Язык: от смысла к тексту0

От автора

Дорогой читатель! Небольшая книга,  которую ты держишь в руках, представляет собой отчаянную и безнадежную попытку познакомить тебя с наукой, которая, хотя и имеет первостепенное значение для познания мира и человека, тем не менее мало известна широкой публике. Я имею в виду лингвистику (от латинского lingua ‘язык’) — науку о человеческом языке.

Вот я написал первый абзац и вижу, что поднял сразу несколько вопросов, на которые надо немедленно ответить.

Почему эта попытка, еще не начавшись, уже объявлена отчаянной и даже безна­дежной? Да потому, что невозможно изложить в одной книжке содержание целой науки, хотя бы частично. Лингвистика использует достаточно развитый понятийный аппарат, и лишь для его описания понадобилось бы несколько томов. Лингвистика работает с огромным количеством фактов: на Земле имеется около семи тысяч языков (не считая тех мертвых, которые нам известны), и каждый из них — это бесконечно сложная система. Так что заранее ясно, что со своей задачей я полностью не справ­люсь. Почему лингвистика имеет первостепенное значение для человеческого познания? Потому что познание в с е г о — без исключения всего! — возможно лишь с помощью языка, каковой является основным инструментом нашего мышления. Без большого преувеличения можно сказать, что человеческий язык, человеческое мышление и чело­веческая психология в целом суть наименее исследованные области во Вселенной; это Последняя Граница для наших экспедиций. В этом и заключена важность лингвистики — она нацелена на то, что необходимо для всех прочих наук: на Язык. Почему лингвистика мало известна широкой публике? Потому, в частности, что это, пожалуй, единственная наука, которая не преподается в средней школе. (Орфогра­фия и грамматика, которыми мучают учеников на уроках родного языка, основаны на лингвистике, но сами по себе лингвистикой не являются.) Причин у этого две. С одной стороны, поскольку каждый человек свободно говорит на родном языке — так же естественно, как спит, ест, ходит и т. д., — возникает подсознательное убеж­дение, что тут и изучать нечего. С другой стороны, именно по этой первой причине, лингвистика — одна из самых молодых наук, если не просто самая молодая.

Единственный путь, открытый для меня в этом тексте, — максимально сузить мою задачу. В частности, мне придется полностью отвлечься от следующих трех тем, несмо­тря на всю их важность для лингвистики.

➤ Язык во времени: это, с одной стороны, диахроническая лингвистика, занима­ющаяся историей и развитием отдельных языков и их историческими связями (языко­вое родство), а также историей человеческого языка как такового; с другой стороны, это онтолингвистика — исследование постепенного освоения языка детьми, препода­вание языков, и т. п.

➤ Язык в обществе: связи между языками и их носителями, изучаемые социолинг­вистикой (использование языка в разных социальных и возрастных группах, языковые контакты, языковая политика и языковая инженерия, язык и словесное искусство).

➤ Язык в мозгу: прямое изучение как физиолого-химического кодирования языка в нейронах (нейролингвистика), так и психологического восприятия языкового поведе­ния самими носителями (психолингвистика).

Более того, данная книжка не ставит себе задачу служить популярным введением в «чистую» синхроническую лингвистику, отгородившуюся от проблем функциони­рования языка в обществе и в мозгу. Я вынужден ограничиться характеристикой лишь одной методологии, предлагаемой для описания естественных языков, — а именно, характеристикой лингвистической теории, или, точнее, лингвистического подхода, Смысл-Текст. Более конкретно, речь пойдет о языковой модели типа Смысл-Текст.

Я постарался сделать изложение доступным для любого образованного читателя, а не только для лингвистов, т. е. угодить и нашим, и вашим; в результате, как это всегда бывает при таких попытках, окажутся недовольны все. Но делать нечего: я готов при­нять твою укоризну, любезный читатель (как говаривали в старину).

Глава 1 Постановка проблемы

1.1 Что такое естественный язык и как его описывать?

Этот вопрос задавался несчетное количество раз, и на него было дано несчетное количество ответов. Тем не менее, я попытаюсь ответить на него еще раз, поскольку предлагаемый здесь ответ, насколько я могу судить, еще не принят повсеместно — во всяком случае, в достаточно четком и формальном виде.

Прежде всего, два основных допущения, на которых держатся все последующие рассуждения.

Допущение 1:

Естественный язык есть логическое устройство, т. е. система правил, хранящаяся в мозгу носителя языка, которое позволяет ему осуществлять две взаимообратные операции: говорить и понимать речь.

ГОВОРИТЬ значит сопоставлять смыслу, который Говорящий хочет выразить, лю­бой из текстов, могущих нести этот смысл, выбирая при этом тот текст, который лучше всего соответствует конкретной ситуации данного речевого акта. Эта операция называ­ется (языковым) синтезом. ПОНИМАТЬ РЕЧЬ значит сопоставлять полученному тексту все смыслы, каковые этот текст может нести, выбирая при этом тот смысл, который лучше всего соответствует конкретной ситуации данного речевого акта. Эта операция называется (языковым) анализом.

Другими словами:

Некоторый естественный язык L есть конкретное соответствие[1] между смыслами и текстами, закодированное в мозгу носителей и недоступное лингвистам для прямого наблюдения.

Так как это утверждение, с одной стороны, является исключительно важным, а с другой — не всегда до конца понимается, я попытаюсь прояснить его простыми сравнениями.

Прежде всего, язык можно уподобить мясорубке, на вход которой подается кусок мяса (≈ смысл), а из нее выходит фарш для котлет (≈ текст). Тем самым, язык — как бы преобразователь смысла в текст. Это сравнение, однако, сильно хромает: ведь с мясом обратное преобразование невозможно, ибо фарш нельзя прокрутить назад, так что мясо из котлет не восстановишь. Смысл же, «преобразуясь» в текст, никуда не девается, так что его можно извлечь из текста «обратно».

Несколько лучшее приближение мы получим, сравнивая язык с переводчиком-чело­веком. Переводчик прочитывает достаточный фрагмент текста на входном языке и понимает его: при этом он работает как входной язык. В результате он получает смысл, который он должен передать. Этот смысл он выражает на выходном языке: тут он рабо­тает как выходной язык. Сам исходный материал при этом никак не затрагивается, и обратное преобразование остается возможным.

Еще более точной будет следующая метафора: лектор приходит в класс с грубым наброском лекции — на листках написаны какие-то формулы, схемы, примеры, цен­тральные утверждения; язык этого наброска нерелевантен, да и вообще в данной записи выражения на естественном языке могут совсем отсутствовать. Этот материал представляет собой отображение информационного содержания будущей лекции. Глядя (время от времени) в свои записи, лектор конструирует языковой смысл, который он и выражает в тексте лекции. Переходя от смысла к тексту, лектор выполняет языковой синтез. Его слушатели, конспектируя лекцию, занимаются обратной операцией — язы­ковым анализом.

