Скырлы-скырлы на липовой ноге, на березовой клюке…
Старуха с трудом села на кровати и осторожно опустила ноги на пол. Дурацкая сказка. Нет, не дурацкая — страшная. Кто придумал детям такие сказки рассказывать?.. Старуха хорошо помнила себя девочкой — она этой сказки до истерики боялась, а потом не могла спать ночами. Лежала, пялилась в темноту широко раскрытыми глазами и прислушивалась к каждому шороху — вдруг это медведь за своей лапой идет… Ну и что, что ее бабушка с дедушкой к этому преступлению никакого отношения не имеют, медведь тоже может ошибиться. Сейчас ка-а-ак распахнет дверь, ка-а-ак вломится в детскую и зарычит: “Почто, старуха, на моей шкуре сидишь, мою шерсть прядешь, мое мясо варишь?”
Туман перед глазами рассеялся, старуха осторожно потрясла головой и нашарила ногами тапочки. Придет же такая чушь в голову! Медведь на липовой ноге… С чего вдруг вспомнилось? Не вломится к ней в спальню никакой медведь, даже муж — и тот не вломится. Кому она нужна, калека.
Старуха медленно встала, тяжело оперлась на палку (вот и она, березовая клюка!), всегда стоявшую рядом с кроватью, и с трудом заковыляла на кухню.
Вообще-то она совсем не старуха, ей и сорока пяти нет. Но муж начал называть ее старухой с первого дня семейной жизни. Она обижалась, но плакать не умела, могла только огрызаться. Огрызалась — он не обращал внимания. Так и прижилось. А теперь уж точно старуха, несмотря на возраст…
Плакать она не умела… А что она вообще умела, неуклюжая и бестолковая? Ни плакать, ни смеяться, ни всех этих штучек бабских, от которых мужики дуреют и готовы совершить любую глупость ради губок бантиком и наивных глазок… Хлоп-хлоп ресничками, хлоп-хлоп, и ангельским голоском: “Ну-у, ми-и-илый…” А милый и рад стараться, растаял сразу и помчался за персиками. А она ему: “Ах, дурачок, разве я просила персиков? Я хотела апельси-и-ин”. Как у О. Генри. И милый, заметьте, не будет скандалить и орать: “Какого черта!” Нет, он еще извиняться начнет. Прощения просить.
А она этого не умела, никто ее никогда не учил. Она многое могла, а вот губки надувать и ресничками хлопать — не умела. И слезу пустить в нужный момент у нее не получалось. А не в нужный — кого те слезы растрогают? Вот и не плакала. А что душа исходила кровавыми слезами — кого это волнует. Да и кто это увидит…
Старуха добрела до кухни и с облегчением вздохнула — мужа в ней не было. Можно спокойно выпить чашку чая, никто не будет за ней пристально наблюдать, чтобы посуду не побила. Между прочим, когда она одна, то ничего и не роняет, а вот если муж за ней следит, то руки начинают дрожать и все летит на пол. Сервиз свадебный чуть не весь успела разбить…
Туда ему и дорога, угрюмо думала старуха, осторожно наливая воду в чайник. Свадьба эта, ага. Светлый праздник на всю жизнь. Один-единственный. Это ж надо было такую глупость сотворить! Школьные и институтские друзья со смеху бы померли, узнай они, что она за номер выкинула. Это она-то, никогда шагу не ступившая без того, чтобы двадцать раз не подумать и не просчитать последствия. Это про нее всегда говорили — сто раз отмерит и не факт, что отрежет. Да только не такая она дура, старуха, чтобы все им раззвонить. Никто ничего не узнал. Ну вышла замуж — большое дело… Не она первая, не она последняя. А что замуж она вышла через десять часов после знакомства, это известно только ей да мужу.
Старуха аккуратно налила кипяток в чашку, опустила туда пакетик и медленно, с трудом опустилась на табуретку. Муж… На тех танцах сердце у нее замерло раньше, чем она успела его рассмотреть. В Дом офицеров ее затащили подружки, она никогда не ходила на такие мероприятия, считая их несолидными и несерьезными. И сходила-то всего однажды. Этого раза ей хватило на всю оставшуюся жизнь.
