Человек в жизни своей
Иехуда Амихай
У человека в жизни нет времени,
Чтобы настало всему своё время.
И нет у него времени, чтобы настала пора
Каждой вещи. Екклесиаст ошибался в этом.
Человек должен ненавидеть и любить одновременно,
Плакать теми же глазами, что и смеяться,
Теми же руками разбрасывать камни и собирать их,
Любить на войне, и воевать за любовь.
И ненавидеть и прощать и помнить и забывать
И распутывать и запутывать и глотать и усваивать
То, что долгая история
Творила долгие-долгие годы.
У человека мало времени —
Когда он теряет, он ищет,
Когда находит, он забывает,
Когда забывает — любит,
И когда он любит, он начинает забывать.
А душа его мудра,
Душа его очень искусна,
И только тело — неопытный новичок во всём:
Пробует и ошибается,
Не учится и заблуждается,
Пьяно и слепо от наслаждений и мук.
Плоды инжира умирают осенью —
Морщинистые, зрелые, сладкие,
Впитавшие жизнь без остатка.
Палые листья засыхают на земле,
Голые ветви указывают дорогу
Туда, где всему своё время…
Поэт Иегуда Амихай (1924-2000)
Колыбельная
Подари ребенку колыбельную, пой ему, чтобы уснул:
Папа ушел на работу, папа ушел на войну,
А ты усни.
Волк завывает, враги у ворот, но ты спи.
Разрушается дом, мир охвачен огнём,
Но ты спи… Ты спи.
Не рассказывай ему об ангелах небесных,
Не рассказывай ему о бабочках,
Не рассказывай о жар-птице,
Спой ему о вещах ужасных голосом сладким, как мёд
— И чума, и война, и голод
Усыпляют звучанием мерным.
Забери у ребенка колыбельную,
Он всё равно уснёт,
Он всё равно подрастёт.
Отбери у колыбельной ребенка,
И песня сама закружит по свету,
И однажды его настигнет,
И усыпит навек.
Шесть песен для Тамар
1.
Дождь бормочет чуть слышно,
Ты можешь сейчас поспать
У моей кровати шелест газетных крыльев,
Больше никаких ангелов
Встану пораньше — упрашивать завтрашний день,
Чтобы был к нам добр
2.
У тебя виноградный смех:
Множество круглых зелёных смешинок
Тело твое покрыто ящерками,
И все они любят солнце
Поднялись цветы на лугах, поросли травой щеки мои,
Стало возможным всё
3.
Ты, лежащая, всегда
Застилаешь глаза мои
Каждый день, что мы вместе,
Экклесиаст стирает строку в своей проповеди
Мы — спасительное свидетельство на страшном суде,
Мы оправдаем всех!
4.
Как вкус крови во рту,
Возникла наша весна — нежданно
Космос не спит в эту ночь,
Он лежит на спине, и глаза его открыты
Серп Луны изогнут по линии твоей щеки,
Лоно твоё — по моей щеке
5.
Твоё сердце играет в пятнашки с кровью,
Несущейся по артериям
Глаза твои горячи, как перины,
В которых лежало время
Твои бёдра — два сладких дня вчерашних,
Я иду к тебе
Все сто пятьдесят псалмов
Сливаются в рёв
6.
Мои глаза хотели бы перетечь один в другой,
Как два смежных озера,
— Рассказать друг другу
Всё, что они видели
Много близких у моей крови,
Никогда навещать не приходят,
Но, когда умирают, оставляют
наследство в моей крови…
Женщине
а.
Тело твое сияет белизной песка,
На котором никогда не играли дети
Глаза твои грустны и прекрасны,
Как нарисованные в учебниках цветы
Волосы струятся к земле,
Словно черный дым над жертвой Каина:
Я должен убить брата моего,
Брат мой должен убить меня
б.
Ночь напролет, опустев,
Кричат у кровати туфли твои
Твоя правая рука свесилась из сна,
Волосы разучивают язык ночи
По истрепанному букварю ветра
Движутся шторы —
посланники потусторонних сил
в.
