(продолжение. Начало в № 3/2020 и сл.)
Государь, согласно определению Никколо Макиавелли
I
Никколо Макиавелли застрял в Имоле надолго и отгонял скуку перепиской со своим приятелем и подчиненным по Канцелярии Бьяджо Буонакорси. Отношения у них и правда были приятельскими. Бьяджо информировал его, что за игрой в карты Андреа ди Ромоло повздорил с Антонио делла Валле, запустил в него деревянным башамком, и, к несчастью, попал. И теперь они не разговаривают друг с другом. Что же касается модного наряда, «l’uchettone», в котором Никколо думал щегольнуть при дворе Чезаре, то он сшит и уже выслан, и Бьяджо надеется, что мерка, снятая с него, подойдет и Никколо Макиавелли, а если нет, то он «может почесать себе задницу».
Но, конечно, они обсуждали и более серьезные предметы.
Время шло. К Чезаре Борджиа подходили подкрепления, Святой Отец прислал ему два мешка дукатов, общей суммой на 15 тысяч золотых, на срочные расходы. А пока что наложил на Болонью отлучение, которое правда было там проигнорировано. Вообще, папа Александр делал все возможное для того, чтобы укрепить союзные связи между Святым Престолом и Францией. Для того чтобы показать, как сильно ему не по душе «испанские происки», он посадил под арест свою невестку, принцессу Санчу Арагонскую. Он обвинил ее в «распущенности» — что, вообще говоря, имело под собой некоторые основания. О ее связи с кардиналом Ипполито д’Эсте в Риме не говорил только ленивый…
Чезаре тем временем обещал любому из мятежников полное прощение и сохранение за ним всех его владений, если он отстанет от заговорщиков и вновь присягнет в верности Матери-Церкви. Это обещание было сделано не просто высказыванием мыслей вслух, а формальным документом, врученным им Паоло Орсини. Тот рискнул самолично явиться в Имолу — и был радушно встречен и без всяких препятствий отпущен обратно.
Надо сказать, эта «наглядная агитация» не осталась безуспешной. Король Людовик сильно помог ее успеху: он известил дожа Венеции, что, если тот не прекратит поддержку мятежа, он «будет рассматривать Светлейшую Республику в качестве врага». И Венеция, что называется, «увидела свет и услышала голос разума» — поддержка мятежа действительно прекратилась. Заговорщикам теперь было о чем подумать. Они могли содержать свои войска только в том случае, если они им платили. Платить же было возможно только в том случае, если находились наниматели или если удавался грабеж. Сейчас дело шло к зиме, и не предвиделось ни то, ни другое. Паоло Орсини созвал «конференцию» своих коллег в деревеньке Корточетто. Он сказал им, что Чезаре, в конце концов, предлагает довольно разумные условия. Вителоццо Вителли выступил резко против. Он не доверял Чезаре Борджиа и опасался, что тот хочет только одного — чтобы они сложили оружие, а на уме у него только месть, и ничего больше. Так они ни до чего и не договорились.
Тем временем Чезаре добился дипломатического успеха — он договорился с семейством Орсини о мире. А 23 ноября было подписано еще одно соглашение, на этот раз с Бентивольо, державшимся в Болонье. 27 ноября Паоло Орсини приехал в Имолу с документом, подписанным уже всеми кондотьерами, включая и Вителоццо. Сделка была выгодной для всех, кроме несчастного Гвидобальдо, герцога Урбинского. Он должен был сдать свою отвоеванную было столицу еще раз. У него не было другого выхода — кондотьеры отказывали ему в вооруженной поддержке. Вот как это событие описано в дневнике Бурхарда:
«В пятницу, 9 декабря, в два часа ночи было сообщено папе, что валенсийский герцог [Чезаре Борджиа, герцог Валентино] снова сделался владетелем Урбино со всей принадлежащей ему территорией вследствие соглашения с сиятельным Гвидобальдо д’Урбино, в силу которого последнему разрешалось удалиться со всем своим имуществом, что он и сделал. По сему случаю в замке Святого Ангела состоялось большое торжество с многочисленными выстрелами из ружей…»
Демонстрируя добрую волю, Чезаре Борджиа отпустил обратно все французские войска, которые у него были, оставив при себе только сотню копий. Для окончательного урегулирования всех оставшихся вопросов была запланирована еще одна встреча с раскаявшимися мятежниками.
Собраться решили в городке под названием Синигалья.
II
22 декабря 1502 года в городке Чезена состоялся бал по случаю ухода французских войск. После проводов своих французских друзей Чезаре провел там Рождество и выступил к Синигалье 26 декабря, еще до рассвета. А на рассвете жители города нашли на рыночной площади труп дона Рамиро де Лорка, арагонского дворянина, долгое время верой и правдой служившего Чезаре Борджиа и назначенного им своим губернатором. Труп был разрублен пополам на мясницкой колоде, голова отделена от тела и надета на копье, а богатая одежда казненного и его плащ, хоть и были залиты кровью, так на нем и остались.
Никаких объяснений дано не было.
Макиавелли впоследствии написал, что Чезаре в свое время посчитал, что население Романьи склонно к мятежу, а Рамиро де Лорка был человек жестокий. Колебаний он не знал и за время своего правления скрутил всех в бараний рог и навел такой порядок, что никто не смел против него и слова сказать.
Никаких объяснений действительно не понадобилось — они возникли сами по себе.
«Потрясенные жители города говорили, что Чезаре узнал о всех тех несправедливостях, которые чинил его наместник — и наказал его должным образом. Они преисполнились одновременно и глубокой благодарностью к своему спасителю, и не менее глубоким ужасом — как перед его могуществом, так и перед его способностью карать даже самых приближенных к нему лиц с молниеносной быстротой. Одним этим актом Чезаре Борджиа показал, кто здесь хозяин и кто может как вознести, так и уничтожить…»
Так пишет Макиавелли. Внезапную казнь дона Рамиро можно было объяснить и еще одним обстоятельством, о котором Макиавелли не знал — Паоло Орсини уверял Чезаре, что все недоразумения между ними вызваны тем, что Рамиро де Лорка превысил свои полномочия и вообще вел себя в отношении итальянских кондотьеров недостойно. Не то чтобы Чезаре Борджиа поверил Паоло Орсини — но казнь человека, на которого тот пожаловался, могла послужить «мерой укрепления доверия». Осенью и ранней зимой 1503 года семейство Борджиа очень добивалось расположения семейства Орсини. Вот что пишет на эту тему наш бесценный источник, Иоганн Бурхард:
«Судя по тому, что я узнал, папа в видах наиболее легкого способа склонить на свою сторону кардинала признался ему, что без поддержки Орсини он не может чувствовать себя в безопасности ни в Риме, ни в Церковной области, а валенсийский герцог не может сохранить свои области и пользоваться ими. Папа предложил также названному кардиналу уступить в его пользу папский престол при условии, что он примет на себя обязательство покровительствовать герцогу и защищать его…»
То есть папа римский Александр VI, настолько нуждается в кардинале Орсини, что готов способствовать тому, чтобы Святой Престол после смерти самого папы перешел именно к нему, к кардиналу Орсини, ибо без его помощи папа не надеется удержать Рим. И он так ему доверяет, что уже наперед передает своего сына, Чезаре Борджиа, герцога Валентино, под его покровительство. Сильное заявление, не правда ли? Иоганн Бурхард, по-видимому, тоже так думал, потому что дальше в его дневнике идет такая фраза: «Таким образом он обманул кардинала Орсини и всех прочих».
Бурхард был осведомленным человеком, он знал, что говорил.
