* * *
Когда умирает слово,
у Бога
лопаются
барабанные перепонки.
* * *
Косноязычие моё священно.
Губами трону вдруг возникший звук —
И слово птицей выпорхнет из рук,
Хотя оно ещё несовершенно.
Зачатие его совершено,
Крестом в венке увенчаны стропила,
И в полдень полный ярости Ярило
Перетекает в красное вино.
И звука зарождённого глоток
Пронизывает, словно семя, землю.
Она его, как женщина, приемлет —
И в чреве зарождается росток.
И я, касаясь нёба языком,
Как жаворонок, трелью глажу небо.
И пахнет слово молоком и хлебом,
И укрывается под крышу дом.
И о любви в крови моей поёт,
Забыв о том, как сокровенно это,
С латышским еле слышимым акцентом
Священное язычество моё.
B. J. Composition No. 32, paper, printer ink, 8«x 12«, 2020
Там
Весна. Пальто из коверкота,
Асфальт, как фото, глянцевит,
Трамвай скрипит на поворотах
И дождь настырно моросит.
Лежат вдоль улицы пустынной
Глазницы сонные окон,
Собака возле магазина,
Театра серенький фронтон.
В киоте подворотни мрачной,
Храня невозмутимый вид,
Пьёт Троица, ругаясь смачно,
И грустно сквозь меня глядит.
B.j. Composition No. 31, paper, ink for a printer, 8«x 12«, 2020
* * *
Ночью высыпал иней и стала седою сосна.
Значит — поздняя осень, морозец, и кофе спросонья.
Я щекой прикоснулся к простуженной раме окна.
Так ребёнок доверчиво льнёт к материнской ладони.
У соседского дома заходится пёс— пустобрех,
На полях жаждет снега щетинообразная озимь,
Начинается день, истончается медленно век,
И подошвы солдатских сапог истираются оземь.
Где-то зыбкость портов, кислый запах чужих городов.
А у нас подмерзает, и звёзды ночами текучи.
На дороге — раздавленный ёж, словно “Роза ветров”,
Чтобы знали ветра куда гнать надоевшие тучи.
Концерт в аллегро маэстозо
Декабрь — в аллегро маэстозо,
Но временнáя связь жива.
И вот, никольские морозы
Плетут на окнах кружева.
Звезда катится с небосвода
Во двор колечком золотым.
И запах похоти и пота,
Как нафталин, неистребим.
Ложится в междурамье вата,
Чтоб уберечь от сквозняка,
И кроют вьюги белым матом
Тугие петли большака.
В складчину скудные банкеты,
Гитара, старый анекдот…
Пустой, как фантик без конфеты,
Висит на ёлке Новый год,
Чтоб вечер, гнусно зубоскаля,
Скучал неведомо о ком.
И “Тили-тили, трали-вали”, —
Пел снег под женским каблучком.
Aсоль
Как обещал, заезжий враль,
Плескал цветастый бред!
Асоль стоит и смотрит вдаль
Восьмой десяток лет.
Глядят ослепшие глаза
В закат из-под руки
Туда, где реют паруса,
Пленительно легки.
Их цвет, как кровь, горяч и ал.
Там склянки вечность бьют.
Шторма. Корабль опоздал
На несколько минут.
B. J. Composition No. 17, paper, printer ink, 8«x 12«, 2020
B. J. Composition No. 19, paper, printer ink, 8«x 12«, 2020
* * *
Нынче осень выдалась гнилая.
По утрам туманы. Между тем
У домов в рабатках зацветают
Пуговки корейских хризантем.
Тяжесть туч да запахи грибницы.
У дороги клён, как помело.
И подлётыш соколиный тщится
Встать на неокрепшее крыло.
* * *
В ожиданьи завтрашнего снега
Пароходик стонет на реке.
Серединка прожитого века,
Как огрызок яблока, в руке.
На востоке — облачная проседь,
К западу — заката пламена.
Надо бы огрызок в землю бросить,
Чтобы прорастали семена.
Может быть, в крови и суеверьях
В царстве трын-травы и лебеды
Вызреют на молодых деревьях
Вместо горьких сладкие плоды.
* * *
Как странно жизнь устроена. Как скверно
Сюжетов неприглядное шитьё.
Юдифь не может жить без Олоферна,
А он не существует без неё.
Так цепь непросто разорвать на звенья.
Так океан не вычерпать до дна.
Стальной колун ржавеет без поленьев,
А им противно жить без колуна.
Вечер
Мерцают светлячки над травостоем,
Спел перепел в хлебах про “Спать — пора”.
Играет свет от дальнего костра
И пахнет вечерницей и левкоем.
Осколки звёзд летят в речную студь,
Течёт в лесок заросшая дорога.
И ощутить себя частицей Бога,
Как в детстве в глубь колодца заглянуть.
B. J. Composition No. 27, paper, printer ink, 8«x 12«, 2020
B. J., Composition No. 30, paper, printer ink, 8«x 12«, 2020
B. J. Composition No. 29, paper, printer ink, 8«x 12«, 2020
* * *
Ночь источает аромат полынный,
И всё острее ощущаю я :
В спиралях дезорибонуклеина
Скрываются секреты бытия.
