в фарс по Марку Твену («Как меня выбирали губернатором»). Известное пособие Сола Алинского по захвату власти рассчитано вот именно на людей, поддерживающих того или иного кандидата не ради реальной выгоды (связь которой с правительственными решениями проследить решительно не умеют), но под влиянием утопических «моральных соображений», типа проголосовать за Обаму, потому что черный и красиво умеет болтать про все хорошее против всего плохого.
Не удивительно, что оставшиеся пустыми оболочки демократических учреждений стараются, в меру возможностей, использовать обе борющиеся стороны. Вот, в Израиле судебная система полностью оккупирована «глубинным государством», а в Америке, наоборот — активно берется на вооружение его противниками. При всем (ну очень большом!) желании победы консерваторам, не могу с сожалением не отметить, что, кто бы ни победил, беспристрастных судебных разбирательств, нам, похоже, не видать уже никогда.
Демократия явно себя изжила, но не поможет и замена ее диктатурой, к которой идет дело по всему Западу. Не поможет, поскольку диктатура эта неизбежно будет утопически-бюрократической, а к чему она приводит, мы уже знаем.
* * *
Фарш невозможно провернуть назад.
Народная мудрость
«Глубинное государство» — страшная сила. Не потому, что захватило суд — его можно ограничить парламентским законом. Не потому, что вывело на улицу толпы бездельников-погромщиков — их можно разогнать силой оружия. Не потому, что дирижирует СМИ — им все равно уже мало кто верит. А потому, что там, где нет общины, индивид-одиночка тотально зависим от чиновника, эта власть не навязана извне, она имманентно присуща современном устроению жизни и перетасовкой начальников уничтожена быть не может.
Во времена «большого террора» в России почитай что всю номенклатуру перетрясли, бо́льшую часть физически уничтожили, но без малейшего ущерба сохранились кресла, новые обитатели которых исполняли прежние функции и получали прежние полномочия. Эффективно противостоять чиновнику может только община, … а где ж ее взять?
Традиционная общинная жизнь реально существует в сельской местности Африки и Ближнего Востока. При попытке внедрить там современные формы управления возникают самые причудливые помеси бульдога с мотоциклом, коррупция и кумовство, а уж об уровне жизни индустриального и постиндустриального общества не может быть и речи. Так много ли найдется среди нас героев, готовых ради возвращения к клановому бытию пожертвовать ватерклозетом и стиральной машиной? Сознаюсь честно, я не отношусь к их числу.
Другой вариант — евреи-харедим в Штатах и Израиле и мусульманские «бешенцы» в Западной Европе — сохраняют или заново воспроизводят общинные структуры, приобретя статус «подопечных», обеспечивающих бюрократам рабочие места. Но они никогда не потребуют от своих кормильцев ничего, кроме денег и некоторой «внутренней автономии».
Жизнеспособное общество будущего может опираться только на общину, образ жизни которой привязан к реально существующему производству и потреблению. И, слава Богу, кой-какие предпосылки для этого возникают на наших глазах.
Современный мегаполис создан ситуацией, когда заработать на жизнь и приобрести необходимое можно только в составе большого коллектива: от завода с его конвейерными линиями до торгового центра, в котором достаточный выбор создается без особых затрат. Сегодня все это постепенно сходит на нет.
Конвейерные линии становятся автоматическими, монтируют и налаживают их летучие бригады, а на месте дежурят лишь немногочисленные ремонтники, машинописные и проектные бюро уже вытеснил компьютер, задачи исследований и разработок для больших фирм все чаще берут на себя готовые стартапы, вместо кучкования в огромных торговых центрах выбираем товар в интернете, ждем доставку или бежим на почту за пакетом из посылторга. Правда, супермаркет пока еще серьезный конкурент квартальной лавочке, но и он перемещается потихоньку из сити, где только работают, поближе к дому, где живут, и нанимает тех, кому добежать недолго. Обслуга жилфонда, типа автослесарей, электриков и сантехников, и подавно предпочитает работать в своем квартале — и им удобней, и заказчикам тоже.
Значит, «спальные районы», где контакты с соседями на уровне «здрассьте», похоже, свое отыграли. Улица, дом, поселок снова становятся местом жительства, а значит — зоной взаимодействия. Это еще не община, но уже предпосылка ее возникновения. Тем более, что навстречу этому туннелю уже копают другой — с противоположной стороны.
Израильские киббуцы — несбывшаяся надежда левозакрученных всех стран — породили потомков, которых левые объявляют бастардами и решительно не признают, причем, не только злопроклятые «поселения на территориях», но и по их образу и подобию возникающие поселки в Негеве и на Голанах: сотрудничество единомышленников, нередко и единоверцев, что разделяют общие мировоззренческие ценности, но далеко не всегда — профессии и места работы, что в прошлом было серьезным препятствием, но сейчас, похоже, уходит на задний план (см. выше). Не знаю, происходит ли что-нибудь подобное в других странах, но, думаю, такой опыт пригодился бы всем.
Перемены идут, но такие перемены требуют времени, а много ли его осталось у западной цивилизации? Ведь «глубинное государство» продолжает наступление по всем фронтам. Не знаю, заметили ли вы, что не арабы, а именно израильская левая первой догадалась на весь мир объявить поселения «главным препятствием на пути к миру», ибо многие из них — общины или зародыши общин. Появились уже первые ласточки уголовного преследования за попытку защититься от погромщиков (в Америке) или хотя бы высказать им в лицо свое «фэ» (в Израиле), за мирный протест против бесчинств (в Германии), ужесточается цензура в СМИ и социальных сетях.
Разумеется, никаким террором не остановить автоматизацию производства или торговлю через интернет. Как всегда бывало в истории, слишком велик соблазн богатства и могущества, которое сулит технический прогресс, но… то, что невозможно в масштабе человечества, возможно, увы, в масштабе его отдельно взятой части. Тотальная бюрократизация в сочетании с террором и утопической квазирелигией достигли сокрушительного успеха в искоренении рыночной экономики и остановке технического развития России, ибо работу объективных факторов довершил страх, уничтожавший доверие между людьми, и место социума в обществе окончательно заняла аморфная масса, так что стране, похоже, уже не подняться. Понимаете, какое дело… Техника развиваться продолжает, рынок работает, а Россия…
…Вот, смотрю я на все происходящее и ни минуты не сомневаюсь, что и этот кризис преодолеет человечество, как все прочие, что были до него, что будет новая экономика, новая общинность и новая семья… Только вот, не уверена я, что при всем при этом выживет Западная Цивилизация… Хотя очень бы мне этого хотелось.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer8_10/grajfer/