III
Рождество 1502 года в Риме праздновали весело, даже по стандартам римских карнавалов:
«После обеда на площадь св. Петра прибыло тридцать маскированных; большая часть из них имела длинные и толстые носы в форме Приапа, то естъ мужского члена. Впереди шествия несли кардинальский щит, затем следовали щитоносцы, а за этими булавоносцы, за ними ехал верхом человек в длинной одежде и старинной кардинальской шляпе»[i].
В общем, народ веселился, и все было обставлено очень жизнерадостно. Примерно через неделю в Рим пришли и другие радостные вести. Согласно дневнику Бурхарда, случилось следующее:
«3 января [1503 года] валенсийский герцог приказал арестовать в Синигалье Вителоццо Вителли, Паоло Орсини, Франческо, герцога Гравина, синьора Орсини и Либеротто. Двое из этих арестованных — Вителоццо и Либеротто — спустя несколько часов после ареста были задушены Микелотто. Герцог Гравина и Франческо содержались под строжайшей охраной».
История, происшедшая в Синигалье, известна нам из нескольких источников, и Бурхард, по-моему, самый из них лаконичный. Никколо Макиавелли изложил все куда подробнее, у него даже есть на эту тему специальная работа: «Описание того, как избавился герцог Валентино от Вителоццо Вителли, Оливеретто да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравина Орсини», но без дополнительных комментариев она, конечно, не слишком понятна.
Кто такой этот «синьор Паоло», и при чем тут какой-то «герцог Гравина»?
Макиавелли этого не говорит — его читателям все было понятно и так, без объяснений, а вот нам придется наводить справки. И если сделать это, то окажется, что синьор Паоло нам уже как бы знаком — это Паоло Орсини, который ездил договариваться с Чезаре о примирении. А герцог Гравина — это Франческо Орсини, и назван он тут по своему титулу и владению, а не по фамилии.
Кстати, Никколо Макиавелли в своем описании «встречи в Синигалье» не безупречно честный свидетель, хотя и происходила она чуть ли не у него на глазах. Он, например, говорит, что Чезаре Борджиа решился на рискованнейшее дело захвата своих бывших командиров потому, что Республика Флоренция обещала ему помощь и он укрепился духом. Это, конечно же, неправда. Флоренция была в то время просто объектом шантажа, никакой реальной помощи оказать и не могла, и не хотела[ii]. Но все остальное в рассказе Никколо вполне достоверно. Чезаре Борджиа устроил ловушку для своих бывших подчиненных с замечательным мастерством. Он говорил потом, что они собирались захватить его сами и он просто их опередил, что, кстати, даже могло быть и правдой. Он имел дело отнюдь не с невинными детьми. Джанпаоло Бальони, правитель Перуджи, один из главных заводил всего заговора, поссорился однажды с семейством Одди. Чем-то они перешли ему дорогу — и он, улучив удобный момент, напал на них и практически истребил весь клан, не отличая правого от виноватого. Он перебил что-то около 130 человек и, что называется, «закрыл проблему». Чезаре действительно мог опасаться любой неожиданности и на «встречу примирения» выехал в латах. Так, на всякий случай, вроде неожиданного удара кинжалом или свистнувшей откуда-то арбалетной стрелы. Встреча состоялась у моста, засады никакой не было. Стороны обменялись дружескими приветствиями, их эскорты смешались, и они все вместе поехали к Синигалье.
Ну, а дальше все пошло как по маслу.
IV
Франческо Орсини и Паоло Орсини ехали впереди всех своих отрядов и оказались отделены людьми Чезаре Борджиа от главной части их войск. Оливеротто, напротив, ехал во главе крупной группы, но его пригласили присоединиться к гостям, ибо без него никак нельзя. Последним подъехал Вителоццо Вителли — он был не на коне, а на спокойном муле. Он был уже давно болен сифилисом, что в Италии того времени было вовсе не дивом. Сифилис всеми, кроме французов, назывался «французской болезнью» — французы звали его болезнью неаполитанской — и распространен он был просто до уровня эпидемии, с ним не знали, как бороться. Чезаре Борджиа тоже в свое время подхватил его в Неаполе, но у него болезнь носила относительно легкую форму, выражаясь только в виде язв на лице и теле. Это, конечно, сильно портило его внешность, но он сохранил и свои физические силы, и свой рассудок. Вителоццо Вителли повезло меньше — он был совершенно разбит и уже с трудом мог передвигаться или даже сидеть в седле. Ему очень не хотелось ехать на встречу в Синигалье, но его все-таки уговорили, он приехал. Как только Вителоццо со стонами присоединился к основной группе, гостей пригласили войти в большой дом, который назывался «палаццо Бернардино», как им сказали, «там уже все было приготовлено». Ну, в общем-то, так и было. В доме было два входа — парадный, через который их и провели, и задний, через который в дом вошли солдаты Чезаре.
Оливеротто и Вителоццо удавили сразу[iii].
Франческо Орсини и Паоло Орсини схватили и связали, но их не трогали до тех пор, пока Чезаре не получил известий из Рима о том, что его отец сумел захватить главу клана, кардинала Орсини. Как только это стало ему известно, Чезаре отдал приказание удавить их, что и было сделано. Теперь с мятежом кондотьеров было полностью покончено — одним ударом были отыграны все потерянные позиции. Чезаре Борджиа разослал повсюду гонцов с вестью о происшедшем — понятное дело, весть была несколько модифицирована. Утверждалось, что Чезаре пресек заговор, направленный против него, и покарал негодяев, замысливших злое дело. С Макиавелли он говорил несколько не так — его он уверял в том, что казненные им кондотьеры были заклятыми врагами Флоренции, и Чезаре, следовательно, оказал Республике услугу, за что ждет соответствующей признательности.
В Италии восторгались изобретательностью и ловкостью, с которыми Чезаре Борджиа разделался со своими врагами. Изабелла д’Эсте немедленно написала ему письмо с поздравлениями и прибавила, что, поскольку герцог Валентино после всех понесенных им трудов, по-видимому, нуждается в том, чтобы несколько рассеяться, она шлет ему сотню масок для устройства веселого маскарада.
Во Франции восхищение было куда более сдержанным, а супруга Чезаре, Шарлотта д’Альбре, и вовсе пришла в ужас, но король Людовик так не считал и говорил — по крайней мере, говорил на публике, — что это деяние, достойное римлянина. По-видимому, он считал это похвалой, а под «римлянином» имел в виду кого-то из античных героев, а не кого-то из тех римлян, с кем он успел познакомиться.
Но, по-видимому, самое сильное впечатление все случившееся произвело на Никколо Макиавелли. Через 10 лет после описываемых событий, выгнанный со службы и лишенный всякого доступа к политической деятельности, он напишет книгу под названием «Государь». В числе примеров властителей, достойных подражания, он приведет и Чезаре Борджиа. Тому будет много причин, о которых мы поговорим отдельно, но среди коротких формул, описывающих правильные действия государя, будет и эта — Макиавелли вписал ее в своего «Государя»:
«Уместно заметить, что людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое — не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести…»
Возможно, ему вспомнился город Синигалья в январе 1503 года.
Колесо Фортуны
I
Кардинал Джанбаттиста Орсини сделал большую глупость, когда, уже узнав об исходе дела в Синигалье, решил не бежать, а остаться в Риме. Возможно, он думал, что сан князя Церкви защитит его от самого худшего? Если это так, то он ошибся — его схватили во время церемониального визита в Ватикан и заперли в замке Святого Ангела. Даже лошадей, на которых он прибыл в папский дворец со всем своим антуражем, и тех забрали и с ходу поместили в папские конюшни, без всяких отлагательств и разбора. Захвачен был и его дворец, из которого выбросили 80-летнюю мать кардинала. Ей ничего не позволили взять с собой, выгнав из дома буквально в том, в чем она была.
