В настоящих заметках я позволю себе, опираясь на профессиональный опыт исследований и размышлений, сделать несколько предварительных замечаний касательно содержания и смысла событий, охвативших ныне Белоруссию=Беларусь. Эти соображения касаются преимущественно культурного ландшафта в широком (но не предельно) смысле, поскольку это мое ремесло. Для этого мне придется кратчайше обозначить концептуальные средства видения и анализа. Указания на возможности ситуации, которые я сделаю как аналитик, ни в коей мере не являются советами / рекомендациями. Я пишу это не с позиции «издалека и сверху», не с имперской политической и/или методологической позиции, не как москвич или обитатель России — но как укорененный житель и исследователь обширного природно-культурного региона Северной Евразии.
Географический детерминизм, однозначно жестко определяющий и даже предопределяющий судьбу и смысл места (города, региона, страны, даже цивилизации) исходя из природных и культурных данностей ландшафта ни в какой мере не верен и не обоснован. Географический детерминизм давно опровергнут и изгнан из осмысленного полноценного дискурса; просто неприличен. Это слепое верование, навязчивое заблуждение, заменяющее и (все больше) вытесняющее знание географии как учения о полноте (культурного) ландшафта. Нередко это основа вульгарной пропагандистской риторики, как в современном российском неоевразийстве и в геополитике, как впрочем, и в евразийстве первой волны (но там все же было содержание — не в ответах, а в самих поставленных вопросах).
Однако определенные связи между местоположением и событийностью этого места, его возможностями, ролями и функциями несомненно налицо или, по крайне мере, могут иметь место. Российская теоретическая география, берущая начало у Вениамина Петровича Семенова-Тян-Шанского (в этом году у него 150-летний юбилей), разрабатываемая Б.Б. Родоманом и автором заметки сформулировала на эту тему иное эвристическое утверждение — позиционный принцип. Согласно этому принципу может быть обнаружена определенная зависимость состояния ландшафта места, его ролей и функций от пространственного (географического, ландшафтного) положения. Это методологическое утверждение радикально отлично от географического детерминизма; сходство их кажущееся и поверхностное.
Этот принцип состоит в следующем. 1) Пространственный детерминизм, тем более жестко-однозначный, совершенно не постулируется и не предполагается. 2) Утверждается закономерность лишь в сфере потенций, возможностей, вероятностей, шансов etc. 3) Пространственное положение не определяет, а лишь влияет — не задает, а выявляет или скорее проявляет, подчеркивает присущие месту особенности, его специфику, спектр возможностей. 4) Особенности и функции / роли места лишь гипотетически выводятся из географического положения, но никак не сводятся к нему, тем более всецело. 5) Позиционный принцип — эвристическое требование (иногда лишь допущение) для понимания и описания реальной ситуации в исследовательской, аналитической и проектной работе. 6) Позиционный принцип — звено спектра взаимодополнительных теоретически равномощных эвристик и осмысленен лишь в их семействе; ранжирование таких эвристик не универсально. Так, в советском пространстве, крайнем типе культурного ландшафта (во многом оно сохранно и действенно) «государственный статус» важнее пространственного положения и специфики ландшафта места — это статусная детерминация. Последствия положения конкретной территории «между», «на стыке», «на рубеже» могут трактоваться и в логике позиционной детерминации и в логике статусной детерминации, включая и культурные статусы. Позиционный принцип — своего рода рационализация «бремени местоположения».
Места явно различаются по богатству / сложности своего географического положения. Однако наделение конкретного места такими характерными свойствами отчасти (или даже во многом?) производно от его изученности и понятости (эти характеристики не взаимозаменимы) и степенью сопереживанию конкретного места, топофилии, своего рода ландшафтной эмпатии. Белоруссия явно располагает очень богатым сложным ландшафтным положением — я это вижу и ниже обосную. Достаточно напомнить полифронтальность — соседство Белоруссии с немалым числом существенно различающихся краев, регионов и стран; положение на пересечении двух исторических трансконтинентальных полимагистралей; погранично-«переходное» положение известно, и оно нетривиально. Это ландшафтно-географическое положение, тем не менее, пока не вполне явлено и не вполне ясно, оно несомненно несколько «размыто» (либо даже еще сокрыто) и — забегая вперед — стремительно меняется.
