(продолжение. Начало в № 11/2020 )
Часть 3
КАК ЧЕХОВ ОДЕЯЛО ПОКУПАЛ (окт. 1902-март 1904)
Чехов с Книппер обвенчались в мае 1901, потом уехали на кумыс, затем в Ялту и в августе О.Л. уехала в Москву, куда следом поехал А.П. и по холостяцкой привычке осведомился:
«Нужно ли брать с собой в Москву одеяло? А подушку? Напиши, что я должен взять.
Ну, целую тебя. Веди себя хорошо.
Твой строгий муж Антонио»
Прошел год …
Книппер-Чехову. 25-ое дек. [1902 г. Москва]
«В спаленке чистенько теперь; на кроватях чистые белые одеяла и накидки, так аппетитно. Если бы только обе кроватки были заняты!..
Я даже сплю под твоим одеялом, а то зябнуть начала.
Деньги, дусик, трачу на нужное. Заплатила за квартиру, купили дров, углей, купила платье простое, для каждого дня, начну шубку себе шить. А хорошо, кабы ты мне одеяльце привез, а то ты спишь здесь под моим, а у меня нет.»
… Прошел еще год.
В середине октября 1903 в театре получен «Вишневый сад» и начинается распределение ролей:
Книппер-Чехову. 30-ое окт. 12 ч. ночи [1903 г. Москва]
«…Помялова вчера, в костюме уличной цветочницы в Риме, вся в живописном рванье, острит, что в «Вишневом саду» будет играть роль чучела, кот. необходимо в таком саду. Муратова согласна играть мать Яши, кот. приходит к нему и о кот. говорят [и которая не появляется на сцене!-БР]. Чудачки! Видишь, как роли расхватывают! Как страсти кипят!»
Но роли ролями, а без одеяла никак!
«Дусик, если нетрудно, попроси <…> чтоб прислали к тебе на дом несколько бухарских одеял на выбор, и привези мне одно. Мне давно хочется такое, а когда ты приедешь, то у меня никакого не будет. Будь добреньким. Там должно быть такое бледно-желтое с зеленым отливом, светлое, нежное и стоит, кажется, около 10 р. Здесь мне его положат на ватку, и будет славненько. Ты не сердишься, это не очень затруднит тебя? Только не красное и не клетчатое. Вот тебе и задача, выполни, а я тебе заслужу. Требуй чего хочешь. Я перед отъездом смотрела эти одеяла, и продавец знает нас с Машей.»
Чехов-Книппер 5 ноября [ 1903 г. Ялта]
«Дусик моя, суслик, вчера получил от тебя письмо насчет одеяла и сегодня же сам поехал в город. Ты пишешь об одеяле «бледно-желтом с зеленым отливом, светлом», между тем я перерыл все бухарские одеяла и не нашел ни одного светлого, все скорее зеленого цвета с желтым отливом. И продавец сказал, что бледно-желтых никогда в продаже не было. Нечего делать, взял одно. Если не сгодится, то рассердись и брось.
Нового, кроме одеяла, купленного для тебя, ничего нет. Обнимаю тебя, щиплю и щекочу, лошадка моя драгоценная.
Одеяло послал <…> Если не понравится, пришли, я переменю.»
Еще письмо:
Книппер-Чехову
«…Как ты меня тронул, дусик милый! Ты сам ездил за одеялом? Родной мой, голубчик! Как мне тебя благодарить! Вот я буду сладко спать под ним! Сны золотые видеть буду.
…Вот и день прошел. Милый, до завтра. Спасибо тысячу раз за одеяло!!!»
… и еще письмо:
«…Дорогой мой, не знаю, как благодарить тебя за великолепное одеяло! Оно прекрасно! Я не могу налюбоваться. Целую тебя крепко за него. Отдам его шить, и если оно выйдет очень хорошо, то ты будешь спать под ним. Хочешь? […].
Целую крепко моего любимого, дорогого, целую за одеяло сто раз лишних. Крещу и обнимаю и ласкаю нежно. «
… и еще:
«…После обеда ходила в монастырь Страстной отдавать одеяло стегать.»