В их крохотном городке знакомиться с мужчинами было негде, да и мужчин-то, считай, не было, кроме, конечно, офицеров из гарнизона. Но с ними она никогда не пересекалась, потому что работа в бухгалтерии трикотажной фабрики не предполагала общения с военными. Старуха думала, конечно, о замужестве, но выходить замуж просто так, для галочки, ей не хотелось, а достойных кандидатов брачного возраста в городке не водилось. Всех более или менее приличных мужчин давно разобрали местные девушки, а оставшиеся были либо горькими пьяницами, либо уже разведенными, платившими алименты на одного-двух детей. Разведенным старуха не доверяла, несмотря на весь внешний лоск. Раз не получилось с первой женой, рассуждала она, не получится и с остальными. Не расстанется женщина, имеющая детей, с мужем, если в нем нет какого-нибудь изъяна. А принцип “возьми себе, боже, что нам негоже” ее не устраивал. Так и вышло, что к своим без малого тридцати годам она все еще сидела “в девках”, по местному выражению, и почти не надеялась встретить человека, которому сможет доверить воспитание будущих детей. Надежда была только на чудо. Именно чудо с ней и произошло. Девчонки из бухгалтерии почти силой затащили ее на те танцы, и она пошла с ними скорее от скуки, питая смутную надежду, что увидит там “настоящего полковника”, который сходу предложит ей руку, сердце, зарплату и квартиру. Глупо, конечно. Молоденькие девчонки действительно мечтали подцепить душек-военных, юных лейтенантов с пылу с жару из училища, а ей-то, перестарку, что там делать? Офицеры ее возраста либо прочно женаты, либо разведены. Ни то, ни другое ей не подходит. Вот и сидела себе скромно на стуле у стенки. Пару раз ее приглашали усатые молодцеватые майоры, но у каждого на лице было крупными буквами написано, что жена в отпуске, а ему скучно и он не прочь поразвлечься.
Она уже собралась уходить, как вдруг сердце заколотилось, как в лихорадке. Прямо по Пушкину — “ты чуть вошел, я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и в мыслях молвила — вот он”. Татьяна недоделанная. Все пятнадцать лет супружеской жизни старуха пыталась понять, как это получилось, но так и не поняла. Капитан был хорош необыкновенно. Он вошел уверенной, упругой походкой, деловито огляделся и направился прямо к ней. “Позвольте?” — прищелкнул он каблуками идеально вычищенных ботинок и протянул ей руку. Как говорится в одной из самых любимых ее книжек, “любовь выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке”. Старуха поднялась с места, как в обморочном сне. То есть… какая старуха — тогда она была еще женщиной хоть куда. Делать в том городке вечерами было нечего, и она занималась собой — гимнастика, косметика, здоровое питание. Содержала на свою зарплату только саму себя, поэтому и одевалась со вкусом, к лицу, и выглядела, конечно, как картинка — с прической, свежим маникюром, в новеньких туфельках и нарядном брючном костюме.
Они танцевали один танец за другим, ноги у нее подгибались, от партнера пахло свежестью, горьковатым одеколоном и мужчиной, у нее от восторга кружилась голова, она ощущала себя на седьмом небе от счастья. Он что-то говорил, о чем-то спрашивал, она машинально отвечала, толком не понимая, о чем идет речь.
— Так ты действительно согласна? — настойчиво переспросил он.
— Согласна на что? — старуха будто вынырнула на поверхность воды, с удивлением глядя на красавца капитана.
— Выйти за меня замуж.
— Когда? — глупо спросила она.
— Завтра. Завтра утром. А в три часа у нас поезд.
— Какой поезд?
“Совершенно идиотские вопросы я задаю, — промелькнуло у нее в голове. — Замуж, поезд…”
Она как будто раздвоилась. “Что за бред?” — твердила одна половина, рассудочная и рациональная. “Да, да, да!” — кричала вторая, незнакомая и совершенно сумасшедшая.
— К новому месту службы, — терпеливо повторил капитан.
— Я не могу завтра уехать, — растерянно отозвалась она. — У меня работа…
— Ерунда все это, — отмахнулся он. — С работой твоей я все улажу в два счета. В общем, решено. В восемь утра я за тобой зайду, идем прямо в ЗАГС, расписываемся, потом к твоему начальству, потом сложим вещи — и вперед.
— Я… — она никак не могла сообразить, что должна сейчас сказать.
— Обещаю, — вкрадчиво произнес щеголеватый офицер, — обещаю, что ты об этом никогда не пожалеешь.