Это важно хотя бы потому, что названные принципы позиционной и статусной детерминации последовательно и строго применимы не для формально-геометрически очерченного фрагмента земной поверхности, не для пятна или точки на карте — но только для осмысленного содержательного целого. Для определенного лишь топографически места не может быть — кроме самых общих черт — охарактеризовано само ландшафтно-географическое положение и, тем самым, не может быть применен и позиционный принцип. Чем отчетливее само место и чем оно внятнее для исследователя — с тем большим основанием и успехом может быть применяем и применен позиционный принцип; гарантий, однако, нет.
В какой мере такая атрибуция «недоопределенной сложности» обусловлена самим местом, а в каком — условиями и оптикой рассмотрения, мне не вполне ясно. Дело в том, что страна Белоруссия (она и во время СССР совершенно отчетливо и несомненно ощущалась как отдельная страна) мне отнюдь не чужая. Мой отец родом из Гомеля; старший брат матери во время войны погиб в Белоруссии; я не раз бывал в Белоруссии, получив содержательные и теплые впечатления…
Ниже я буду опираться на разработки названной выше теоретической географии и связанной с ней общей и географической лимологии (учения о границах и граничных системах). Для простоты все сведенные к самому минимуму ссылки я размещаю в примечании[i].
Следуя моему старому различению границы в культурном ландшафте (далее — ландшафте) функционально подразделяются на барьерные и контактные. В зрелом «полноценном» ландшафте последние более существенны и несут позитивную и интегративную функцию. Эта функция чаще реализуется при существенных различиях разграничиваемых районов, в частности стран (политическая реализация страны — государство). Важные типы (не исчерпывающие) различий: содержательная (интенсиональная) включенность в разные объемлющие районы и сущностное тяготение к разным полюсам, ядрам, центрам. Смежные районы могут различаться «качественной определенностью», типом ландшафта общей с территориями более обширного ареала, так и тяготением к разным внешним центрам. В первом случае соседствуют разные широко понятые однородные районы, во втором — разные узловые районы. В данном случае речь очевидно идет о культурных районах, что не исключает, но предполагает сопряженность с природной основой их ландшафта. Именно различия порождают контакты и взаимодействия; однако частный их случай — конфликты.
Как раз в случае смежности комплексных ландшафтных районов, сочетающих черты районов однородных и узловых, разную типологическую отнесенность и разную ориентацию связей соседство / взаимодействие может быть чрезвычайно острым. Говоря проще, особенны остры конфликты на тех границах, по обе стороны которых ландшафт в существенном отношении типологически различен (и остро переживается и осознается как таковой), а связи по обе стороны границы разнонаправлены; особенно если сама линия границы не стала линией осознанного компромисса. Такие границы и выражающие ими различия мест ценностно окрашены. Эти границы в теле культурного ландшафта — очаги проблем, трагические раны… Идущая осенью 2020 года война на Южном Кавказе локализована именно на такой границе и во многом есть конфликт как раз по поводу рассогласованного статуса фактической демаркационной линии и самих смежных территорий. Иметь такие границы по периметру или тем более внутри своего ландшафтного тела для страны (края, региона) — проблема и трагедия…
Однако именно острота ситуации границы может быть основанием и для контакта и диалога мест. В известном городе Санкт-Петербурге воплощались оба типа соседства и оба типа границ — и это место явно стало местом диалога. Более того, город как имперская столица и создавался как пространство диалога, хотя и заведомо ограниченного и контролируемого. Реализация очень сложного и богатого позиционного потенциала Санкт-Петербурга потребовало огромной культурной воли и очень значительных длительных общественных и государственных усилий, без чего его богатое положение «пропало бы», оставшись лишь потенциальным. Более того, по мере создания и разрастания города как государственного и общественно-смыслового локуса менялось и разрасталось и его ландшафтно-географическое положение. Характерно, что пореволюционное превращение границ СССР в барьерные резко сузило и обеднило географическое положение Ленинграда (временная кличка Санкт-Петербурга). Реализация потенций географического положения требует проницаемости ландшафта и контактных границ.
