Часть I
Русский детский сад в Америке
(Миннеаполис, США, середина 2010-х)
— Теперь моя дочь поняла, как трудно воспитывать детей, — подумал я после традиционного семейного обеда в её доме. Вся её семья несколько дней назад вернулась из отпуска, и теперь она укладывала детей спать. Было это весьма не просто, потому что трёхлетний Лёва ревновал мать к своей младшей сестрёнке. Он всячески пытался привлечь к себе внимание. Сначала он требовал, чтобы ему почитали, потом, чтобы его обняли, затем чтобы пожелали спокойной ночи, а когда, наконец, выполнив все его требования, Марина уже собиралась уйти, вспоминал, что хочет на горшок. После повторного чтения, третьего поцелуя и четвёртых объятий, он всё-таки затих, и моя дочь вернулась в столовую.
К этому времени я уже сидел на диване, закинув руки за голову, и расспрашивал зятя, как ему понравилось Карибское море.
— Хорошо, — говорил он, — только ваш внук ни за что не хотел в него залезать, а когда я всё-таки затаскивал его, он орал как резаный.
— Жаль.
— Очень жаль, ведь мы в будущем году опять туда собираемся.
— Значит, его надо научить плавать.
— Конечно, надо, но я работаю по десять часов в день, Марина сидит с маленькой и отлучаться из дома не может, да и живём мы сейчас на одну зарплату, так что в финансовом отношении тоже…
— Я заплачу за его уроки.
— Откуда у вас деньги, вы же на пенсии.
— Наскребу по сусекам.
— Неудобно.
— Ничего неудобного, — возразила Марина, — это он делает для внука. Правда, папа?
— Правда, но всё равно ты должна была бы меня поблагодарить.
— Спасибо, дорогой, но ведь и ты должен был бы меня поблагодарить за то, что я родила ребёнка, который похож на тебя как две капли воды. Он также упрям и капризен, а когда его просят что-нибудь сделать, находит тысячу причин, почему именно этого и именно сейчас он сделать не может.
Я уже раскрыл было рот, чтобы возразить, но в этот момент внук вышел из своей комнаты и сказал:
— Мама, я хочу спать.
— Так иди в койку.
— Нет, пусть меня дед уложит.
— Ты сам его попроси.
Лёва залез на диван, уселся рядом со мной и точно так же как я закинул руки за голову. Дочь хмыкнула, а я взял его в охапку и понёс в кровать, думая, как правильно ответить Марине. Вернулся я не скоро, но продолжил разговор так, как будто он ни на секунду не прерывался.
— Марина, если бы я был таким уж капризным, то не забирал бы Лёву каждый день из детского сада.
— Тебе самому это приятно.
— В жизни есть и другие удовольствия, — возразил я.
— Есть, конечно, но есть и обязанности. Природа разрешает человеку жить после окончания периода воспроизводства только для того, чтобы он помогал воспитывать потомство. Ведь homo sapience в отличие от всех других живых существ, рождается недоразвитым и его надо ещё долго учить, чтобы он стал полноценной личностью.
— Когда дети слушают старших, процесс значительно ускоряется.
— Мы тебя послушали и отдали Лёву в русский детский сад, но процесс от этого только замедлился.
— Это ещё почему?
— Потому что там воспитательницы не знают английского.
— Ты живёшь в Америке, английский твои дети выучат, а вот русский могут и забыть.
— В этом саду драконовские законы, там надо платить штраф, если забираешь ребёнка после шести вечера.
— Тебе-то что, ведь забираю его я.
— Ты забираешь только в критических ситуациях.
— Значит, у вас уже два года критическая ситуация, а последние три месяца она настолько критическая, что после сада я ещё должен гулять с Лёвой, пока ты кормишь маленькую.
— Тебе это только на пользу, ты проводишь время с собственным внуком, да ещё и на улице. Посмотри, как ты загорел. Ты и выглядишь намного лучше, чем твои друзья-писионеры. Они даже из дома не выходят.
— Доченька, ты всё время пытаешься доказать, что ты умнее меня, но ты не оригинальна, все дети считают, что они умнее родителей.
— А некоторые даже оказываются правы.
— И я очень надеюсь, что мой внук будет одним из них.
***
Я предложил заплатить за уроки плавания и возить Лёву в бассейн, потому что боязнь воды он унаследовал от меня. Возник этот страх, когда мне было лет семь, и я с приятелем катался на льдине. На середине пруда льдина раскололась, и мы оказались в воде. Мой друг поплыл к берегу, а поскольку я плавать не умел, то попытался взобраться на самый большой кусок льдины, но он опять раскололся и я запаниковал. Помощи ожидать было неоткуда и, чтобы не утонуть, я стал повторять движения своего приятеля. Ужас придавал мне сил, я догнал друга и на берег мы вышли почти одновременно. После этого я стал бояться воды и чувство это, вероятно, передалось через поколение.
В бассейне меня заставили заплатить за год и предупредили, что ни при каких условиях деньги мне не вернут. Я не стал спорить, так как не надеялся, что Лёва научится плавать раньше указанного срока.
Тренировать Лёву должна была студентка, будущий врач-педиатр, которую, по отзывам, очень любили дети, но Лёва на её уроке стал плакать. Я прекрасно его понимал: мало того, что незнакомая женщина говорила с ним на неизвестном языке, она ещё пыталась затащить его в воду. В какой-то момент у меня даже мелькнула мысль, что, может, и стоило отдать Лёву в американский детский сад. Тогда он, по крайней мере, понимал бы, что от него хотят. Я сказал тренерше, что мой внук не очень хорошо знает английский, и я должен ему переводить. Я и сам нервничал, от чего мой акцент стал сильнее обычного, и будущий педиатр приложила руку к уху, чтобы лучше меня понять. Судя по всему, ей это не помогло, она сделала жест, который должен был обозначать «ладно, я как-нибудь сама разберусь» и минут двадцать уговаривала Лёву прежде, чем он позволил внести себя в бассейн на руках. Остальные её ученики остались без внимания, и она вынуждена была вызвать помощника.
Успехи Лёвы в плавании были весьма скромными, и поэтому каждый раз я пытался запечатлеть их на фотографии. Вот он стоит в воде, вцепившись обеими руками в тренершу, вот он уже держится за неё только одной рукой, а вот он вообще ни за кого не держится, хотя зашёл в бассейн по колено.
Когда он позировал для последнего снимка, детей, с которыми он начинал занятия, перевели в группу более высокого уровня. Лёву же оставили на повторный курс, и у него сменился тренер. Это был молодой человек, который всё время улыбался. У меня создалось впечатление, что улыбка у него врождённая, и я про себя называл его оптимист. После нескольких вводных уроков он стал учить детей нырять. Положив на воду пенопластовый прутик, он нырнул с одной его стороны и вынырнул с другой, продемонстрировав, что надо делать. В его группе было три ребёнка. Первый проделал это упражнение сам, второй — с помощью тренера, а мой внук ни за что не хотел нырять и каждый раз, когда его пытались протащить под прутиком, отчаянно вырывался и кричал во весь голос. На несколько мгновений тренер из человека, который смеётся, превратился в человека, который вот-вот заплачет и я очень хорошо его понимал. Здесь же нельзя заставлять детей делать то, что им не хочется. В США это считается насилием и преследуется законом, а совершать такое насилие у всех на виду вдвойне опасно. Оптимист пытался уговорить Лёву и, хотя провёл с ним гораздо больше времени, чем с другими учениками, так ничего и не добился. Моё поведение тоже подействовало на него, потому что в отличие от остальных родителей, которые отдав детей, сразу же начинали играть со своим планшетом, я стоял рядом с бассейном и внимательно наблюдал за происходящим. Я бы, может, и играл, но не знал как, да и планшета у меня не было. После этого урока тренер пожаловался менеджеру, а тот вместо групповых занятий предложил мне индивидуальные классы, пообещав, что с Лёвой будет заниматься лучший педагог. Я согласился и в следующий раз в бассейне моего внука встретил огромный детина с угрюмой физиономией. Он сказал, что его зовут Джереми и он новый тренер. Я привычно встал рядом на случай, если понадобится моя помощь, но Джереми жестом показал мне, чтобы я не мешал. В нём не было ни любви, которую проявляла к детям будущий врач-педиатр, ни безразличия, которое скрывал за своей жизнерадостной улыбкой оптимист, зато ясно угадывались замашки отставного мичмана. Он положил на воду прут из пенопласта и поднырнул под него, потом что-то сказал Лёве. Лёва пытался было протестовать, но Джереми схватил его за голову, окунул и протащил под водой на другую сторону прута. Вынырнув, Лёва хотел было заплакать, но не успел: его протащили под прутиком в обратную сторону. После четвёртого раза мой внук почувствовал, что бороться бессмысленно и стал обречённо делать всё, что требовал Джереми.