С каждой расстегнутой пуговицей твоего плаща,
Любовь моя возрастает вдвое
Когда ты надеваешь этот круглый белый чепчик,
Клянусь, что кровь во мне — краснее и горячей
Там, где ты любишь,
Надо убирать из комнат всю мебель
Все деревья, и горы, и моря —
Убирать из этого мира, ибо он тесен…
г.
Когда ты улыбаешься —
Улетучиваются все серьезные мысли
По ночам горы смолкают рядом с тобой,
По утрам пески сбегают за тобой к морю
Когда тебе хочется меня баловать,
Закрываются все заводы и фабрики
Иаков и Ангел*
Под утро, застонав, она стиснула его так крепко,
что победила.
И он сжал ее так же крепко,
и победил,
И оба знали, что это объятье несёт смерть.
И не было сил спросить: — как имя твое?
Но, с первым лучом зари,
Он увидел ее тело, оставшееся белым
Там, где купальник вчера прикрывал его.
А потом её вдруг позвали сверху, дважды,
Как зовут ребенка, заигравшегося во дворе.
Так он узнал её имя, и дал ей уйти.
_______________________
*) “И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари…
И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. Спросил и Иаков, говоря: скажи имя Твое…” (Бытие, Гл.32)
Расстаться с хищной памятью
В эти дни я думаю про струящийся в твоих волосах ветер,
И про годы, на которые опередил твое появленье на свете,
И о вечности, куда первым уйду тоже,
О пулях, не попавших в меня на войне, но убивших друзей,
Которые лучше меня, ибо мною прожитых дней
Они не прожили, и остались моложе.
О тебе, стоящей напротив печи в обнаженности летней,
Или склоненной над книгой, в попытке что-то прочесть в ней
При свете последнем уходящего дня.
Пойми, мы прожили больше, чем жизнь. И тяжёлыми снами
Должны теперь расплатиться за всё, что было со мною и нами,
Хищную память от нового дня отделя.
Возвращение из Эйн-Геди
Из укромного уголка Эйн-Геди, из его зеленого буйства,
Мы вернулись в безжалостный город. Я звал тебя — Режа,
Именем речки, на иврите созвучным с “убийством”.
Вернулись в пустую комнату, уже сданную новым жильцам:
Рваный матрас на полу, засохшая апельсинная кожура,
И носок, и газета, и прочие ножи для сердца.
Чему мы научились в Эйн-Геди? Научились любить в воде.
Чему еще? Тому, что горы, разрушаясь, становятся красивей.
Вместе поглядели еще раз сквозь арочное оконное око
На одну и ту же долину, но, при этом, каждый
Видел другое будущее. Как два несогласных пророка,
Застывших в противоборстве, немом и важном.
За следующий после нашего отъезда день прошли тысячи лет.
Клочок бумаги, на котором написано “завтра в семь
На том же месте”, мгновенно сморщился и приобрел цвет
Пергамента, как младенец, родившийся старцем.
Баллада на улицах Буэнос-Айреса
Мужчина ожидает на улице и появляется женщина,
Точная и красивая, как часы у нее в комнате,
Печальная и бледная, как стена, на которой часы.
И она не обнажает перед ним белых зубов,
И не обнажает белизну своего живота,
Но показывает ему свое время, точное и красивое.
Она живет на первом этаже рядом с трубами,
И вода начинает бег наверх у нее в стене,
И он делает выбор по велению нежности.
Она знает, отчего надо плакать,
И она знает, почему надо терпеть,
И он делается похожим на нее, совсем таким же.
Его волосы станут длинными и мягкими, как у нее,
И твердые слова его языка растают на её языке,
И глаза его подернутся слезами, как у нее.
Огни светофора ложатся на ее лицо,
И она стоит на «зеленый». И стоит на «красный»…
И он делает выбор под натиском нежности.