До революции 1917-1922 гг. тяготение (по крайне мере части) территории современной Белоруссии к Петербургу было явным и значительным; Белоруссия не была полностью в зоне доминирования Москвы; в перспективе это может опять стать существенным и для Белоруссии и для Москвы и Петербурга. Концепт локализации, «приземления» диалога двух локусов вовне и даже далеко лишь кажется странным, но это продуктивная реальность. Московско-петербургский диалог реализовывался и в Новосибирске, и в Иванове (место общей советской ссылки математиков обеих столиц) и даже в иной стране Эстонии — в университетском Тарту. Это было плодотворно и для участников диалога и для внешнего места осуществления диалога. К будущей Белоруссии это имеет самое прямое отношение — достаточно вдуматься хотя бы в карту.
Пограничное положение — положение в потенции диалогическое; на границе и посредством границы осуществляется диалог мест. В свою очередь, культурно / символически значимая граница актуализирует и интенсионализирует диалог. Более того, семантически определенная граница может и быть по существу и трактоваться как результат диалога смежных мест (районов). В более простом случае межрайонная граница в конкретике ее начертания, смысла и статуса — результат взаимодействия смежных районов; но также и результат опосредования непосредственного взаимодействия вмещающим целым, «вышестоящей инстанцией» (так в СССР Центр нарезал границы между союзными республиками). Со смежными районами сопряжены не только особенности и (иногда) интересы, но и позиции. Граница — еще и диалог позиций, что отчасти объясняет острую болезненность и даже (нередко) неразрешимость проблемы границ. Негативная непродуктивная форма диалога — конфликт, хотя в локальных отношениях и это диалог как взаимообогащение технологий ведения конфликта. Невозможность диалога смежных мест и болезненность (проблемы) их общей границы — два аспекта единой ситуации. Продуктивные взаимодействия мест на границе и особенно по поводу границе гомологичны переводу, не только трансъязыковому, но и транскультурному; и там здесь нет никаких гарантий. У Ю.М. Лотмана есть известный тезис: культура есть перевод непереводимого. Ландшафтные границы в полноценном культурном ландшафте не могут быть преодолены, размыты и «сняты» (это обесформило бы сам ландшафтный покров) — им следует быть контактно-актуальными местами пестования разнообразия ландшафта
Известное различение границы и переходной зоны в данном случае несущественно, поскольку здесь границы имеют заведомо ненулевой размер и важнее их функциональный аспект и смысл. Кроме того, определение пространственной отдельности как границы или переходной зоны производно от масштаба и интенсиональной редуцируемости к безразмерной линии. Если значительная переходная зона лишена собственной качественной определенности и/или слабоструктурирована, то она может трактоваться как линейная граница (требуются и иные допущения, рассмотрение которых здесь неуместно). В функции (роли) границы может выступать и значительное ландшафтное тело, но тогда оно заведомо пространственно неоднородно и структурировано, в том числе и семантически и, видимо, и символически.
Достаточно генерализовать ситуацию до двух контрастных случаев соседства. 1) Оно обеспечивается «особым» местом ландшафта, специализированном на контакте / диалоге и обустроенном, прежде всего культурно, именно в таком качестве. Это место — переходная зона — обычно выполняет и иные роли из репертуара ролей; Санкт-Петербург был, как известно и центром, точнее — Центром-на-Границе. Роль контактной границы-медиатора совместима не только с центром; в моей терминологии, где Провинция категориально и по существу отлична от Периферии контактные функции может выполнять и общая Провинция двух смежных больших пространств; такова была Польша в советское время, общая Провинция Европы и империи СССР. 2) Переходной зоны как таковой в соответствующем масштабе нет, и смежные / соседние места, ареалы, районы контактируют непосредственно. Известные ситуации продуктивного взаимного диалогического взаимодействия мест ближе к первому случаю.
Разнообразие в ландшафте и/или в культуре распределено закономерно неравномерно. Границы (некоторых типов) сосредотачивают такое разнообразие и тем самым представляют особую ценность. В современном обществе разнообразие оказывается критически важным ресурсом практически любой деятельности. Прибегая к метафоре — ценность границ превращается в своего рода «спрос на границы». Происходит капитальная культурная инверсия — граница становится уже не столько миром «тревоги и опасности» (ср. американский фронтьер хотя бы в его образе в вестернах), сколько средоточием разнообразия и богатых возможностей, источником существенных ресурсов. Однако сгустки разнообразия (особенно несовместимо-конфликтных элементов) чреваты общественной, государственной, культурной, духовной опасностью. Граница в своей амбивалентности — и благо и бремя.