Внимание: информационное содержание какой-либо фразы (или последовательности фраз) и ее языковой смысл — это совсем не одно и тоже; данное различие будет уточнено ниже, в подразделе 2.3.4, стр. 00.

Раз любой язык L есть определенное соответствие между смыслами и текстами, приходится принять Допущение 2.

Допущение 2:

Цель лингвистов, изучающих (= описывающих) язык L, сводится к построению системы правил, которая задает то же самое соответствие между смыслами и текстами этого языка, что имеется у его носителей.

Подобная система правил есть не что иное, как модель языка L, более точно — модель Смысл-Текст. Подчеркнем, что множество правил, о котором здесь идет речь, состоит из двух подмножеств:

Словарь, содержащий индивидуальные правила, которые оперируют конкретными лексическими единицами; проще говоря, словарь есть структурированный список лек­сических единиц данного языка. Грамматика (семантика + синтаксис + морфология + фонология), общие правила которой оперируют классами языковых единиц (в том числе, лексических единиц); это структурированный список грамматических правил данного языка.

1.2 Структура книги

Дальнейшее изложение организовано следующим образом:

В главе 2, опираясь на только что сформулированные допущения, я предложу характеристику понятия ‘функциональная модель’.

Глава 3 содержит краткий очерк одной конкретной языковой модели типа Смысл-Текст [= МСТ]. Рассматриваются уровни лингвистического представления языковых выражений (называемых, для краткости, языковыми представлениями), разбираются примеры языковых представлений и вводятся правила перехода от представлений уровня n к представлениям уровня n+1; эти правила состав­ляют основные модули МСТ.

Глава 4 посвящена связи между постулируемыми семантическими явлениями и наблюдаемыми сочетаемостными фактами, что позволяет лучше обосновать установку на моделирование Смысл-Текст. В частности, я остановлюсь на понятии лексической функции.

В главе 5 характеризуется ветвь лингвистики, основанная на функциональном моде­лировании естественных языков: лингвистика Смысл-Текст, в которой изучаются и описываются не просто наблюдаемые языковые единицы и вы­ражения, а процесс их построения Говорящим, исходя из их смысла. Я очерчу основ­ные направления исследований в рамках подхода Смысл-Текст и укажу некоторые полученные результаты.

Глава 6, играющая роль заключения,  предлагает соображения по поводу места, которое лингвистика Смысл-Текст призвана занять в науке и в обществе.

1.3 Принятые ограничения

В связи с характером настоящего текста соблюдаются следующие ограничения:

Приходится отказаться от нормальных ссылок на литературу — их было бы слиш­ком много для такой небольшой книжки. В частности, я не буду сравнивать предлагае­мый подход с какими бы то ни было другими теориями и моделями. Модель Смысл-Текст была создана в основных чертах в Москве в 1960-ые — 1970-ые годы, в тесном сотрудничестве и взаимодействии, прежде всего, с А.К. Жолковским, Ю.Д. Апреся­ном и Л.Н. Иорданской. Поэтому неслучайно, что мои мысли и решения зачастую совпадают с мыслями и решениями, исходящими от этих коллег. Невозможно последовательно и систематически ввести необходимые понятия и формализмы — это потребовало бы многократного увеличения объема данной книжки и, главное, сделало бы ее менее доступной для читателей. Я попытаюсь обойтись при­мечаниями в конце текста (на них указывают цифровые отсылки), минимально поясняя термины по ходу изложения и надеясь на примеры, а также снабдив книжку предметным указателем с дополнительными сведе­ниями. Неприемлемость полного и последовательного дедуктивно-логического изложения ведет, с одной стороны, к повторениям, а с другой — к недостаточной ясно­сти в целом ряде случаев (то, что должно разъясняться для нелингвиста, покажется лингвисту ненужным занудством; и наоборот). У меня, однако, нет выбора… Так как текст рассчитан на русского читателя-неспециалиста, мои иллюстрации заимствуются, в основном, из русского языка; другие языки привлекаются только в тех случаях, когда интересующее нас явление в русском языке не представлено (впрочем, таких случаев оказалось немало).

Глава 2. Функциональное моделирование в лингвистике

2.1 Модель как средство исследования и описания

Понятие модели играет исключительно важную роль во всех науках. Если исследо­ватель по той или иной причине не может непосредственно наблюдать внутреннее устройство предмета или явления Р, которые он изучает, он обычно прибегает к моде­лям этого Р. А именно, наблюдая поведение Р «снаружи», он строит модель объекта Р, добиваясь максимального сходства между поведением этого объекта и поведением его модели. Затем он может спокойно изучать легко доступную ему внутреннюю структуру созданной им самим модели. Аналогичным образом, если Р слишком сложен или же имеющиеся данные о нем слишком громоздки и запутаны, исследователь опять-таки обращается к приблизительной модели реального Р, которая позволяет устанавливать закономерности поведения Р, отображаемые моделью. Так обстоят дела в космологии и геофизике, в молекулярной биологии и атомной физике, в метеорологии, неврологии и социоло­гии. Без большого преувеличения можно сказать, что наука — это построение моделей. Возьмем пример: геофизики пытаются выяснить, какие процессы происходят в жидкостном ядре земли; это необходимо, в частности, поскольку эти процессы существенным образом влияют, например, на магнитное поле Земли, а тем самым — на атмосферу и, стало быть, на изменение климата. Однако достичь земного ядра для прямых наблюдений невозможно: чудовищная температура и не менее чудовищное давление встают на нашем пути. Поэтому приходится ограничиться изучением только некоторых наблюдаемых проявлений того, что происходит в земном ядре, и на основе этих фактических данных строить гипотезы о внутренности земного ядра, приписывая ему такое строение, которое должно было бы обусловливать доступные для нас явления. Так же обстоит дело с процессами внутри Солнца — и с историей нашей Вселенной, начиная с Большого Взрыва.

Во всех ситуациях, когда прямое наблюдение фактов невозможно, единственный способ познания — это моделирование интересующих нас объектов и явлений. Именно так делается наука со времен Галилея. «Не существует ученых, которые постоянно не мыслили бы в терминах моделей — даже если они не признаются в этом ни другим, ни даже самим себе» (Auger 1965: 4).

Лингвистика оказывается в том же положении, что и многие другие, в особенности — теоретические, науки о мире. В самом деле, язык есть не что иное, как очень сложная система правил, как-то закодированная в мозгу говорящих. Этот код недоступен для прямого наблюдения; во всяком случае, «чистые» лингвисты не могут до него добрать­ся, ибо мы не умеем ни вскрывать черепа, ни вживлять людям в мозг электроды ради изучения языка*. А если так, то мы вынуждены обратиться к созданию языковых моде­лей. Современная синхроническая лингвистика ставит перед собой задачу построения моделей конкретных языков и человеческого Языка как такового. Даже если эта задача не всегда формулируется совершенно эксплицитно, сегодня лингвисты в основном делают именно это. Сама идея моделирования, пришедшая в лингвистику в конце 1950‑х годов, имела два основных источника:

Один из этих источников — теория трансформационно-порождающей грамматики Н. Хомского: ведь формальная грамматика некоторого языка — это попросту его модель[2]. Другой очевидный источник — это исследования по машинному переводу, развер­нувшиеся к началу 1960-х годов по всему миру. Система машинного перевода нуждается в формальном представлении фактов по крайней мере двух языков, а подобные представления — опять-таки не что иное, как языковые модели.