Ходатайствовать за кардинала явился весь состав курии, но ничего не помогло. Папа Александр объяснил, что действует он из самозащиты, ибо Орсини покушались на жизнь и его самого, и его сына Чезаре и вообще говорить тут совершенно не о чем.
Тем временем войска под командой Чезаре Борджиа двинулись на захват владений казненных. Заодно была захвачена и Перуджа — там, в гостях у Джампаоло Бальони, находились и уцелевшие от бойни члены клана Орсини, и герцог Урбинский Гвидобальдо, и племянник Вителоццо Вителли, и другие люди, у которых были причины ненавидеть семейство Борджиа. Всем им пришлось спешно бежать, спасаясь кто как мог. Наилучшим убежищем для беглецов служили владения Венеции, Светлейшая Республика их не выдавала. У нее были свои счеты с Чезаре Борджиа — его люди перехватили в пути благородную даму, Пантесилею Бальони, родственницу бежавшего властителя Перуджи. Она ехала к своему мужу, а супруг этой дамы Бартоломео Альвиано преданно служил Венеции в качестве кондотьера Республики. И Венеция протестовала, и на этот раз довольно резко.
Чезаре внял голосу разума — даму освободили.
Он, надо сказать, вообще действовал очень рационально и никакими эмоциями не отвлекался. Можно припомнить хотя бы то, как он поступил с обоими захваченными им Орсини — их убили только после того, как был захвачен глава их клана. А когда папа Александр послал ему повеление захватить Джанджордано Орсини в его замке, Чезаре попросту отказался делать это. Он даже укорил Святого Отца — ну как можно учитывать только ссору с семейством Орсини, не принимая во внимание и другие факты, куда более весомые? Разве Джанджордано Орсини не служил королю Людовику? И разве не было бы предельно неблагоразумным задевать такого могущественного государя? И Никколо Орсини, на которого тоже был направлен гнев папы Александра, тоже трогать было нельзя — он служил Венеции.
«Разум прежде всего, его следует ставить выше эмоций» — этот довод был безотказен, а папа Александр VI Борджиа был человек не только разумный, но и практичный.
Когда к нему на прием явилась мать кардинала Орсини с униженной просьбой — дозволить приносить ее сыну в темницу приготовленную ей самой еду, — он просительнице не отказал. Просьба имела совершенно явный подтекст — матушка кардинала хотела быть уверена, что ее сына не уморят голодом и не отравят.
Конечно, она понимала, что не следует являться к Святому Отцу с пустыми руками. Владения кардинала Орсини были конфискованы, но она сумела наскрести 2000 дукатов в качестве подарка папе Александру и посулила ему еще и удивительную жемчужину, которой не было равных и которая стоила еще 2000. Жемчужины у нее, правда, с собой не было — ее сын подарил эту редкую драгоценность своей любовнице, так что следовало похлопотать.
И матушка кардинала Орсини действительно похлопотала, и женщина, которую любил ее сын, оказалась благодарной ему не только за те подарки, что он ей делал, и доставила жемчужину папе. Она привезла ее в Ватикан самолично. Жемчужину, по-видимому, оценили по достоинству. Поэтому кардинал Орсини умер не сразу, а только 22 февраля 1503 года. Все слухи об отравлении пресекались как клевета.
Официально кардинал умер от раскаяния в содеянном.
II
Тем временем война за Неаполь все разгоралась. Король Людовик XII нуждался в союзе с семейством Борджиа как никогда раньше. Его войска потерпели ряд неудач, им пришлось отступить к цитадели Неаполя. Но он и не думал унывать, а собирался перенести войну с Испанией на испанскую почву, в Каталонию. Борджиа были нужны ему и в Италии, и в Каталонии, где у них были обширные связи. Прочие итальянские союзники короля Людовика уже выразили ему свою полную поддержку — и Феррара, и Мантуя, и Флоренция. Один только Чезаре Борджиа все колебался и медлил, хотя как раз у него-то и было наиболее многочисленное и подготовленное войско. У него явно имелись какие-то сомнения на этот счет. Утверждалось даже, что он завел переговоры с испанцами, в частности, с командующим их войсками в Италии, доблестным доном Гонсальво де Кордоба. Чезаре вернулся в Рим. Там он провел парад своих солдат, превосходно экипированных и снаряженных, — ему хотелось порадовать Святого Отца.
Возможно, у Чезаре были и другие планы помимо доставления радости Александру VI — но кардинал Ипполито д’Эсте накануне его приезда из Рима бежал, так что добраться до него ему не удалось. Дело тут в том, что у Ипполито был бурный роман с принцессой Санчей, а всем было известно, что «Чезаре не любил, когда трогали его женщин». К этой категории могла быть причислена даже его сестра Лукреция — а уж жена младшего брата, Жоффре, попадала в нее автоматически.
Зато удался другой проект — удалось захватить личного секретаря Святого Отца Франческо Троше. Утверждалось, что тайные переговоры Святого Престола с Испанией шли через него, и, когда папа римский обошел своего секретаря кардинальской шапкой, он задумал предать его планы Франции и с этой целью в мае 1503 года тайно бежал из Рима. Франческо Троше был перехвачен уже на судне, шедшем на Корсику. Его привезли обратно, посадили в тюрьму Трастевере, и Чезаре потолковал там с ним часок с глазу на глаз. Ну, естественно, после разговора Франческо Троше удавили, а для пресечения слухов о возможном переходе Чезаре Борджиа на сторону Испании было торжественно объявлено, что он вот-вот примкнет в войскам своего доблестного и великого союзника, короля Франции Людовика XII, и двинется с ним вместе на выручку Неаполя.
А пока следовало собрать как можно больше денег, потому что наемники стоили дорого. Со средствами должен был помочь Святой Отец. Он как раз затеял преобразование курии — было создано 80 новых административных постов, которые были проданы по твердой таксе в 760 дукатов за назначение. А тут еще привалила и нежданная удача — умер кардинал Джованни Микели родом из Венеции. Все его состояние было немедленно захвачено — наследником кардинала был обьявлен папа римский, Александр VI. Конечно, сразу же поползли слухи об отравлении — кардинал Микели был очень богат, а проболел всего лишь два дня. Благонамеренные люди отравление отрицали, указывая на то, что кардинал Микели пользовался милостью Святого Отца, который осыпал его благодеяниями. В общем-то, это мало кого убедило. Как написал в своем донесении Совету Десяти[iv] венецианский посол:
«Папа нагоняет жирок своим кардиналам перед тем, как их отравить».
III
Все, что делалось в Венеции, делалось превосходно. Светлейшая Республика устраивала свои дела так, что ее дукаты служили стандартной монетой для всей Италии и, пожалуй, даже для всей Европы, и ее галеры были самыми лучшими, и даже ее кондотьеры были ей верны и в своей военной службе совершенно надежны — этим мало кто мог похвастаться.
Нечего и говорить, что венецианские дипломаты были самыми осведомленными и проницательными. Вряд ли у посла Джустиниани имелись формальные доказательства отравления, но в отношении захвата имущества покойного никаких сомнений не было — все делалось совершенно открыто, и история с неисполненным завещанием кардинала Микели была вовсе не единична. Вот что пишет в своем дневнике Иоганн Бурхард:
«В понедельник, 13 ноября [1502 года], было перенесено в церковь Санта Мариа дель Пополо тело Кристофо, блаженной памяти епископа Кортоны, секретаря и ассистента его святейшества папы; он скончался вчера вечером в своем доме между названной церковью и больницей рабов, возле реки; тело его сопровождали придворные кардиналов и многие прелаты. Его похоронили в гробнице. Он составил завещание, исполнение которого он поручил досточтимым кардиналам Неаполитанскому, Беневента и Сайта Пракседа.
