57 лет назад началась официальная травля
Иосифа Бродского
ВПЕРВЫЕ об Иосифе Бродском услышал я лишь в конце пятидесятых, от университетского приятеля Володи Герасимова, который с ним, вроде, дружил. И вот однажды, в феврале 1960-го, оказался в ДК имени Горького, на «турнире поэтов». Там выступали и молодые — Кушнер, Горбовский, Соснора, и маститые — вроде тогдашнего «вождя» ленинградских литераторов, «лауреата» Прокофьева, который с придыханием прохрипел жуткие, верноподданнические вирши: «Так лети и вейся золотое слово: // Вечного здоровья Никите Хрущеву!»
Ну а потом на сцену вышел худенький рыжеволосый юноша и с легкой картавинкой, чуть заунывно начал читать:
Еврейское кладбище около Ленинграда.
Кривой забор из гнилой фанеры.
За кривым забором лежат рядом
юристы, торговцы, музыканты, революционеры…
Кому-то понравилось, кто-то, наоборот, громко возмутился. Впрочем, обидные выкрики юного поэта не смутили, и в ответ он вызывающе прочитал стихи, которым предшествовал эпиграф: «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку» — с такой концовкой:
Юродствуй, воруй, молись!
Будь одинок, как перст!…
Словно быкам — хлыст,
вечен богам крест.
Вот этого присутствующие там партийные и комсомольские «идеологи» вытерпеть уже не смогли: Иосиф Бродский стал им ненавистен.
Подробностей про те их мерзкие делишки я тогда, конечно, не знал. Но спустя время, в 1963-м, 29 ноября, группа возмущенных студентов ЛИСИ (в ту пору я выпускал многотиражку «За строительные кадры») принесла к нам в редакцию только что вышедший номер «Вечернего Ленинграда»: там выделялся фельетон «Окололитературный трутень», который Бродского буквально изничтожал. Тон пасквиля был ужасающ:
«Этот пигмей, самоуверенно карабкающийся на Парнас»; «Стихотворец в вельветовых штанах»; «Его стихи представляют смесь из декадентщины, модернизма и самой обыкновенной тарабарщины»; «Убогие подражательные попытки Бродского»; «Недоучка»; «Кустарь-одиночка»; «Лягушка, возомнившая себя Юпитером»; «Кладбищенско-похоронная тематика»; «Им долгое время вынашивались планы измены Родине»; «Вконец разложившийся человек, позаимствовавший свои мыслишки из идеологического арсенала матерых фашистов»… И вывод: «Такому не место в Ленинграде».
* * *
БОЖЕ! Как напомнило мне это школьные годы, когда вместе со всей страной вынужден был «изучать» ждановскую погромную речь:
«Зощенко выворачивает наизнанку свою пошлую и низкую душонку…»; «Такова Ахматова с ее маленькой, узкой личной жизнью, ничтожными переживаниями и религиозно-мистической эротикой…»
На сей раз под доносом значилось: «А. Ионин, Я. Лернер, М. Медведев». Ну, корреспондента «Вечерки» Матвея Наумовича Бермана, который подписывался псевдонимом «М. Медведев», знал я лично: весьма эрудированный фельетонист местного разлива (утверждавший, что «фельетон должен быть не смешным»), человек рафинированный, тихий, давным-давно раз и навсегда напуганный всеми «чистками», «проработками» и угрозами насчет «пятого пункта», никогда не позволявший себе что-либо возразить начальству, — это он, конечно, по требованию горкома (чьим органом была «Вечерка») и составил нужный текст… Относительно Ионина, который был полковником пограничных войск и, стало быть, — штатным гэбистом, ничего более определенного и тогда, и сегодня выведать мне не удалось… Но вот с Яковом Моисеевичем Лернером, главным поставщиком «фактов» для материала об «окололитературном трутне»», прохиндеем очень крупного масштаба, потом встречаться в коридорах Дома прессы доводилось не раз.