Когда вечером Марина спросила меня, каковы успехи её сына, я замялся, а Лёва стал хвастать, что у него был новый тренер, который научил его нырять.
Через некоторое время я, как обычно, взял внука из детского сада, и он сказал, что у них появился новый мальчик по имени Рик, который отнял у него игрушку.
— А ты что сделал? — спросил я.
— Заплакал.
— Воспитательница это видела?
— Нет, она спросила меня, что случилось, и я ей рассказал.
— А она?
— Она отругала Рика.
— Он же американец и, наверно, не понимает по-русски!
— Конечно, не понимает, но когда она замолчала, Рик сказал I am sorry.
Я не на шутку расстроился. Мой внук вместо того, чтобы постоять за себя плачет и жалуется. Я сказал ему, что мы поедем на детскую площадку, и я буду обучать его элементам ведения ближнего боя, но когда я попытался усадить его в машину, он стал плакать и колотить меня своими маленькими кулачонками. Происходило это у всех на виду, и я испугался, что какой-нибудь сердобольный американец позвонит в полицию и обвинит меня в издевательствах над ребёнком.
Я не понял, почему Лёва так странно реагирует на моё предложение. Оказалось, я от расстройства забыл, что в тот вечер у него был бассейн, и он ни за что не хотел пропускать урок с дядей Джереми.
По дороге в бассейн я несколько раз повторял внуку, что обиды прощать нельзя и если Рик опять попытается отнять игрушку, надо его бить также как он сам бил меня всего несколько минут назад.
Вечером Лёва рассказал про Рика родителям, но зять объявил, что если Рик извинился, инцидент надо считать исчерпанным, а завтра, когда он отведёт сына в сад, то сам поговорит с воспитательницей.
— От разговоров толку не будет, — возразил я, — она ничего не сделает.
— Тоже не страшно, дети всегда ссорятся, а потом становятся друзьями.
— Конечно, становятся, только сначала будущему другу надо набить морду.
— Мы живём в Америке, а здесь всё по-другому.
— Если бы всё было по-другому, то здесь не было бы ни полиции, ни тюрем, а они есть, причём, полиция никогда не остаётся без работы, а тюрьмы никогда не пустуют. Кроме того, мой внук ходит в русский детский сад, а там ещё живы традиции страны исхода.
— Значит, мы его переведём в американский.
— Там будет то же самое. Сущность человека везде одинакова, он уступает только силе.
— Я тебе запрещаю учить его драться, — вмешалась Марина.
— Он мой внук и я хочу, чтобы он умел постоять за себя.
— Он мой сын и воспитывать его я буду так, как считаю нужным.
— Ты сделаешь из него неженку и труса, — сказал я.
— Нет, просто он не будет забиякой и драчуном, — возразила дочь.
— Он должен быть мужчиной, а не тряпкой.
— За порядком в детском саду должны следить воспитатели, а не родители, тем более не дедушки.
— Эти воспитатели не могут и слова сказать по-английски.
— Они же заставили Рика извиниться, — настаивала Марина.
— В следующий раз Рик опять отнимет у Лёвы игрушку, а потом извинится. Надо научить Лёву драться.
— Ни за что. Ты должен дать мне слово, что не будешь этого делать, — заявила Марина.
— Обязательно буду, — ответил я.
— Тогда ты его больше не увидишь.
— А кто будет его из сада забирать?
— Я.
— А в бассейн водить?
— Не надо мне никакого бассейна.
— Не надо?!
— Не надо!
— Посмотрим, — сказал я и, придя домой, позвонил в бассейн. Поздоровавшись, я назвал Лёвину фамилию и сказал, что ввиду изменившихся обстоятельств должен его забрать и прошу вернуть мне деньги за оставшуюся часть учебного года. Мой собеседник подозрительно быстро согласился и пообещал сегодня же выслать чек. По голосу я узнал тренера-оптимиста и тут же почувствовал, что погорячился. Внук мой не виноват, что я поссорился с его матерью, да и с ней я, в конце концов, помирюсь.
В наших отношениях случались и более серьёзные размолвки. Самая большая произошла, когда Марине было лет пятнадцать, и она со всем жаром юности защищала программу green piece, а я, как трезвомыслящий, повидавший жизнь человек, пытался объяснить ей, что жизнь людей важнее жизни животных. Вскоре мы перешли на личности, она назвала меня солдафоном, а я её — гринпиской. После этого мы не разговаривали больше месяца.
Но тогда она была тинэйджером, а теперь — зрелой женщиной с двумя детьми и, наверно, понимала, как я ей помогаю.
Всё это промелькнуло у меня в голове за долю секунды, и я хотел сказать собеседнику, что не надо торопиться, но он уже повесил трубку. Потом ещё в течение часа я безрезультатно пытался до него дозвониться. Настроение у меня совсем испортилось и для того, чтобы отвлечься, я решил измотать себя бегом. Когда-то это считалось самым надёжным способом для снятия напряжения.
Я переоделся, вышел на улицу и начал бег. Стартовал я очень резво, но скоро был вынужден снизить скорость, а когда стало покалывать сердце, перешёл на шаг и вернулся домой. Сердце продолжало напоминать о себе, и я поехал в скорую.
Врачом оказалась молодая женщина, с которой я познакомился года полтора назад на детской площадке. Она пришла туда с тремя детьми и ни одного не упускала из виду, чем привела меня в полный восторг. Она наперегонки бегала со старшим, качала на качелях среднего и спускалась с горки с младшим. Я с восхищением наблюдал за ней и жалел, что не встретил её лет тридцать назад, когда у меня было достаточно сил, чтобы не ударить лицом в грязь. Пожалуй, даже десять лет назад я мог бы стать ей достойным партнёром. Чего там десять, в прошлом году и то…
Мысли эти унесли меня в другой мир, и я совершенно забыл о собственном внуке. Лёва сам напомнил о себе, когда дёрнул меня за рукав и сказал, что потерял панаму. Мы стали искать пропажу по всей площадке. Через секунду мать троих детей подошла ко мне и, протянув потерю, спросила:
— Это ваша?
Я примерил панаму и хотел сказать, что она мне мала, но женщина, не дождавшись ответа, бросилась на горку, с которой собирался съехать её младший сын.
С тех пор, встречаясь на детской площадке, мы всегда с удовольствием общались.
Узнав причину моего визита, она, заявила, что бегать в таком темпе мне нельзя.
— Почему? — спросил я.
— Вспомните, сколько вам лет.
— Я и не забывал, — буркнул я, — но сейчас-то что мне делать?
— Помиритесь с дочерью, у вас всё пройдёт.