И вот тут она и совершила свою главную — и единственную в жизни — глупость. Его взгляд, его голос, этот круживший голову запах… “А почему нет?” — внезапно подумала она. Она никогда, никогда не встречала мужчину, который бы так ее волновал! Кажется, она его действительно любит. Главное, чтобы он не пожалел, потому что так не бывает. Не может такой красивый мужчина предлагать ей руку и сердце после трех часов знакомства на танцах в районном Доме офицеров. Она ничего особенного собой не представляет, так что совершенно непонятно, зачем ему этот брак. А вот ей… Если она сейчас скажет “нет”, будет жалеть об этом всю жизнь. Это как в сказке — встретились, поженились, жили долго и счастливо и умерли в один день.
— Хорошо, — кивнула она, не в силах поднять на него взгляд. — Я согласна.
…Он пришел ровно в восемь. Она уже ждала его, хотя была уверена, что странная шутка не затянется так надолго. Внизу стояло такси, и все дальнейшее происходило как во сне: ЗАГС, паспорта, вопрос заведующей, ответ “да”, свидетельство о браке, вокзал, билеты на поезд… Они вернулись в ее скромную комнату, она покидала в чемоданы свои вещи и книги, оставив соседкам кухонную утварь — муж уверял, что все необходимое они купят на месте. Потом фабрика, главный бухгалтер, с невозмутимым видом выслушавший объяснения ее мужа и подписавший нужные бумаги на немедленное увольнение. И все уже сделано, и она готова ехать вслед за мужем — за человеком, которого вообще не знает — куда-то на Крайний Север. Голова кружилась от счастья и ощущения полного безумия…
Именно тогда это и случилось. Попрощавшись с девчонками из бухгалтерии, она зашла в туалет и заперлась в кабинке, чтобы на пять минут остаться одной и обрести хоть какое-то спокойствие. Две молоденькие коллеги, зашедшие сполоснуть чашки, разговаривали в полный голос, не подозревая, что предмет обсуждения находится здесь же.
— Нет, ты представляешь? — возбужденно говорила одна. — Он поссорился со своей пассией, а ехать одному неохота. Понятное дело, кто его там будет кормить и обстирывать?
— И постель греть, — хихикнула вторая. — Там ведь холодно.
— Ну да, ну да, — энергично подхватила первая. — Вот, значит, он с ней поссорился — ясен пень, кому ж охота тащиться на край света, пусть он себе красавчик-раскрасавчик. Наташка, она и сама не уродина, другого мужика подцепит, вот и отказалась наотрез. И я бы не поехала — ишь, умный какой. Говорили, вроде и вовсе на Чукотку, что ли? Там же вечная зима, холодрыга! А что он бабник, так это весь город знает, куда ж ему без жены?
— Ага, — фыркнула ее собеседница. — А там эти, как их — чукчи одни. Да еще белые медведицы. С кем трахаться-то? А эта… Ее тоже понять можно. Тридцатник уже, старая дева, замуж никто не берет, а тут такой случай подвернулся. И всем хорошо…
Продолжая хихикать и бойко обсуждать случившееся, девчонки выскочили из туалета, громко хлопнув дверью. Она медленно выбралась из кабинки, в голове гудело, мысли разбрелись в разные стороны, она никак не могла сообразить, что же ей теперь делать. На несколько часов она позволила себе забыться, решить, что с ней произошло чудо, что красивый капитан, едва бросив на нее взгляд, потерял голову, влюбился, только поэтому убедив ее совершить безумный поступок. Но чудес не бывает, все объясняется очень просто — он поссорился с любимой женщиной, не захотевшей бросать привычную, устоявшуюся жизнь и ехать за ним на край света, и решил прихватить с собой никому не нужную дурочку, безнадежную старую деву. Он рассуждал правильно — замуж ее уже никто не возьмет, так что она будет рада свить хоть какое-то подобие домашнего гнезда. Она будет ему стирать и готовить, создавать уют и вечно благодарить его за великодушие. А любовь — что ж, это красивая сказка, и женщины веками летят на ее свет, как мотыльки на лампу. Он рассуждал совершенно правильно, и не его вина, что она приняла все за чистую монету. И что теперь делать? Что ей теперь делать? Встать в позу, бросить ему в лицо обидные слова и вернуться домой? А завтра обратно в бухгалтерию? И знать, все время мучительно понимать, что за ее спиной хихикают и шушукаются те молоденькие девчонки? А они будут очень