Они ходят по улицам, которые останутся в его снах,
И дождь тихо плачет в них, как в подушку,
И сжимающееся время делает их провидцами.
Он потеряет ее на красном,
И он потеряет ее на зеленом и желтом,
Светофоры всегда на службе у любых потерь.
И его не будет, когда закончатся мыло с лосьоном,
И его не будет, когда снова выставят время на часах,
И его не будет, когда ее платье истреплется до ниток,
Она закроет его буйные письма в смирной тумбочке,
И ляжет спать рядом с водой в стене,
И она будет знать, отчего плакать и почему терпеть…
И его выбор продиктован нежностью.
По дороге в старость
По дороге в старость
Я попал к тебе, просеянный сквозь многие двери
и стёртый лестницами.
Меня оставалась самая малость.
Ты оказалась храброй наполовину
и непредсказуемой целиком
Дикаркой в очках, смиряющих глаза
элегантным поводком.
«Все вещи любят потеряться, и найтись
У кого-то другого; только люди любят
Находить самих себя» — так ты сказала.
Затем овал лица своего разломала
На два профиля; один устремленный вдаль,
Второй — мне на память. И умчалась.
Советы верной любви
Советы верной любви:
Не люби дальнюю, возьми себе ту, что рядом,
Как для прочного дома берут из местных камней,
закаленных морозами и палящим солнцем.
Возьми себе ту, с золотой радужкой
вокруг темных зрачков, которая
уже знает что-то про твою смерть. Люби
вопреки разрушению, черпая сладкий мёд,
как Самсон, из тела павшего льва.
И советы неверной любви:
Из остатков любви,
не растраченных в прежней любви,
Создай себе новую женщину, и из того,
что останется от нее, сделай себе новую любовь,
Так до тех пор, пока у тебя
не останется ничего.
Сейчас сквозь грохот
Сейчас, сквозь леденящий вой
Перед звенящей тишиной,
Я успею сказать тебе вещи,
Которые не сказал в звенящей
Тишине перед воем,
Боясь, что услышат,
И убежище наше раскроют
— Что мы были лишь только
Соседи в воздушном потоке,
Прижатые друг к другу горячим
Ветром Ассирии и Междуречья,
И последние витии и пророки,
Что в стане моей крови уцелели,
Пророчили под небом твоего тела.
А погода была как бальзам
Нашим душам и нашим сердцам,
Золотые мускулы солнца прорастали внутри нас
Олимпийским золотом чувств,
На виду у тысячи глаз,
Чтобы всё осознать, и остаться,
Чтобы вновь облака плыли над нами за разом раз.
Так случилось — ты меня повстречала
В уголке, где история берет начало,
Где, в тиши, она прорастает украдкой,
И поспешность людская ей не указ.
И негромкий голос начал рассказ
Вечерами у детской кроватки.
А теперь слишком рано для археологов,
И слишком поздно что-то исправить.
Придет лето, и звук детских шагов
В жестких сандалиях утонет, растает
В мягком песке, всё дальше… дальше
В моё время, в твоём месте
Мы были вместе,
В моё время, в твоём месте.
Ты давала место, я — время.
Твоё тело, таясь по-кошачьи,
поджидало смену времен года.
По телу текли фасоны и моды,
Укорачивая или удлинняя,
То шелковые, то в цветочек,
То белые, то в облипку.
Мы сменили нрав и цели человечьи
На извечную повадку диких кошек,
Потаённую… И, все-же, каждый вечер
Сгореть готовы были в летних пожарах.
Я делил с тобой дни. Ночи.
Мы глядели дождям в очи.
Никогда не увлекались мечтами,
Даже в наших снах — не мечтали.
Средь непокоя, как гнездо, укрывали
Покой. В моё время, в твоем месте.
Не потому ли нынче множество снов,
В которых ты мне являешься ночами,
Предрекают нам скорый финал,
Как, множась над морем, стаи чаек
Предвещают приближенье берегов.