Я и сам это понимал, но Марина была моя дочь и в упрямстве даже мне могла дать фору. Она уговорила своего мужа не только отвозить Лёву в детский сад, но и забирать его оттуда. Зять нехотя согласился, но в конце рабочего дня его вызвали на срочное совещание, и Марина должна была поехать за сыном сама. Она с трудом упросила соседку посидеть с её дочкой и через весь город помчалась в детский сад. Дверь в помещение она открыть не смогла, потому что не знала код, а когда, наконец, вошла вместе с другой мамашей, её задержал охранник. Он заметил, как она растерянно стояла на улице и безуспешно нажимала кнопки кода. Этот охранник начал работать в детском саду недавно и дочь мою ни разу не видел, потому что отвозил туда внука зять, а забирал я. Охранник потребовал у Марины документы и, внимательно изучив удостоверение, спросил, за кем она пришла. Она ответила, но он заявил, что у Лёвы другая фамилия. Действительно, моя дочь, после замужества осталась на своей фамилии, а внука записала на фамилию мужа. Объяснения Марины его не убедили и, достав список контактных телефонов, он позвонил Лёвиной матери, то есть ей, но её мобильный не отвечал: впопыхах она забыла его дома. Тогда охранник позвонил отцу ребёнка, но тот был на совещании и не брал трубку. Марина в отчаянии дала ему мой номер, и я тут же приехал. Меня охранник знал очень хорошо: он сразу проникся ко мне симпатией, несколько раз рассказывал мне о своём армейском прошлом и критиковал отсутствие дисциплины на гражданке. Я поздоровался с ним и подтвердил, что подозрительная особа с непонятной фамилией — моя дочь. Только после этого он разрешил ей взять ребёнка. Затем, желая загладить неловкость, этот отставник советского образца сказал, что у него было чёткое указание посторонних к детям не впускать.
— Я не посторонняя, — недовольно сказала Марина.
К этому моменту приехала хозяйка детского сада и, узнав в чём дело, стала многословно извиняться. Перейдя на английский, она сказала, что, конечно, охранник вести себя не умеет, разумеется, он мужлан и не знает правил хорошего тона, но ведь наняли его для того, чтобы он обеспечивал безопасность, а не для обучения детей этикету. В конкурирующих детских садах секьюрити вообще нет, а при теперешней неспокойной обстановке это весьма рискованно и лучше уж иметь исполнительного солдафона и быть спокойной, чем не иметь никого и постоянно волноваться. Кстати, за спокойствие она платит большие деньги.
Солдафон этот, как я впоследствии выяснил, был её отцом, и сколько она ему платит и платит ли вообще, никто не знает.
Происшествие это так подействовало на мою дочь, что вернувшись домой, она позвонила мне с извинениями. Выглядели они так:
— Привет, папа, как дела? — сказала Марина.
— А тебя это действительно интересует? — спросил я.
— Конечно, я хочу узнать, не соскучился ли ты по своему внуку?
Разумеется, я соскучился, но говорить об этом было бы тактической ошибкой, и я промолчал.
— Неужели ты не хочешь его увидеть, — не выдержала она.
— Хочу.
— Ну и отлично. У тебя на сегодняшний вечер планы есть?
— До того как ты позвонила, были.
— Тогда приходи к нам на обед.
— Когда?
— В шесть часов.
— В шесть не могу, я должен выгуливать соседскую собаку.
Марина, зная моё отношение к домашним животным, решила, что я шучу. Но я не шутил. После ссоры с ней и визита к врачу, я провёл бессонную ночь, а рано утром выйдя на улицу, встретил соседа и стал жаловаться ему на жизнь. Он выслушал меня и сказал, что самый лучший способ обрести спокойствие — это завести собаку. Он тоже не мог найти себе места после того, как от него ушла жена, и ожил, только купив щенка. Теперь у него есть настоящий друг, который его отлично понимает и благодаря которому он регулярно бывает на свежем воздухе. За несколько месяцев общения с собакой он совершенно успокоился, а вот его бывшая супруга — наоборот. Она поселилась у матери и, похоже, мать достаёт её гораздо больше, чем он. Во всяком случае, бывшая предложила ему встретиться и в шесть часов он едет на свидание. Вывести собаку будет некому, так что если я заменю его, то смогу на практике проверить, нужно ли мне заводить щенка.
— А когда твой собачий друг вернётся? — спросила Марина ледяным тоном.
— Обещал часов в восемь.
— Хорошо, приходи к чаю.
Выгуливая собаку, я всё время думал о предстоящем обеде и то и дело глядел на часы. Моя нервозность передалась собаке, и она лаяла на каждого встречного. Во избежание инцидентов я быстро вернулся домой, но когда собрался ехать к дочери, пёс начал так жалобно скулить, что я решил подождать хозяина и позвонил Марине предупредить, что задерживаюсь.
— Я рада тебе в любое время, — процедила она сквозь зубы.
Сосед вернулся поздно, и по его умиротворённому виду было ясно, что он с женой помирился, может быть даже несколько раз.
За чаем дочь попросила меня вернуться к прежним обязанностям, потому что Лёва уже несколько раз спрашивал про дядю Джереми. Я рассказал ей о своём разговоре с руководством бассейна, но она пообещала всё уладить.
На следующий день, забрав внука из сада, я попросил его рассказать, что произошло за два дня, пока я его не видел. Он ответил, что Рик отнимал у него игрушку, он плакал, воспитательница воспитывала, а обидчик извинялся.
— Ты это отцу говорил? — спросил я.
— Да, он считает, что когда Рик говорит I am sorry, его надо прощать.
Кипя от негодования, я повёл Лёву на площадку и стал показывать ему, как надо драться, но проверить, насколько полезен был мой урок, не смог, потому что на следующий день Рик уехал с родителями в Мексику.
Между тем, Марина позвонила в бассейн, но когда там узнали, с кем имеют дело, сказали, что до конца года все места заняты. Я решил, что это даже лучше и у меня будет больше времени подготовить внука к возвращению обидчика. Каждый вечер вместо гуляния я отнимал у Лёвы игрушку и учил, как себя при этом надо вести. Продолжалось это дней десять, а на одиннадцатый пошёл снег с дождём. На дорогах было много аварий и страшные пробки. В детский сад я опоздал и, увидев меня, охранник многозначительно посмотрел на часы. Я очень хорошо понял его взгляд и напомнил ему, что я дед того самого мальчика, которого он совсем недавно не отдавал собственной матери. Затем я добавил, что из-за этого она хотела перевести Лёву к американским конкурентам, и мне с большим трудом удалось её отговорить. Выслушав меня, охранник стал более покладистым и великодушно согласился не брать с меня штраф за опоздание. Я поблагодарил его и побежал к Лёве. Мой внук был один и, увидев меня, расплакался. Вероятно, он думал, что про него забыли. Пытаясь его утешить, я стал ему рассказывать, почему опоздал и как ловко избежал штрафа. Я хотел повторить эту историю и его матери, но увидев Лёву, она обняла его и начала целовать. Оказывается, она не могла до меня дозвониться и испугалась, что мы попали в аварию. Закончив с поцелуями, она спросила сына, что он делал в детском саду.
— Я ел конфеты, которые Рик привёз из Мексики.
— Вот видишь, — сказала она мне, — я же говорила, что в Америке не надо бить морду, чтобы подружиться.
Я хотел было возразить, но понял, что тогда мы опять поссоримся и, быстро простившись, поехал домой.
На следующий день, забирая внука из садика, я услышал, как какой-то молодой человек по-английски жаловался хозяйке, что вернувшись из Мексики, его сын уже второй день в депрессии лежит на полу, закрыв голову руками. Скорее всего, на него так подействовала Миннесотская зима. Хозяйка ответила, что тоже обратила на это внимание и ещё вчера для поднятия настроения мальчика раздала всем детям в его группе конфеты.