веселиться и никогда не поверят, что это она отвергла красавца капитана, а не он в последний момент спохватился и выставил ее из поезда. И долго она выдержит такую жизнь? Сплетни, слухи, пренебрежительные взгляды? В этом городке новости разносятся мгновенно, и уже через два дня всем станет известно о ее позоре. При встрече с ней люди, конечно, будут по возможности сдерживать смех, но уж без нее отведут душу, обсасывая и обсуждая происшедшее. А уезжать некуда, она живет и работает здесь уже давно, пустила корни, а родственников или друзей нигде больше нет. И потом, нужно посмотреть правде в глаза: у нее и раньше было не много шансов найти себе мужа, а после такого скандала их и вовсе не останется. Ни единого. И что — так и куковать век одной? И ребенка не родить? И не испытать женских радостей? Нет уж! Что сделано — то сделано. Совершила глупость, будет сама за нее расплачиваться. Она станет хорошей женой, будет вести хозяйство, может, даже ребеночка родит, а ему не даст и взглядом понять, что знает обо всем. Ее вина, не его. Он не обманывал и райских кущей не сулил. Не нужно было голову терять…
В туалет зашла одна женщина, счастливая и внезапно помолодевшая до неприличия, а вышла из него другая, постаревшая, поникшая и потемневшая от обрушившейся на нее горькой правды и сурового решения. Муж заметил эту перемену и участливо спросил, не устала ли она. Да, ответила старуха, всего слишком много и слишком быстро. С этой лжи и начался их долгий и печальный брак.
* * *
— Эй, старуха, о чем мечтаешь? — раздался раздражающе бодрый голос, и муж, благоухая одеколоном, зашел на кухню и включил чайник. — У тебя чай остыл давно.
Он загремел посудой, захлопал дверцей холодильника, начал выставлять на стол тарелки с едой, наполняя небольшую кухню шумом и жизнью. Везде, где бы он ни появлялся, атмосфера, казалось, начинала электризоваться от его жизнерадостности и бодрости. “Бодрячок, — с неприязнью, почти с ненавистью подумала старуха. — Вечный мальчик. И годы его не берут”.
— Ты завтракала? — продолжал сыпать вопросами муж, не дожидаясь ответов. — Конечно, нет, даже чай не допила. Как ты себя чувствуешь?
— Как обычно, — вяло откликнулась старуха. — Не радуйся, вряд ли я умру сегодня.
— Дура ты дура, — с привычным усталым пренебрежением в голосе отмахнулся муж. — Не надоело еще про смерть говорить?
— А что про нее говорить, — все так же вяло ответила старуха. — Тут хоть говори, хоть нет. Она не спрашивает. Наступит время — придет.
Честно говоря, чувствовала она себя с утра гораздо хуже, чем обычно. Перед глазами мельтешили черные мушки, сердце, казалось, кто-то сжал в стальном кулаке и не отпускал, в голове стоял ровный неумолчный шум. Но говорить ему об этом она не собиралась. Не дождется он ее жалоб. Все пятнадцать лет семейной жизни старуха держала свои проблемы при себе, с мужем не делилась. С того момента, как она услышала жестокую правду, она замкнулась в себе. Конечно, винить за этот нелепый брак ей следовало только себя, муж не признавался ей в страстной любви и не обещал вечного блаженства, он просто позвал ее замуж, а уж соглашаться или отказываться — это решала она. Но человек устроен странно. Ему всегда требуется кто-то, на кого можно свалить вину, лишь бы не на себя, любимого. Поэтому обвиняют кого угодно — родственников, друзей, давших неверный совет, соседку, которая “увела” мужа, правительство и Господа. Старуха сначала тоже обращалась со своими жалобами к Богу, спрашивала, за что он ее так жестоко покарал, но не получала ответов. И однажды ее осенило — нас на земле несколько миллиардов. Господь просто не может следить за каждым, да и не в этом Его задача. Он даровал нам жизнь, а уж как мы ею распорядимся — не Его забота. Потом, когда мы окончим свои земные странствия и предстанем перед Ним, Он будет судить нас по нашим делам и поступкам, но не раньше. Так мать дает жизнь ребенку, кормит его, учит ходить, разговаривать, читать и писать, а потом отправляет в путь. Было бы странно, если бы она продолжала руководить каждым шагом своего выросшего дитяти. Она предложила ему путь, а уж пойдет ли он по этой дороге или свернет на другую тропу, решать не ей.
