В защиту суеверий и предрассудков (продолжение)0

(окончание. Начало в №10/2020)

Глава VII. Телефон старика Хоттабыча

«Ну а после — чудеса мне по такому случаю:
Я до небес дворец хочу — ты на то и бес!..»
А он мне: «Мы таким делам вовсе не обучены,
И кроме мордобитиев — никаких чудес!»
В. Высоцкий

Как мы уже убедились, квазирелигии 19–20 века имеют очень много общего с классическими религиозными традициями. Но есть и очень важное различие, которое вполне оправдывает коротенькое словечко «квази»: за ними не стоит община. Только в общине религия живет нормально, обеспечивая связь с прошлым и одновременно меняясь по мере перемен в реальности.

Там, где общины нет, не поможет никакая ссылка на классы или расы. Ни класс, ни раса сами по себе не являются ни группой лиц, связанных на протяжении нескольких поколений иерархическими межличностными отношениями, ни объединением таких групп. Не случайно столько надежд квазирелигии возлагают на государство, видя в нем не систему общин, как было прежде, а замену общины как таковой. Но об этом — ниже.

В западном обществе на смену общине пришла только масса, а у массы религии не бывает, бывают «пережитки» — фантомные боли на месте атрофированного органа. Похоже на телефон, который сотворил Старик Хоттабыч в известном фильме: совсем как настоящий, и даже лучше, чем настоящий, потому что из чистого золота, только вот почему-то не звонит…

Распад общины делает человека одиноким и беззащитным. Прежде он мог надеяться, что в случае несчастья есть у кого просить помощи, а если его обидят, сработает боевой клич: «Наших бьют!», — теперь мир стал опасным и неуютным. В такой ситуации зачастую возникает и расцветает надежда, именуемая красивым древнегреческим словом «эсхатология»: со дня на день исчезнет противный старый мир, и наступит мир новый — не просто нормальный, но идеальный, рай на земле, где волк возляжет рядом с ягненком, человек освободится от грехов и нужды, предастся свободному творчеству и будет лицезреть Господа лицом к лицу.

Очень хочется, чтоб такой мир наступил поскорее, но… что для этого надо сделать? Тут мнения расходятся. Некоторые предлагают отречение от благ мирских (в пределе — уход в пустыню) и усиленное самосовершенствование, поддерживаемое мистическими упражнениями, зачастую — с колдовским уклоном. Другие — напротив — как можно скорее захватить власть и все устроить по правде-совести. Скажем сразу, что оба варианта — глухая безнадега. Первые могут создавать общины сколь угодно идеальные, но будут они либо недолговечными, либо изолированными, отгородившимися от мира, зато вторые…

Помните, с чего начал товарищ Робеспьер? С новенькой, с иголочки, «религии разума»,

ведущим догматом коей было утверждение Руссо: человек по натуре добр, а злые поступки совершает лишь по причине плохой организации общества и вредных законов, навязывающих неестественное поведение. Значит, достаточно организацию декретом изменить и плохие законы отменить — и вот оно, тут, обетованное райское блаженство!

Вы скажете — чем это отличается от догматов традиционных религий, на первый взгляд, не менее фантастических, типа дополнительной души у евреев или освобождения от грехов у христиан? Представьте себе, отличается, причем, принципиально. Количество душ на душу населения не влечет за собой отмену здравого смысла, а победа над грехом не ликвидировала в христианских государствах уголовного кодекса, поскольку прежде все догматы формулировались и понимались, исходя из опыта общинной жизни.

Руссо же общинного опыта не имеет, а опыт «массы» чисто отрицательный — так жить нельзя. И разум его уходит в свободный полет, и изобретает возможность целенаправленного и решающего изменения природы человека. Именно это пытался сделать Робеспьер, а за ним и большевики в октябре 17-го года.

Читая то, что они тогда писали, начинаешь, право же, сомневаться в психической нормальности этих господ. Как мог Ленин узреть «Великий почин» в поступке, совершенном под действием вековечного инстинкта самосохранения? Как мог Троцкий жаловаться на тотальную бюрократизацию, если сам только что национализировал всех курей? Как мог Блок Христа прозревать в пьяной матросне? Как мог Маяковский ожидать, что русский чиновник вдруг перестанет брать взятки?

Эта странность точно подмечена Айн Рэнд в романе «Атлант расправил плечи» — положительный герой Хэнк Реарден пытается добиться от отрицательных героев, деятельно разваливающих экономику, ответа, какого черта они совершают коллективное самоубийство:

— Но это только временно!

— Временных самоубийств не бывает.

— Но это только на время чрезвычайного положения! Только до тех пор, как все придет в порядок!

— И каким же образом все придет в порядок?

Ответа не последовало. <…>

— Главное как-нибудь пережить кризис, — сказал Мауч, — дать людям передышку, шанс подняться.

— А потом?

— Потом будет лучше.

— За счет чего?

Ответа не последовало. <…>

— Кто же все улучшит?

— Господи, мистер Реардэн, люди же не стоят на месте! — вскричал Хэллоуэй. — Они что-то делают, растут, идут вперед.

— Какие люди?

Хэллоуэй сделал неопределенный жест:

— Просто люди. <…>

— Люди, которые будут продолжать потреблять больше, чем производят?

— Условия изменятся.

— Кто их изменит?

Ответа не последовало. <…>

— На что вы рассчитываете? — спросил он, его голос изменился, он стал ниже, и в нем послышался настойчивый, тяжелый, стучащий звук дрели.

— Нам надо выиграть время! — кричал Мауч.