Я не дослушал их разговор и пошёл за внуком. Посадив его в машину, я спросил, не пытался ли Рик отнять у него игрушки.
— Пытался, — ответил Лёва.
— А ты?
— Я его ударил, как ты меня учил.
— А он?
— Заплакал.
— А ты?
— Сказал I am sorry.
— Воспитательница это видела?
— Нет, но она подошла к нему и спросила, что случилось. Он ей рассказал.
— А она?
— Она же не понимает по-английски, но когда он замолчал, она погладила его по голове и сказала, что всё будет хорошо.
Я посмотрел на внука и подумал, что, наверно, был прав, убедив дочь отдать его в русский детский сад.
Часть II
Любовь и ревность
(Миннеаполис, США, конец 2010-х годов)
Не успев поздороваться, Марина сразу же сказала, что к ней приезжает свекровь из Нью-Йорка, и было бы очень хорошо, если бы я её встретил.
— Ты относишься ко мне, как к дедушке на побегушках, — ответил я, — только задания даёшь. Расскажи хоть, как у тебя дела. Даже твой сын отчитывается мне в том, что у него произошло.
— И что же он включил в свой вчерашний отчёт? — спросила Марина.
— В детский сад его привёз папа, там он помыл руки, поел кашу, погулял, а когда вернулся — расстелил постель и лёг спать. После сна у него был полдник, затем он начал разрисовывать картинки, но на самом интересном месте появился я и забрал его домой.
— А он говорил тебе, что у его младшей сестрички режутся зубы, что в два часа ночи она стала плакать и я должна была её укачивать, что в пять утра он сам прибежал ко мне в спальню сообщить о том, как он сходил на горшок и сделал большую каку.
— Нет.
— Вот видишь, значит, он тебе тоже не всё рассказывает. Наверно, он не упомянул и о том, что всё ещё ревнует ко мне свою сестру.
— А у него есть причины?
— Нет, просто Ниночка ещё очень маленькая и, конечно, я уделяю ей больше внимания. А ты-то почему спрашиваешь, тоже ревнуешь?
Дочь свою я не ревновал, но поведение Нью-Йоркской бабушки меня раздражало. Она была та ещё штучка. Звали её Аня и, даже разговаривая по скайпу, она ухитрялась показать, что Нину любит больше. Я несколько раз просил её хотя бы при Лёве не делать этого, но она не обращала на мои просьбы никакого внимания.
А познакомился я с ней на свадьбе своей дочери. Думаю, что именно она подала идею устроить бракосочетание в Миннеаполисе, но узнал я об этом от будущего зятя. Он позвонил мне, сказал, что они с моей дочерью решили жениться и просят моего родительского благословения. Я великодушно согласился и спросил, когда будет свадьба и собираются ли они пригласить на неё меня. Жених Марины в том же тоне ответил, что если я помогу им устроить церемонию в Миннеаполисе, приглашение мне гарантировано.
С этого момента моя спокойная жизнь кончилась. Я носился по городу, заказывая ресторан, договариваясь с гостиницей, выбирая музыкантов, покупая цветы и разыскивая фотографа. О каждом своём шаге я докладывал дочери, а она ставила очередные задачи и указывала на допущенные ошибки. Я выполнял всё быстро и чётко и в глубине души ожидал похвалы, но у жениха с невестой было слишком много дел, поэтому они, также как и большинство других гостей, прилетели в Миннеаполис накануне свадьбы, а сразу же после неё улетели обратно в Нью-Йорк. Разница была лишь в том, что остановились они у меня, а не в гостинице и, прощаясь, очень прочувствовано меня благодарили. Впервые в жизни я не услышал ни единого слова критики от дочери, а вот мать новобрачного, сказала, что фотографа я выбрал неважного.
— Чем же он плох? — спросил я.
— Он должен был сделать фотографии всех гостей, заснять каждый стол в отдельности и предложить желающим сказать несколько слов о свадьбе и о молодожёнах, чтобы потом сделать из этого видео. Я это сделала вместо него и только благодаря мне у вас будет полная картина.
В первый момент я на неё обиделся, но, поостыв, понял, что она права. У Ани был большой опыт, она несколько раз сходила замуж и хорошо знала, что надо делать и во время торжественной церемонии, и после неё. Именно поэтому вскоре она убедила ребят переехать в Миннеаполис.
***
Во время её очередного визита в нашу глубинку мой внук, Лёва, уже произносивший отдельные слова, старательно повторил предложение, которое я с ним давно и долго репетировал:
— Здравствуй, баба-Аня.
Она тут же его поправила:
— Никакая я тебе не баба. Называй меня просто Аня, понял?
— Понял.
Она действительно прекрасно выглядела и была полна энергии, а для того, чтобы поближе познакомиться с внуком, решила сама возить его на гимнастику. Таким образом, она отстранила меня от обязанности, к которой я уже привык и которая приятно заполняла моё субботнее утро.
Я остался дома с таким ощущением, как будто у меня отняли конфетку. Мне было ужасно тоскливо. Чтобы отогнать печальные мысли и хоть чем-нибудь заняться, я заварил кофе, но понял, что оно меня не взбодрит и достал коньяк. Ведь именно так завтракали русские дворяне — кофе с коньяком, но эта благородная смесь не улучшила моё настроение. Тогда я наполнил рюмку, а чтобы не чувствовать себя таким одиноким, подошёл к зеркалу. Чокнувшись с ним, я выпил и сказал своему изображению:
-Ну, что, старик. Никому ты не нужен.
Торопиться мне было некуда, делать нечего и я продолжал изгонять тоску старым, давно проверенным методом. После пятой рюмки, мне позвонила Марина и пригласила на ланч. Я сразу воспрял духом: всё-таки моя дочь, родная кровь, она почувствовала, что мне плохо.
До неё было всего десять минут езды на машине, но я заколебался. Если остановит полиция и проверит на алкоголь, меня лишат прав, и я не смогу забирать Лёву из детского сада. В Миннесоте провинившемуся разрешают водить машину только от дома до работы, но служба шофёром у собственного внука работой не считается. Что же делать? Не поедешь — Марина обидится и в следующий раз не пригласит, а станешь объяснять — подумает, что я — алкоголик, пью по утрам и доверять мне внука опасно.
— Что ты решил? — спросила дочь, когда пауза стала затягиваться.
— Еду, — ответил я.
Во время ланча Марина сказала, что друзья пригласили их на дачу и если у меня есть время, я мог бы посидеть с Лёвой.
— А вы? — я посмотрел на свою сватью.
— Я в этом доме ещё не освоилась, да и перед соседями не хочу выглядеть бабушкой-одиночкой. Пока вы с Лёвой погуляете, я сделаю яблочный пирог. Он его очень любит.
— Хорошо, — согласился я и поехал с внуком на детскую площадку. Там он часа два носился со своими сверстниками, как угорелый, а когда мы сели в машину, сказал, что хочет пить. Обычно, я беру для него бутылку воды, но в тот день я оставил её дома и в сердцах сказал:
— Вот дед-балбес, забыл.
Услышав это, Лёва сразу же стал умирать от жажды и всю дорогу не давал мне покоя и, не успев открыть дверь, закричал:
— Аня, дай попить, дед-балбес воду забыл.
Она принесла внуку воду и спросила:
— Как ты назвал своего дедушку?
— Дед-балбес, — с готовностью ответил он.
— Ты сам это придумал?
— Нет, это он.
— Прямо так и сказал, — она намеренно сделала паузу и Лёва, придя ей на выручку, закончил, — да, дед-балбес.
— Ты этого никогда больше не повторяй, — строгим голосом произнесла она, нельзя своего дедушку называть дед-балбес.
— Почему?
— Это очень стыдно. Подумай, как к тебе будут относиться друзья, если узнают, что твой дед — балбес.