Согласно позиционному принципу пространственное положение места задает спектр его возможных функций, состояний и событийности его ландшафта; но не предопределяет. В предельном огрублении переходно-пограничные зоны в ландшафте (и природном и культурном) почти любого размера могут быть отнесены к двум полярным типам. 1) Конъюнктивные, или позитивные переходные зоны, объединяющие признаки, элементы и компоненты смежных мест, районов, ареалов, за счет чего среда (ландшафт) этой зоны не беднее или чаще богаче ландшафтом тех зон, опосредованием контакта которых и выступает данная переходная зона. Примером из природного ландшафта будет классическая лесостепь, включающая полноценные лесные и степные экосистемы с высоким биоразнообразием среды и продуктивным диверсифицированным хозяйством. Для культурного ландшафта такой зоной будет пригород (не советский пригород), где дополнительны урбанистические и природные компоненты, сельские и городские, элементы элитарной городской и народной сельской культуры. Иными словами, это, во-первых, зона двупринадлежности или даже (огрубляя) зона общей Провинции; в географическом районировании (членении ландшафтного покрова) для нее возможны три равноправных решения. 1) Причленение к одной из основных зон с обогащением ее смысла и характеристики, 2) аналогичное симметричное причленение к иной соседствующей зоне, 3) выделение в качестве самостоятельной зоны. Эти варианты содержат намек на различия геоисторической судьбы для каждого из решений. Прямой связи излагаемой систематизации с парой «контактная — барьерная» граница здесь нет, но этот вариант обеспечивает больше возможностей для реализацией контактных функций.
Полярный случай дает переходная зона «двуНЕепринадлежности», каковая будучи промежуточной про своему ландшафтно-пространственному положения является местом «двойного отрицания», как предыдущая зона была зоной двойного утверждения. Черты и элементы смежных зон здесь конфликты и стерты (в понятиях Аристотеля это зона стерезиса, стирания форм). В предыдущей зоне элементы основных зон были совместимы, здесь не совместимы. Будучи зоной истончения и разрыва ландшафтной ткани, эта зона оказывается барьерной. Примером будет советский пригород с 6-соточными «дачами» и свалками, где ландшафтная среду уже не городская, но еще не сельская. Предыдущая зона дает обитателям возможностей полноценной жизни, предполагая однако необходимость выбора, зона двунепринадлежности может обеспечивать условия для существования в силу потока ресурсов, но в терминологически точном смысле это не полноценная жизнь в неполноценном культурном ландшафте либо даже в обитаемом пространстве, не отвечающем атрибутам ландшафта.
Это затянувшаяся экспозиция нужна для конкретного утверждения.
Похоже, что Беларусь уже — и это видно прямо сейчас — совершает «фазовый переход», покидая ситуацию двунепринадлежности, непродуктивно-экстенсивного «промежуточного» положения. Но то, «куда» она выходит, контактная граница подобного типа не может не нести (опять-таки, в потенции) и функции центра и/или существенной части большего вмещающего целого.
Ныне Белоруссия явно пребывает в положении восточно-европейской Внутренней Периферии. Это недавно выявленная (на материале Европейской России) комплексная зона культурного ландшафта, для которой характерно, что территории с относительно зрелым полноценным в прошлом ландшафтом (Провинция) утратили в значительной мере телесную и/или смысловую освоенность, деградировали и ныне пребывают в статусе Периферии, находясь в состоянии зависимости от внешних территорий. Для зоны характерно размещение внутри массивов более высоких по статусу территорий (населенность, освоенность, политический, экономический и культурный вес etc), между доминирующими центрами, в данном случае Москвой, Варшавой, Вильнюсом и т.п. Но ведь исторически не очень давно территория нынешней Белоруссии имела куда более высокий статус ядра Великого Княжества Литовского. Такая ситуация — констатация, а не приговор, и нынешняя Внутренняя Периферия может быть конвертирована, обрести новые функции и роли. Некогда общее захолустье Франции, Германии и цветущей Северной Италии Швейцария, типичнейшая внутриевропейская периферия прошла такую конверсию, и будучи ныне полноценной европейской Провинцией, в ряде важных аспектов оказывается и одним из центров (Западной) Европы. Такое возможно для любой территории, только и если только она сменит смысловую и функциональную определенность. Так, руины советского аграрного ландшафта все более становятся экологическими и даже культурными ядрами немалых территорий России.