Примерно в это же время и появились теоретические разработки понятия модели применительно к естественному языку; так, в сборнике Nagel et al. 1962 несколько статей обсуждают лингвистическое моделирование весьма серьезным образом. Нес­колько позже Ж. Молино (Molino 1985: 29) писал: «Морфология — как и другие части языка, и как язык в целом — может быть описана только с помощью моделей». Думается, можно считать, что в настоящее время активное использование формальных моделей достаточно укоренилось в современной лингвистике.

В связи с этим встает вопрос, на который необходимо ответить на следующем этапе: какой именно тип лингвистических моделей языка следует предпочесть.

2.2 Функциональные модели

Прежде всего, чтобы хорошо понимать, о чем мы говорим, необходимо избавиться от многозначности и расплывчатости слова модель. Вот три выражения с этим словом:

моделью художнику служила его жена;

бумажная модель самолета;

модель атома по Бору-Резерфорду.

Я оставляю в стороне ряд других употреблений слова модель, как, например, в выражениях Тойота модели 1991, действовать по шведской модели, и т. д.

Все эти употребления слова модель задают похожие ситуации: имеются две сущности, X и Y; одна из этих сущностей, скажем, X, целенаправленно создана человеком — так, чтобы она обладала релевантными в данном контексте свойствами другой сущности, Y. В наших примерах — это картинаX, изображающая некоторого человекаY; игрушкаX, внешне напоминающая самолетY; математические уравненияX, описывающие атомY. Иначе говоря, мы имеем дело с бинарным антисимметричным отношением ‘Х есть модель Y‑а’. Чтобы сделать понятие ‘быть моделью’ достаточно строгим, необходимы три следующих уточнения.

Во-первых, модель, которую рисует художник, — это данная сущность, т. е. Y, а то, что создает художник, т. е. X, — картина или портрет, представляющие Y-a. В случае же с моделью самолета мы имеем обратное отношение: данная (= моделируемая) сущность — это Х, а моделью называется Y, т. е. созданное кем-либо изображение Х-а[3]. В дальнейшем термин модель будет употребляться нами только во втором смысле: для нас модель — это сущность X, создаваемая исследователем с целью представить изучаемую сущность Y. Во-вторых, выражение модель самолета обозначает физический предмет, тогда как модель атома по Бору-Резерфорду — это набор символических выражений, а имен­но система уравнений. Как мы видим, различаются физические и символические модели. Здесь модель будет пониматься только как абстрактная система символических выражений. В-третьих, модель самолета так или иначе напоминает самолет, даже если она и не летает: она схожа с самолетом по внешнему виду; такая модель называется структур­ной. Модель атома по Бору-Резерфорду, разумеется, внешне на атом никак не похожа: она призвана отображать поведение, или функционирование, атома и его составных элементов; это модель функциональная. Именно функциональные модели языка инте­ресуют лингвистику.

Теперь можно зафиксировать смысл, в котором будет употребляться термин модель языка, или языковая модель: в смысле «функциональная модель данного языка».

Определение 1: функциональная модель

Х называется функциональной моделью объекта Y, если и только если X есть система правил, составленных исследователем на основе наблюдаемого функционирования объекта Y так, чтобы они как можно точнее отражали поведение этого объекта; такая система правил представляет собой описание Y-а.

В дальнейшем речь будет идти только о подобных моделях. (Функциональные модели противопоставляются структурным, которые разрабатываются на основе прямых на­блюдений над структурой объекта Y, измерения и воспроизведения его компонентов и т. д.**)

Подчеркнем, что функциональная модель нам подходит только в том случае, когда нас интересует функционирование, или поведение, моделируемого объекта; именно так и обстоит дело в случае языка и лингвистики. Прежде, чем двигаться дальше, необхо­димо указать две важные черты функциональных моделей.

1) Функциональная модель позволяет моделировать «черный ящик», т. е. объект, который имеет определенное наблюдаемое поведение и которым исследователь может до известной степени манипулировать, но который он не может вскрыть, чтобы разобраться в его внутреннем устройстве.

2) Функциональная модель в принципе не гарантирует истинность полученного описания: она обеспечивает лишь некоторое приближение к истине. Конструируя функциональную модель, мы наблюдаем следствия, из которых мы выводим возмож­ные причины. Известно, однако, что одно и то же следствие может вызываться очень разными причинами. Следовательно, одни и те же наблюденные факты могут соответ­ствовать множеству альтернативных причин. Однако при этом можно исходить из сле­дующей рабочей гипотезы:

Чем лучше мы познаём моделируемый объект — а именно, чем больше особен­ностей его поведения мы учитываем, тем более мы приближаемся к реальному положению вещей. Одно изолированное следствие может соответствовать многим причинам, но одна сложная система следствий соответствует, скорее всего, лишь одной сложной системе причин.

Иначе говоря, более сложная система наблюдаемых следствий накладывает больше ограничений на возможные причины. С точки зрения функциональной модели это значит вот что: один наблюдаемый факт может соответствовать нескольким постулируемым «глубинным» описаниям; однако система фактов может укладываться целиком лишь в одно описание.

Тем не менее, лингвист, работающий с функциональными лингвистическими моде­лями, должен все время помнить, что один хорошо подобранный контрпример достато­чен, чтобы скомпрометировать его модель (= показать ее — по крайней мере, частичную — неадекватность): функциональные модели легко опровержимы (в смысле К. Поппера) и, следовательно, могут быть приняты лингвистикой как ценный исследовательский инструмент. В то же время доказать истинность функциональной модели в принципе невозможно: гипотетичность является ее ингерентным свойством, которое лингвисты вынуждены смиренно признать. Более того, имеется следующее очень существенное различие между физическими и подобными им моделями и лингвистической моделью языка:

Физические науки располагают фундаментальной физической теорией мира, и любая модель, предлагаемая физиком, обязана “вписываться” в эту теорию — что резко ограничивает множество возможных моделей и тем самым делает их более надежными. В науке о языке ничего подобного (пока!) нет: не существует фундаментальной теории мозга или хотя бы психического поведения, на которую могли бы опираться лингвисты. Тем самым, наши модели куда менее достоверны, чем  модели, с которыми имеют дело физики.