В результате Лёва хорошо запомнил это словосочетание, и пока Аня гостила в Миннеаполисе, практиковался в его произношении каждый день. Я подозреваю, что, когда я уходил, Аня напоминала ему, как именно не надо ко мне обращаться. Тогда я понял, почему у неё было столько мужей. Ей ещё повезло, что все они были потомственными Петербургскими аристократами. Люди попроще быстро бы научили её, как надо себя вести с мужчиной.
После прогулки, Аня покормила внука, уложила его спать и попросила меня остаться пока она съездит в магазин. Она пообещала долго там не задерживаться, а мне, чтобы не скучать, посоветовала хряпнуть коньячку.
— Какого коньячку? — спросил я.
— Такого же, какой вы приняли перед тем, как ехать сюда. У ребят есть, я проверяла.
Как она учуяла, до сих пор не понимаю. Я ведь закусил мятными конфетами и обильно полил себя одеколоном.
Не успела она закрыть дверь, как Лёва поднял крик. Я делал всё, чтобы он замолчал — убаюкивал, давал запрещённую матерью шоколадку, совал в рот давно забытую соску — ничего не помогало. Тогда я взял его на руки и, укачивая, замурлыкал какую-то колыбельную. Он кричал всё время, делая перерывы только для того, чтобы набрать в лёгкие воздух. Продолжалось это до тех пор, пока не пришла Аня.
— Что здесь происходит? — спросила она, — Лёва должен спать.
— Вы это ему скажите, — ответил я.
Она взяла внука, сменила ему памперсы, сунула грязные мне в руки и сказала, — вы бы, наверно, и не так плакали, если бы вас в это завернули.
Затем она уложила Лёву, и он сразу же заснул.
***
Вскоре моя дочь забеременела второй раз, а выяснив, что у неё будет девочка, назвала её Ниной. Примерно с четвёртого месяца она стала приучать Лёву к тому, что у него скоро появится младшая сестрёнка. Она заставляла Лёву гладить себя по животу и говорить:
— Мы тебя любим, дорогая сестричка, у нас всё для тебя готово, выходи, пожалуйста.
Однажды, закончив этот ритуал, Лёва сказал:
— Мама, давай назовём мою сестру Зоя.
— Она уже привыкла к своему имени, — возразила дочь, — я не понимаю, чем оно тебе не нравится.
— Нравится, — ответил он, — но в мою группу сегодня привели новую девочку. Её зовут Зоя и я с ней подружился. Если ты назовёшь мою сестричку Зоя, мне будет проще запомнить.
Марина, конечно же, отказалась, а Лёва вплоть до рождения сестры продолжал признаваться ей в любви, но как только она, выполнив его просьбу, вышла, всё резко изменилось. Видя, что мать уделяет ей гораздо больше внимания, чем ему, он стал Нину ревновать, и мы делали всё возможное, чтобы его не провоцировать. Постепенно он привык к своему новому положению и капризничал гораздо реже.
Приезжая к нам, Аня почти всё время проводила с внучкой: кормила её, меняла памперсы, укладывала спать и вывозила на прогулку, а иногда просто брала Нину на руки и целовала. Понять её было можно: Нина была очень на неё похожа, но своим поведением гостья из Нью-Йорка нарушала неустойчивое равновесие, которое пытались поддерживать все остальные члены семьи. Я иногда говорил ей, — Аня, вы слишком балуете внучку, — но сватья даже не удостаивала меня ответом. Только однажды она раздражённо сказала:
— Я знаю, как воспитывать детей.
— Ваши знания теоретические, а я провожу с Лёвой очень много времени и вижу, как он ревнует свою сестру к матери, поэтому мы делаем всё возможное, чтобы он не чувствовал себя обойдённым.
— Чушь собачья. У меня самой был младший брат, его тоже любили больше, чем меня, но я не помню, чтобы я его ревновала. Вот как я его била помню, а как ревновала, не помню.
Говорили мы по-английски, чтобы Лёва не понял, но это не помогло и, когда баба-Аня взяла Нину на руки, он стал капризничать.
— Что с тобой? — спросила она.
— Я тоже хочу на руки.
— Не могу, мне тяжело.
— Почему же ты Нину носишь?
— Она ещё маленькая.
— Нет, просто ты её слишком балуешь, — возразил он моей интонацией.
— Она девочка и твоя младшая сестра, ты должен её защищать, — ответила Аня.
— Ты ей всё делаешь, а мне ничего, — Лёва заплакал, упал на пол и стал колотить по нему ногами и руками. Это была настоящая истерика. Конечно, довела его до этого Аня, но я не мог позволить своему внуку так себя вести. Если это не пресечь, он может стать избалованным психопатом. Я схватил его за шиворот и отшлёпал так, что степень наказания намного превысила меру преступления. Когда экзекуция закончилась, Лёва был весь в слезах, а я убежал в соседнюю комнату, чтобы не бросится к нему с извинениями. Аня дала внуку выплакаться и, дождавшись пока он успокоится, спросила:
— Знаешь, что такое отчебучить фортель?
— Нет, — ответил он, уставившись на неё.
— А что такое намотать хвост на уши?
— Нет.
— Ну, тогда слушай, — и она популярно объяснила ему значение этих выражений. Он прекрасно усвоил урок и на следующий день, рассказывая родителям о том, как мы развлекали его накануне, упомянул лишь, как он сначала отчебучил фортель и как потом дед намотал ему хвост на уши. Марина, конечно, прочла мне нотацию о недопустимости сленга, но это было гораздо лучше, чем, если бы она узнала правду.
***
Встретив Аню в аэропорту, я напомнил ей о сложных взаимоотношениях наших внуков и ещё раз попросил не провоцировать Лёву, но она, не дослушав, начала рассказывать о том, что произошло в её музыкальной школе.
Перед ежегодным отчётным концертом одна из учениц попросила одноклассника застегнуть на спине пуговицу её платья. Мальчик выполнил просьбу, а потом его обвинили в сексуальных домогательствах. Свидетели заявили, что всё происходило у них на глазах, что девица сама к нему подошла, а если и были какие домогательства, то только с её стороны. Мальчика же они прекрасно знают, он круглый отличник и никогда ни в чём плохом замечен не был. Его признали невиновным, но судья заявил, что жертва всегда права и лишил хозяйку школы лицензии на преподавание.
— Полный маразм, — сказал я, когда она закончила, — если бы в Советском Союзе пятьдесят лет назад люди думали также, то сегодня я бы не смог вас встречать.
— Почему?
Вопрос этот вызвал у меня воспоминания о студенческой жизни.
***
Выполняя очередное постановление партии о необходимости активнее проводить культурно-оздоровительные мероприятия в высших учебных заведениях, куратор нашей группы пошёл с нами в поход. В то время у него был роман с одной из студенток. Он взял её с собой и представил нам, как свою невесту. Когда мы добрались до цели и поставили палатки, я предложил его невесте провести с милым в шалаше медовые два часа, чтобы дать нам время приготовить еду. Она внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала, а в глазах куратора я прочёл всю ту лексику, которую тогда ещё старались не употреблять при женщинах. Тем не менее, он со своей девушкой действительно пошёл в палатку, наверное, для того, чтобы не быть свидетелем наших возлияний. Мы распили заранее припасённое спиртное, и нас потянуло на подвиги. В конце пирса мы увидели лодку, уселись в неё и пустились в плавание. Я, наверно, был здорово навеселе, потому что в обычном состоянии старательно избегал развлечений на воде, а тогда они заключались в том, что мы начали петь и в такт музыке раскачивать своё маленькое судёнышко. Вскоре оно перевернулось, но поскольку река была не очень широкой, все жертвы зелёного змия, кроме меня, легко добрались до берега. На шум и крики из палатки выскочили куратор с невестой и стали помогать пострадавшим. Куратор был чрезвычайно раздосадован. Непонятно только, что его больше раздражало: то, что его подопечные перепились или то, что они слишком быстро вернулись из плавания. Невеста, которую звали Люда, оставалась внешне безучастной и только переводила взгляд с одного возмутителя спокойствия на другого. Вдруг она поняла, что шутника, пожелавшего ей весело провести два медовых часа, среди потерпевших не было. Она посмотрела на реку, увидела, что я из последних сил пытаюсь остаться на поверхности воды, и закричала. Все бросились в реку, но пока добрались до меня, я пошёл ко дну. Общими усилиями сокурсники вытащили, меня на берег. Люда сразу же стала делать мне искусственное дыхание. Минут через пять я очнулся и открыл глаза. Мои товарищи радостно закричали:
— Жив, жив.
