ЧАСОСЛОВ
Как радостно – построить из песка
фантазии зубчатых стен и башен,
раскинуть зелень плодородных пашен
и выпустить на волю облака!
И вот, поёт, свободна и легка,
волна цветов, и мир уже раскрашен
кирпичной охрой, белизною башен
и шёлковой лазурью василька.
Пройдут века, и занавес былого
клоками распадётся, обветшав,
осядет пыль, и ты увидишь снова
всё, что узнала некогда душа,
летая по страницам часослова
и красотой наполниться спеша.
***
На полпути за утренней звездой
торопишь время – скоро заалеет,
по холодку шагаешь всё быстрее
навстречу солнцу, сильный, молодой…
Шумит листва над головой седой,
уходит день, смеркаясь и старея,
и груды лет чугунной батареей
влекут на дно за горем и нуждой.
Но воздух снова свеж и неподвижен,
и слышен шорох бабочек ночных,
и про себя ты повторяешь – вижу,
как поле языки тумана лижут,
и ветви прогибаются всё ниже
под сладким грузом яблок наливных.
***
Великий труд быть умным на Земле,
не просто труд, но подвиг и аскеза –
потрогай раскалённое железо,
и потанцуй на колотом стекле.
Послушай сказки о добре и зле,
постой, пока играют марсельезу,
и промолчи, придумав антитезу
тому, что проорут навеселе.
А то, что для тебя всего дороже,
запомни, ограни и сохрани,
пока его дотла не уничтожат.
А для кого – не спрашивай, не надо…
Созрели яблоки в покое сада,
стихает мир, и думой длятся дни.
БЮСТ
Усы, глазищи, гипсовая пыль,
хтоническое торжество во взоре,
провидящем сквозь огненные зори
кондитерский ампир, колхозный стиль.
Его судьба – перекобылить быль,
быть сковородкой в коммунальной ссоре,
вершить и править в смуте и раздоре,
и, наконец, отправиться в утиль.
Но и на свалке перед ним камлают,
живым провозглашая мертвеца,
и спасу нет от пафоса и лая.
Быть может, в этом промысел Творца –
всё, что трещит, искрится и пылает,
должно испепелиться до конца.
***
Когда моя последняя весна
прощальные щедроты раздавая
прольётся без остатка, грозовая
и огненная, как душа вина,
я не смогу допить её до дна,
и у корней падет слеза живая,
вздохнёт прохлада, травы овевая,
склонится над цветами тишина.
Но там я не останусь одиноким –
всё рядом, от песчинки до звезды,
ростки вселенных и времён истоки.
Душа, ты капля дождевой воды
меж громом неба, хмурым и высоким,
и сном зерна в покое борозды.
***
Не в моде в наши дни «высокий штиль»,
его клещами рвут, «болгаркой» режут,
его усердно топчут по-медвежьи,
и, раздробив, перетирают в пыль.
Взамен – перелицованный утиль,
шансон убогий да жаргон несвежий,
бесстыжий рэп и клиповая нежить,
и замудрённый стиль для простофиль.
Как хочется ответить на такое
без гнева и без криков наобум,
негромкой, но уверенной строкою,
где был бы чист и ненавязчив ум,
и тихий дух высокого покоя
звучал слышнее, чем базарный шум.
***
В гармонии костёр и падающий снег,
в них зёрна жарких звёзд и ледников проростки,
в них треск горящих дров и по морозу поступь,
предощущенье дня и ночи оберег.
Огонь старинных букв, глаголей и омег,
хрустальные кресты соборов и погостов
друг с другом говорят так искренне и просто,
что время слышит их и замедляет бег.
Тогда встаёт душа, сметая хлопья праха,
рождаются миры в органном строе Баха,
и льётся тихий свет кристалла и свечи.
Торжественность зимы и мимолётность искры…
Дыхание любви так горячо и близко,
что самому себе внушает – помолчи.
***
И всё-таки, что делать нам в деревне?
Ходить в соседний двор за молоком,
по солнцу жить, расстаться со звонком,
дожди и холод принимать душевно?
Прийти к доярке в поисках царевны,
и притвориться, что давно знаком,
по стопке выпить с каждым стариком,
премудростью обогащаясь древней?
Вещать и просвещать, вживаясь в роль?
В согласии с передовым ученьем
поверить, что ругательство – пароль,
и шиболет бесспорного значенья?
Нет. Просто вспомнить вековую боль,
и поклониться, попросив прощенья.
СТРАНИЦЫ НА ВЕТРУ
Листает ветер книжечку мою,
а я стыжусь, что написал так мало,
что от забот душа моя устала,
что я давно шепчу, а не пою.
Но так и быть, читай! Я не таю
ни лет своих счастливого начала,
ни горьких бед, которые встречала
любовь и жизнь моя в родном краю.
Прощай же и лети по белу свету,
шепча мои заветные слова
капелями дождя, шуршаньем веток…
Их будет слушать росная трава,
их будет греть осенняя листва –
иного и не надо мне ответа.
***
Осколок слова жалобно звенит,
мерцая и крошась под каблуками –
увы, он не железо и не камень,
а жертва посреди людской возни.
В нём угасают отсветы зарниц
и русской печки ласковое пламя,
и золото заката за горами,
и лёгкий прах обугленных страниц.
Ему на смену – пафосные речи,
отчётные доклады, пресс-релизы,
собраний золочёные гробы.
А у могилы – догорели свечи,
небытие всё холодней и ближе,
и где-то вдалеке – аккорд судьбы.
***
Не стало нашей зимушки-зимы,
течёт и льёт на Рождество и святки,
как будто дед-мороз играет в прятки,
сбежав от новогодней кутерьмы.
Узоры на стекле забыли мы,
коньки и лыжи нам теперь вприглядку,
на небесах сплошные неполадки,
и зеленеют под дождём холмы.
Печально вспоминаешь минус двадцать,
под валенками снег тугой и хрусткий,
в рассветной стыни солнце-помидор.
Теперь пора к Байкалу отправляться,
чтобы изведать на Крещенье русский
мороз-трескун и снеговой простор.