От сладких слов на горьких устах
От сладких слов на горьких устах
Ни слаще, ни горше
Мир наш не станет.
Сказано в книге — не бойтесь.
И сказано: нам
Надлежит меняться,
Как в языке словам —
В прошедшем времени и во времени будущем,
В имени прилагательном и в имени сущем,
В числе множественном и единственном.
Очень скоро ночами, в одинокой постели,
Мы с тобой приснимся один другому
В облике странствующих менестрелей,
Которые не были никогда знакомы.
Жаль, мы были отличным изобретением
Отрезали
Твои бедра от моей поясницы,
Чертовы эскулапы. Все они.
Разобрали, развинтили,
раскурочили нас надвое.
Тоже мне, инженеры…
Жаль. Мы были отличным изобретением:
Аэроплан из мужчины и женщины —
Крылышки, и все остальное…
Мы даже чуть-чуть оторвались от земли,
Почти уже летели.
Я прошел рядом с домом
Я прошел рядом с домом, в котором когда-то жил,
В нем доныне незримо, неразлучно присутствуют двое.
Много лет, в еле слышимом зуде электрических жил,
Загорался-гас-загорался свет на лестнице в доме.
Замочные скважины — словно малые раны навылет,
Через которые вытекла кровь. И люди, что были
Внутри дома, бледны как смерть.
Я хочу вновь стоять, как порой нашей первой любви,
У двери, освященной древним знаком завета,
Обнявшись всю ночь, недвижим.
А когда мы ушли, начал рушиться дом на рассвете,
И после — город, и после — мир.
Я хочу тосковать вновь,
До темных ожогов на коже.
Я хочу быть вновь записан в книгу живых,
Каждый день записан снова и снова,
Пока не устанет рука пишущего.
Одинокий в сквере
Среди публики в сквере
он скверно один,
Между кем-то и кем-то
пока что в тени.
Но слышно, как он гремит
своими мыслями,
Как собака оборванной цепью,
Он медленно бредёт мимо,
Он еще полюбит другую…
Мы видим его лицо
На фоне зелени,
Обращенное куда-то вдаль
Вне времени,
Он ничего не слышит.
Но его слышно…
Я говорил — так будет, а ты не верила
Возле поезда мы увидели горный срез –
Пласты, окаменевшие один на другом,
Быть может, и мы скоро ляжем здесь
Прижавшись, и сверху травой порастём.
Я говорил: так будет. А ты не верила.
Без отдыха ночью луна проливала свет,
Размывая тени, смиряя воду и жар в крови.
Моя девочка, разницы больше нет –
Между судьбами мира и судьбой двоих.
Я говорил: так будет. А ты не верила.
Фитилёк лампы и колпачок над ним
безмятежны — живут друг для друга,
Так и мы наш красный огонь сохраним –
В жарком шепоте, проникающем в ухо
Я говорил: так будет. А ты не верила.
Есть музыка в нас, но слишком она слаба.
Когда, наконец, мы научимся быть сильны?
Лишь у грешников, милая, на столе халва.
А святые, и тихие овцы,— вечно голы и голодны.
Я говорил: так будет. А ты не верила.
Посмотри, в безграничной любви мы сейчас
На границу пришли, за которой нету любви.
Часовые закрыли замки и пароли сменили свои,
Дети ушли. И свет вокруг нас погас.
Я говорил: так будет. А ты не верила.
_________________________________________
Примечание
Большая часть исходных стихов на иврите взята из книги:
Yehuda Amichai. Love Poems (A bilingual hebrew—english ed.)
Shocken Publishing House Ltd., 1986
ISBN 965-19-0077-6
Несколько стихотворений — “Человек в жизни своей”, “Колыбельная”, “Я говорил, а ты не верила” — переведены по источникам в интернете.
Оригинальные тексты на иврите можно посмотреть на моём персональном сайте:
https://i-vladimirov.com/главная/переводы/из-иегуды-амихая
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer11_12/evladivirov/