В тот же момент я почувствовал страшную боль и снова отключился. Произошло это потому, что Люда, обрадовавшись моему воскрешению, так нажала на грудную клетку, что сломала мне ребро. Когда я вновь пришёл в себя, то был уже трезв настолько, что изо всех сил старался не подавать признаков жизни.
После этого приключения я несколько дней не ходил в университет, а Люда, чувствуя себя виноватой, регулярно меня навещала. Я разыгрывал из себя умирающего и просил её научить меня плавать и делать искусственное дыхание. Мои приставания кончились тем, что она вышла за меня замуж, а став женой, действительно научила меня и плавать, и делать искусственное дыхание.
— Так что если бы мир полвека назад был таким же сумасшедшим, как сейчас, она побоялась бы меня спасать, ведь воскреснув, я мог подать на неё в суд за сексуальные домогательства, поскольку она делала искусственное дыхание способом «рот в рот». Я бы утонул, ваш сын женился бы на другой женщине, а вы так никогда и не увидели бы Миннеаполиса, — заключил я.
— Я бы много потеряла, — согласилась Аня и попросила рассказать о внуках, с которыми общалась, в основном, по скайпу.
— Нина, сильно выросла и уже может ходить, — ответил я, — Лёва вполне прилично плавает, а самое главное он не так ревнует свою сестру и говорит, что очень её любит.
— Это только слова, — возразила она, — он лишь повторяет то, чему вы его научили. Вот если бы он это доказал, я бы ему поверила.
— Когда же он мог это доказать, если Нине чуть больше года, — обиделся я за внука.
***
В день отъезда Ани дочь отправила меня с Лёвой в открытый бассейн, рассчитывая, что вскоре мы вернёмся, пообедаем и я отвезу Аню в аэропорт.
В бассейне уже было довольно много народа, но я знал только одну пару — молодую женщину по имени Рэчел и её сына — Рика. Рик ходил в тот же детский сад, что и мой внук, а его родители были одними из немногих американцев, рискнувших отдать своего отпрыска на воспитание бывшим советским подданным. Я неоднократно встречал Рэчел в детском саду, но по-настоящему мы познакомились после того, как Рик отнял у Лёвы игрушку. Точнее после того, как я обучил своего внука приёмам ближнего боя и он, с помощью этих навыков, объяснил Рику, как тот неправ. Увидев, что обычными методами Лёву не победить, Рик применил нестандартные, а узнал я об этом от Рэчел. Мы встретились около детского сада, поздоровались, и она сказала, что утром её сын укусил Лёву, но у детей их возраста такие случаи бывают и чаще всего свидетельствуют о начале настоящей дружбы.
— В моё время дружеское расположение выражали по-другому, — возразил я.
— Времена меняются, — философски заметила она.
— Значит, если я захочу с вами дружить, то сначала мне придётся вас покусать? Что ж, я не против, только давайте согласуем место и время.
Она окинула меня оценивающим взглядом и хмыкнула, но я не вкладывал в свои слова скрытого смысла и дома рассказал всё своей дочери. Марина осмотрела Лёву, не нашла никаких следов укуса и решила, что происшествие не стоит выеденного яйца.
После этого я и стал требовать от внука, чтобы он подробно рассказывал мне, как провёл день в детском саду. К счастью, больше инцидентов не было, но с тех пор Лёва называл своего приятеля «Рик, который меня укусил». Также стали называть Рика и остальные русскоговорящие малыши.
Этот Рик, вместе с другими детьми плескался в бассейне. К ним присоединился и Лёва. Я тоже полез в воду и старался не отходить далеко от внука. Сколько он купался, не знаю, во всяком случае, достаточно, чтобы я возненавидел мамаш, которые весело болтали на берегу, совершенно забыв о детях. Обиднее же всего было то, что они не обращали никакого внимания на фантастический прогресс в плавании, который наблюдался у Лёвы с прошлого года. Если бы хоть одна отметила это, я бы простил им то, что они пренебрегали своими родительскими обязанностями.
Между тем, около бассейна остановилась машина, и из неё вышел молодой человек в форменной одежде. Он посмотрел вокруг и растерянно остановился.
— Что, заблудились? — спросила его Рэчел.
— Я должен доставить пиццу по этому адресу, — он указал на домик, в котором находились душевая и туалет.
— Это адрес бассейна, — сказала она, а затем обратилась к подружкам, — кто-нибудь пиццу заказывал?
Женщины переглянулись, отрицательно покачали головами и тут же стали обсуждать, как это могло произойти. Каждая выдвигала свою версию. О детях они совсем забыли.
— Зачем они сюда пришли? — раздражённо думал я, — это ведь не женский клуб, а бассейн!
Вероятно, из-за раздражения я не сразу обратил внимание на странные звуки за моей спиной, а когда обернулся, увидел, что Рик то погружается в воду, пуская пузыри, то всплывает. Я тут же бросился к нему и вытащил на берег. Он лежал с закрытыми глазами и не дышал. Ему надо было сделать искусственное дыхание, и я знал как, но, во-первых, я не практиковался много лет и во время непрямого массажа сердца боялся сломать ему рёбра, во-вторых, я мог вдохнуть в него слишком много воздуха и разорвать лёгкие, не соизмерив свои силы, и, в-третьих, я не хотел осложнять себе жизнь, потому что хорошо помнил рассказ Ани о сексуальных домогательствах. Всё это, наверно, прокрутилось в моём подсознании. Я повернул Рика на бок и хлопнул по спине. Он выблевал всю воду и пришёл в себя.
Молодой человек, который привёз пиццу, подождал, пока все успокоятся и спросил, что же ему делать. Рик, увидев машину со знаком домино и человека в форменной одежде, сказал, что хочет пиццу. Рэчел спросила, сколько она стоит, и, ещё раз убедившись, что никто из подружек пиццу не заказывал, достала кошелёк.
В этот момент к бассейну подошло моё семейство.
— Смотрите, пицца приехала быстрее нас, — воскликнула Аня.
— Так это вы её заказали? — расстроилась Рэчел, — а мы думали, что её привезли сюда по ошибке, и я собиралась её купить для сына.
— Мы поделимся, — ответила моя сватья. Она положила пиццу на стол, раскрыла коробку и сказала, — угощайтесь.
К столу, смешно переставляя ноги, заковыляла моя внучка. Ходила она с трудом, но зато уже точно знала, что ей надо. Она потянулась за куском, который был к ней ближе всего, но прямо перед её носом этот кусок выхватил Рик. Нина заревела, а Лёва, подоспевший на плач сестры, оттолкнул своего приятеля. Рик упал и тоже заплакал. Рэчел стала его успокаивать, а Аня схватила Лёву за руку, отвела в сторону и сказала:
— Так себя вести нельзя.
— Почему? — возразил он, — ты же говорила, что я должен свою сестру любить и защищать.
— Я её тоже люблю, но я же ни с кем не дерусь.
— Значит, не сильно любишь.