Теперь, наконец, очертив принципиально ограниченный характер языковых моде­лей в сегодняшней лингвистике, я могу перейти к центральному объекту данной кни­ги: к языковой модели Смысл-Текст.

2.3 Модель Смысл-Текст — глобальная функциональная модель языка

2.3.1 Вводные замечания

Работа над языковой моделью Смысл-Текст [= МСТ] была начата в Москве в сере­дине 1964 года — с Александром Жолковским; позже к нам присоединился Юрий Апре­сян (Жолковский & Мельчук 1965, 1966, 1967; Апресян и др. 1968, Apresyan et al. 1969;  Мельчук 1974, Mel’čuk 1973, 1981, 1988, 1992a); в дальнейшем в работе над МСТ участвовал еще ряд коллег.

Сначала я вкратце охарактеризую теоретическую рамку модели: лингвистическую теорию Смысл-Текст.

 

☛ Технические термины при первом упоминании набираются шрифтом Helvetica; читатель, не знако­мый с данным термином, может найти его объяснение в глоссарии в конце книги.

2.3.2 Три постулата теории Смысл-Текст

Теория Смысл-Текст, а точнее, методологический подход к языку, обозначаемый этой этикеткой, основывается на трех следующих постулатах:

Постулат 1 фиксирует ОБЪЕКТ ОПИСАНИЯ; он выражает общую концепцию естест­венного языка. Постулат 2 фиксирует РЕЗУЛЬТАТ ОПИСАНИЯ; он выражает общую концепцию линг­вистического исследования. Постулат 3 фиксирует СВЯЗЬ МЕЖДУ ЯЗЫКОМ И ПРЕДЛАГАЕМЫМ ОПИСАНИЕМ; он выра­жает представление о тех существенных особенностях языка, которые должны отра­жаться в его описании непосредственным образом.

Постулат 1: Естественный язык есть соответствие «Смысл-Текст»

Язык — это конечная система правил, задающая много-многозначное соответствие между бесконечным, но счетным множеством смыслов и бесконечным, но счет­ным множеством текстов.

Счетность множества означает возможность занумеровать его элементы натураль­ными числами, что гарантирует дискретность рассматриваемых сущностей — элементов множества.

Формально говоря, в рамках МСТ языковые смыслы должны выступать в виде сим­волических объектов, называемых семантическим представлениями [= СемП], а язы­ковые тексты — в виде формальных символических объектов, называемых фонетичес­кими представлениями [= ФонетП]. Постулат 1 можно переписать следующим образом:

Постулат 1 предполагает дискретный характер всех лингвистических представлений и, тем самым, модели Смысл-Текст. Я не располагаю аргументами в пользу выбора именно дискретной модели языка; однако, насколько я могу судить, наука и техника все более склоняются к дискретным (≈ «цифровым») представлениям: так обстоит дело, например, с музыкой и фотографией. Мне кажется, что именно дискретные модели, потенциал которых далеко не исчерпан, принесут нам успех в деле познания лингвис­тических и когнитивных способностей Человека. Во всяком случае, их очевидная прак­тическая польза — например, в изучении языков и в автоматической обработке текстов — оправдывает обращение к дискретному подходу.

ФонетП записывается с помощью фонетической транскрипции; обсуждать ee здесь нет необходимости — она достаточно известна (см. МФА [= Международный фонетический алфавит;] или АФА [= Американский фонетический алфавит;]).

СемП записывается с помощью семантической транскрипции; по содержанию она своя для каждого языка, хотя по форме она универсальна. Мы еще поговорим о ней ниже.

Бесконечное множество правильных СемП-ов для данного языка задается неслож­ной формальной грамматикой. Это множество служит входом модели Смысл-Текст для данного языка; ее выходом является, очевидным образом, бесконечное множество правильных ФонетП-ов данного языка.

В содержательном же плане текст (в нашем терминологическом смысле) — это внешняя — звуковая или графическая — сторона речи, а смысл (также в терминологи­чес­ком смысле) — это ее психическая сторона. Более строго, смысл — это инвариант мно­жества фраз, имеющих одинаковый смысл, т. е. инвариант множества перифраз — так сказать, одна из перифраз, удовлетворяющая ряду условий и оформленная опреде­ленным образом. (Подробнее о СемП-е см. 3.2.2, стр. 00.)

Постулат 2: Основной инструмент описания языков — модель типа Смысл-Текст

Соответствие (1) должно описываться логическим устройством (= системой правил), которое представляет собой модель Смысл-Текст.

МСТ принимает на входе любые из СемП-ов данного языка и выдает на выходе соответствующие им ФонетП-ы; эта операция — языковой синтез. МСТ должна выполнять синтез так же, как носители языка, т. е. воспроизводить наиболее точным образом соответствие, которым пользуется говорящий, когда хочет выразить некоторый смысл. В то же время МСТ способна осуществлять обратную операцию — языковой анализ: принимать на входе любые из ФонетП-ов данного языка и выдавать на выходе соответствующие им СемП‑ы.

С формальной точки зрения, переход Смысл ⇒  Текст и переход Текст ⇒ Смысл абсолютно эквивалентны. Однако с точки зрения как разработки МСТ лингвистами, так и ее представления для читателей и пользователей это совсем не так.

Естественный язык выдвигает на первый план Говорящего*** (а не Адресата) и производство речи для заданного смысла, т. е. языковой синтез (а не понимание речи, т. е. языковой анализ). Деятельность Говорящего более лингвистична, чем деятельность Адресата.

В самом деле, построение текста для выражения данного смысла предполагает в основном использование Говорящим чисто языковых знаний и способностей, тогда как извлечение закодированного смысла из полученного текста требует — в силу всевоз­можных неоднозначностей в этом тексте — не только владения языком, но и в значи­тельной степени энциклопедических знаний и логических навыков, которые позволяют Адресату понимать, «о чем идет речь». Можно привести много примеров того, что сам Язык полностью отдает приоритет Говорящему (по сравнению с Адресатом):

Во всех языках есть особый глагол со значением ‘производить речь’ = ‘говорить’, но ни в одном (известном мне) языке нет глагола со значением ‘понимать речь’: для понимания чего угодно — включая речь — используется обычно один и тот же глагол. Выражение со смыслом ‘говорить на языке L’ часто бывает фразеологизовано, тогда как выражение ‘понимать язык L’ обычно свободное. Так, во французском языке словосочетания типа parler français ‘говорить по-французски’ фразеологизованы (слово français ‘французский язык’ употреблено здесь наречно — без артикля; ср. неправиль­ность выражения *comprendre français ‘понимать по-французски’ (звездочка «*» перед языковым выражением означает его неправильность); надо говорить comprendre le français букв. ‘понимать французский язык’ = ‘понимать по-французски’, и это выраже-ние — свободное. Естественный язык очень «эгоцентричен» — в том смысле, что большое количество языковых знаков особым образом кодируют точку зрения ‘я’ (т. е. Говорящего — того, кто произносит я в данном речевом акте); точка зрения адресата языком не кодируется практически никогда. Эта эгоцентричность проявляется самыми разнообразными способами и в словаре и в грамматике.