Но папа, считая себя самого наследником, поручил исполнение своей воли правителю города.
Последний вывез все, без исключения, имущество, оставленное епископом, и завладел им. Он приказал также продать епископу пшеницу, находившуюся в Кортоне, и Кортонскую церковь за две тысячи дукатов некоему флорентийцу».
Бурхард не пишет об отравлении, конечно, и оно в данном случае вряд ли и случилось, уж слишком незначительной была бы добыча — но об отмене завещания пишет без всякого удивления, по-видимому, это было достаточно обычным делом. Другое дело — кардинал Микели. После его смерти папская казна пополнилась 150 тысячами дукатов, но даже и их не хватило надолго. В мае 1503 года папа Александр назначил 13 новых кардиналов. Согласно венецианскому послу, все они щедро заплатили за такую огромную честь, и в казну влилось еще 130 тысяч дукатов. К тому же большинство назначенных были испанцами, что имело огромный политический смысл: 28 апреля 1503 года французские войска потерпели поражение под Неаполем. Перемена «французского союза» Папства на новый, «испанский» союз сделалась теперь весьма возможной — испанские войска овладели Неаполем, надо было глядеть в оба, потому что в такой ситуации были возможны любые неожиданности.
Надо сказать, что весь период с февраля до августа 1503 года освещен не так уж хорошо, потому что наш главный источник сведений Иоганн Бурхард был в отлучке, в Страсбурге, и дневника своего не вел. Новая запись появляется в его дневнике только 12 августа. И пишет он вот что:
«В субботу, 12 августа, утром папа почувствовал себя плохо».
IV
Сюжет романа А. Дюма «Граф Монте-Кристо» построен на судьбе Эдмона Дантеса, по ложному обвинению посаженного в тюрьму на бессрочное заключение. Ему удается бежать, обрести несметное богатство и восстановить справедливость, отомстив своим врагам, и вот уже вторую сотню лет читателям чрезвычайно занятно следить за приключениями героя Дюма — но писателю понадобилось и объяснить как-то происхождение его огромных богатств. И он нашел средство — ну конечно же, герой нашел клад. Про клад ему рассказал его товарищ по заключению, аббат Фариа, а сам клад, оказывается, — сокровища некоего кардинала Спада (придуманного Дюма), спрятанные им от алчности папы Александра VI. Ибо этот владыка Рима охотно убивает своих богатых подданных, дабы стать их наследником, его излюбленный способ убийства — отравление, а жертвами становятся те, которых он совсем недавно вознес высоко. Таким образом, убийца получает выгоду трижды: сперва он продает должности за немалые деньги, потом убивает получателей должностей, становясь их наследником, а потом продает освободившиеся должности еще раз…
Роман Дюма сейчас относится разве что только к развлекательной, легкой литературе, но он превосходно написан, в нем есть и подтекст, и даже легкий сарказм. Вот, например, небольшая цитата:
«[Кардинал] Спада знал, что значит приглашение на обед. С тех пор как христианство — глубоко цивилизующая сила — восторжествовало в Риме, уже не центурион являлся объявить от имени тирана: «Цезарь желает, чтобы ты умер», а любезный легат с улыбкой говорил от имени папы: «Его святейшество желает, чтобы вы с ним отобедали».
Так вот, согласно А. Дюма, кардинал Спада получает приглашение на обед к Его Святейшеству, знает, что это может означать, и предусмотрительно прячет свои сокровища в некоем тайнике, местоположение которого откроет придуманному А. Дюма аббату Фариа, который передаст эту тайну придуманному А. Дюма Эдмону Дантесу — и все, задача решена, и роман «Граф Монте-Кристо» может двигаться дальше, к волнующему финалу.
Мы за ним не пойдем, у нас другие задачи, в конце концов, изучать «историю по Дюма» — не самое продуктивное занятие на свете. Так что вернемся из середины XIX века, когда А. Дюма сочинил свой увлекательный роман, во времена Борджиа, в самое начало XVI века, и посмотрим, что же там происходило на самом деле.
Хронология получается такая: 6 августа 1503 года папа Александр и его сын Чезаре Борджиа были гостями кардинала Адриано Кастеллески на ужине, данном в их честь на вилле кардинала. 9 августа Святой Отец передал кардиналу Кастеллару пост архиепископа Монреале, который раньше принадлежал племяннику папы, кардиналу Хуану Борджиа. Хуан умер от сифилиса, позиция архиепископа Монреале, таким образом, освободилась и была передана другому лицу — все было сделано именно так, как и положено. Оба кардинала — и Кастеллески, которого Александр VI почтил своим визитом, и Кастеллар, которому достался выгоднейший пост архиепископа, — получили свои красные шапки совсем недавно, 31 мая, уплатили за них столько, сколько было назначено, и, по всей видимости, находились с папой Александром в наилучших отношениях. Понятно, схема, описанная А. Дюма — по крайней мере, в данном случае, — не применялась.
Но, как и было сказано в дневнике Иоганна Бурхарда, 12 августа 1503 года папа Александр VI почувствовал себя плохо.
V
Согласно донесению посла Феррары в Риме, направленному им герцогу Эрколе д’Эсте и датированному 10 августа:
«… папа Александр озабочен переговорами с императором Максимилианом о признании Чезаре Борджиа властителем Сиены, Лукки и Пизы».
Информация эта носила самый срочный характер: во-первых, с просьбой папа Александр обращался не к королю Франции, а к его врагу, императору Священной Римской империи, во-вторых, герцогу Эрколе достаточно было только глянуть на карту для того, чтобы увидеть, что получится у Чезаре Борджиа в случае удачи. А получалось у него огромное по итальянским масштабам государство, охватывающее удушающим кольцом удава все владения Республики Флоренция и выводящее Чезаре прямохонько на порог герцогства Феррара.
Было тут от чего встревожиться Эрколе д’Эсте, государю мудрому и осторожному, но делать ему ничего не пришлось, потому что уже через пару дней ситуация резко поменялась.
Папа Александр заболел 12 августа, а на следующий день, 13 августа, очень нездоров оказался и кардинал Адриано Кастеллески, на вилле которого совсем недавно проходил пышный прием. 16 августа заболел и Чезаре Борджиа, который тоже там присутствовал.
Что интересно — венецианский посол Джустиниани, человек умный и к семейству Борджиа совершенно не расположенный, никакого отравления тут не подозревал, а в сообщениях своих ссылался на эпидемию лихорадки, случившуюся в Риме. Он даже процитировал самого Святого Отца, который сказал ему, что «август — плохой месяц для толстяков», явно имея в виду самого себя. Папе Александру было 72 года, он был уже не так подвижен, двигался все меньше и действительно набрал лишнего веса. Папа свалился 12 августа, и Чезаре в тревоге за отца даже отсрочил свой отъезд из Рима. 15 августа доктора пустили Александру VI кровь — тогдашнее универсальное средство от всех воспалений. Ему и правда стало лучше, потому что он позвал к себе несколько кардиналов и поиграл с ними в карты. Тем временем плохо стало уже и Чезаре — его рвало, он испытывал страшные боли в желудке, и температура у него взлетела так, что доктора погрузили его в чан с ледяной водой. Это помогло, хотя с пациента начала клочьями слезать кожа. 17 августа папе опять стало плохо, и до такой степени, что на следующий день он решил исповедаться. Бурхард отмечает, что больной ни разу не выразил желания повидать своего сына Чезаре, как, впрочем, и дочь Лукрецию, и своего младшего сына Жоффре.