— Времени уже ни для чего не осталось.

— Нам нужен только шанс! — кричал Лоусон.

— Шансов тоже больше не осталось.

— Только пока мы не встанем на ноги! — кричал Хэллоуэй.

— Вы не встанете на ноги.

— Только пока наша политика не начнет приносить плоды! — кричал доктор Феррис.

— Абсурд бесплоден.

Ответа не последовало.

Ну так на что они, в самом деле, рассчитывают? Айн Рэнд предлагает ответ: бессовестные демагоги и эксплуататоры рассчитывают выжить за счет труда и таланта других. Но звучит он не слишком убедительно, ибо вместо того, чтобы просто отбирать у талантливых и трудолюбивых созданные ими ценности, им мешают эти самые ценности создавать, так что в итоге и отнять нечего.

Конечно, жулики и паразиты среди начальствующих есть (да где их нету?), но их демагогия никогда бы не сработала, если бы не было в обществе значительной прослойки реально верующих, читающих «Как закалялась сталь» как житие святого и со дня на день ожидающих нового неба и новой земли.

Реарден не может понять, на что они надеются, ибо ничего такого не ждет, а собеседники его вопросов не понимают, ибо верят (как минимум, делают вид, что верят), что вот-вот кардинально изменится человеческая природа. Против религии рациональные аргументы, как известно, бессильны, но поскольку райская жизнь, невзирая на искреннюю и горячую веру, все никак не образуется, возникают, естественно, два проклятых вопроса: что делать, и кто виноват.

На самом деле их надо задавать в обратном порядке, ибо, найдя виноватого, останется только изничтожить его. В «коллективном бессознательном» всего человечества гвоздем сидит архетип карнавала: путь из хаоса в космос лежит через кровь жертвоприношения, сброс вражды и раздоров происходит через всеобщий перенос ненависти на условного «врага».

Жертвоприношения (в исходном моменте — человеческие) были в религиях всех народов и племен (см. выше), но ни одна религия на них одних никогда не стояла. Прочное сообщество держится на родстве, сотрудничестве, признанной иерархии, общей культуре и т.п., жертва была необходима, но лишь «в том числе и…». Она была способом поддержания статус-кво, сброса напряжения до будущей весны, что действительно срабатывало.

Срабатывало и позже, когда эпидемию чумы лечили еврейскими погромами. Чума от этого, правда, не проходила, зато жертвоприношение способствовало сплочению «против» и возвращению сообщества к нормальной жизни. Но ни во времена палеолита, ни во времена ренессанса не бывала жертва средством создания нового, небывалого прежде социума.

Поначалу якобинский террор, вроде бы, действительно направлен был против политических противников, но хотя расправа с королем, духовенством и аристократией упрочила внутри — и внешнеполитическое положение новой власти, само по себе это не могло удовлетворить чаявших нового неба и новой земли. Не помогли публичные жертвоприношения с танцами вокруг гильотины, начались раздоры с пожиранием революцией своих детей, и наконец, настал Термидор, в основном восстановивший прежние, дореволюционные отношения между людьми.

Прежние не в смысле, что в обществе ничего не изменилось, но перемены (местами — значительные) соответствовали изменившейся реальности (например, упадку аристократии и возвышению буржуазии), а не утопическим фантазиям. И даже новая националистическая религия, значительно потеснившая традиционный католицизм, не претендовала на создание улучшенной породы хомо сапиенсов.

Более успешной оказалась утопия в Германии полтора века спустя. Помогла и опора на традиционную юдофобию, и первые признаки глобализации, позволявшие вербовать сторонников по всему западному миру, где уже явно пошел распад общины, и культ богоподобного фюрера, и незаурядные военные победы. К тому же и планы были сравнительно скромные: выстраивание правильной иерархии народов и рас (ну, мы, конечно, сверху!), в которой каждый обретет свое естественное место и будет счастлив тысячу спокойных и мирных лет, а там видно будет.

Жертвоприношение пошло успешно, тысячи добровольцев со всей Европы, присоединялись к новому сообществу «повязанных кровью», но в конце концов война за мировое господство окончилась поражением и процесс был искусственно прерван. Проследить его от начала и до конца во всей полноте удалось только один раз — в России.

Первая попытка достижения утопии получила в дальнейшем название «военного коммунизма» с намеком на то, что всеобщая национализация и распределиловка вызваны были временными трудностями гражданской войны. На самом деле они-то ее и спровоцировали, и у Ленина хватило ума новое небо и новую землю временно отложить.

Но совсем отменить «переход от предыстории к истории» большевики не могли, потому что их армия, чиновничество и пропагандистский аппарат объединялись именно новой религией, не говоря уже об ее значении для склеивания полуразвалившейся империи и дальнейших претензий на мировое господство. А вожделенное «светлое будущее» все никак не наступало, и начала раскручиваться мясорубка массового жертвоприношения. Сперва в нее затягивало всяческих «эксплуататоров» — от дворян личных и потомственных до частного предпринимателя Рабиновича, собственника средств производства в объеме швейной машинки «Зингер», включая всех и всяческих священнослужителей как представителей конкурирующих фирм.

Но когда этот материал был израсходован, не обеспечив земного рая, пришлось искать новый. Под нож пошли крестьяне — мелкая буржуазия и вообще консерваторы, потом не эмигрировавшие по легкомыслию инженеры и прочие «спецы», потом все, кто когда-либо состоял в каких-нибудь политических партиях, ну а в конце тридцатых пошел «большой террор», тут уж всех подметали, включая генералов и секретарей райкомов.