Эгоцентричность языка в словаре

Вот три широко известных примера, иллюстрирующие эгоцентричность лексики.

1) Слова-шифтеры (Р. Якобсон), такие, как Я ‘тот, кто произносит я’, здесь ‘в месте, где Говорящий произносит здесь’, сегодня ‘день, когда Говорящий произносит сегодня’, мама (без зависимых) ‘мать Говорящего’, и т. д. Смысл слова-шифтера содержит отсылку к Говорящему.

2) Экспрессивные слова — такие, как шпион ‘разведчик, враждеб­ный Говорящему’, ВОЯЖ ‘поездка деятеля, враждебного Говорящему’, СБОРИЩЕ ‘собрание лиц, враждебных Говорящему’, ДРЫХНУТЬ ‘спать — о человеке, которого Говорящий осуждает’, и т. д. Сюда же относятся пейоративные названия националь­ностей (КИТАЁЗА, НЕМЧУРА), профессий (ПИСАКА, ТОРГАШ), коллективов (СОЛДАТНЯ, БАБЬЕ), веществ и предметов (БУРДА, развалюха), а также многие, многие другие. Смысл всех этих слов включает компонент ‘которого Говорящий оценивает отрицательно’. Экспрессивные слова включают, разумеется, и выражения, смысл которых содержит положительную оценку со стороны Говорящего — хотя их гораздо меньше****.

3) Выражения-сигналативы, выражающие отношение Говорящего к чему-либо, в частности — к своему высказыванию (с точки зрения как содержания, так и формы): Ай-ай-ай!, УХ ТЫ!, КАКОГО ЧЕРТА!, МАТЬ-ПЕРЕМАТЬ!, БЛЕСК!, К СОЖАЛЕНИЮ, ГРУБО ГОВОРЯ, КАК ГОВОРИТСЯ и т. д.

Эгоцентричность языка в грамматике

4) Во многих языках 1-ое лицо единственного числа в глаголе (т. е. обозначение Говорящего) имеет целый ряд особенностей, смысловых и формальных.

Смысловая особенность глагольных форм 1ЕД. Так называемые перформативные глаго­лы — глаголы, обозначающие действия, выполнение которых заключается просто в про­изнесении глагола, — перформативно употребляются лишь в 1-ом лице (настоящего времени). Произнести Я клянусь! — это и есть поклясться. Сказать же Он клянется, что придет или Я поклялся, что приду не составляет действия принесения клятвы; это просто обычное описание действия некоторого человека.

Формальные особенности глагольных форм 1ЕД. Я приведу два примера.

— В алюторском языке прямое дополнение маркируется в глаголе во всех наклоне­ниях и всех временах соответствующим суффиксом, с единственным исключением: при подлежащем 3ЕД прямое дополнение 1ЕД, т. е., ‘меня’, маркируется префиксом; ср. ‘он нас двоих побил’⇒na+tkəplə+mək, ‘он нас многих побил’⇒na+tkəplə+lamək, ‘он тебя побил’ ⇒ na+tkəplə+γət, ‘он вас двоих побил’ ⇒ na+tkəplə+tki и т. д., но ‘он меня побил’ ⇒ ina+tkəpl+i.

— В языках банту  глагол в 1ЕД имеет отрицательный префикс, отличный от отрица-тельного префикса всех других лиц и чисел; так, в суахили, где глагольные формы, кро­ме 1ЕД, отрицаются посредством префикса h(a)-, форма 1ЕД требует префикса si-: ‘ты не читаешь’ ⇒ h+u+som+a, ‘они не читали’ ⇒ hа+wa+ku+som+a, ‘мы не будем читать’ ⇒ hа+tu+ta+som+a и т. д., но ‘я не читаю’ ⇒ si+som+i, ‘я не читал’ ⇒ si+ku+som+a, ‘я не буду читать’ ⇒ si+ta+som+a.

5) В японском языке предикаты психического и физиологического состояния (‘бояться’, ‘страдать от холода’, ‘нуждаться’) могут употребляться в декларативном предложении в настоящем времени только в 1ЕД, ибо — с японской точки зрения — толь­ко я сам могу знать, что я сейчас чего-то боюсь, что мне холодно или что мне что-то нужно: ‘Мне страшно / Мне холодно / Мне нужно’ ⇒ Watasi+wa kowai / samui / hosii. Однако ‘Ивану страшно / Ивану холодно / Ивану нужно’ ⇏ *Ivan+wa kowai / samui / hosii[v]; для всех прочих лиц и чисел к глаголу надо добавлять суффикс -gar ‘выглядеть как’: Ivan+wa kowa+gat+te i+ru букв. ‘Иван выглядя.как.боящийся имеется’.

6) В любом языке вводные выражения характеризуются специфическим поведени­ем: их нельзя отрицать или ставить под вопрос, например, *Иван (как не известно) годится для такой работы или *Иван (как известно?) годится для такой работы. Это объясняется тем, что вводные выражения — не описательные: они выражают неко­торое внутреннее состояние Говорящего, т. е. в их смысле присутствует компонент ‘я’ = ‘Говорящий’. Другими словами, это сигналативы, о которых только что говорилось, но не лексические, а грамматические.

Подобных примеров можно привести еще очень много, но, как кажется, и приведенных достаточно, чтобы продемонстрировать приоритет Говорящего по отношению к Адресату и тем самым оправдать выбранное направление лингвистического описания: от смысла к тексту.

Постулат 3: Фраза и слово — базовые единицы лингвистического описания

В описании соответствия (1) необходимы два промежуточных уровня представле­ния языковых выражений — синтаксическое представление [= СинтП], отражаю­щее специфические особенности фразы, и морфологическое представление [= МорфП], отражающее специфические особенности слова (под словом здесь понимается словоформа, т. е. слово взятое в одном определенном значении и в определенной грамматической форме; см. Мельчук 1997-2006, том I: 175 и сл.).

Фраза и слово — это, соответственно, максимальная и минимальная единица речи; обе эти единицы автономны и универсальны: они имеются во всех языках. Языковые закономерности, т. е. языковые правила, ограничены фразой; знаки, меньшие, чем слово, говорящими непосредственно не воспринимаются. Коммуникативная организа­ция, порядок слов, лексическая сочетаемость, согласование и управление — все эти явления описываются в рамках фразы. Слово же служит областью действия для слово­изменения и словообразования, а также для фонемных чередований. Чтобы успешно отразить особенности фразы и слова, ТСТ постулирует два промежуточных уровня языкового представления между смыслами и текстами. Введение этих двух уровней — уровня фразы, или синтаксического, и уровня слова, или морфологического, — соответ­ствует традиции, которой следуют все школы лингвистической мысли.