Александр VI Борджиа отдал свою грешную душу Всевышнему Судии — и многое в Риме изменилось почти немедленно.
Во Флоренции, в здании Синьории, в том зале, где в обычное время располагались писцы как Первой, так и Второй Канцелярий, на стене имелась фреска, изображавшая Колесо Фортуны. Колесо вращалось, то вознося кого-то вверх, то, напротив, опуская его судьбу куда-то много ниже, и на стене рядом с фреской имелся и сонет, повествующей о непостоянстве Фортуны, богини Удачи.
18 августа 1503 года Колесо Фортуны дома Борджиа резко повернулось — вниз…
Свидетельство Иоганна Бурхарда, с заметками на полях
I
Смерть папы Александра ознаменовалась грабежом его личных покоев — вот что написано об этом в дневнике Бурхарда:
«В двадцать три часа они открыли выходы, и было объявлено о смерти папы. В это время слуги утащили все, что оставалось в гардеробах и комнатах; они оставили только папские троны, несколько подушек и ковры, прикрепленные к стенам…»
Это был старый, освященный веками обычай — личные вещи папы римского, нашедшего вечное успокоение, растаскивались его слугами. Папские драгоценности — скажем, тиары — находились в ведении особых должностных лиц, и в принципе принадлежали самому Святому Престолу, как, впрочем, и папская казна. Однако смерть папы Александра внесла некоторые изменения в сложившиеся правила и обычаи. Послушаем Иоганна Бурхарда еще разок:
«Герцог, будучи больным, прислал синьора Микелотто с сильным отрядом. Эти люди закрыли все выходные двери; затем один из них, вынув кинжал, угрожал кардиналу Казановы заколоть его и выбросить за окно, если он откажется выдать ключи от сокровищницы папы. Напуганный кардинал выдал ключи. Тогда прибывшие один за другим вошли в помещение, расположенное позади комнаты папы. Они захватили оттуда все серебро и две шкатулки, в которых было около ста тысяч дукатов…»
Герцог, о котором он здесь говорит, — это Чезаре Борджиа, герцог Валентино, просто Бурхард именует его только по титулу. Имя он опускает, оно для него и для любого современного ему читателя ясно само собой. И Бурхард добавляет следующее:
«Герцог не приходил повидаться с папой, когда он был болен, не пришел также и после его смерти».
Про это, собственно, мы уже говорили, но краткое замечание Иоганна Бурхарда о том, что люди, посланные Чезаре, забрали все серебро и две шкатулки, в которых было 100 тысяч дукатов, нуждается в комментариях. Один дукат весил три с половиной грамма золота. Тысяча дукатов — три половиной килограмма. Сто тысяч дукатов должны были весить три с половиной центнера — так что «две шкатулки», вмещавшие их, должны были выглядеть как сундуки порядочного размера. Далее — серебро, мимоходом упомянутое Бурхардом в его дневнике, включало в себя папскую серебряную посуду и прочие предметы обихода, обильно украшенные драгоценными камнями. Эти камни, кстати, хранились вместе с серебром, и общая стоимость всего этого «серебра» оценивалась в 200 тысяч золотых дукатов[v]. Таким образом, в руках Чезаре Борджиа оказалось ценностей на общую сумму в 300 тысяч дукатов, что было эквивалентно стоимости больше чем одной тонны золота. А поскольку там было много серебра, и не в слитках, а в изделиях, носить все это потребовалось долго. Впопыхах кое-что и забыли — скажем, серебряные вазы, и особую шкатулку с драгоценностями на сумму в 25 тысяч дукатов — все это обнаружилось уже поздней. Кому-то следовало заняться телом покойного, но как-то так получилось, что на него-то внимания и не обратили. Вот что сообщает нам на этот счет Иоганн Бурхард, папский церемониймейстер — его сотрудник пришел во дворец, нашел папу мертвым и приказал вымыть его тело помощнику ризничего при помощи одного из слуг:
«Они одели его в обыкновенное белье, а также бедную сутану, без шлейфа, каковой папа никогда не носил при своей жизни».
Что говорить? На мертвого папу и впрямь не обращали большого внимания.
У живых хватало своих забот.
II
Все враги семейства Борджиа немедленно взялись за оружие. Орсини кинулись в свои поместья, конфискованные у них столь недавно, могущественный клан Колонна, изгнанный умершим папой за пределы Романьи, тут же устремился обратно. Их родственник, Сильвио Савелли, тот самый, к которому якобы было обращено знаменитое «письмо Савелли», вернулся в свою фамильную резиденцию. Она, как и многие другие семейные гнезда знатных римских родов, представляла собой комбинацию дворца и замка, и в конфискованном замке Савелли Чезаре Борджиа устроил тюрьму. Так вот законный владелец резиденции, Сильвио Савелли, первое, что сделал — это открыл двери подвалов и выпустил всех заключенных, они хлынули на улицы Рима.
Чезаре воспрепятствовать ничему этому не мог — болезнь скрутила его в самый неподходящий момент. А верный Иоганн Бурхард тем временем взялся за последнее облачение усопшего владыки Ватикана. Он изо всех сил пытался соблюсти приличия:
«Придя к папе, я облачил его в церковные одеяния из красной парчи и занялся также его обувью; так как башмаки не имели креста, то я надел на него обыкновенные бархатные туфли малинового цвета с золотым крестом и подвязал их ему к пяткам. Кольца я не мог достать. Когда все было готово, мы перенесли его в палату Папагалли[vi], положили на красивый стол, покрытый материей и дорогим ковром».
У него это, правда, не больно-то получилось. Похоже, что на весь Рим Иоганн Бурхард был единственным человеком, которому все еще было дело до подобающих покойному церемоний:
«Там он и оставался ночь при двух подсвечниках. Возле него никого не было, несмотря на то что позваны были священники для служения литургии по усопшему. В три часа я вернулся в город в сопровождении восьми человек дворцовой охраны. Затем от имени вице-канцлера я дал приказ скороходу Карло, чтобы он, под страхом увольнения, со своими товарищами обошел всех членов черного и белого духовенства города, сзывая их на завтра к двенадцати часам в папский дворец для сопровождения тела папы в большую капеллу Св. Петра».
Но с церемониями у него тоже не получилось. Какие уж там церемонии, когда на августовской римской жаре тело Александра VI распухло и почернело так, что на него было страшно смотреть:
«…папа продолжал оставаться там, куда его положили, за решетками главного алтаря, четыре свечи горели возле него. Лицо папы обезобразилось и почернело; через двадцать три часа после того, как я его в последний раз видел, оно распухло и стало похожим на черное сукно, как у мавра. Рот широко открылся, и вздувшийся язык заполнил его. Все говорили, что никогда чего-либо более ужасного не видели».