И тогда сработал гегелевский закон перехода количества в качество и обращения явления в свою противоположность. Ведь цель жертвы — сплочение, вожделенная утопия — общество, в котором человек человеку друг, товарищ и брат, а обращение в жертву всякого встречного-поперечного с утратой мало-мальски понятного критерия отбора порождает как раз наоборот — страх друг перед другом, т.е. полную и окончательную атомизацию и подрыв сотрудничества, как вскоре и обнаружила война.

Война, конечно, планировалась изначально другая, с прицелом на легкие победы и захват мирового господства ради триумфального повсеместного распространения своей квазирелигии. Но если в Германии утопическую веру сокрушило военное поражение, то в России разгром сорок первого был, наоборот, результатом холокоста тридцать седьмого.

Тогда, в сорок первом, на фоне колоссальных материальных, территориальных и людских потерь мало кем (разве что Гроссманом и Пастернаком) была замечена потеря очень серьезная, хотя никто по ней не заплакал: скончалась религия большевизма. Уже в конце тридцатых к ней ввиду предстоящей войны начали добавлять строго дозированный русский национализм, но с началом войны реальной он просто никак не мог не занять свято место, внезапно оказавшееся пустым. Рожки да ножки, оставшиеся от большевизма, были, в основном, фразеологией, да еще остался богоподобный фюрер, быстренько переобувшийся в патриота. В сорок пятом на парад победы вышла уже совсем другая страна.

Мировое господство не светило, да о нем особо никто и не мечтал, не до жиру — быть бы живу. Империя оказалась в идеологическом смысле «подвешена ни на чем», хотя на тот момент она, вроде бы, сохранилась и даже расширилась, но имперский национализм автоматически вызвал ответный национализм провинций, остальное — вопрос времени. Богоподобный фюрер, правда, попытался было воскресить покойника и с этой целью возобновить непрерывное жертвоприношение, даже объект подобрал вполне подходящий к националистическим настроениям, т.е. евреев, но…

В своем окружении поддержки не встретил. Возможно, как догадывался Автарханов, соратники-то его и порешили, возможно, просто использовали момент, когда его Бог прибрал, но «Дело врачей» во всяком случае свернуто было моментально.

Не от большой любви к евреям, как показали последующие события и лично товарищ Суслов, а потому что были начальники теми самыми выдвиженцами, что в конце тридцатых занимали еще теплые кресла жертв «большого террора», и потому хорошо понимали, что аналогичный процесс — начинать ли его с дворян, с евреев, с марсиан или с велосипедистов — неминуемо закончится ими самими.

Нет, не были они ни гуманистами, ни демократами, отстаивая свою власть, они без колебаний ввели танки в Венгрию и стреляли по рабочим в Новочеркасске. Но убивали тех, кто реально противился их власти, а не искали ритуальных жертв, потому что, подобно абсолютному большинству сограждан, давно уже перестали верить в новое небо, новую землю и нового человека.

Не верили в него и славные наши шестидесятники, хотя, возможно, вполне искренне отождествляли свою веру с верой «комиссаров в пыльных шлемах». На самом деле она была сродни некоторым новым квазирелигиям Запада (о них поговорим ниже), потому-то и приняло ее в штыки начальство, бывшее поначалу русскими националистами, но постепенно скатившееся к полному цинизму.

Путь к утопии на костях и крови оказался в итоге тупиковым, горы трупов, навороченные в России и Германии, положения не спасли. При всех различиях (прежде всего экономических) тут и там рождаемость падает, гибнет культура, население замещается пришельцами. В том же направлении движется, похоже, и весь Западный мир

Глава IX. А мы пойдем по небу напрямик!

«К чёрту сброшена обуза,
Узы мы свели на нуль!
Нет ни колледжа, ни вуза,
Нет у мамы карапуза,
Нету крошек у папуль».
В. Высоцкий

Вторая половина 1960-х была для Запада временем Великого Перелома. Исчерпалась послевоенная эйфория и обнаружилось, что главная проблема (распад всех и всяческих общин) осталась прежней.

Все квазирелигии, популярные в первой половине века, оказались скомпрометированы. Немецкий вариант — Холокостом, русский — длинной серией событий, от 20-го съезда до оккупации Чехословакии, однозначно разоблачивших советских правителей как русских националистов, а Шестидневная Война похоронила всякую надежду на побеждающий зло добром общепримиряющий киббуцный коммунизм.

С распадом общины общество перестает быть человеку опорой и защитой, но поначалу он еще по инерции пытается восстановить утраченное. Не случайно в сталинской России и гитлеровской Германии популярным был лозунг: «Общественные интересы выше личных», удачно перефразированный Фейхтвангером в: «Общественная подлость выше личной пользы». Любимый фюрер есть символ и воплощение класса, страны, народа, каким прежде был монарх.

Но где-то в начале 60-х окончательно становится ясно, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, на общество надежды больше нет, каждый умирает в одиночку, человек по определению беззащитен и нестабилен, и невозможно уже принимать всерьез религию и мораль, соответствовавшие общинному укладу, с распадом его потерявшие всякий смысл. Что толку хранить девственность, осуждать гомосексуализм и аборты запрещать, когда семья так и так разваливается?

В общине существовала всем понятная иерархия, в том числе и возрастная, права и обязанности менялись при переходе со ступеньки на ступеньку, а теперь оказалось незачем взрослеть и брать на себя ответственность, куда приятнее оставаться вечным подростком, бунтующим против замшелых предков, не способных понять твою сложную и противоречивую натуру, но в случае чего — размазывая сопли по роже, бежать под крылышко этих самых «замшелых».