— Ошибаешься, очень сильно.
— Ну, так забери её с собой в Нью-Йорк.
Часть III
Яблочный пирог
(Миннеаполис, конец 2010-х)
Когда я встретил Аню в аэропорту, она чмокнула меня в щёку и, протянув бутылку коньяка, сказала, — такой, как вы любите.
— Откуда вы знаете, что я люблю? — спросил я.
— По запаху определила.
— Когда?
— Когда вы к внукам пришли, помните?
Я поморщился. Разумеется, я помнил, но она могла бы и не начинать с этого свой визит в Миннесоту. Увидев мою недовольную физиономию, она тут же сменила тему и стала жаловаться на то, что её вырвали из Нью-Йорка в самый неподходящий момент и не дали даже времени на сборы.
Её действительно позвали сидеть с внуками всего три дня назад. Моя дочь должна была уехать на курсы повышения квалификации, оставив на хозяйстве мужа, а ему надо было срочно использовать отпуск за прошлый год, и он решил ехать с ней. Я один с двумя внуками справиться не мог, поэтому и вызвали Аню. Предполагалось, что она будет жить с внуками и осуществлять общее руководство, а я быть на подхвате, то есть работать гувернёром, шофёром и охранником.
— Почему же данный момент неподходящий? — поинтересовался я.
— Мне надо уладить имущественные дела после развода и найти подходящую замену на освободившееся место, а для этого необходимо проинтервьюировать кандидатов, — ответила она, — но теперь придётся делать это по телефону.
— Когда же вы всё успеете, вы же собирались заниматься с внуками русским языком?
***
Три года назад во время очередного визита в Миннеаполис, Аня пошла на выпускной концерт Лёвы. Это было его прощание с детским садом. После концерта она сказала, что Лёву надо срочно учить английскому, иначе в школе он не сможет общаться со своими одноклассниками и станет изгоем, а для детей очень важно чувствовать себя в коллективе. Действительно, в школе первое время Лёва дружил только со своими детсадовскими приятелями, однако очень скоро стал понимать и остальных, а со временем английский сделался его родным языком и последний раз, когда Аня говорила с ним по телефону, на все её вопросы он отвечал по-английски. Она поставила это на вид всем членам семьи, живущим в Миннеаполисе, и заявила, что, когда приедет сюда, сама проследит за тем, чтобы он не забывал родной язык.
***
— Да, я планирую заниматься с ними русским, — согласилась Аня, — но сначала расскажите мне, как они.
— По-разному, — ответил я, — Нина вся в вас: то и дело меняет платья, смотрится в зеркало, поправляет причёску и без умолку болтает, кстати, по-английски, а самое главное, очень любит подарки.
— Ну, что ж, если она так много говорит, я подарю ей игрушечный телефон. А Лёва?
— А Лёва в меня, совершенно не меркантилен, к подаркам равнодушен, и ждёт от вас только яблочного пирога.
— Сегодня я уже не успею, мне надо разобраться и принять у Марины хозяйство. Она ведь завтра уезжает.
***
Доставив Аню, я поехал в школу за Лёвой, а когда он сел в машину, напомнил ему, чтобы бабушку он называл по имени и говорил с ней только по-русски.
— А что она по-английски не понимает?
— Понимает, но если ты хочешь получить яблочный пирог, тебе придётся её ублажить.
— Что такое ублажить? — спросил он.
— Делать то, что ей приятно.
— Ладно, — согласился он.
Это было маленькой победой. До недавнего времени по дороге из школы, когда он был пристёгнут ремнями безопасности и не мог от меня сбежать, я просил его рассказывать, что интересного у него произошло за день. Я требовал, чтобы он делал это по-русски, но после целого дня занятий в американской школе он либо не мог сразу переключиться, либо не хотел прилагать к этому усилия. Я настаивал, и ему это надоело. На все мои вопросы он стал отвечать односложно, а дома, делая уроки, выдавливал из себя русские фразы, только если ему требовалась моя помощь. Зато, когда приходили родители, он тут же бежал к ним и всё рассказывал. По-английски. Мне это было очень обидно, я стал упрашивать дочь и зятя говорить со своими детьми по-русски. Они мне обещали, но дальше обещаний дело не пошло. Оба тяжело и много работали, и им не хотелось воевать с собственными детьми, тем более что русский язык для них не был приоритетом.
А для меня был. Я стал учить Лёву читать. Прогресс был очень медленный и для того, чтобы он не забывал того немногого, что уже знал, я начал брать в библиотеке познавательные книги для детей и читал их ему на ночь. Часто Лёва засыпал, а я оставался в его комнате, дочитывая очередную книжку, потому что в ней кратко, простым языком рассказывалось о каком-нибудь известном человеке или не очень известном событии. Я настолько полюбил книги этой серии, что с удовольствием брал их для себя, успешно заполняя пробелы собственного образования.
***
Как только мы с Лёвой выехали на скоростную дорогу, раздался характерный сигнал пожарных машин, и Лёва попросил меня поехать за ними, потому что ни разу не видел, как горят дома и как пожарники спасают людей.
Я остановился на обочине и ответил, что пожарникам все должны уступать дорогу и если я нарушу эти правила, меня задержат и долго будут выяснять, кто я такой, а мы не можем терять время, потому что дома нас ждёт бабушка.
— Бабушка у нас будет ещё несколько дней, поедем, — упрашивал он.
Я стал его отговаривать и, в конце концов, он неохотно согласился.
Когда мы приехали, он обнял Аню, ответил на все её вопросы и, выслушав похвалы в свой адрес, набрал на планшете слово пожар. Выяснив, что в окрестности 25 миль никакого пожара нет, он понял, что зрелище отменяется и решил посмотреть его на компьютере. Вновь набрав слово пожар, он щёлкнул на линк, и тут же какой-то певец загнусавил, что у него в душе пожар, что он сгорает от любви, и страсть его может потушить только секс с любимой. Исполнение сопровождалось соответствующими картинками. Лёва уставился в планшет, а Аня, услышав песню, подошла к нему и спросила:
— Ты можешь найти эту песню на русском языке?
— Нет.
— Попробуй, я ведь тоже хочу знать, о чём поёт этот сморчок.
— Что такое сморчок? — спросил Лёва.
— Да ты не знаешь простых слов! — воскликнула Аня в притворном удивлении, — сморчок это такой гриб. Маленький и противный, который даже есть нельзя. Я вижу, что тебе надо серьёзно заняться русским языком.
— Я и так его учу, с дедом.
— Ты умеешь читать?
— Немного.
— Что значит немного? Ты должен читать много.
— Ну, если не читать, то хотя бы говорить по-русски, — поддержал я, понимая, что Аня затеяла разговор о чтении, о сморчке и о русском языке, чтобы отвлечь внука от экрана.
— Почему же не говорю, — возразил Лёва, — а в машине?
Аня вопросительно посмотрела на меня, и я рассказал ей об ушедших в прошлое уроках Лёвы по пути из школы домой.
***
На следующий день, забрав Лёву из школы, а Нину из детского сада я повёз их на гимнастику. Занимались они в новом спортзале, в который переехали после того, как два воспитанника спортклуба стали призёрами первенства Америки. Хозяин клуба разрекламировал их успех во всех местных СМИ и, рассчитывая на приток новых клиентов, арендовал другое здание. Оно было гораздо больше прежнего и дети, ожидая начала занятий, разминались прямо в коридоре. Один делал стойку, другой мостик, третий колесо, четвёртый сальто, а пятый всё это подряд. Я пытался найти знакомых среди их родителей, но вместо этого увидел очень необычную пару. Это был худенький мальчик возраста Лёвы и женщина, больше похожая на слониху, с той только разницей, что шла она не на четырёх ногах, а на двух. Ей явно не хватало точек опоры, потому что передвигалась она медленно, неловко переваливаясь при каждом шаге.