И старуха перестала сетовать, стиснула зубы и пошла своим нелегким путем, никому больше не жалуясь. Сама выбрала, сама и хлебай полной ложкой. Да, жизнь ее сложилась неудачно во всех отношениях, значит так тому и быть. Они уехали с мужем на Чукотку, но тамошний климат ей не подошел. Она начала болеть. Сначала суставы, потом сердце, потом отказала почка, пришлось делать операцию. Хотя иногда боли становились невыносимыми, она продолжала исправно выполнять свою роль “хорошей жены”. Муж вел себя непонятно. Они никогда не ссорились — вообще никогда, что само по себе невероятно, — но так и не сумели приблизиться друг к другу. Старуха именно в этом странном браке поняла, каким тяжким бременем может стать одиночество вдвоем. Ей все время казалось, что они не муж с женой, а два случайных попутчика, волею судеб оказавшихся в одном купе поезда под названием Жизнь. Сойти с поезда невозможно, поменять купе тоже, и они вынуждены как-то сосуществовать, спать в одной постели, есть из одной кастрюли, стараясь не впустить партнера в душу. Ребенок у них не получился, старуха не знала, по чьей вине, и не пыталась это выяснить. Сначала она переживала, а теперь тихо радовалась — зачем ей, инвалиду, лишняя головная боль. Хотел ли детей муж, расстраивался ли он по этому поводу, она не выясняла, не желая услышать от него обидных слов, не зная точно, чего боится больше — что он обвинит ее в бесплодии или скажет, что рад этому. Она никогда ничего у него не просила — гордость мешала. Лишь в тот первый день, когда они сели в вагон, увозивший их к новому месту службы, сердито сказала, что ей не нравится, когда он называет ее старухой. Муж никак не отреагировал, продолжая называть ее этим ненавистным словом, и она замолчала, больше ни единого раза не высказав своего негодования, а потом привыкла, даже начала находить в этом прозвище своеобразное обаяние, а постепенно и сама стала так о себе думать.
Все окружающие считали, что у них очень дружная семья и прочный брак. Старуха ни с кем не сближалась и рассказывать правду не собиралась. Все равно никто ее не поймет, как не поняли бы и в том маленьком городке, где, на свою беду, она познакомилась с красавцем капитаном, опрометчиво выскочив за него замуж. Не пьет, не бьет, зарплату в дом несет — что еще требуется для счастья русской женщине? Старуха толком и сама не смогла бы выразить это словами, но душа томилась и страдала, стучалась наружу, и старуха навешивала на свое сердце все новые и новые амбарные замки, лишь бы не выпустить свою трепетную, ранимую и жаждущую любви душу. Так и жила. Потом ей очень повезло — начались сокращения в армии, и ее муж попал под сокращение одним из первых. Сослуживцы удивлялись, потому что он был отличным специалистом, одним из лучших в полку. Старуха втайне ликовала, но, верная своим привычкам, скрывала радость — не хотела, чтобы он ее за это упрекнул. Она знала, что он жил армией, что сокращение наверняка стало для него ударом, но ничего не могла с собой поделать. Теперь они уедут с проклятой Чукотки. Может быть, на Большой Земле она перестанет бесконечно болеть и сможет обрести себя и собственную жизнь. Но безотрадное существование продолжалось и в небольшом подмосковном городке, куда они переехали. Здоровье оказалось утеряно безвозвратно, ей становилось все хуже и хуже, врачи разводили руками и не давали никаких прогнозов. Старуха в глубине души точно знала, что виноват в ее болезнях он. Муж. Это он увез ее туда, в вечный холод и сырую квартиру. Это он вынудил ее замкнуться в себе и погрузиться в бесконечную, безвыходную депрессию. И болезни ее в первую очередь не от климата, а от постоянного удушения в себе любых желаний и стремлений. Знала все это — и ничего не могла с собой поделать. Она по-прежнему любила этого мужчину, любила до беспамятства, больше всего на свете боясь, что однажды проговорится и скажет ему о своей любви, а он этого знать не должен ни под каким видом. Когда-то она уже выставила себя полной дурой, согласившись выйти за него замуж после нескольких танцев в Доме офицеров. Не хватало теперь, чтобы он узнал — она не та серьезная и рассудительная женщина, которая приняла его предложение, потому что для нее это было удобно, и которая живет рядом с ним вот уже пятнадцать лет, что сделала она это только потому, что полюбила его с первого взгляда. Он поднимет ее на смех — а этого старуха не переживет. И поэтому она продолжала держаться отчужденно и холодно, демонстрируя свою гордыню, лишь бы не проявить любовь. Любовь такую острую, что она постоянно граничила с ненавистью к нему — здоровому, крепкому, бодрому и до сих пор неотразимо красивому. Старуха прекрасно понимала, что он не разводится с ней и не ищет себе другую пару только потому, что порядочность не позволяет — куда же денется одинокая калека? Поэтому она постоянно ощущала, как он исподволь наблюдает за ней, ожидая, когда же она избавит его от такой обузы — попросту сказать, покинет этот мир. Это ожидание давило ей на плечи, прижимало к земле и заставляло огрызаться на каждое его замечание. Ей все время казалось, что в каждом слове мужа скрывается намек на то, что она зажилась на этом свете и измучила его.