Так и было — приехал, спал, но прошел Новый год, и А.П. уехал в Ялту
Книппер-Чехову. 15-ое февр. 1904 г. [Москва]
«Как грустно, что тебя нет, дорогой мой! Отворяю сейчас дверь в кабинет (в кот. я водворилась), и мне кажется, что ты сидишь на диване — а тебя нет. Пишу за твоим столом, постлана постель на твоем диване, буду спать под твоим одеялом.
Поплакать хочется. «
На следующий день:
Книппер-Чехову. 16-ое февр. 1904 г. [Москва]
«Завтра буду ждать открытки от тебя. Я под твоим одеялом так много снов вижу. Не прислать ли его тебе? Напиши, дуся, и я сейчас же отправлю.
Покойной ночи, родной мой, не хандри, будь здоров, пиши рассказец.
Целую тебя, моего милого, дорогого, ненаглядного, обнимаю и крещу.»
Книппер-Чехову. 25-ое февр. вечер [1904 г. Москва]
«Ну, милый мой, покойной ночи, будь весел. И чего ты уехал? Жил бы здесь да поживал. Целую тебя нежно. Я все сплю на диване у тебя. Хочешь, пришлю одеяло? Мне оно жарко.»
Чехов-Книппер . 1 марта 1904. Ялта
«Как приеду, тотчас же в баню, потом лягу и укроюсь своим бухарским одеялом.»
Чехов-Книппер . 13 апреля 1904 г. Ялта.
«Одеяла не присылай. Лучше скажи: не купить ли мне и другое такое же — для тебя? «
В этой истории нет ничего драматичного или сенсационного — просто бытовая покупка одеяла. Правда время необычное — закончен «Вишневый сад» и начинается непростая история постановки с восторгами и обидами, с недовольством автора и разногласиями Станиславского и Немирович-Данченко, которая закончится 17 янв. 2004 премьерой и чествованием Чехова.
А параллельно с этой «большой жизнью» идет жизнь обычная, в которой поодиночке то холодно, то жарко, а хорошо лишь тогда, когда вместе.
…Одеяло верой и правдой прослужило тридцать лет — в письме М.П.Чеховой от 27.10.1933 Книппер сообщит о наградах к 35-летию МХТ и что из премии «Одеяло себе сделаю, т.к. мое в походном состоянии, то, кот. мне еще Ант. Павл. подарил — чувствуешь?»
И это последнее упоминания одеяла, купленного Чеховым жене сразу по окончании «Вишневого сада».
Вот только подарил ли его Чехов жене или оно просто осталось ждать хозяина и не дождалось — теперь не узнать.
В письмах об этом ничего нет.
Как Чехов разбушевался (осень 1903)
В середине октября 1903 начался период обид на жену, сестру, театр …
Биографы Чехова справедливо отмечают, что А.П. «впал в мрачность» и ищут причины в своеволии кухарки, нечуткости жены и непонимании его пьесы Станиславским и Немировичем-Данченко, сваливая в кучу бытовые и творческие недоразумения.
Для подтверждения этого биографы постоянно недоговаривают — говоря спортивным языком, сообщается о нарушении правил, но умалчивается о последствиях — то ли штрафной и гол, то ли удаление с поля, то ли ничего.
Применительно к Чехову получается невнятица — события «повисают в воздухе» и ясно только одно — Чехова опять обидели.
А вот что было на самом деле…
Как Чехов кухарку приструнил
Проблемы с кухарками возникали в Ялте постоянно — их меняли, учили, но найти стоящую так и не получалось.
Так было и осенью 1903.
… 23 сент. 1903 г. М.П. Чехова напишет невестке шутливое письмо о ялтинском житье-бытье:
«…Братец мой и Ваш супруг Антон Павлович, вернувшись с парохода с гостем, изволили выкушать бутылочку кефира, потом через полчаса покушали супцу и легли спать. На следующий день, т. е. вчера в 8 ч. утра пили кофе с хлебцами, обедали в обычное время с большим аппетитом, ибо обед, приготовленный полячкой из 4-х блюд, был весьма вкусен. Кефир — 2 б. был выпит между обедом и ужином. По видимости самочувствие и настроение хорошее, но очень утомились гостями»
На следующий день Чехов с приятелем едет в город и опаздывает к обеду, заставив поволноваться кухарку что «обед перестоится» …
В начале октября М.П. уезжает в Москву, а уже 12 октября Чехов пишет жене о проблеме с кухаркой:
«С отъездом Маши обеды стали конечно похуже; сегодня, например, подана была за обедом баранина, которой мне нельзя есть теперь, и так пришлось без жаркого. Ем очень хороший кисель. Ветчина солонющая, есть трудно. Яйца ем.»