Из постулатов 1—3 вытекает, что МСТ должна иметь следующее строение:

☛ Названия главных компонентов, или модулей, модели набраны полужирным шрифтом.

2.3.3 Основные формальные особенности модели Смысл-Текст

Модель Смысл-Текст [= МСТ] характеризуется пятью следующими общими фор-мальными особенностями.

1) МСТ является ЭКВАТИВНОЙ, или ТРАНСДУКТИВНОЙ, системой. Эта модель ничего не порождает (в строгом математическом смысле термина порождать: ‘задавать  множес­тво указанием свойств его элементов’); она сопоставляет каждому СемП-у все ФонетП-ы, которые могут его выражать в данном языке, и наоборот (именно поэтому эта модель «эквативна»). Более конкретно, МСТ устанавливает соответствие между языковыми представлениями соседних уровней: она получает на вход представление уровня n (как берут, например, кулинарный рецепт, чтобы сварить солянку, или план будущего дома, чтобы приступить к строительству) и ставит ему в соответствие все возможные представления уровня n+1, конструируя их под контролем исходного представления, но не затрагивая его само; более того, МСТ должна быть способна выбрать лучшее (с языковой точки зрения) представление уровня n+1. Тем самым МСТ не является и ТРАНСФОРМАЦИОННОЙ системой, ибо исходные представления никак не модифицируются. МСТ ведет себя, как нормальный носитель языка, который никогда не занимается ни порождением множеств грамматически правильных фраз, ни отличением правильных фраз от неправильных, и никогда не манипулирует абстракт­ными структурами. Он попросту говорит то, что ему надо, т. е. выражает с помощью текстов конкретные смыслы, которые он хочет сообщить своему адресату. МСТ делает то же самое: она «переводит» данный смысл в текст, который его несет (или же выпол­няет обратный «перевод»); поэтому МСТ и можно назвать трансдуктивной (= пере­водной) моделью.

Сказанное вовсе не означает, что в МСТ нет места операциям трансформа­ции: напротив, трансформации перифразирования активно используются и в семантике (эквивалентные преобразования семантических структур), и в синтаксисе (эквивалентные преобразования глубинно-синтаксических структур), и в морфологии (чередования всех типов).

2) МСТ — это многомодульная система: она состоит из шести отдельных механиз­мов (= «подмоделей», или модулей, см. ниже, Фиг. 1, стр. 00), каждый со своим харак­терным устройством, которые функционируют независимо друг от друга и «общаются» через соответствующие языковые представления, которые, таким образом, служат интерфейсами. Иначе говоря, языковое представление, выдаваемое на выходе модуля n, служит входом модуля n+1. В остальном же каждый модуль МСТ строится и описыва­ется, так сказать, в отрыве от всех других модулей — с целью как можно точнее отра­зить специфику того компонента языка, который моделируется данным модулем.

3) МСТ — это модель глобальная и интегральная: она имеет целью описать язык L  как единое целое. Все ее модули — включающие словарь L и всю его грамматику — должны быть очень точно согласованы, взаимно настроены, так как они тесно сотруд­нича­ют в процессе синтеза текстов.

4) МСТ основана, как было сказано выше, на перифразировании, т. е. на синонимии высказываний. В самом деле, языковая компетенция есть не что иное, как способность построить для заданного смысла ‘s’ все тексты Тi(‘s’) — все возможные для этого смысла перифразы — и выбрать среди них ту или те, что лучше всего подходят к данной ситуации в данном контексте. (О перифразировании и его роли в лингвистическом моделировании см. Milićević 2007.)

5) МСТ семантически ориентирована: используемое ею описание языка исходит из семантического представления фраз [= СемП], каковое представляет собой, как будет показано, формально записанный инвариант семейства более или менее синонимичных перифраз.

2.3.4 Два центральных понятия подхода Смысл-Текст: языковой смысл и перифразирование

Важнейшее для нас понятие языкового смысла можно неформально пояснить сле­дующим образом. Рассмотрим фразу (3а) — формулировку простой арифметической задачи:

(3) а. Маленький Миша купил две тетради, а маленький Алеша — три; сколько всего тетрадей у Миши и Алеши вместе?

Понять эту фразу означает для школьника свести ее, в конце концов, к формуле (3b):

b. 2 + 3 = ?

Эта формула не является языковым смыслом фразы (3а), хотя русский язык вполне позволяет употребить здесь слово СМЫСЛ и сказать, что формула «2 + 3 = ?» и есть — в некотором смысле! — смысл фразы (3а). Мы, однако, имеем в виду не русское слово СМЫСЛ (или эквивалентное ему слово другого языка), а технический термин языковой смысл: он же означает ‘та информация, которую можно извлечь из языкового выраже­ния исключительно на основе знания данного языка’. Так как «перевод» (3а) ⇔ (3b) выполнить только на основе знания языка нельзя, то (3b) и не может считаться языко­вым смыслом фразы (3а).

Заметим теперь, что сформулировать ту же самую арифметическую задачу с помо­щью языка можно и иначе, например, посредством любой фразы из набора (4):

(4) :

а. Мишенька приобрел две тетрадки, а Алешенька — три тетрадки; сколько теперь тетрадок имеют мальчики?

b. Мальчик по имени Михаил/Миша купил тетради в количестве двух, а другой мальчик, Алексей/Алеша, — в количестве трех; каково общее число тетра­дей у обоих?

c. Миша обзавелся двумя тетрадями, а Алеша — приобрел три; назовите коли­чество тетрадей, которые есть у мальчиков.

d. Пара тетрадей была куплена Мишей, а еще тройка — Алешей; сосчитай общее число всех приобретенных тетрадей.

Нетрудно видеть, что варьируя слова и их расположение, можно получить гораздо больше подобных фраз — тысячи! (Имеется, по крайней мере, 4 варианта для Миша, 4 — для Алеша, 2 для тетрадь/тетрадка, 2 для два/пара, 2 для три/тройка,  4 для купить/ приобрести/куплен/приобретен, 4 для иметь/иметься/Ø у/есть у и т. д.; все они комби­нируется между собой, что дает 4 × 4 × 2 × 2 × 2 × 4 × 4 = 2048  фраз; а ведь есть еще  и варианты оба мальчика, в числе, в количестве, общий, вместе, каково, сколько и т. д.) Все эти фразы могут быть получены друг из друга только благодаря владению русским языком; никаких других сведений не требуется.  Следовательно, все эти фразы — плюс (3а), с которой все началось, — имеют один и тот же языковой смысл; они синонимичны и называются перифразами друг друга. Их смысл — это то и только то общее, что есть у них у всех, несмотря на их «внешние» различия: их инвариант. Чтобы этим инвариан­том можно было оперировать, его  надо представить формально: в виде заранее фикси­рованной символической записи. Такая запись будет продемонстрирована ниже — семантическая сеть; пока же будет достаточно считать, что множество перифраз, приведенных выше, задается самой простой и явной из них, например:

(5) Мальчик по имени Михаил купил две тетради, мальчик по имени Алексей купил три тетради; скажи, чему равно количество тетрадей, которые купили Михаил и Алексей.