Слухи в городе ходили самые дикие. Джустиниани, посол Светлейшей Республики Венеция, в своем донесении написал, что усопший выглядел чудовищно и был черен, как сам дьявол, владыка преисподней. Говорили, что к трупу явился демон в виде обезьяны, дабы забрать в Ад его душу. Самый, наверное, красочный слух передал Франческо Гонзага — он написал Изабелле д’Эсте, своей прекрасной супруге, что в предсмертном бреду папа Александр все повторял: «Я иду, я иду к тебе, но подожди еще немного…» — и ясно, что обращался он к дьяволу. А к Нечистому слова его обращались потому, что папа заключил с ним сделку, и потому-то в течение 12 лет и четырех дней неизменно удавались все дела, за какие только ни брался он, Родриго Борджиа, папа римский, известный Риму и миру под именем Александра VI. Но конец его пришел, и семь чертей ворвались к нему, и тело его вспухло и утратило человеческую форму, и изо рта хлынула пеной слюна, как из перекипевшего котла на сильном огне…
Тут, конечно, справедливости ради надо бы добавить, что самого Франческо в Риме не было, а жене он писал из французского военного лагеря под Витербо, где он и пребывал в качестве верного союзника короля Людовика XII. Где пребывает другой «верный союзник короля Людовика», Чезаре Борджиа, было толком неизвестно. На этот счет тоже ходили самые разнообразные слухи. А пока телом почившего папы Александра, бывшего Викария Христа, оставившего уже свои земные заботы, занимались только носильщики да гробовщики, пытавшиеся вколотить тело в ставший для него слишком узким гроб:
«Вечером в двадцать четыре часа тело было перенесено в капеллу Фебрибус и положено возле стены в углу с левой стороны алтаря. Это было сделано шестью носильщиками, которые глумились над папой и оскорбляли его труп, и двумя столярами, сделавшими гроб слишком тесным и слишком узким; они помяли митру, покрыли его старым покрывалом и впихнули в гроб ударами кулака».
Иоганна Бурхарда очень угнетало то, что при теле нет ни одного духовного лица. Вот что он пишет по этому поводу: «Не было ни свечей, ни лампад, не было священного или другого лица, кто бы позаботился о его теле». И добавляет следующее: «Об этом мне передал синьор Кризополит из церкви Св. Петра».
Так что выходит, что при теле папы не было и самого Бурхарда?
III
Дальше мы и вовсе покидаем твердую почву фактов, потому что твердый факт у нас только один — папа Александр неожиданно умер. Но почему он умер, мы не знаем. Современники подозревали отравление, но вот в том, кто же кого отравил, они согласиться не смогли. Утверждалось, например, что и папу, и его сына Чезаре отравил хозяин дома, кардинал Адриано Кастеллески. Правда, после пира он и сам тяжело заболел — но ведь не умер же?
Была и другая версия — хозяина дома хотели отравить его почетные гости, отец и сын Борджиа, и с этой целью собирались попотчевать его особым вином редкостного качества, которое они привезли с собой, — но, увы, доверенный слуга перепутал бутылки, и в результате вино они выпили сами. Пьетро Мартире д’Ангьера, вроде бы даже и присутствовавший на банкете, своих идей на этот счет не высказывал, зато припоминал, что Чезаре врачи спасли не погружением в ледяную воду, а тем, что поместили его внутрь теплой туши только что убитого и выпотрошенного мула[vii].
Замечательный историк, Франческо Гвиччиардини — эрудит, друживший с Никколо Макиавелли, но не в пример ему занимавший значительный пост губернатора Романьи, — считал, что попытка отравления кардинала Кастеллески, случайно обернулась против самих убийц. Но на чем он основывал свою уверенность, непонятно — он об этом ничего не говорит.
Много позднее, уже в ХХ веке снова всплыла гипотеза отравления — некий итальянский историк[viii] предположил, что папа Александр был отравлен так называемой кантареллой — ядом, основанным на мышьяке. То есть никаких идей на тему того, кто ему это подлил, не высказывается, а гипотеза касается только химической стороны дела — мышьяк в какой-то не очень понятной форме.
Эту версию раскритиковали на том основании, что такое отравление не согласовывалось бы с фактом быстрого распада тела отравленного. Если, конечно, его действительно отравили. Могли и не травить — в Риме была эпидемия какой-то лихорадки, а в Ферраре и вовсе вспышка непонятной болезни. От нее ежедневно умирало не больше десятка людей, но паника вышла большая, и все, кто только мог, скученный город Феррару тогда оставили и уехали на свежий воздух.
Но ведь пир у кардинала Кастеллески происходил на свежем воздухе, у него на загородной вилле, а вовсе не в жарком летнем Риме? В общем, шансов на то, что мы доищемся истины сейчас, больше чем через пятьсот лет, у нас очень немного. Как бы то ни было, Родриго Борджиа умер, и могучая поддержка, которую он оказывал своему сыну, тем самым пришла к концу.
Чезаре Борджиа теперь предстояло попытаться выжить самому.
Разбор проигранной партии
I
Нет, не все было потеряно для Чезаре после смерти его отца. Конклав кардиналов, собравшийся в Ватикане 22 августа 1503 года, подтвердил его полномочия гонфалоньера Церкви — но с многозначительной оговоркой: «вплоть до избрания нового папы». После чего, согласно обычаю, совет кардиналов предложил римским баронам увести из города свои вооруженные отряды. В былые времена такие вещи или удавались, или не очень удавались — но в 1503-м они неожиданно удались. И Орсини, и Колонна, только что вступившие в свои покинутые дворцы и замки, безропотно согласились покинуть Рим. При том условии, конечно, что его покинет и Чезаре Борджиа. Настоять на своем и остаться он не сумел. Рим ранней осенью 1503 года оказался как бы ничейной зоной, зажатой между двумя могущественными армиями. На холмах, совсем недалеко от столицы христианского мира, стояли французские войска в готовности выступить на юг, к Неаполю. С юга от Рима к городу подступали испанские войска — и в такой обстановке затевать драку в Риме не хотелось никому. Уж больно непредсказуемыми могли быть ее результаты. Поэтому все заинтересованные стороны согласились «уйти и не полагаться на оружие», и Чезаре Борджиа тоже уехал. Со всеми сопровождающими его людьми, едва держась от слабости в седле, весь покрытый язвами и клочьями слезающей с него кожи, он выехал из города 2 сентября. С ним вместе ехали те, кто полагался на его защиту: его мать Ваноцца деи Каттанеи и его младший брат Жоффре Борджиа. Жену Жоффре, принцессу Санчу Арагонскую, выпустили из заключения, но она предпочла укрыться у семейства Колонна, бывших союзников ее покойного отца.
В Рим тем временем съезжались кардиналы, которых там давно не видели — в числе прибывших был, например, Асканио Сфорца. Французы в свое время подержали его под замком, но сейчас он ехал рука об руку с кардиналом Руанским, Жоржем д’Амбуазом. Предполагалось, что на выборах нового папы Асканио Сфорца подаст свой голос за первого министра короля Людовика, Жоржа д’Амбуаза, кардинала Руанского, а к нему присоединятся и все испанские кардиналы, голоса которых контролировал Чезаре Борджиа. А в обмен Чезаре, «старый друг и союзник прекрасной Франции», получит подтверждение всех своих полномочий и останется и владыкой завоеванных им областей, и гонфалоньером Церкви.
Казалось бы, простое, удобное, и взаимовыгодное соглашение. Но оно было и непростым, и необязательно удобным. Обе стороны относились друг к другу с большим и хорошо обоснованным подозрением. Французы были вовсе не уверены в том, что Чезаре Борджиа не успел сговориться с Испанией. И даже если он верен слову — что было сомнительно в высшей степени,-то сумеет ли он заставить испанских кардиналов голосовать за французского кандидата? Чезаре же был уверен, что его недавние захваты вызвали большую тревогу у его союзников-французов и что они безусловно не позволят ему их дальнейшее расширение в будущем. Но сейчас речь шла не о будущем, а о настоящем. Соглашение было достигнуто.
Наследником папы Александра должен был стать Жорж д’Амбуаз, кардинал Руанский.