Это письмо Чехова цитируется постоянно, умалчивая, что через пару дней он навел порядок:
«Вчера я потребовал от кухарки лист, оставленный Машей (программа моих обедов), и оказалось, что она, кухарка, ни разу не готовила по этому листу. Мне то и дело подавали жареную говядину, баранину, севрюжину, суп с натертым картофелем, а этого-то в листе и нет. Я поднял историю, просил не готовить ничего; кончилось примирением, и вот сегодня в первый раз ел обед по расписанию.»
Но это была самая простая задача и упомянута только затем, чтобы показать, что А.П. не был так беспомощен, что без сестры или жены не мог даже приструнить кухарку.
И совершенно непонятна роль матери — неужели она не могла проследить за кухаркой?
Или сама приготовить сыну дичь (рябчика, куропатку), как рекомендовала Книппер?
Правда, А.Кузичева («Чехов. Жизнь отдельного человека») считает, что рекомендации Книппер может выполнить «только искуснейший повар», но (по словам Бунина «мать была искуснейшей кулинаркой»).
Да и готовить дичь было не сложно — вот рецепт бульона из рябчика в книге Е. Молоховец для молодых хозяек:
«Суп из рябчиков, глухарей, куропаток и пр. дичи готовится как бульон из курицы, но только кости прибавляются к оттяжке не сырыми, а поджаренными в масле и спинки от дичи не кладутся совсем, так как придают супу горечь»
Все настолько просто, что под силу старому холостяку — вырезать спинку и кости, бухнуть в кастрюлю и варить полчаса.
К слову сказать, в истории «кормежки» Чехова много непонятного — при больном желудке прописывается диета (кашки на воде без соли, тушеные овощи и прочие кулинарные радости), но Чехов просит присылать селедку, балык, пиво и предвкушает по приезде в Москву солонину и «телячью котлетку», а с открытием в Ялте магазина Кюба пишет жене «сегодня отправился в магазин Кюба, уже открытый. Там оказалась чудесная икра, громадные оливки, колбаса, которую делает сам Кюба и которую нужно жарить дома (очень вкусная!), балык, ветчина, бисквиты, грибы».
Так что главное не кухарка (мать, сестра, жена), а то, что врач Чехов упорно не желал сидеть на диете.
Обычное дело.
Как Чехову жена шубу шила
«Воротник, по-моему, хорошо бы из котика (конечно, поддельного)»
Книппер-Чехову
«Неужели ты, лошадка, думаешь, что я на старости лет стану носить шубу или воротник из поддельного котика?»
Чехов — Книппер
В феврале 1901 г. в Италии, где в то время был А. П., внезапно наступили холода. Выручил М. Ковалевский, одолживший шубу, которая «прожила» у Чехова и весь 1902 г., хоть и оказалась тяжела, и потому А.П. решил заказать новую шубу.
Эта бытовая история под пером Кузичевой («Чехов. Жизнь отдельного человека») превращается в настоящую драму:
«[В ноябре 1903 Чехов] впал в «ворчанье» и иронию по поводу еще одного злополучного предмета — шубы, той самой, разговоры о которой велись с прошлогодней зимы.
Книппер предлагала шубу на крестоватике, то есть из песцового меха, а воротник из поддельного котика [крашенного кролика — БР]. Она сочла, что 200 рублей — это не дешево, но и не дорого. Вопрос — из какого меха шить шубу, класть вату или гагачий пух — диктовался только одним соображением: Чехову тяжела была обыкновенная шуба. Книппер предложила котик потому, что, по ее словам, «его много носят, и теперь подделку не отличишь; он ведь мягкий, ласковый«. Он ответил: «Неужели ты, лошадка, думаешь, что я на старости лет стану носить шубу или воротник из поддельного котика? <…> Ты скряга, между тем я отродясь не шил себе шубы, хотя расходовал очень много денег. Неужели будет нехорошо, если я сошью себе шубу за 300 или даже 400 р. (считая в том числе и шапку)? Вот подумай с Вишневским». Еще до этого письма Чехов в шутку просил жену не брать с собой Александра Леонидовича, потому что он «так важно держится в магазинах, что дерут всегда втридорога…». Книппер все‑таки взяла в провожатые своего внушительного приятеля. » -курсив мой-БР.
