НЕНАЗВАННЫЕ ОСТРОВА
Человек – мыслящий тростник
Блез Паскаль
Меня волнуют, как слова,
неназванные острова,
где безымянная трава
растёт по плечи.
И если очень захотеть,
её способность шелестеть
могла бы оказаться впредь
предтечей речи.
Конечно, я из мира слов,
и, тем не менее, готов
смять их скорлупчатый покров,
тотчас немея.
И ощутить в себе тростник,
который думать не привык,
и потому его язык
стократ темнее.
Но в первобытной темноте
есть место и любой мечте,
как в загрунтованном холсте –
за гранью зренья.
И, может, стоило б начать
и жизнь свою переписать,
и всё вокруг переназвать,
как в день творенья.
СОБОР
Я в сумрак вхожу, он – в меня. Витражами изрыта
соборная тьма, поклонись и молитвы верши.
Проёмами арок крестовых насквозь перевиты
цветные потёмки какой-то великой души.
Не веровал зодчий и знал он, конечно, что грешник.
Сомненья пытался свои искупить и не мог.
Так дети торопятся сладить получше скворечник –
а вдруг прилетит и поселится маленький Бог.
МОСТАР
Огорчиться очень просто,
свой альбом перелистав.
С фотографий смотрит Мостар,
город старого моста.
Всюду память дней осады,
когда ненависть вкусив,
пулемёт крошил фасады –
вот убийственный курсив.
Когда старый мост взорвали,
разбежались берега.
Где соседей расстреляли,
где спасли родню врага.
Восстановлены руины,
но рубцы ещё болят.
Горечь всей Герцеговины
воды Неретвы струят.
Муэдзина крик неистов,
облака несёт река,
и туристки все в монисто
из патронов для АК1.
____
1 АК – автомат Калашникова.
ПО ЛЬДУ ЖИТЕЙСКОГО СМЫСЛА
Мы ходим по толстому, гулкому льду
житейского смысла.
А кто ненароком пропал на ходу –
вовеки и присно.
Но ходики тикали-тикали и
ходить перестали.
Споткнулся – глядят на меня, как мои,
глаза из проталин.
А может, рыбина, почуяв беду,
в меня поглядела.
Бессмысленный взгляд заморожен во льду.
Какое ей дело?!
Мы ходим по тонкому звонкому льду,
а бездна таится.
Словарный запас – как последний редут,
но слово слоится.
Но слово слезится, лишь только тепла
почует отраду.
И вот уже жизнь не туда потекла,
куда бы ей надо.
Тревожные слухи. Народ, как народ,
страшится и судит.
А гул уже слышен – грядёт ледоход.
И будет, что будет.
БОЯЗНЬ ЗАКРЫТЫХ ПРОСТРАНСТВ
Это боязнь закрытых пространств. Я с ней знаком.
Страх скорлупы родовой с годами острей.
Если мне спать, – конечно, с открытым окном.
Если мне жить, – так лучше бы без дверей.
Это озноб закрытых пространств, стен, потолков,
скудных квадратов квартирных, отмерянных свыше.
Дед ещё помнил, когда сквозняки Соловков
воздух студили для целой страны, как кондишн.
Это невольничья память, как спазм горловой,
генный испуг, что с веками ещё не заглох.
Это сигналы скорлупки моей родовой,
проба пространства для жизни – на выдох и вдох.
ОСЕНЬ
Горизонт тополями взломан.
Так и мы в разломе живём.
Поздней осени глаукома
обесцвечивает окоём.
Амнезия всего покруче,
как лекарство от давних бед.
А над нами слоятся тучи
и крошатся, как белый свет.
Скрип калитки. Отыщем спички.
Свет в окошке – не знак гостям.
Свечки, спички – давно привычка.
Как привычка к плохим вестям.
ГДЕ ТЫ, ОЗИМЬ?
Листья жухнут на морозе,
и недолог их побег.
Где ты, озимь? Где ты, озимь,
уходящая под снег?
Листья жухнут, с веток рвутся,
жизнь их, видно истекла.
Им не суждено проснуться
под веснушками тепла.
Мы у осени попросим
хоть берложий, да ночлег.
Где ты, озимь? Где ты, озимь,
уходящая под снег?
Эти слёзы на морозе,
как поминки каждый год.
Где ты, озимь? Где ты, озимь?
Где спасительный исход?
ПО ЗАКОНУ ЖАНРА
О том, что жизнь – трагедия
по всем формальным признакам,
не только в Википедии
написано и признано.
А значит, невезучие
селяне, горожане
себя и близких мучают –
всё по закону жанра.
Но как бы мы не бредили,
не будет жизни вечной.
По мне, трагикомедия
куда как человечней.
Законов здесь немного:
уныние – ошибка,
для каждой безнадёги
отыщется улыбка.
Другие здесь настрои,
приоритеты в силе.
Пусть умерли герои,
но хорошо, что были.
ЧЕЛОВЕЧИЙ УДЕЛ
Человечий удел –
испытать, как закланье,
одноразовость тел
и безмерность сознанья.
И не веря в писанья,
где бессмертные души,
мы исправно сознание
горячительным глушим.
Нам не жить просветлённо.
Лишь нахмурится осень,
мы в сердцах обречённо
Апокалипсис носим.
Он приходит с обходом
в больничной палате –
медсестрой с бутербродом
и в старом халате.
И усталые вены
рвут иголками в клочья.
Тленность целой Вселенной
являют воочию.
И предвестьем беды,
что зрачки успокоит,
свет угасшей звезды
или что-то такое…