Парижская «студенческая революция» 1968 года, когда новая квазирелигия «ПРАВ ЧЕЛОВЕКА» впервые громко заявила о себе, выкидывала маловразумительные лозунги типа «Запрещается запрещать» и против чего только не протестовала — от вьетнамской войны до вахтеров на входе в общагу — но при ближайшем рассмотрении оказалось, что кадры ее, в основном, гуманитарии, выбиравшие факультет полегче, где не надо голову сопроматами всякими забивать, а на пороге диплома обнаружившие полное отсутствие рабочих мест для оберполитологов и историков французского кино. То есть, на поверку-то, протест оказался против бессмысленности собственного существования и полной невозможности дружить, кроме как «против», даже если не очень понятно, против кого/чего.

Сегодня квазирелигия «ПРАВ ЧЕЛОВЕКА» представляет собой довольно беспорядочный конгломерат сект разных размеров и оттенков, но все они существенно отличаются от вариантов предыдущего поколения.

Если те рай земной представляли коллективным и относили в будущее (через четыре года здесь будет город-сад), то эти, наоборот — в прошлое, причем, сугубо индивидуальное (дайте до детства плацкартный билет).

Для прежних «счастье не в том, что один за всех, а в том, что все как один», а для нынешних «счастье — это когда тебя понимают». Тебя, единственного и неповторимого, таким как есть, и не просто понимают, но и как должное принимают твою «спонтанность», т.е. манеру поступать только как захочется, никогда не напрягаясь и не думая о последствиях для себя и для других. Ибо естественное право человека — жить аки птицы небесные, которые не сеют, не жнут, спариваться как собачки под заборчиком, а государство всегда каждого пропитает, возьмет на себя заботу о получающихся в результате отпрысках или (еще лучше!) оплатит аборт. Государство — это те самые отсталые родители, которых никоим образом не надо слушаться, наоборот, надо им всячески демонстрировать свое презрение, но никогда не забывать, что в случае чего они ОБЯЗАНЫ.

Традиционные функции государства, как то, защита своих граждан от внешней (война) и внутренней (преступность) опасности, в рамках квазирелигии «ПРАВ ЧЕЛОВЕКА» оказываются невостребованными. Ведь преступник — он тоже имеет право на «спонтанность», просто она у него работает немножко иначе, чем у других, но если проявить к нему чуткость — дело поправимое.

Война же в это мировоззрение попросту не вмещается. Мало того, что армия требует дисциплины, там же и убить могут, причем, не в результате эмоционального взрыва заигравшейся спонтанности (это бы еще ничего), но, наоборот — по команде и без предварительного разбирательства с участием адвоката. Не случайно один из студенческих лозунгов 68-го гласил: «Представь себе: война, а на неё никто не пошёл!«. Им и в голову не приходит, что если на их стороне никто не пойдет, вовсе не обязательно то же самое произойдет на стороне противника…

Если цель жизни большевика или нациста — стать «новым человеком», приближать пришествие «нового неба и новой земли», то ревнитель «ПРАВ ЧЕЛОВЕКА» делает все, что в его силах, чтобы оставаться вечным подростком, поощрять стремление к этому у всех людей и создавать себе и им условия наибольшего благоприятствования для того, чтоб все получать задаром и никогда ни за что не отвечать, как в масштабе своей страны, так и (глобализация!) в международном масштабе. Когда во главе угла «спонтанность», главное — что чувствую я, и если намерения мои чисты, ни результаты, ни мнение других можно не учитывать.

Правда, это иной раз выходит романтикам боком. Несколько лет назад одна европейская девица задумала бороться за мир, путешествуя автостопом, обрядившись в свадебное платье. Где-то в Анатолии какой-то горячий восточный мужчина принял ее, голосовавшую на дороге, за представительницу древнейшей профессии, а когда она брыкаться стала, прикончил от неожиданности и огорчения.

Но в большинстве случаев расплачиваться приходится все-таки другим — тем, кого наши прекраснодушные намерены облагодетельствовать. Не мудрствуя лукаво, надо, например, обеспечить в Африке резкое снижение детской смертности, а потом удивляться, когда подросшие детишки, для которых не предусмотрено источников существования, по морю аки посуху в Европу кинутся или попросту резать друг друга пойдут…

От избытка альтруизма уничтожили они Родезию, уничтожают ЮАР, Сербию разбомбили и изо всех сил стремятся покончить с Израилем, что с истинно еврейским нахальством смеет отстаивать свое право на существование. А с каким энтузиазмом аплодировали исламской революции Ирана и арабской весне, искренне и бескорыстно стремясь поделиться со всем человечеством своей восторженной безответственностью, всегдашней готовностью разваливать все, вплоть до часовни 14-го века, а потом с неподдельной невинностью заявлять, что хотели как лучше.

Ведь главная цель жизни — как можно шире и глубже выразить свою самобытность, единственность и неповторимость, в данном случае — любовь к человечеству, а результат — уж как получится. Особенно трогательно выглядят прекраснодушные юнцы и юницы, отправившиеся в далекие края, помогать бедным слаборазвитым и захваченные какими-то местными бандами с целью выкупа. Это всегда срабатывает, а как же иначе? Вечноподростковые и мысли не допускают, что их можно НЕ выкупать!

Ничем их не напугаешь, покуда уверены в неизменной надежности предохранительной сетки, государства-нянюшки, на которую они привыкли приземляться. Соответственно, самое страшное для них — потеря такой уверенности. Наилучший пример — истерика глобального потепления.