На этом история с шубой (по Кузичевой) закончилась, однако за кадром остались важные детали: во-первых, опущена предыстория, во-вторых, что значит «сочла, что 200 рублей — это не дешево, но и не дорого» — откуда эта цифра и, наконец, чем все закончилось?
В действительности история была гораздо прозаичнее.
Что «разговоры велись с прошлой зимы» пожалуй, сильно сказано — в первый раз о шубе Чехов напишет жене в самом конце 1902 (15.12):
«Дусик, если ты мне жена, то, когда я приеду в Москву, распорядись сшить мне шубу из какого-нибудь теплого, но легкого и красивого меха <…> Ведь московская шуба едва не убила меня! В ней три пуда! Без легкой шубы я чувствую себя босяком. Постарайся, жена! Отчего в этот приезд я не сшил себе шубы, понять не могу. «
Пройдет два месяца и 14.02.03 Чехов из Ялты еще раз напомнит о шубе
«Когда приеду в Москву, не забудь, надо будет заказать мне шубу, очень теплую и, главное, очень легкую. У меня еще отродясь не было сносной, мало-мальски приличной шубы, которая стоила бы дороже 50 руб.»
Книппер в ответ пошлет «…духов, конфект, чашечку с сюрпризом, …Мамаше посылаю карты и одеколон» и закончит словами «Шубу тебе закажу великолепную, только осенью, а не весной.» [18.03.03]
Мудро — зачем шить шубу весной на поживу моли!
В октябре 1903, закончив и отправив Книппер «Вишневый сад», Чехов вернется к шубе:
«Если пьеса моя пойдет, то я буду иметь право, так сказать, сшить себе шубу получше. Имей это в виду, приглядывайся к мехам и к портным, чтобы задержки не было. Шуба нужна главным образом теплая и легкая. Буду ходить по Москве в новой шубе под руку с женой.» [24.10.03]
…»Если пьеса пойдет» — эта фраза выдает «загаданное» желание успеха, как лет за 15 до того он шутил, что когда будет получать по 15 коп. за строчку, то сошьет фрак!
Да и какая разница для пошива «будет ли успех», если шубу пошьют за два месяца до премьеры — перед планируемым приездом А.П. в Москву О.Л. зайдет к портному прицениться и 12.11.1903 (здесь и далее даты важны!) напишет А.П., какой выбрала мех на подкладку, какое сукно и, в конце, про воротник «… Воротник, по-моему, хорошо бы из котика (конечно, поддельного) — и мягко и тепло. Мерлушка тяжеле. Как ты думаешь? … Шуба будет стоить около 200 р. Это, по-моему, не дорого для большой и главное легкой зимней вещи. Дешевое никогда не будет легко. И вообще экономить на этом не смей.» — вот откуда 200 р. и «сочла, что не дорого», но главное в том, что Книппер ошибочно напишет, про воротник из «поддельного котика», хотя в действительности портной посчитал мех натуральный!
Именно в ответ на эту описку Чехов и возмутится «Неужели ты, лошадка, думаешь, что я на старости лет стану носить шубу или воротник из поддельного котика?» [Письмо от 17.11.1903]
В ответ Книппер 21.11 напишет «Спасибо, что о шубе написал. Теперь я знаю, что делать. Завтра же заказываю с хорошим воротником …Шуба будет легка и тепла — даю слово. Прости, что написала о котике. Его много носят, и теперь подделку не отличишь; он ведь мягкий, ласковый. Хотя воротник я решила раньше твоего письма не заказывать, подождать.» — итак, воротник будет из хорошего меха.
А теперь вернемся к приведенному выше отрывку из книги Кузичевой — оказывается, текст про «поддельный котик» взят из письма Книппер от 12.11, а второй — «… он мягкий, ласковый» написан 21.11, причем из этого письма убраны начало с извинениями и фраза «заказываю с хорошим воротником», но оставлено, что все носят подделку!