Впервые Лернер прославился в 1956-м, когда, будучи завхозом «Техноложки» (Химико-технологического института), умудрился стать борцом за коммунистическую мораль: объявил непримиримую войну трем молодым поэтам — Дмитрию Бобышеву, Евгению Рейну, Анатолию Найману и в результате раздул там, вокруг якобы «антисоветской» студенческой стенгазеты «Культура», целое «дело»… Затем, возглавив 12-ю «народную дружину» Дзержинского района, выискивал в «Европейской» и иных отелях фарцовщиков. Одновременно учинил «общественный суд» над «тунеядцем» — молодым преподавателем Герценовского института, который оставил место работы… Стены своего жилища Лернер сплошь украсил портретами известных людей с якобы дарственными надписями, которые любого наивного гостя ошеломляли. Например, фото легендарного маршала сопровождали такие слова: «Дорогому Яше от Жукова»… Обычно Лернер представлялся людям как внештатный сотрудник «Вечернего Ленинграда». И, правда, в редакции у него был даже какой-то закуток, где назначал людям встречи: за хорошую сумму обещал помочь с приобретением автомашин и кооперативных квартир. (Это выяснится позже, на суде уже над самим Лернером, — и он получит за мошенничество солидный срок). На свой костюм навешивал несчетное количество будто бы своих боевых и трудовых наград…
И вот этот малограмотный проходимец (в начале 60-х — завхоз НИИ «Гипрошахт») при поддержке Дзержинского райкома партии начал поход против поэта, которому Анна Ахматова уже посвятила пронзительное четверостишие: «О своём я уже не заплачу, // Но не видеть бы мне на земле // Золотое клеймо неудачи // На ещё безмятежном челе»…
В числе прочих провокаций Лернер довел слух о «растленном тунеядце» до самого «первого» в обкоме — Толстикова; в Союзе писателей заручился поддержкой Прокофьева; добился в Москве, чтобы Гослитиздат немедленно расторгнул с Бродским творческий договор. И вот организовал публичный донос — под рубрикой «фельетон»…
* * *
ПО ПОВОДУ «фельетона» Лидия Чуковская немедленно направила письмо в «Литературную газету»: «Когда я это прочла, мне показалось, что меня каким-то чудом перенесли из 63-го обратно в 37-й…» А сам Бродский в послании на имя главного редактора «Вечерки» Бориса Маркова спокойно и доказательно объяснил, что из всех фактов, которые в доносе фигурируют, правде соответствуют лишь его имя и фамилия. Однако это опубликовано не было. (Интересная деталь: через год Марков за свой растленный нрав — вынуждал нескольких сотрудниц родимой газеты к сожительству прямо в собственном кабинете — получит большой «втык» на бюро горкома. Но в печати сей случай освещения, естественно, не найдет, и скоро Бориса Федоровича перекинут на руководство местным телевидением.)
Еще один материал под названием «Тунеядцам не место в нашем городе» появился в той же газете 8 января 1964 года. Заканчивалась статья так: «Никакие попытки уйти от суда общественности Бродскому и его защитникам не помогут!»