В истории земли климат менялся неоднократно, то теплело, то холодало, и всякий раз люди приспосабливались к этим изменениям, воленс-неволенс развивая производительные силы и производственные отношения. Предположим, на нас действительно надвигается потепление, так неужели же мы при высокоразвитой нашей технике дурнее предков, что в шкурах и пещерах оледенение сумели пережить?

Единственно правильной реакцией на потепление было бы — положительные аспекты использовать, от отрицательных защититься, об этом надо думать, проекты создавать, капиталы инвестировать. Но «спонтанным»-то нашим это не подходит никак, ведь тогда придется смириться с тем, что непредсказуемым образом изменится жизнь и никто уже не сможет гарантировать прежней беззаботности. Придется принимать решения, совершать ошибки и самим за них отвечать.

И потому вместо вполне достижимого приспособления к потеплению возникает абсолютно утопическое требование «тащить и не пущать», причем, не делается даже попытки разобраться, что тащить и куда не пущать, реакция чисто истерическая: отменить, запретить, отловить и в асфальт закатать! Никаких чтобы перемен! Во что бы то ни стало сохранить статус-кво и отстоять стабильность!

Не случайно Грета-блаженненькая в ООНе не спрашивала: «Скажите, что нам делать, как поучаствовать, чем помочь?», — а наоборот, скандалила: «Как вы, такие-сякие, посмели нам не обеспечить дальнейшего беззаботного существования в привычной обстановке?!».

Сто лет назад верили утописты в возможность изменить мир и человека по нашему проекту. Сегодняшние верят, что могут мир и человека навсегда заморозить в неизменном виде (разве что «отсталых» подтянуть к западному «золотому стандарту», но чтоб нового чего — ни-ни!).

Глава X. Мы покоряем пространство и время

«Это — морская глина.
Врач — не запрещает.
Она без пользы и без вреда.
А килограмм в день к пайке
поджуёшь — и вроде нарубался».
А. Солженицын

Трудно сказать, может ли квазирелигия стать религией настоящей. По мнению некоторых историков такое превращение произошло с христианством, начинавшимся с обещания «нового неба и новой земли» прям вот уже завтра после обеда, но и века не прошло — стало просто сектой, сетью мелких, но вполне реальных общин с регулярными молитвенными собраниями, с собственным семейным правом, финансовой и прочей взаимопомощью, с четким различением свой/чужой не только на уровне идеологии, но прежде всего на уровне повседневных обычаев и бытовой обрядности.

Не знаю, почему и как это у них вышло, но знаю, что после двухтысячелетнего успеха с созданием несравненной цивилизации христианство стремительно распадается, потому что в странах этой самой цивилизации исчезают общины. Сегодня уже не голова оно, а хвост. Ватикан перепевает позавчерашние лозунги «прав человека», православие повсюду обслуживает национализм, а из протестантов живучими оказались только самые маргинальные, самые замкнутые секты.

Ислам, напротив, выглядит весьма импозантно, но… агрессивность пробудилась в нем неспроста. Демографический взрыв и границы, нарезанные некогда европейскими колонизаторами без учета местных народов и религий, уже здорово расшатали общинную жизнь. Переселенцы в Европу свои общины, вроде бы, укрепляют, но… лишь поскольку могут жить на халяву, не интегрируясь в местное общество. Надолго ли еще той халявы хватит?

В такой же ситуации существуют, как ни парадоксально, и многие еврейские общины, упрямо цепляющиеся за образ жизни трехсотлетней давности и потому в современном обществе неспособные себя прокормить. Живут, пока капают госпособия и поступают частные пожертвования, судорожно отгораживаясь от окружающего мира и претендуя на статус «хранителей традиции». На самом-то деле такой должности не существует, традицию не «хранят», ее либо развивают, либо утрачивают, отбрасывают как несовместимую с жизнью.

В иудаизме в целом картина весьма пестрая, ибо в разных диаспорах и разных секторах Израиля ситуация очень разная, но в каждом секторе можно без труда проследить взаимосвязь религиозности и общинности, а там, где община фактически распалась, среди молодежи растет влияние современных квазирелигий.

Квазирелигии — результат неудовлетворенной потребности в вере, в общинной жизни, но удовлетворение дают они мнимое, вроде «морской глины»: иллюзию сытости создает, а пищи организму не добавляет. Это вполне логично: поскольку религия неотделима от общины, пока община жива, она осмысливает и оберегает жизнь, а со смертью общины естественно обращается в волю к смерти.

Нормальная религия верит в предсуществование и посмертие, но практические выводы из этой веры нацелены на сохранение и устроение жизни сегодняшней. Квазирелигия сегодняшнюю жизнь отвергает, перенося вожделенный идеал либо в прошлое (коллективный уклад трехсотлетней давности или индивидуальное детство), либо в пресловутое светлое будущее, т.е. обещает заведомо невозможное.

Нормальная религия с государством взаимодействует, когда сотрудничает, когда соперничает, но не часто оспаривает его монополию на насилие и никогда не требует и не ждет от него чудес, наоборот, ревниво оберегает свою монополию на них. Для современных квазирелигий государство по умолчанию является чудотворцем (достаточно только захватить власть, и сразу все устроим по правде-совести), а если не получилось, то — мальчиком для порки, на котором срывают зло за отсутствие земного рая.