II
Ну, что сказать? Ничего из этого не вышло. Чезаре, правда, выполнил свою часть договора, испанские кардиналы, все, как один, обязанные своим назначением родству или дружбе с домом Борджиа, поначалу проголосовали так, как им и было «рекомендовано». Но они — их было 11 плюс сам Жорж д’Амбуаз — составляли блок всего лишь в 12 голосов, а вот против них встали, как один, все 22 итальянских кардинала. Кроме Асканио Сфорца, который тоже выполнил свое обещание, — но это уже ничего не решало, потому что и «испанский блок» теперь не хотел стоять за проигрывающую сторону. Итальянцы же в принципе могли бы выбрать кого-то из своих, но они не могли решить, кого именно. В итоге в патовой ситуации стороны согласились на избрание Франческо Пикколомини, племянника папы Пия II. У него было целых три неоспоримых достоинства — он был стар, слаб и безвреден.
22 сентября 1503 года христианский мир обрел нового духовного владыку, который в память своего покойного дяди и благодетеля нарекся Пием III. Но его понтификат оказался самым коротким за всю историю Церкви — новый папа умер через 27 дней после того, как занял Святой Престол. Выборы надо было начинать сначала, и, ясное дело, все заинтересованные стороны немедленно начали торговлю. Знать, что происходит в Риме, было чрезвычайно важно для всех государств Италии, и Флоренция срочно направила туда Никколо Макиавелли. Во-первых, гонфалоньер Флоренции Пьеро Содерини очень доверял его суждениям, во-вторых, Макиавелли ехал не в качестве официального посла, а как технический сотрудник, секретарь Второй Канцелярии, так что ему не надо было собираться долго и ехать целым караваном, с дарами и церемониями. Никколо Макиавелли и вообще-то был легок на подьем, а в данном случае он ехал очень спешно. В число его прочих задач входила и одна, к которой он, что называется, «прикипел сердцем».
Ему предстояло повидаться с Чезаре Борджиа — и они действительно повидались. 26 октября 1503 года Чезаре Борджиа, герцог Валентино, еще столь недавно могущественный властитель Романьи, Урбино и прочих территорий, и Никколо Макиавелли, скромный бюрократ на службе Республики Флоренция, совместно провели то, что на дипломатическом языке называется «дружественной и откровенной беседой». Чезаре сказал секретарю флорентийской Синьории, что уже завтра, вооруженный голосами 11 испанских кардиналов, он вновь попытается избрать папой кардинала Руанского.
Ну, он говорил неправду.
К этому времени уже многое было решено, и сам Жорж д’Амбуаз осознал всю несбыточность своих надежд и решил поддержать кардинала Джулиано делла Ровере. Джулиано, правда, был заклятым врагом Борджиа, но, спасаясь от них, он провел много времени во Франции, и кардинал Руанский рассчитывал на то, что с ним удастся наладить долгое и плодотворное содружество. Оставалось только уговорить Чезаре Борджиа не спорить с таким решением — как ни странно, это сделать действительно удалось. 29 октября 1503 года было подписано соглашение между Чезаре Борджиа и кардиналом Джулиано делла Ровере. В обмен на поддержку Чезаре было обещано сохранение всех его владений и титулов — а он обещал предоставить свои собственные силы и все свои войска в распоряжение нового папы. Конклав в результате оказался просто формальной процедурой, оформившей готовое решение. Кардинал Джулиано был избран единодушно.
Он нарекся Юлием II.
III
Книга Никколо Макиавелли «Государь» была им написана почти точно через 10 лет после описываемых событий, в 1513 году. К этому времени понтификат Юлия II как раз закончился, новым папой был избран кардинал Джованни Медичи, во Флоренции сменился режим правления, и Никколо Макиавелли, оставшийся не у дел бывший секретарь Второй Канцелярии Республики Флоренция, очень хотел понравиться семейству Медичи, ибо теперь они правили и в Риме, и во Флоренции, родной и им и ему. «Государь» был написан как своего рода приложение к невысказанной просьбе — вернуть Никколо Макиавелли на государственную службу. Он мог предложить новому правительству свои ум, опыт и знания, и книга должна была послужить как бы доказательством того, что отставной флорентийский дипломат знает свое дело. Сразу скажем — из его попытки прибиться к новому берегу ничего не вышло. Но его книге было суждено стать, наверное, наиболее известным трактатом о политике во всей истории Европы Нового времени.
Вот уже без малого пятьсот лет, как книгу издают, переиздают, переводят на самые разные языки, сопоставляют со все новыми и новыми политическими реальностями, случается — запрещают, но самое главное, ее непрерывно читают и все еще, пять веков спустя после написания, раз за разом пытаются как-то по-новому осмыслить.
Так вот, большая часть «Государя» посвящена Чезаре Борджиа. Макиавелли детально разбирает его действия по захвату и укреплению своей власти, объясняет логику его поступков и разбор достижений Чезаре Борджиа как государя кончает следующими словами:
«Обозревая действия герцога, я не нахожу, в чем можно было бы его упрекнуть; более того, мне представляется, что он может послужить образцом всем тем, кому доставляет власть милость судьбы или чужое оружие».
Такое сугубо положительное мнение о жестоком и хладнокровном убийце объясняется целым рядом причин: во-первых, Макиавелли рассматривал политику как средство достижения и удержания власти и мораль в эту систему попросту не включал, как элемент совершенно излишний, во-вторых, он, что называется, «рисовал с натуры», и на фоне других государей Италии Чезаре какой-то особой свирепостью и впрямь не выделялся. Наконец, в-третьих, Макиавелли считал, что Италия разорена и унижена вторжениями «варваров», французов и испанцев, и прямо-таки мечтал о таком государе, у которого хватило бы ума, решительности и жестокости для объединения Италии и изгнания из нее иноземных войск.
Чезаре Борджиа казался ему самым подходящим кандидатом на эту роль, и за это он готов простить своему герою решительно все на свете. Как Никколо Макиавелли пишет в своем «Государе»:
«…имея великий замысел и высокую цель, [Чезаре] не мог действовать иначе: лишь преждевременная смерть [папы] Александра и собственная его болезнь помешали ему осуществить намерение».
И может быть, «даже и это не смогло бы сокрушить герцога Валентино», но он в трудной позиции сделал ужасную ошибку. Чезаре Борджиа часто нарушал свое слово и часто предавал оказанное ему доверие…
Но совершенно непостижимым образом он почему-то решил, что на слово кардинала Джулио делла Ровере можно положиться.
IV
Макиавелли свою точку зрения обосновал следующим образом:
«[Чезаре Борджиа] ошибся в расчете, ибо если он не мог провести угодного ему человека, он, как уже говорилось, мог отвести неугодного; а раз так, то ни в коем случае не следовало допускать к папской власти тех кардиналов, которые были им обижены в прошлом или, в случае избрания, могли бы бояться его в будущем. Ибо люди мстят либо из страха, либо из ненависти».
За многие годы книгу Макиавелли растащили на афоризмы, и последняя фраза, приведенная в этом абзаце «Ибо люди мстят либо из страха, либо из ненависти», оказалась одним из них. Что сказать? Никколо Макиавелли хорошо изучил мотивы человеческой деятельности. У Джулиано делла Ровере имелось множество причин для мести всему роду Борджиа, и у него были все основания опасаться Чезаре, если б тому удалось восстановить свои силы. Кардинал Джулиано не мог нанести своему обманутому врагу немедленный удар даже после того, как он из кардинала Джулиано превратился в папу Юлия. Следовало ждать, пока Чезаре ослабнет еще больше.
И ждать, надо сказать, пришлось недолго.