Жить так больше просто невозможно, думала старуха, глядя на мужа, наливающего в чашку свежий чай. Он пододвинул к ней тарелку с бутербродами, откусил огромный кусок и, не прожевав, заговорил с набитым ртом — эта его привычка ужасно раздражала старуху, но и об этом она предпочитала молчать.
— Я сегодня не работаю, поэтому пойду похожу по магазинам. Тебе что-нибудь купить?
Когда они переехали в этот город, муж моментально нашел себе работу — такие специалисты ценились высоко, и зарабатывал он очень хорошо. Старуху раздражало и это — сама она больше работать не могла, получала лишь небольшую пенсию по инвалидности, то есть, попросту говоря, сидела у него на шее. Но что она могла поделать? Независимая по натуре, она страдала из-за того, что теперь во всем зависит от этого человека, поэтому старалась обходиться тем минимумом, который обеспечивала ей пенсия.
От этих мыслей в голове сильно застучало — поднялось давление. Так больше жить нельзя, думала старуха, пристально глядя на жующего мужа. Нужно что-то решать. Сегодня или… никогда. И тут она опять вспомнила про О. Генри и персики. Как там было? “Благословен будь, новобрачный”.
— Купить, — глухо произнесла старуха, не отводя взгляда от лица мужа. — Манго.
— Манго? — иронично изогнул он бровь. — Интересный выбор.
— Манго, — все тем же глухим голосом подтвердила старуха. — Я вдруг подумала, что никогда в жизни его не ела. Наверное, это вкусно.
— Хорошо, — сказал муж, внимательно посмотрев на нее. — Будет тебе манго. — И заторопился. — Все, я пошел. Пока, привет, всяческих благ и удач.
Шутник, обессилено подумала старуха, тяжело поднимаясь с табуретки. Хоть бы раз обошелся без своих глупых шуточек.
Она подошла к окну. Муж быстро шел по улице, вдруг остановился на мгновение и обернулся, посмотрев в ее сторону. Старуха инстинктивно спряталась за занавеской — не хватало еще, чтобы он подумал, будто она следит за ним. Муж свернул за угол, старуха тяжело вздохнула, тщательно вымыла чашки, убрала со стола и побрела в свою комнату.
* * *
Моложавый красивый мужчина метался по магазинам небольшого подмосковного городка. На его вопрос продавщицы пожимали плечами — сроду к ним не завозили этой заморской диковины, да и кто бы стал ее покупать? Здесь пьют бормотуху, закусывая колбасой и консервами, а едят макароны и картошку. Из фруктов пользуются спросом яблоки да апельсины, ну и из заморских, конечно, бананы.
А манго... Да вы что, мужчина? Кому оно — или он, Кать, как правильно-то? — кому, в общем, эта штука нужна? Да мы сами ее в глаза не видали, странный вы, право, вон, купите лучше конфет коробку, если жену хотите побаловать. Да в Москве-то есть, конечно, а у нас не найдете, нет, и не тратьте время даром. Может, шампанского бутылку возьмете, если у вас праздник сегодня? Мужчина! Да мужчина же, куда вы? Ну и ну, Кать, ты видала такое когда? Манго ему подавай! С жиру народ бесится, право слово. И жена у него, видать, с прибабахом, если такое требует. Ну и люди, чего только в магазине этом не насмотришься, а?..