…В одном из писем Чехов написал «если Вы видите в моих письмах то, чего в них нет, то это потому, вероятно, что я не умею их писать» — так и здесь: если чуть изменить текст, не меняя смысл, получится «я подумала тебя устроит поддельный котик … прости, я не подумала, конечно, закажем с хорошим мехом» — но главное, что еще через несколько дней Книппер поставит точку: «Прости, я сама ошиблась насчет котика. Он считал с настоящим котиком, а я ошиблась, написала, что с поддельным. А, по-моему, лучше с бобровым, пушистым. Только на 50 р. дороже. И шапку бы с бобровой опушью.» [Письмо от 25.11.1903], которое вовсе не упомянуто, словно и не было!
Итак, вопрос о воротнике (и шапке!) решился моментально, причем именно Книппер уговаривала А.П. не экономить и сразу «заложила» натуральный мех, а о поддельном написала по ошибке и тут же поправилась, но именно это Кузичева опустила, представив Книппер скрягой, желавшей сделать воротник из поддельного котика!
«Шубная история» — при добросовестном изложении — явилась бы забавным анекдотом на пару писем и закончилась «угрозой» Чехова «Если шуба будет тяжелой, то не проси тогда милости — отколочу, изобью вдребезги. Не вели класть ваты, не лучше ли какой-нибудь пух, вроде, скажем, гагачьего.»
А еще в этих нескольких письмах будет много ласковых слов («Ну, пупсик мой, обнимаю тебя. Выписывай меня поскорей. Неужели тебе не интересно увидеть мужа в новой шубе?»), но это ведь не о поддельном котике и скряге-жене, а потому они — как и преамбула и уточнение об описке О.Л. — опущены.
Как и то, что и воротник, и шапка сделаны были бобровыми и Чехов, приехав в Москву, смог прогуляться с женой в новой шубе.
Как Чехов мать из дома выгнал
Ольга Леонардовна дождалась, уговорила Антошу, чтобы нас удалил
Из письма Евгении Яковлевны сыну
Страшная эта история с разной степенью подробности приведена в книгах Кузичевой и Рейфилда; основана она на письме Евгении Яковлевны сыну (Кузичева пишет «Мише», Рейфилд «Ивану»), но приводимый текст одинаков:
«Мне Антоша сказал, чтобы Маша искала себе квартиру, Ольга Леонардовна пойдет к матери жить <…> Бедной Маше не хочется от них уходить, вы, пожалуйста, не говорите ей о моем письме, а только прошу вас, позвольте мне к вам приехать, пожить, пока устроимся. <…> Ольга Леонардовна дождалась, уговорила Антошу, чтобы нас удалил, Бог с ней, а ему нас жалко, да ничего не поделает. Е. Чехова» [цитирую по Рейфилду].
Правда причины такого поступка приводятся разные — у Кузичевой мать Чехова обиделась на «якобы козни невестки», Рейфилд, как обычно, зрит в корень:
«Возможно, здесь не обошлось и без Бунина, который опять зачастил к Маше с Ольгой. Несомненно, Антона лишало душевного равновесия тесное сотрудничество его жены с Немировичем-Данченко.»
Замечу, что на днях прислан «Вишневый сад» и начались интенсивные репетиции, самое время обойтись без сотрудничества…
Хотя…
Как ненароком роняет Г. Бродская «Может быть, она развлекалась с Немировичем-Данченко чуть больше, чем позволяла ситуация. Может быть.«
А может просто слухи и сплетни, ведь и после приезда в Москву Чехова репетиции шли непрерывно, и последние указания Немирович писал О.Л. накануне премьеры.
Предположения-предположениями, но все равно неясно, как дошли до этого и что было дальше с бедной женщиной — по законам жанра видимо замерзла голодная под заборам…
…Переписка Чехова с женой дают картину куда менее драматическую: в середине октября Чехов посылает Книппер «Вишневый сад» и ответные письма заполнены подробностями: как читали, кто что сказал, как распределяются роли, какие декорации…
И тут случается недоразумение — критик Н.Эфрос, узнавший содержание пьесы со слов Немировича, опубликовал о ней заметку, где изрядно напутал и возмущенный Чехов пишет Немировичу «Вдруг теперь я читаю, что Раневская живет с Аней за границей, живет с французом, что 3-й акт происходит где-то в гостинице, что Лопахин кулак, сукин сын, и проч. «
Книппер его успокаивает, чтобы не обращал внимания, что никакой гостиницы нет, но Чехов еще дней десять в каждом письме поминает Эфроса.