Выступая как выражение различения и разграничения, как место их актуализации ландшафтная граница оказывается сродни переводу (смыслов). В силу этого культурная среда и культурный ландшафт такого места обогащены иногда казалось бы разнородными элементами, отчего задача многоаспектного синтеза является составляющей и самим условием полноценной жизни соответствующего местного сообщества. Это и трудно и сложно… Актуальна она и для погранично-переходной зоны, особенно совмещенной с Внутренней Периферией. Совмещение конкретной территорией страны Беларуси ситуаций погранично-переходной зоны, экотона, буфера, культурной границы (очень) высокого ранга, Внутренней Периферии (не только) делает страну интересной для жизни и исследования, хотя и несомненно очень трудной.
Известная общественная (и культурная, смысловая) событийность в Белоруссии августа-октября 2020 года — острое проявление диалогичного положения именно на границе — границе Европы или на иной культурно значимой границе высокого ранга с концентрацией всех названных выше (и иных) различий больших пространств, меж которыми пребывает Беларусь.
Территории былого Великого Княжества Литовского / Речи Посполитой, выращенных как полицентричные общественно-государственные образования на диалоге культур с интенсивным рубежно-пограничным положением явили последнюю треть века острую продуктивную общественно-культурную — не только политическую — событийность. Известна судьбоносная роль Польши в «реевропезации» и структурной трансформации всей Восточной Европы в конце существования СССР и позже. Далее, почти синхронно эта роль (ландшафтно-культурная миссия?) была ответственно принята на себя Литвой, первой республикой в составе СССР, провозгласившей независимость, и Украиной, чей поход к независимости окончательно исключил возможность сохранения СССР. Позже Украина хорошо известными событиями, что называется «сменила вектор» и, по-видимому, интенсиональную определенность. Это хорошо известно. Важно подчеркнуть, что это была существенная трансформация пространственной идентичности ряда связанных стран, причем с доминантой позитивной идентичности. Выражаясь совсем вольно, можно сказать, что большая часть Украины «вдруг» стала западной; о двучастности страны Украины мне пришлось уже писать. (Смена культурной матрицы Грузии, если она действительно имела место, мне не вполне неясна, но ландшафтно и она встает в этот ряд).
Ныне в этом ряду Беларусь. Выражусь метафорой, опуская аргументы и памятуя, что проживание границы — атрибут самоопределения реального ландшафтно-культурного целого. Сейчас, во время работы над этим текстом в Минске, как до того в Варшаве, Вильнюсе и Киеве самоопределяется Европа в своей старо-новой драматичной, даже трагической живой границе.
Беларусь не просто проживает свою ландшафтную и культурную двойственность и фундаментальную пограничность, она осуществляет эту Границу. Полноценное осуществление этой миссии возможно (в данной ландшафтной и культурной ситуации) только и если только Беларусь не будет рассечена (непродуктивно-болезненной) внутренней конфликтной границей-рубежом, а осуществит эту миссию как целостная страна. Страна как контактная граница — непривычно, но немало стран (особенно если тщательно различать их с государствами) несли это бремя и использовали этот ресурс; таковы в частности уже упоминавшиеся Польша и Швейцария.
Актуализация большого сложного ландшафтного положения и осуществления значительных сложных функций необходимо не только наличное пространство, но и вменяемое сообщество.
В завершение — Д.С. Лихачев.
«На границах культур воспитывается их самосознание. Если граница сохраняется как зона общения — она обычно и зона творчества… Если граница — зона разобщения, она консервирует культуру, омертвляет ее, придает ей жесткие и упрощенные формы».
Примечания
[i] Границы и пограничность в культуре (тематический выпуск) // Международный журнал исследований культуры, 2015, № 4. Каганский В.Л. Географические границы: противоречия и парадоксы // Географические границы. М.: МГУ, — 1982. Каганский В.Л. Украина: география и судьба страны // Каганский В.Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: НЛО. — 2001; Каганский В.Л. Внутренняя Периферия — новая растущая зона культурного ландшафта России // Известия РАН, сер. Географич., 2012 № 6; Каганский В.Л. Russia et Polonia // 7 искусств. — 2018. — № 3 (96). http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer3-kagansky/; Лихачев Д.С. Очерки по философии художественного творчества. СПб., 1996; Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992; Родоман Б.Б. Территориальные ареалы и сети. М.-Смоленск — Ойкумена, 1999.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer11/kagansky/