Красивый седоватый мужчина в это время уже мчался в такси на вокзал. Электричка на Москву шла, конечно, долго, ну и что? Зато у него сегодня праздник. Нет, не у него — у них. Сегодня жена впервые за пятнадцать лет что-то у него попросила. Да нет, не “что-то” — она попросила очень необычную вещь, а это о чем-то говорит. Это событие, и наверняка теперь жизнь повернется к ним другой стороной. Ради этого стоило ждать так долго. Неужели, неужели эта замороженная красавица оттаяла?
Он заметил ее давно, но подойти боялся. Она была настолько хороша, что наверняка у ее дверей стояла очередь из поклонников, и надеяться на то, что она выберет именно его, не приходилось. Что он мог ей предложить? Бесконечную смену гарнизонов, казенные квартиры, сборы по тревоге и частое одиночество — вечный удел жен офицеров? Это не для нее, холодноватой, гордой красавицы. Она заслуживает мехов и драгоценностей, любви и обожания, а этого он ей дать не в силах. А потом пришел приказ — его переводили на Чукотку, и значит, он больше никогда ее не увидит и потеряет последний шанс. Девушка, с которой он несколько раз сходил в кино и на танцы, почему-то сочла себя его невестой и устроила ему отвратительный скандал, когда поняла, что он не собирается жениться на ней и увозить с собой. С перекошенным от гнева лицом она кричала и топала ногами, потом залилась слезами, а, успокоившись, заявила, что расскажет всем, будто она сама не захотела за него замуж. Он пожал плечами — ему было совершенно все равно.
В последний вечер перед отъездом он, как влюбленный мальчишка, бродил перед домом, где жила та надменная красавица. Она неожиданно вышла из дома в сопровождении еще нескольких девушек и, к его несказанному удивлению, направилась в Дом офицеров, где начинался субботний вечер танцев. Капитан долго не решался зайти в зал, потом собрал все свое мужество и пригласил ее на танец. А еще потом — этот безумный шаг до сих пор потрясал его — он брякнул: “Выходи за меня замуж”. Красавица удивилась — и согласилась. Он до сих пор считал, что согласилась она только из-за потрясения, слишком уж дико все это было. На следующий день он дежурил у ее подъезда с пяти утра, боялся, что она спохватится и удерет из дома. Но все прошло на удивление гладко, они расписались, купили билеты на поезд и оформили ее увольнение. А потом… Потом она, видимо, поняла, что натворила, потому что неожиданно замкнулась в себе и стала разговаривать с ним сквозь зубы. Что ж, этого следовало ожидать — кто он такой, чтобы она, такая необыкновенная, относилась к нему по-другому. И еще эта чертова Чукотка — там и обычные-то женщины удерживались с трудом, а уж она… Ей было там тяжело и плохо, он все видел и понимал и много раз был готов отправить ее на материк, но не смог себя заставить — без нее он бы просто погиб. Он с радостью выполнил бы любую ее прихоть, но у нее и капризов-то не было. А может, она просто не желала снисходить до него со своими капризами. Может, другой мужчина и сумел бы пробить брешь в броне, в которую она себя заковала, но, увы, не он — простой солдафон, не знающий ласковых слов. Он рос в семье потомственного военного, отец был человеком суровым и жестким, и нежности там были не в ходу, скорее, команды — “подай-убери”, “покажи дневник”, “шалопаем растешь”, “почему рубашка не выглажена”, — так что учиться этому ему было негде. Сколько раз он пытался заставить себя сказать что-нибудь ласковое, но стоило представить выражение лица жены, если он вдруг обратится к ней “Зайчик!”, как капитан отказывался от этой идеи. Нет, сюси-пуси не для него, он только на посмешище себя выставит. В качестве самозащиты приходилось прибегать к иронии, но с иронией у него тоже было туговато. Скажем, он с первого дня начал называть жену старухой — так обращался к матери отец. Жена сказала: “Какая я тебе старуха?” — но перестроиться он сразу не смог, а она больше ни разу не возразила, вот и прижилось это слово.