Выше мы уже упоминали, что квазирелигия нацизм/коммунизм ожидает от государства создания «нового человека», а квазирелигия «ПРАВ ЧЕЛОВЕКА» не признает за ним права и обязанности, защищать граждан от преступности и войны, зато требует обеспечить им неограниченную возможность самовыражения, что бы сие ни означало. На практике же это в обоих случаях означает прежде всего скачкообразное расширение власти бюрократии.

Именно бюрократия старательно создает иллюзию возможности, в Москве сидя, все сапожные гвозди во Владивостоке пересчитать (советский Госплан) или тающие ледники обратно заморозить путем запрета двигателя внутреннего сгорания. Бюрократ без колебаний возьмет на себя самую абсурдную задачу, ибо никогда не работает на результат.

Бюрократии безразлично, как сказывается ее деятельность на реальном мире и сказывается ли вообще, и потому она — идеальный инструмент для всех и всяческих утопистов, для как бы «осуществления» идей, принципиально неосуществимых. Всегда готова отчитаться за все и достигнуть изобилия методом включения холодильника в радиоточку.

Материальное благополучие и карьерный рост чиновника зависят только и исключительно от благоволения вышестоящего начальства, значит, продвижение информации снизу вверх будет всегда сопровождаться существенными изменениями на каждой ступеньке. Как известно, все советские пятилетки, согласно отчетам, всегда выполнялись и перевыполнялись, сколь бы абсурдными ни были планы.

Я лично первый свой отчет писала в возрасте 12 лет в ЖЭКе, куда была из школы откомандирована на не вполне понятную «общественную работу», и две дамы «общественницы» по-матерински опекали и наставляли меня: «Ты, дочка, как чего не сделаешь, пиши «в стадии развертывания».

Разумеется, совсем без бюрократов не обойтись, не стоит на сдельщине держать паспортистку или трамвайного контролера, но никогда нельзя забывать истины, открытые «Законами Паркинсона«: Бюрократическая система в конечном итоге всегда работает только на себя, на свое выживание и расширение, она стремится проблемы не решать, а увековечивать, ибо паразитирует на них. Во-первых, элементарно вымогая взятки, а во-вторых, бесконтрольно размножая свои рабочие места, что куда опаснее, ибо такую коррупцию изобличить и наказать практически невозможно.

Небезызвестный Полиграф Полиграфович Шариков имел наивность утверждать, будто «отнять и поделить» — это очень просто. На самом деле, чтобы отнять, в наше время надо сперва разработать шкалу налогообложения и сочинить налоговую декларацию, в которых без поллитры или, как минимум, дипломированного консультанта не разберешься, назначить контролеров для проверки того и другого и еще контролеров для слежки за этими контролерами.

Чтобы поделить, надо, как минимум, переписать всех, кому положено, а также проследить, чтобы составитель списка никого не пропустил и не добавил случайно по рассеянности свою троюродную племянницу, надо регулярно проверять, не выросла ли у инвалида дополнительная нога, и не перепутать порядковый номер места, с которого уже опять погнали принципиального вечного безработного. И всем этим труженикам следует, конечно же, регулярно платить зарплату.

Очень хороши также т. н. «неправительственные (хотя почему-то с бюджетным финансированием) организации», как внутреннего (типа ассоциации защиты прав майских жуков), так и международного (типа союза поощрения юдофобии Западного Берега) характера. Рассказывают, что в столице Гаити весь центр занимают здания всяческих международных благотворительных организаций.

Ну и, конечно, вишенка на тортике — бюрократия международная или даже всемирная типа ЕС или ООН. Помните, какое возмущение у прогрессивной общественности вызвали наглые требования Дональда Трампа, предъявить результат работы, за которую он от имени Америки зарплату платит ЮНЕСКО или ВОЗ? Мол, либо на нас работайте, либо на кого работаете — пусть вам и платит. Не рай земной обещать, не отчеты писать — это они всегда пожалуйста — нет, вынь да положь ему результат весомый, грубый, зримый…

Разумеется, «глубинное государство» и само может за себя постоять, особенно при наличии в его сплоченных рядах судейско-прокурорской системы, но кроме того за него есть, кому заступиться. Ведь с точки зрения утопии человекобожия главное — хотеть, как лучше, а требование результата — сущая ересь, и потому на защиту «глубинного государства» единым фронтом встают все правоверные — от университетских профессоров до всех и всяческих СМИ. И не надо конспирологических теорий изобретать, не надо искать никаких тайных сговоров, они на самом деле — спонтанно, от чистого сердца.

Каждый, кто осмелится задать «глубинному государству» вопрос Айн Рэнд: «На что вы рассчитываете?» — на что рассчитываете, когда запретами и налогами губите экономику, когда неисполнимыми ограничениями выдавливаете из страны промышленность, когда бесконтрольной иммиграцией разрушаете культуру?.. Каждый, кто посмеет, будет для правоверных утопистов тем же, кем становится для правоверных мусульман публикатор карикатур на Мухаммеда.

Итак, от эрзац-религий явственно больше вреда, чем пользы, а настоящей, за отсутствием общины, взять все равно неоткуда. Так, может, все же попробовать вообще — без? Можно ли отыскать среди пестрого множества современных воззрений и идеологий хоть одно (одну), функционирующие без религии?

Первое, что приходит в голову — ну конечно же, наука!

Глава XI. Альтернативное мировоззрение

— Вы написали такую огромную книгу
о системе мира и ни разу не упомянули о его Творце!
— Сир, я не нуждался в этой гипотезе.
Диалог Лапласа с Наполеоном

Давайте сперва уточним, о какой науке мы говорим. Профессиональные технические навыки, испокон веку переходившие от отца к сыну, к нашей теме не относятся. Никакая инквизиция никогда не преследовала ни архитекторов за то, что соборы не шатаются, ни кузнецов за то, что знают секрет закалки мечей, никогда не объявляла ересью их производственные секреты. Так чем же хуже утверждение, что земля вращается вокруг солнца, тем более что оно тоже имело практическую ценность — облегчало ориентирование кораблей в океане?