В современной Америке избыточный вес — очень распространённый недуг. Я встречал здесь много толстых людей, но такую особу видел впервые. Живи она в Советском Союзе, её бы задразнили. Даже меня в детстве называли толстым. Точнее, так называл меня только один мальчик, который перешёл к нам из другой школы. Каждый раз, когда он меня дразнил, я бросался на него с кулаками. Неизвестно чем бы всё кончилось, если бы его не перевели в параллельный класс. Мы с ним стали сталкиваться гораздо реже и насмешки прекратились, но психологический урон был нанесён, и для того, чтобы похудеть, я начал следить за тем, что и сколько ем. Со временем это стало привычкой, которой я не изменяю и по сей день, так что благодаря своему бывшему однокласснику я и теперь в хорошей форме. А вот он сильно растолстел и во время последней встречи жаловался мне, что лишний вес доставляет ему много хлопот, что его не подпускают к внукам. Вредина-невестка боится, что в случае необходимости он не сумеет за ними угнаться, а если поскользнётся и упадёт, то покалечит и их, и себя.
Между тем женщина-слон уронила сумку и, пытаясь поднять её, упала. Я подбежал к ней и вместе с каким-то папашей помог ей подняться.
Вскоре открыли спортивный зал и дети стали перебегать от одного снаряда к другому, занимаясь на тех, которые им больше нравились. К несчастью, сын слонихи оказался одноклассником Лёвы. Я сказал Лёве, чтобы он держался от него подальше, потому что рядом с ним крутится его мамаша, а если она упадёт, то может его покалечить. Тут же, воспользовавшись моментом, я добавил, что теперь он видит, как полезно знать русский язык. Ведь сейчас нас никто не понимает, а если бы эта женщина поняла, то, наверно, обиделась бы, а, может, даже и в суд на меня подала. Лёва, уже знакомый с правилами политкорректности, кивнул, но всё равно продолжал отвечать мне по-английски. На русском он говорил только с Аней. Вероятно, очень сильно было желание поесть яблочный пирог. Я же внимательно наблюдал за женщиной-горой, и когда она приближалась, старался встать между ней и своим внуком. Я даже хотел сказать ей, что сам послежу за обоими мальчиками, но опасаясь, что она воспримет это как оскорбление, молчал. К концу занятий я был изрядно вымотан и, вспомнив, что через несколько дней мне предстоит везти детей на каток, мысленно охнул. Дома я сказал Ане, что если она хочет покататься с внуками на коньках, я с удовольствием уступлю ей эту честь. Неожиданно Аня согласилась. Вероятно, претендентов в мужья оказалось немного, и она уже проинтервьюировала всех желающих.
— А вы умеете кататься? — спросил я.
— Да, — ответила она, — мой первый муж был мастером спорта, и я иногда ездила с ним на сборы. Если бы мы не развелись, я, наверно, каталась бы до сих пор.
— Зачем же вы развелись?
— Он был алкаш, а когда я уговаривала его завязать, повторял, что мастерство не пропьёшь. Я с удовольствием поеду на каток, но только с вами, потому что одна за детьми не услежу.
Я согласился. В молодости я вполне сносно катался. Я умел правильно упасть и быстро остановиться. Конечно, было это давно, но всё-таки я надеялся, что не ударю перед своей родственницей лицом в лёд.
***
Поначалу на катке я чувствовал себя не очень уверенно, но вскоре с удовольствием обнаружил, что не только нормально передвигаюсь, но даже могу увернуться от конькобежцев разного пола и возраста, которых оказалось слишком много. Лёва встретил своих одноклассников и стал играть с ними, а Нина после нескольких минут катания сказала, что устала и попросила взять её за руку. Я с удовольствием выполнил её просьбу и, скользя рядом, вспоминал детство, когда крытых стадионов почти не было, и мы могли кататься только зимой, на замёрзшем пруду. Тогда даже некоторые игры чемпионата страны по хоккею проходили под открытым небом…
Толчок какого-то невнимательного малолетнего конькобежца застал меня врасплох. Я не удержал равновесие и упал, увлекая за собой Нину. В последний момент я успел перевернуться так, что внучка оказалась на мне, и подумал: «Мастерство не пропьёшь». Нина от страха и неожиданности заплакала, а я стал её успокаивать, хотя сам очень чувствительно приложился ко льду. К нам подъехала Аня и спросила у внучки, что у неё болит. Нина продолжала плакать, видимо не зная, какое место указать, и Аня недовольно посмотрела на меня. Наверно, она хотела произнести что-то обидное, но в этот момент ей позвонили. Она достала телефон, взглянула на экран и расплылась в улыбке, затем ангельским голоском проворковала «слушаю», и отъехала так, чтобы её не было слышно.
Я с внуками катался ещё около часа, а Аня всё это время разговаривала. Дома она выяснила у моей дочери, где та стрижётся и позвонила парикмахеру, но оказалось, что у него всё расписано на месяц вперёд. С большим трудом она уговорила мастера принять её рано утром в последний день своего пребывания в Миннеаполисе.
Это был напряжённый день: утром я должен был отвезти Аню в парикмахерскую, Нину — в детский сад, а Лёву в школу. Аня подняла детей гораздо раньше обычного, и Нина стала капризничать. Она заявила, что никуда не пойдёт. Я пытался её уговорить, но всё было бесполезно. Аня в это время переодевалась у себя в комнате. Она слышала наш разговор, и, выйдя к нам, сказала:
— Нина, хочешь оставаться дома — пожалуйста, но твои родители заплатили за детсад, и если ты не поедешь, то поеду я, а ты уберёшь дом и приготовишь нам обед. Сегодня я планировала сварить борщ, и сделать жареную картошку…
— А мне яблочный пирог, — добавил Лёва по-английски.
— А тебе яблочный пирог, — согласилась Аня, — но только, если ты попросишь меня об этом как следует.
Лёва не успел исправиться, потому что Нина закричала:
— Не останусь, я сейчас позвоню маме, я ей всё расскажу, она приедет и вас накажет.
Она взяла игрушечный телефон и, мешая английские слова с русскими, начала жаловаться на то, что на неё никто не обращает внимания, что дед на ночь читает Лёве книги и мешает ей спать, что баба Аня целыми днями разговаривает по телефону, а её заставляет убирать дом и готовить еду. А теперь она вообще собирается вместо неё пойти в детсад. Лёва тоже её всё время обижает, в прошлый раз он съел её долю пирога, а теперь заставляет её спечь ему другой.
— Хорошо, — сказала Аня, когда Нина излила душу, — если ты пойдёшь в детский сад, я сама сделаю пирог и дам тебе самый большой кусок.
Это предложение успокоило Нину, и она вместе со всеми пошла в машину.
По дороге Аня сказала, что после парикмахерской вернётся на такси, но точно не знает когда именно, потому, что ей надо ещё зайти в пару магазинов и купить новое платье.
Перед тем как я собирался поехать за Лёвой, она мне позвонила.
— Я сейчас нахожусь недалеко от Лёвиной школы, — сказала она, — заберите меня, пожалуйста, вам это по пути, — и она дала мне адрес. Это было совсем не по пути, но спорить я не стал. Я остановился около магазина одежды. Аня загрузила в багажник несколько коробок, затем села сама.
Вскоре мы подъехали к школе, и когда Лёва сел в машину, она сказала:
— Лёвушка, сегодня я уже не успею спечь тебе яблочный пирог, но когда ты приедешь ко мне в Нью-Йорк, я обязательно тебя угощу, а сейчас… — она задумалась и сделала паузу, не зная, что ему предложить взамен.
— А сейчас угости меня деньгами, — сказал он по-русски.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer12/vvladmeli/