А это значит до утра без сна
Прислушиваться к лунному дыханью.
И понимать, что не имеет дна
Всё то, что вне пределов пониманья.
* * *
Если выпадет снег и прикроет листвяную падаль,
Хрупкость первого льда и дорог комковатую мглу,
Если выпадет случай из рук чашкой чая и — на пол,
То, конечно, мы встретимся возле часов на углу.
Если выпадет дама бубён, непременно приедем,
Но сперва не узнаем друг-друга в толпе у метро,
В окнах жадных троллейбусов, в лицах собак и соседей,
В неуютности липкой гостиничных номеров.
Если ляжет крестовая, буду ходить неприметно,
Озираясь тревожно, как изгнанный из дому пёс.
И давать объявления странные в местных газетах:
“Одинокий брюнет… хочет встретить…” Кого? — вот вопрос.
Станет вечер и выйдет из комнат червовая дама,
Нарисует сердечко помадой губной на стекле.
Будет осень упряма, бумагой заклеены рамы,
Чтобы ноги в тепле, а колода на нашем столе.
Открывай же пиковую! Ветер на улице взвоет.
Будут карты нам врать про любовь. И всю ночь напролёт
Будет снег бинтовать наши раны, чтоб не было крови.
Вот тогда непременно хоть кто-нибудь в гости придёт.
Болиголов
Болота край. Осина красногруда
И низок помутневший небосвод.
Болиголов, по-гречески Цикута,
Сократа безуспешно в гости ждёт.
Вот так ждала супруга Пенелопа,
Так ждут весны под снегом зеленя,
Ной мастерил ковчег и ждал потопа,
И Симонов писал про “Жди меня”.
Конечно, это осень виновата
И чёрная болотная вода,
Что незаметно местные Сократы,
Родившись, разлетелись кто куда.
Туман окутал воглые берёзы
И ветерок прошёл по камышам,
И кажется— под утро быть морозу,
И не с кем покалякать по душам.
* * *
Обнажены, напряжены, как провода под током
Два юных тела по весне и, кажется, вполне,
Чуть только брызнут дерева горячим, спелым соком,
Готовы девочки к любви, а мальчики к войне.
Готовы девочки раскрыть объятий обаянье,
Готовы мальчики за них пожертвовать собой.
Какой невидимый магнит неудержимо тянет
Тристанов к прелестям Изольд в губительный прибой?
Вот так планирует звезда в ладони летней ночи,
Так рвётся в устья рек лосось, а мошкара на свет,
Стремясь в узорочье листвы, сдирают кожу почки,
Строкою мучится поэт, и тяжек ход планет.
Чтоб было всё предрешено, беременна солдатка,
Чужой любовью дышит ночь, отворено окно,
И морщит лоб мордатый Сфинкс, чтоб выдумать загадку,
В которой жизнь, любовь и смерть переплелись в одно.
* * *
Мне вчера упало в руку слово —
Жаль, что было горькое оно.
Я ему хотел сменить основу
На смешное сладкое вино
Префиксы и суффиксы отринув,—
Понапрасну ни к чему склонять,—
Я хотел проникнуть в сердцевину,
Чтобы корень горечи понять,
Чтоб была опять во всём повинна
Страшная бескрайность бытия,
Сладкого молчанья сердцевина,
Горькая летейская струя.
Суть его открылась и забылась,
Горечь сладким сном заволокло.
А оно, взлетая — грудью билось
В небо, словно птица о стекло.
Следы
Следы — это не слепок со ступни,
Не параллельность ниточек лыжни,
Не патина на туше монумента,
Не дактилоскопия прошлых дней,
И не кресты кладбищ и росстаней,
И не тугие пряди перманента.
А удивленье позднего звонка.
И хорошо, что след от каблучка,
Как отпечаток утра, не обрамить.
И ночь лежит в предложном падеже,
И в зеркале фигурка в неглиже
Бледнеет фотографией на память.
* * *
Атланты ждут любви кариатид,
Но до сих пор гранитны и невинны.
А я не жду — леплю свою Лилит
Из придорожной почерневшей глины.
То солнце, то дождя холодный бич,
То ветер стаю птиц проносит мимо.
Тружусь. Но получается кирпич.
А женщина, как жизнь, непостижима.
Атлант томится, строен и плечист,
Адам брюхатит Еву ночью хрупкой.
И Бог хитрющий, как сюрреалист,
Смеётся в бороду и курит трубку.
* * *
Сад. Столик. Патина кувшина.
Шмели в соцветьях конопли.
Тяжёлый орден георгина
И яблок яростный налив.
И бабочки над медуницей,
Под рясой сизой ряски — пруд,
И плачем незнакомой птицы —
Девичья песня ввечеру.
Между страниц засохший лютик,
Дождей весёлая вода…
И всё это когда-то будет.
Не может быть, чтоб — в никуда.
* * *
Вечер.
Мальчик глядит в закат,
Словно в зеркало.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer1/judin/