Испанские и французские войска столкнулись в борьбе за Неаполь и тем самым на какое-то время нейтрализовали друг друга. Исход их борьбы был неясен. Согласно заключенному договору, Чезаре Борджиа должен был двинуть часть своих сил на помощь французам, к Неаполю. В этом случае его испанским офицерам пришлось бы сражаться с соотечественниками. До этого еще не дошло, но, пока суд да дело, испанский военачальник дон Гонсальво де Кордоба, призвал испанских офицеров не служить в войске Чезаре. Он не мог предложить им никакой оплаты вместо того жалованья, которое они получали, Чезаре Борджиа хорошо платил своим наемникам, но в выборе между личной честью и личной выгодой они выбрали честь и последовали приказу дона Гонсальво. Почти все испанцы оставили знамена Чезаре и ушли к своим — он остался без своих лучших бойцов.
Разбор политической ситуации, сделанный Макиавелли, очень напоминает разбор трудной шахматной партии — давно известно, что в проигрышной позиции, под тяжелым психологическим давлением, даже прекрасный игрок может потерять хладнокровие. Именно это и случилось с Чезаре Борджиа. Как пишет Макиавелли «не привыкнув к ударам судьбы, герцог Валентино начал делать ошибки».
По-видимому, его первой ошибкой — после того как он не предотвратил избрание папы Юлия — было то, что он остался в Риме. Видимо, была у Чезаре идея, что из Рима ему будет легче следить за развитием общей политической картины, да и за папой приглядеть не мешало, и оставить захваченную казну Святого Престола ему не хотелось, и увезти ее было затруднительно — но все эти веские соображения сводились к нулю тем, что в Риме он оказался оторван от своих войск, а на его новозавоеванные владения накинулись со всех сторон. И он постепенно терял и силы, и время — а папа Юлий удерживал Чезаре в Риме и все говорил ему, что не может обойтись без его совета и поддержки, и даже объяснял, что сейчас, когда союзники-французы так заняты у Неаполя, Святой Престол только на Чезаре и полагается для того, чтобы унять хищную Венецию, — и из Рима не отпускал.
А потом сказал, что просит благородного герцога Валентино, гонфалоньера Церкви, использовать свое умение и влияние и набрать новые войска для борьбы с Венецией. Денег, правда, нет, но у Чезаре лежат 200 тысяч дукатов в генуэзских банках — так не ссудит ли он эти деньги на создание новых войск Церкви? А чтобы у герцога и тени сомнения не возникало по поводу уплаты ему этого долга, Святой Отец тут же отдает ему в залог Остию, всю, целиком — и город, и порт, и замок. И если герцогу будет благоугодно, то пусть он хоть сейчас же выедет в свои новые владения для инспекции — там, в порту, его уже ждут галеры для срочной поездки в Геную, за деньгами. И Чезаре поверил во все, что ему было сказано, и действительно выехал из Рима в Остию.
Его взяли по дороге туда.
V
До рождения тоталитарных империй ХХ века оставалось еще побольше четырех столетий, но захват Чезаре Борджиа был проведен, можно сказать, в лучших традициях тайных государственных полиций — опасный режиму человек был сперва ослаблен, потом оторван от своей политической базы, а потом схвачен внезапно и как раз тогда, когда он беды и не чаял.
Брать его в Риме, по-видимому, было сочтено слишком рискованным — в дело могли вмешаться испанские кардиналы, многие из которых доводились ему родней. Поэтому и была придумана поездка в Остию — Чезаре Борджиа никаких неприятностей не ожидал и оказался на дороге только с малым эскортом. И дальше папа Юлий тоже действовал без особой поспешности — пленника сперва поместили в его же собственных покоях в Ватикане и мягко попросили немедленно сдать все крепости, которые все еще удерживались в Романье его кондотьерами. Но, конечно, это было только самое начало. На «достославного герцога Валентино» посыпались иски со стороны всех тех, кого он ограбил. В частности, Чезаре пришлось встретиться лицом к лицу с Гвидобальдо, герцогом Урбино, и выслушать от него немало горьких истин о предательстве, и о нарушении доверия, и об ударе в спину. И Чезаре низко, до самой земли, кланялся герцогу и объяснял свое поведение молодостью и неопытностью в делах правления и валил все на недостойные примеры, которые подавал ему его отец, покойный папа Александр VI. Как говорил Макиавелли, у которого в таких случаях появлялась холодная, поистине хирургическая точность диагноза, Чезаре Борджиа «просил жалости — того, чего сам он никогда не давал». И добавлял в своем донесении Синьории, что можно не беспокоиться больше по поводу дальнейших планов герцога Валентино, ибо он уже умер, только вот еще не похоронен.
Никколо Макиавелли, конечно, имел в виду политическую смерть, а не физическую кончину — но дело явно к тому и шло. Чезаре поместили теперь под настоящий арест, и не у него в покоях, а в башне, под надежной охраной. Его еще не пытали, но вот его бывших приспешников хватали одного за одним, и они давали против него самые убийственные показания. Те, кто мог, попросту бежали из Рима. Вот что пишет об этом Иоганн Бурхард:
«Кардиналы Сорренте и Борджиа, которые сегодня, выйдя из своего жилища во дворце, отправились верхом к другому своему дому и, узнав об аресте герцога и других им близких, между которыми был Микаэле Ремолино, брат кардинала Сорренте, тайно покинули город и направились в Марино».
В общем, Чезаре Борджиа, конечно, за милую душу удавили бы в его башне — но тут вмешалась судьба. Французские войска 4 января 1504 года были полностью разбиты испанцами в великой битве под Гарильяно и бежали в полном беспорядке. Их католические величества, государи Испании, король Фердинанд и королева Изабелла, сразу становились могущественнейшей силой Италии, с ними следовало считаться даже папе Юлию.
И посол их католических величеств при Святом Престоле дон Диего де Мендоза решил вступиться за герцога Валентино. Был достигнут компромисс — Чезаре отдавал все крепости, в которых все еще держались верные ему гарнизоны, а в обмен его отпускали в Неаполь. Дон Гонсальво де Кордоба, полководец их королевских величеств, имел насчет Чезаре Борджиа определенные планы. 26 апреля 1504 года униженным и обобранным, но все-таки — живым — Чезаре Борджиа покинул Рим.
Как оказалось — навсегда.
(продолжение следует)
Примечания
[i] Цитата приведена согласно тексту дневников Иоганна Бурхарда.
[ii] Синьория вела себя примерно так, как в не столь давние времена в России вел бы себя директор какой-нибудь торговой базы в случае конфликта между «наехавшим» на него криминальным авторитетом и его взбунтовавшимися подручными. Наш гипотетический директор ожидал бы исхода схватки и заплатил бы победителю.
[iii] Утвержалось, что перед смертью Вителоццо Вителли молил передать папе Александру просьбу об отпущении ему грехов, но проверить это утверждение, конечно же, невозможно.
[iv] Совет Десяти — создан в Венеции в 1310 году. В состав совета входило десять советников, дож и его Малый совет. Таким образом, несмотря на название, численность Совета Десяти составляла 17 человек. Главной обязанностью Совета Десяти было обеспечение безопасности Венеции. Совет Десяти был аналогом спецслужб современных государств. В некоторых случаях Совет Десяти имел право выносить исключительные решения без судебного заседания.
[v] The Borgias, by Ivan Cloulas, page 242.
[vi] Sala del Papagallo — зал в папском дворце, украшенный фресками с изображением попугая.
[vii] The Borgias, by Ivan Cloulas, page 244.
[viii] Фамилия историка — Портильотти (Portigliotti), а теория его кратко упомянута здесь: The Borgias, by Ivan Cloulas, page 244.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer11/tenenbaum/