А еще роли распределяются не так, как он предлагал и он пишет Немировичу, что письма идут 4-5 дней, что хотел бы побывать на репетициях, что:
«Аня ни разу у меня не плачет, нигде не говорит плачущим тоном, у нее во 2-м акте слезы на глазах, но тон веселый, живой. Почему ты в телеграмме говоришь о том, что в пьесе много плачущих? Где они? …Часто у меня встречается «сквозь слезы», но это показывает только настроение лица, а не слезы.»
Настроение настроением, но на сцене его можно изобразить словами либо действием, а тут еще самочувствие плохое, настроение плохое:
«У меня давно уже расстройство желудка и кашель. Кишечник как будто поправляется, но кашель по-прежнему, не знаю, как уж и быть, ехать ли мне в Москву, или нет … Живу одиноко, сижу на диете, кашляю, иногда злюсь, читать надоело — вот моя жизнь».
Достаточно ли этого, чтобы повздорить с «мамашей»? — более чем.
12 ноября 1903 г. Чехов напишет Книппер:
«…мать поедет в Москву … 18 или 19 ноября. Ялта ей опротивела. Ты сделай так, чтобы она побывала на «Одиноких» и «Юлии Цезаре». Остановится она у Вани, а потом, как говорит, будет искать себе квартиру, чтобы прожить в Москве до весны. «,
на что встревоженная Книппер ответит:
«Что ты пишешь за абсурд: мамаша будет искать квартиру себе! Я так поняла: вы поговорили, верно, в неприятном тоне друг с другом, и вот ты писал под впечатлением этого разговора. Маша все проектирует, что она мамашу привезет после Рождества сама. Отчего не так? … А ей хорошо бы у нас пожить, места много.»
После этого Чехов молчит три дня до 16 ноября:
«Милый мой дусик, не писал тебе так долго, потому что был сильно не в духе и боялся наговорить в письме глупостей. Сегодня воскресенье, на дворе тихо, и на душе у меня лучше, хотя в сущности ничто не изменилось, все по-прежнему. …Ты ошибаешься в своем предположении, с матерью я не ссорился. Мне было больно смотреть на нее, как она тосковала, и я настоял, чтобы она уехала — вот и все. Она не крымская жительница. Обнимаю тебя, мою добрую, чудесную, распорядительную лошадку, обнимаю и целую. Господь с тобой. Не сердись, если находишь, что я мало тебе пишу. Мало пишу, зато много люблю.»
Здесь ключевое слово «настоял, чтобы уехала» — видимо разговор был настолько «в неприятном тоне», что Евгения Яковлевна обиделась на невестку, мол «До женитьбы так с матерью не разговаривал!» и написала злополучное письмо, но это не более чем догадки, основанные на том, что Евгения Яковлевна была, по словам А.Чудакова, «вечно всем недовольной».
…Евгения Яковлевна приедет в Москву 21 ноября, о чем О.Л. напишет дважды — сначала даст утром телеграмму «Мамаша приехала погоди выезжать погода скверная теперь уже скоро увидимся», затем письмо:
«Мамашу встретили. Приехала она благополучно и повезли к нам. Мамаша пока до твоего приезда в твоем кабинете, поставили ей кровать туда. Я устала сегодня. С вокзала, только что привезла мамашу, поскакала на репетицию и получила выговор за опоздание.
…Иду спать, милый мой. Мамаша похрапывает рядом …Хризантемы [присланные Чеховым и привезенные «мамашей»! -БР] стоят в столовой на столе Обнимаю, ласкаю моего сердитого мужа.»
…Еще через несколько дней:
«Мамаша в добром здравии, очень кланяется тебе, сокрушается, что ты там один, и не дождется твоего приезда. …Вечер сидела дома, занималась, раскладывала пасьянс с мамашей»
И еще «… пишу в столовой. Мамаша сидит тут же и читает «Новости» — такие вот «козни невестки, поживу у Вани» и прочее — типично домашняя буря в стакане воды — пошумели и не вспоминают …
А что «брошенный матерью Чехов?»