Чтобы понять происшедшее, надо отмотать фильм назад. Прежде всего, определить различие между мышлением греческим и еврейским. Еврейское (точнее, библейское, поскольку с тех пор и у евреев, и у греков многое изменилось в головах) мышление — субъективно: мы пережили взаимодействие с неким объектом и можем отчитаться об его воздействии на нас, больше нам про него ничего неизвестно, да и неинтересно. Кто такой Бог? — Да это же Тот Самый, Который вывел нас из земли Египетской, из дома рабства! За это мы Его любим, уважаем и воспеваем, рассказывая, какой он могущественный и добрый.

Греческое же — объективно: взаимодействие с объектом побуждает нас изучать его свойства как таковые, а не просто наши впечатления. Кто такой Бог? Ну, это Творец, Он — само совершенство, всеведущий, всемогущий, самодостаточный… Стоп-стоп… раз Он самодостаточный, зачем Ему вообще понадобилось мир сотворять? А если не самодостаточный, то какое же Он тогда совершенство? И вообще, может ли Он такой камень создать, который Сам поднять не сможет? Сплошные проблемы!

И вот с таким-то подходом принимают греки христианство, открывают Библию и… Первую же главу — гимн могуществу Творца и красоте мироздания, входивший, предположительно, в состав храмового богослужения (на два хора пели), возможно еще с намеком на то, что все эти светила, горы и моря не суть боги и поклоняться им не надо — ничтоже сумняшеся принимают за объективное последовательное изложение процесса возникновения материального мира. Поскольку оно Слово Божие, значит — так оно и было, а иначе и быть не могло.

Дальше христианство переходит к новым народам, вчерашним варварам, завоевавшим Западную Европу. И получают они объективирующее греческое мышление, греческую философию (прежде всего Аристотеля) в комплекте с литературой духовной, и тоже принимают как истину в последней инстанции, из чего следует, что аристотелевское изучение и описание тварного мира пусть как бы и не совсем официально — тоже священное.

Но ведь Аристотель, как и прочие философы, не просто вещает и возвещает, он доказывает, опираясь на личный опыт читателя, на результаты наблюдений за окружающим. Исследование материального мира оказывается таким образом не просто прагматически необходимо (прагматика — удел низкого ремесленника), оно душеспасительно, обеспечивает высокий статус и приближает к истине.

Так учили в монастырских школах и городских университетах, хотя церковное начальство было все же слегка шокировано, когда какие-то шибко любознательные самого Аристотеля или не менее непогрешимого Птоломея взялись поправлять, руководствуясь, правда, ими же самими предложенными методами… Но разногласия не выходили за рамки университетской дискуссии, покуда в приоткрывшуюся дверь не вдвинули сапог светские монархи, которых давно уже доставала зашкаливающая политическая активность церковной иерархии. В моду быстро вошло покровительство ученым и финансирование исследований — мы, мол, и сами высокодуховные, и нечего тут!..

Вот эту-то борьбу за власть между светскими и церковными князьями и преподносили нам в школе как «конфликт науки и религии». Понятно, что такая свара не институт благородных девиц — церковь штемпель ереси с размаху ставит и на вращение земли, и на теорию эволюции, и только что не на таблицу умножения, а образованные европейцы в ответ массами объявляют себя атеистами.

Потом, когда страсти поостыли, выяснилось, что то и другое было несколько преувеличено. Оказалось, вращение земли вполне совместимо со спасением души, а те, кто искренне считают себя атеистами, готовы поклоняться всякому фюреру, начиная с Робеспьера. Кроме того, обнаружилось, что наука и религия не могут быть соперниками просто потому, что слишком уж разными вещами заняты — в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань.

Во все времена и у всех народов вся культура была из храма, но только в западном христианстве Европы из него вышла еще и наука. Такая, какой знали мы ее до недавних пор: познание как творчество и самоутверждение, бескорыстное служение истине, свой кодекс чести, международное содружество, без всякого принуждения признающее общие законы. Может, мы ее где-то как-то даже идеализировали, но… лишь до недавних пор.

Дело в том, что, выходя из храма, искусство прихватило понятие прекрасного, медицина — клятву Гиппократа, а вот наука прихватила с собой понятие ИСТИНЫ. Разумеется, имелись, да и ныне имеются разногласия по вопросу, что есть истина, а что нет, причем, решающим аргументом в дискуссии мог в былые времена оказаться костер на площади, а в прошедшем веке — пресловутые десять лет без права переписки, но ни та, ни другая сторона ни на минуту не сомневалась, что ИСТИНА существует, хотя это невозможно ни проверить, ни доказать.

Проверить и/или доказать можно (и даже нужно), скажем, научную теорию, но… для этого и тот, кто доказывает, и тот, кому доказывают, должны по умолчанию принимать, что правда в принципе отличается от лжи, а это в наше время само собой не разумеется. Вспомним, с какой тревогой писала Ханна Арендт в 60-х годах прошлого века об опасной тенденции приравнивания факта и мнения. В такой атмосфере еще можно развивать технику, ибо она есть не что иное как продолжение профессиональных приемов мастеров-ремесленников, но фундаментальную науку развивать невозможно.