Так они и жили. Он все время стеснялся себя — вечно грязный, потный, усталый. А что делать — служба у него такая, а ей, такой нежной и утонченной, приходится стирать его вонючие носки. Он к ней лишний раз и прикоснуться-то боялся — вдруг ей противно, просто воспитание не велит оттолкнуть? Она хотела ребенка, но забеременеть не получалось. Жена переживала, а он втайне радовался — значит, ей не придется проходить через муки беременности и родов. Кроме того, в глубине души он знал, что стал бы ревновать ее к ребенку. Он понимал, конечно, что это эгоистично с его стороны, но ничего не мог с собой поделать — хотелось, чтобы эта мистическая женщина принадлежала безраздельно ему.
Потом она начала болеть — ничего удивительного, на проклятой Чукотке редко кому удавалось сохранить здоровье. Он просил перевода на материк, но начальство не соглашалось — его некем было заменить. Незаменимый, черт побери, а ненаглядная женщина чахнет на глазах! Тут крупно повезло — начались сокращения в армии. И он добился, чтобы его уволили по сокращению. Чего ему это стоило, лучше не вспоминать, вплоть до того, что трибуналом грозили, но он твердо стоял на своем и сумел увезти свою жену в небольшой подмосковный городок. Он очень надеялся, что там она хоть немного оттает, но надменная красавица по-прежнему держалась холодно и высокомерно, более того, она отказалась спать с ним в одной постели и даже в одной комнате. Заявила, что теперь превратилась в уродину и не хочет, чтобы он на нее такую смотрел. Бывший капитан, ставший подполковником в отставке, не замечал, что от ее красоты давно ничего не осталось — она все так же оставалась для него необыкновенной, и в глубине души он даже радовался, что она бесконечно болеет — значит, пока не уйдет от него, не бросит. Он нашел высокооплачиваемую работу, водил жену к самым лучшим врачам, каких только можно было найти в этом городке, покупал самые дорогие лекарства и все время мечтал сделать для нее что-то такое, чего бы она оценила и хоть раз посмотрела на него не свысока, а с любовью. Ей было трудно заниматься домашним хозяйством, и он предпочитал все делать сам, не обращаясь к помощи домработниц. Ему было приятно думать, что он хоть как-то облегчает жене жизнь. И вот сегодня она попросила его купить манго. Он бы за ним не только в Москву, он бы на край света поехал, лишь бы угодить ей, единственной женщине на свете, которую по-прежнему боготворил и которую боялся.
Сидя в электричке и бережно придерживая пакет, в котором лежало пять мягких, ароматных желто-красных плодов, он твердо решил: хватит, сколько же можно! Он должен сказать ей, что она для него счастье и жизнь, что он любит ее до такой степени, что иногда от нежности перехватывает дыхание. Он скажет ей все те ласковые слова, которые копил в себе эти пятнадцать лет, и будь что будет. Даже если она презрительно засмеется, это все равно лучше, чем стена отчуждения, воздвигнутая между ними. И не будет она смеяться — женщины любят, когда им говорят нежности. Может быть, этого им и не хватало все эти годы, чтобы растопить лед.
Сегодня или никогда!
* * *
Соседка заглянула в открытую дверь странной пары, поселившейся здесь несколько лет назад, потому что из квартиры доносились непонятные, пугающие звуки. Может, воры, подумала она, неслышно ступая по коридору. Может, милицию нужно вызвать, а не заходить… Но неистребимое любопытство победило, и она тихонько заглянула в комнату. По полу рассыпались таблетки, возле самой двери валялся пустой пузырек из-под сильнодействующего снотворного.
Седеющий мужчина стоял на коленях у кровати, на которой в страшной, неестественной неподвижности лежала эта высохшая, морщинистая, вечно мрачная и неприступная старуха — соседка так и не поняла, кем она приходилась отставному подполковнику, то ли матерью, то ли просто родственницей. Он держал в руке нож и большой незнакомый плод, отрезал от него по кусочку и раскладывал кусочки на кровати, бормоча что-то. Иногда руки его замирали, он запрокидывал голову и хрипло, неумело, бесслезно начинал рыдать, и тогда соседка разбирала отдельные слова:
— Солнце мое… душа моя… как же так? Как же так? Я привез тебе… я привез тебе манго… попробуй, это очень вкусно… Правда, вкусно? Я люблю тебя… я никогда никого так не любил… Посмотри на меня… Я привез тебе манго…