Чехов рвется в Москву, но погода никак не установится, он нервничает и в раздражении пишет (27.11.1903)
«Милая моя начальница, строгая жена, я буду питаться одной чечевицей, при входе Немировича и Вишневского буду почтительно вставать, только позволь мне приехать. …Пора же вам, образованным людям, понять, что в Ялте я всегда чувствую себя несравненно хуже, чем в Москве.»
Через два дня:
«Я уже не знаю, лошадка, что мне делать и что думать. Меня упорно не зовут в Москву и, по-видимому, не хотят звать. Написала бы откровенно, почему это так, что за причина, и я не терял бы времени, уехал за границу [так уже было три года назад, когда Чехов, обидевшись на весь мир, собрался за границу «… никто мне не писал чуть ли не целый месяц — и я решил, что мне ничего более не остается, как уехать за границу, где не так скучно».БР]. Если бы ты знала, как скучно стучит по крыше дождь, как мне хочется поглядеть на свою жену. Да есть ли у меня жена? Где она?
Больше писать не стану, это как Вам угодно. Писать не о чем и не для чего. Если получу сегодня телеграмму, то привезу тебе сладкого вина. Если не получу, то кукиш с маслом.»
Но тут Книппер телеграфирует, чтобы он приезжал и Чехов напишет извинения за «скверный характер», Книппер ответит, что характер у него замечательный и помчится на вокзал с новой шубой встречать мужа…
* * *
Если бы эту историю рассказать по-другому, получился бы рассказ о том, как смертельно больной автор пишет и переписывает («три раза», как напишет жене) пьесу, как волнуется, нервничает, срывается на близких и рвется в Москву, чтобы быть на репетициях и спектаклях МХТ.
«Я бываю дома утром от 10 до 12, затем — в Художественном театре нa репетиции до 4, потом я опять дома, а в 8 час. опять в Художественном театре на спектакле»
напишет он в декабре А.Плещееву (Куркину, Сулержицкому) в ответ на вопрос, когда он дома.
Так будет ежедневно, исключая дни болезни, пока 17 янв. 1904 не состоится премьера «Вищневого сада», с которой Чехова в числе прочих поздравит тот самый Эфрос, который все переврал и с которым Чехов раззнакомился на всю жизнь — и Чехов в ответ напишет ему на следующий день «Безгранично признателен за вчерашнее», но это будет через долгие три месяца после отправки пьесы в Москву.
…Отношения О.Л. с «мамашей» и до и после смерти А.П. были вполне благожелательные — постоянные приветы в письмах, подарки по поводам и без — словом, никакой враждебности.
В конце декабря Чехов из Москве пишет матери, уехавшей к Мише в Петербург, поздравления с Рождеством, и внизу приписка от жены «Когда Вы приедете в Москву? Тогда уж непременно поживете у нас», а позже, уже после Рождества, Чехов прямо напишет, что хватит гостить у брата, пора возвращаться домой.
…Так что же это было — «мать удалить, сестру удалить, жену отправить к матери (хорошо хоть не в монастырь!) …» — словно домостроевский Сил Силыч в пенсне из пьес Островского!
Была болезнь, плохое настроение и волнение за пьесу; Г. Бродская определит это так: «В свой последний год Чехов находился в состоянии болезненной истерики. Его реакции в предсмертные месяцы не всегда адекватны поводам для них.» — возможно, слишком резко, но по существу верно.
Для полноты картины добавлю, что Евгения Яковлевна регулярно ездила осенью в Москву и до женитьбы сына — так осенью 1900 Чехов писал сестре:
«будет лучше, если она поедет в Москву теперь, осенью <…> Ведь в Москве она устанет и соскучится по Ялте в один месяц, и если ты возьмешь ее в Москву осенью, то к Рождеству она будет уже опять в Ялте. <…> до Рождества в Ялте гораздо скучнее, чем после Рождества; несравненно скучнее.»
А где мораль?
Только банальное «ничего человеческое не чуждо» — обиделся, высказался, извинился — и все, даже повздорить толком не получилось, и если бы не письмо Евгении Яковлевны, то никто бы не узнал, как «Ольга Леонардовна дождалась, уговорила Антошу, чтобы нас удалил» и покорный Чехов тут же выгнал мать из дома.
(продолжение следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer1/brushajlo/