Лаплас не нуждался в гипотезе Творца, чтобы описать в своей книге систему мира. Но, увы, он (и не он один) очень даже нуждается в какой ни на есть гипотезе Бога, чтобы имело смысл писать и читать такую книгу, ибо не повышение производительности труда обещает он, но ищет и излагает ИСТИНУ, а в безрелигиозном мире никто в нее не верит и, следовательно, мало кому захочется платить за ее поиск.

Не может наука как мировоззрение быть альтернативой религии, не потому что практически не пересекаются области их компетенции (хотя конкретная наука в конкретном случае может с конкретной религией войти в клинч — вспомните хотя бы сессию ВАСХНИЛ 1948 года!), а потому, что без религии наука быстро оказывается «подвешена ни на чем». И начинается ее проституирование: ярмарка грантов и ООН-овские комиссии по глобальному потеплению.

Заключение

«Теоретически я допускаю существование
настоящих атеистов, но в жизни они мне
не встречались».
А. Мень

Итак, вопрос о полезности или вредности можно ставить в отношении конкретной религии в конкретной ситуации, но он лишается всякого смысла в применении к религии вообще. Религию можно хвалить или ругать, поддерживать ее или злоупотреблять ею, хранить, развивать или менять, но избавиться от нее невозможно.

То, что называют атеизмом, есть (зачастую вполне оправданная) борьба против претензий священнослужителей конкретной религии, утратившей способность исполнять свои функции, на использование административного ресурса. Но вопреки иллюзиям идеологов это борьба за смену или усовершенствование религии, а отнюдь не против религии как таковой.

Можно изо всех сил стараться, сохранить религию такой, как была 300 лет назад. Можно, наоборот, стараться приспособить ее к жизни в современном мире. Можно сменить одну религию на другую — как индивидуально, так и целой общиной.

Можно поклоняться единому богу монотеистических религий. Можно — двум божествам — доброму и злому — как у курдов-езидов. Можно как-то ориентироваться в целом пантеоне, как в Индии. Можно даже, при всей его кровожадности, обожествлять тоталитарного вождя. И наконец, за неимением лучшего, подбирать ошметки колдовских обрядов деревенских ведьм, украшая их наукообразными терминами. Владимир Соловьев упоминал (не знаю, насколько всерьез) секту «дырмоляев», что проколупывают дырку в углу своей избы и обращаются к ней с молитвой: «Дыра моя, изба моя, храни меня!».

Можно приводить сколько угодно примеров преступлений, резни, да и просто глупостей на почве религиозных заблуждений, но… совсем-совсем без религии жить нельзя. Потому что религия — это ментальное отражение реального сообщества (любого, и научного в том числе), охватывающее:

Отношения между людьми. Не просто межличностные, типа любви и дружбы, но и структурные типа иерархии, создающей коллектив, который по определению сильнее суммы сил своих членов. Передачу и развитие традиции — не просто привычек и ритуалов, но и смыслов, мифов, которые не обязательно соответствуют исторической правде, но всегда соответствуют накопленному опыту: что такое хорошо и что такое плохо. Уважение к старшим, их опыту, привычка к перениманию их умений, учебе — не только и не столько теоретической, но прежде всего к практической передаче навыков — от учителя к ученику: как борщ варить, как шить сапоги, как читать и писать книги, и даже как построить научную теорию. Понимание вреда и опасности следования всем инстинктивным влечениям без разбору: «Учитесь властвовать собою».

Вы скажете — все это можно и без религии, просто взять и рационально разъяснить… А вы попробуйте!

Попробуйте объяснить радетелям «ПРАВ ЧЕЛОВЕКА», что нельзя отнимать у работяги и бездельнику отдавать, нельзя бездарей «по квотам» сажать на места, «где должно действовать умом — он только хлопает ушами», что правда отличается от лжи, что вреден моральный релятивизм, что врагов надо бить, а не умасливать, что гомосексуальные отношения — не семья, что разные культуры могут быть по большому счету равноценны, но это еще не делает их совместимыми в едином обществе.

Попробуйте коммуниста убедить, что «плановое хозяйство» — бред, ибо невозможно из Москвы все сапожные гвозди во Владивостоке пересчитать, и главное — невозможно предсказать, что завтра взбредет в голову какому-нибудь Сергею Брину или Илону Маску, что человек и общество менялись и будут меняться, но вот «нового человека» по их фантастическим лекалам никогда не скроить, потому что самого себя за волосы из болота тащить может только барон Мюнхгаузен.

Не получится. Потому что человек — не компьютер, он живет не только рациональным разумом, но и эмоциями, и подсознательными импульсами, и практическими навыками. Объединяет все это только религия, пусть даже квазирелигия. Уродливая, извращенная, самоубийственная, но — РЕЛИГИЯ, и победить ее можно только другой религией.

Какой она будет, предсказать сейчас трудно. Мы живем в эпоху перемен, не менее глубоких и всеобъемлющих, чем «неолитическая революция». Как тогда, в нашем мире меняется все. И производительные силы, и производственные отношения — тогда, до неолита, хозяйство было присваивающее, охота и собирательство, а потом стало производящее — земледелие и скотоводство. И разделение труда между мужчиной и женщиной, и права и обязанности в семье, и община, которая из родовой превратилась в соседскую, и возникла письменность, и классовая борьба… И религия тоже стала тогда другой, переосмыслив многие древние традиции. Значит, и теперь другой, непохожей на нынешнюю, стать должна человеческая община, а с ней — и настоящая религия.

Какой — покажет будущее.

 

Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer11/grajfer/