Фраза (5), формализованная неким определенным образом (см. 3.2.2), и считается языковым смыслом всего семейства перифраз, задаваемых посредством (3а) и (4). Предполагается, далее, что языковой смысл записывается в мозгу носителей сходным образом — разумеется, не буквами кириллической азбуки, а некоторой конфигурацией электронов, которая изоморфна нашей смысловой записи.

Неязыковое выражение (3b) — которое можно, конечно, произнести/записать и по-русски (Сколько будет два плюс три?) — представляет собой обобщенное информаци­онное содержание перифраз, о которых идет речь. Это содержание — неполное: в нем отражена только та информация, которую Говорящий счел необходимой и достаточной для данного речевого акта. Такое содержание языковых выражений — дискретное пси­хическое отражение действительности в человеческом сознании — мы  будем называть концептуальным представлением.

Одно и то же концептуальное представление в принципе может соответствовать разным языковым смыслам.

Так, (3b) можно выразить по-русски совершенно другим языковым смыслом, т. е. совершенно другим семейством перифраз:

(6):

а. У Кати трое детей, а у ее сестры Светы — двое; сколько всего детей у обеих сестер?

b. Катя имеет троих детей, а число детей Светы, ее сестры — двое; сосчитай число детей обеих сестер.

c. Света — мать двоих детей, а ее сестра Катя родила троих; назови коли­чество детей у двух сестер.

Фразы из набора (6) соответствуют той же самой арифметической задаче, т. е. той же формуле (3b).

В нижеследующем тексте речь обычно идет именно о языковом смысле; это позволяет — в порядке сокращения — впредь опускать прилагательное языковой.

Здесь пора остановиться и перейти к характеристике одной конкретной функцио­нальной языковой модели — модели Смысл-Текст — и того методологического подхода, который вырос из разработки этой модели, ведущейся в течение полувека, и известен как «лингвистическая теория Смысл-Текст»; этому будут посвящены главы 3, 4 и 5.

Любезный читатель! Я должен честно предупредить тебя, что в последующих гла­вах изложение ведется на гораздо более техническом уровне, чем до сих пор. Причина этого указана в главе 5 (5.2.1, стр. 00 и сл.). Дело в том, что лингвистика пользуется естественным языком, как инструментом для описания естественного языка; поэтому во избежание смешения понятий и логических несуразиц необходим достаточно формализованный аппарат и соответствующая терминологии, т. е. создание и использо­вание специального лингвистического метаязыка. Такой метаязык обеспечивает сов­местимые и легко переводимые друг в друга описания.

Формализация, однако, неминуемо создаёт у людей, непривычных к ней, трудности при чтении и понимании текстов по теории естественного языка. Для того, чтобы облегчить понимание моего текста образованным неспециалистам, я воспользуюсь известным правилом, которым руководствуются хорошие докладчики: «Сначала скажи, о чём будешь говорить; потом говори об этом; а потом напомни, о чём говорил». По­этому я сначала объясню, по возможности — «на пальцах», о чем вы будете читать  дальше. Кое-что по этому поводу было уже сказано (1.2),  так что я вынужден повто­ряться; однако для данного типа изложения это не страшно: «Повторенье — мать ученья».

В главе 3 характеризуется модель Смысл-Текст для русского языка; более точно, в этой главе решаются три задачи:

Вводятся лингвистические представления фразы: семантическое представление — формализованная запись смысла данной фразы (а также всех фраз, синонимичных ей); синтаксическое представление — формализованная запись строения фразы; и т. д. Начиная с синтаксического уровня (и выше, т. е. ближе к тексту) различаются глубинный и поверхностный подуровни каждого уровня: глубинный ориентирован в сторону смысла и сохраняет все релевантные семантические различия; поверхностный, напротив, ориентирован на текст и фиксирует все релевантные формальные различия. Вводятся модули (= компоненты) самой модели Текст-Смысл;  каждый модуль при­нимает на входе некоторое более глубинное представление фразы и на выходе ставит ему в соответствие все подходящие более поверхностные представления (несущие тот же смысл) — и обратно. Демонстрируются все этапы, через которые проходит процесс языкового синтеза и анализа в модели Текст-Смысл.

Глава 4 посвящена двум основным параметрам описания естественных языков:

— парадигматическая ось, на которой говорящие выбирают одну из альтернатив­ных языковых единиц: слово, грамматическую характеристику, синтаксическую конструкцию; и

— синтагматическая ось, на которой говорящие соединяют выбранные единицы по правилам данного языка и тем самым строят фразы.

Другими словами, речевая деятельность говорящих сводится к выбору единиц и комби­нированию выбранных единиц.

В этой связи рассматриваются более детально понятия лексического выбора и лек­сической сочетаемости; в частности, на основе достаточно богатого примера показыва­ется, как сочетаемость слов помогает проверять и уточнять гипотезы об их смысле. Вводятся лексические функции — важнейший инструмент описания ограниченной лек­сической сочетаемости, имеющей место, например, в таких сочетаниях, как круглый дурак ~ полный идиот ~ сумасшедший успех ~ глубокое отчаяние ~ высокая температура, где прила­гательное, обозначающее ‘высокую степень’, выбирается в зависимости (т. е. как функция) от определяемого им существительного.

В Главе 5 более глубоко рассматриваются четыре теоретических вопроса лингвис­тики Смысл-Текст:

На примере испанских полугласных и русских биноминативных конструкций (Куку­руза сегодня — это колбаса завтра) демонстрируются преимущества лингвистического описания интересующих нас языковых явлений с точки зрения их синтеза, т. е. исходя из соответствующего смысла. Чтобы проиллюстрировать первостепенную важность строгого понятийного аппа­рата и соответствующей терминологии, я разберу три группы лингвистических понятий: языковой знак, слово, грамматический залог и эргативная конструкция. Детально характеризуется особый словарь нового типа, предусматриваемый подхо­дом «Смысл-Текст» — толково-комбинаторный  словарь [= ТКС]; приводятся две полные словарные статьи. Описываются и формально определяются все типы языковых зависимостей, в осо­бенности — синтаксические зависимости. Это, по-видимому, самый технический раздел данной книжки.

В самом конце имеется алфавитный Указатель с глоссарием; так что, дорогой чита­тель, когда наткнешься на непонятный термин (вроде супрессив или глайд), не впадай в панику, а спокойно обращайся к Указателю.

(продолжение следует)

Примечания

* Впрочем, нейрологи в принципе могут пытаться и пытаются осуществлять прямые наблюдения речевых образований в мозгу и их функционирования. На этом направлении уже достигнуты известные успехи и в недалеком будущем можно ожидать значительного прогресса (так, о современных нейрологических методах изучения языковых смыслов см. Krifka 2011).