Его арестовали на улице 13 февраля. А 18-го в Дзержинском районном суде началось слушанье дела по обвинению поэта в злостном тунеядстве…
* * *
ЗНАМЕНИТЫЙ автор «Мухтара» и других «милицейских» повестей Израиль Моисеевич Меттер о том суде мне рассказывал:
— Услышав, что Бродский сидит в одиночной камере предвариловки Дзержинского райотдела милиции, я встретился с замначальника райотдела капитаном Алексеевым, человеком образованным, интеллигентнейшим, потрясающим книгочеем — подобных работников милиции больше никогда не знал. Говорю Алексееву: «Толя, у вас сидит Бродский. Как ему помочь?» Он: «Не советую вам встревать в это дело. Оно уже решённое. Толстиков распорядился, суд проштампует — и вся игра». И добавил: «Единственное, что могу делать для Бродского, — когда райотдел пустует, вызываю его из камеры, даю что-то поесть, пою чаем, вы же знаете, заключенных кормят у нас на 40 копеек…» И вот — суд на улице Восстания. Оскорбительный по своему убожеству зал. Здесь увидел я и подонка Лернера, который всю эту провокацию затеял. Со мной были Вигдорова (она, как вы знаете, вопреки открытым угрозам застенографировала оба судебных заседания), Грудинина, Долинина, Эткинд. Рядом — мать и отец Иосифа… Судья Савельева демонстрировала безмозглую злобность: «А кто вам сказал, что вы поэт? Ведь вы же нигде не учились на поэта!» Иосиф вежливо ответил: «Я не думаю, что это дается образованием. Я думаю, что это от Бога…» Когда мы выходили из этого треклятого зала, в коридорах и на лестнице толпилась молодежь. Случайно я оказался вплотную притиснутым к судье Савельевой. Она удивленно приподняла подбритые брови: «Не понимаю, почему собралось столько народа!» Я ответил: «Не каждый день судят поэта»…
* * *
ЧЕРЕЗ месяц, 13 марта, в помещении Клуба строителей, на Фонтанке, 22, состоялось повторное слушанье. Трубоукладчик Денисов «от имени рабочих» сказал, что поэта Бродского не знает никто и поэтому его надо выселить из Города-Героя, а начальник Дома обороны Смирнов — что, если все граждане последуют примеру Бродского, нам коммунизм не построить еще долго… Ну а телеграмму Шостаковича («Очень прошу суд учесть, что Бродский обладает огромным талантом…»), конечно, не огласили… Приговор — пять лет ссылки.
* * *
ТАК поэт оказался в селе Норенское, что в Архангельском краю…
Кроме Шостаковича, за него продолжали биться Ахматова, Чуковский, Маршак, Твардовский, Жан-Поль Сартр, Паустовский, Копелев, Гранин и другие достойные люди. Твардовский публично бросил в лицо Прокофьеву: «Ты предал цех поэтов!» Светлейшей души человек Фрида Абрамовна Вигдорова, отдавшая ради вызволение узника весь остаток сил, досрочного освобождения Бродского в 1965-м так и не дождалась…
Но в июне 1972-го гэбэшники всё ж вынудили Иосифа покинуть Родину. Прощаясь вопреки собственной воле с Россией, написал Брежневу:
«Я принадлежу к русской культуре, я сознаю себя ее частью, слагаемым, и никакая перемена места на конечный результат повлиять не сможет…»
* * *
ЛЕТОМ 1979-го в посёлке Репино, на даче Союза журналистов, я оказался через стенку с его родителями: очень уже престарелые Александр Иванович и Мария Моисеевна соседей сторонились. На все свои прошения к властям — позволить перед скорой смертью повидать в США сына — неизменно получали отказ.
В 1987-м Бродский стал лауреатом Нобелевской премии.
В апреле 1991-го, оказавшись в Нью-Йорке, я жаждал взять у него интервью. Два дня время от времени набирал номер: 929-04-81, но на том конце провода трубку так никто и не поднял…
А в 1996-м, 28 января, его не стало…
К той поре Лернер свой мерзкий земной путь уже закончил, а редакция «Вечернего Петербурга» (такое имя стало тогда у газеты) за содеянное в 1963-м покаялась… Поэтому именно туда 29 января я принёс несколько строк:
В двадцать лет очень просто
Записал он в тетрадь:
«На Васильевский остров
Я приду умирать…»
Не сбылось только это…
Ах, как рано, увы,
Стихло сердце Поэта
Далеко от Невы…
На алтарь себя бросив,
Всё изведал в пути…
Ты прости нас, Иосиф,
Если можешь, прости…
Иосиф — на судилище и в Норенском…
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer11_12/sidorovsky1/