**Статья Chao 1962 содержит список сорока интерпретаций, которые даются в лингвистике термину модель; мы постараемся избежать двусмысленности и неопределенности этого термина.

*** Термин «Говорящий» (с прописным Г ) обозначает первого участника данного речевого акта — того, кто произносит рассматриваемый текст (= ‘я’); «говорящий» (со строчным г) относится к любому носителю языка.

****Это любопытное свойство естественных языков широко известно: все отрицательное различается языком гораздо тоньше и детальнее, чем положительное.

[1] (1,  стр. 00) Соответствие. А что такое «соответствие»? Это набор правил, которые связывают два множества А и В, в нашем случае — множество смыслов и множество текстов, таким образом, что каждому элементу множества А (например, одному смыслу) сопоставляются некоторые элементы множества В (тексты, выражающие этот смысл), и обратно.

Соответствия бывают трех основных типов:

взаимнооднозначные, когда каждому элементу из А соответствует один и только один элемент из В; одно-многозначные, когда каждому элементу из А может соответствовать несколько элементов из В, но не наоборот; много-многозначные, когда каждому элементу из А может соответствовать несколько элементов из В, и наоборот.

Соответствие между смыслами и текстами в естественном языке является много-многозначным: один смысл может иметь много выражений (синонимия), и один текст может иметь много смыслов (неодноз­начность).

[2] (2.1, стр. 00)  Формальная грамматика. В лингвистике термин формальная грамматика повсеместно употребляется для обозначения логического устройства, описывающего (= задающего) некий язык. Применительно к естественным языкам этот термин представляется неудачным, поскольку формальная грамматика языка L включает его словарь и грамматику — совсем в другом смысле! Именно эта терминологическая неувязка заставляет предпочесть термин модель.

[3] (2.2, стр. 00) Энантиосемия. Ситуация, когда одно и то же полисемичное слово — в нашем случае, слово МОДЕЛЬ — обозначает в одном своем значении отношение R, а в другом — обратное ему отношение R-1, не так уж редко встречается в естественных языках; это явление называется энантиосемией. Так, глагол ОДАЛЖИВАТЬ означает и ‘давать взаймы’ [кому что], и ‘брать взаймы’ [у кого что]; точно таков же английский глагол RENT: ‘сдавать напрокат’ и ‘брать напрокат’. Французское существительное HÔTE обозначает и ‘хозяина’ и ‘гостя’, а наречие хинди KAL — ‘вчера’ и ‘завтра’; русское ГОСТЬ и латинское HOSTIS — одного происхождения, однако HOSTIS значит ‘враг’ (кстати, к слову HOSTIS восходит французское OTAGE англ. HOSTAGE ‘заложник’ и англ. HOST ‘толпа, большое количество’ — через смысл ‘группа врагов’, ‘войско’). Русскому глаголу ЗАПОМНИТЬ формально соответствует польский глагол ZAPOMNIЕĆ, который, однако, значит ‘забыть’. Английское прилагательное DUBIOUS значит и ‘такой, который сомневается’ (I am dubious about wine competitions ‘Я с сомнением отношусь к конкурсам вин’), и ‘такой, в котором сомневаются’ (This wine competition seems dubious to me ‘Этот конкурс вин кажется мне сомнительным’). Энантиосемия возникает, когда из некоторого слова с весьма общим и расплыв­чатым значением ‘s’ диахронически развиваются — в данном языке или в разных языках —  два слова с более частными значениями, ‘s1’ и ‘s2’, каковые являются разными «фрагментами» смысла ‘s’. Так, лат. HOSTIS ‘враг’ восходит, в свою очередь, к индо-европейской основе ghost i— ‘чужой, иноплеменник’ ≈ ‘тот, с кем существуют соответствующие взаимные отношения — гостеприимства или враждебности’; из этого общего смысла ‘s’ разиваются ‘s1’ — лат. HOSTIS — и ‘s2’ — русское ГОСТЬ.

Энантиосемия — это весьма специальный тип антонимии.

[iv] (2.3.1, стр. 00) Фонетический vs. фонологический. Следует сказать несколько слов о понятиях фонетический и фонологический/фонемный. Фоны, или языковые звуки, — это классы реальных артику­лируемых звуков, которые носители языка опознают как звуки своего языка; ими занимаeтся фонетика. Запись текста в терминах фонов — фонетическая транскрипция, обозначаемая квадратными скобками: например, [mā́m] Ма-ам! (обращение к матери). Фонeма — это множество фонов, которые никогда не раз­личают означающие двух знаков данного языка, т. е. не играют смыслоразличительную роль,   a нахо-дятся в дополнительном распределении относительно звукового контекста. Например, в русском языке, [Cá] ~ [C’ǽ], т. е. фон [а] выступает под ударением после твердого согласного, а фон [ǽ] — под ударе­нием после мягкого согласного: [mát’] мать и [m’ǽt’] мять (обратное невозможно: *[Cǽ] ~ *[C’á]). Фонемами занимается фонoлогия. Запись текста в тeрминах фонем — фонемная транскрипция, обознача­емая косыми скобками: /mám/, /mát’/, /m’át’/. В русском языке долгота гласных не является фонемным признаком, т. е. противопоставление « V̆ :  V̅ » никогда не различает смысл слов; поэтому [mam]  ~ [mām] должны фонологически записываться как /mam]. В немецком же языке, например, долгота глас­ных различает слова: [kám] Kamm ‘гребень’ ~ [kā́m] kam ‘[он] пришел’, [ófen] offen  ‘открытый’ ~ [ṓfen] Ofen ‘печь’, [íren] irren ‘заблуждаться’ ~ [ī́ren] Iren ‘ирландцы’, и т. д. Поэтому в немецком подобные пары требуют разной фонемной транскрипции: /kám/ ~ /kā́m/ и т. п.

[v] (2.3.2, стр. 00) Два грамматических комментария к данному японскому примеру представляются интересными и полезными.

Форма watasi+wa является коммуникативной темойпредложения, со смыслом ≈ ‘что касается меня’; синтаксически это не подлежащее и не косвенное дополнение, а так называемый пролепсис — член пред­ложения, располагающийся в самом начале предложения и структурно слабо связанный с его остальной частью (пролепсис всегда можно опустить, не нарушив грамматическую правильность предложения). По-японски говорят примерно так: ‘Япролепсис отец врач есть’, т. е. ‘Мой отец врач’. Суффикс -wa — показатель темы. Формы kowa+i, samu+i и hosi+i суть спрягаемые прилагательные настоящего времени, что-то вроде ‘испуган’, ‘холоден’ и ‘нужен’. (У японских прилагательных, в отличие от русских кратких форм, есть и прошедшее время: kowa+katta, samu+katta и hosi+katta.)

 

Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer1/melchuk/