ТЕХНИКА ЛЖИ
РАССКАЗ ИСКАТЕЛЯ ПРИКЛЮЧЕНИЙ
Когда я был ещё неопытным искателем приключений, моё хобби занесло меня в страну Перу. Решение полететь туда я принял, стоя у географической карты в туристическом агентстве города Каракас в Венесуэле.
В Перу меня ждала экскурсия в город Ламбайеке и ознакомление с Сиканской культурой, потом была поездка в известную всему туристическому миру крепость Мачу-Пикчу. А потом наступило бесцельное шатание по городу Куско. Переоценив свой интерес к этому древнему городу, я неправильно составил своё расписание, и мне оставалось пробыть в нём ещё полмесяца без дела. Посещать католические церкви мне было неинтересно, поскольку я был православным. Зато после этого мой путь лежал на остров Рапануи, и все мои амбиции путешественника были уже там. Но вестибюль в американской гостинице «Марриотт» выручал меня по вечерам. Днём постояльцы задерживались только у стойки портье и потом уходили на целый день по своим делам. Зато вечерами я проводил время со своим новым другом. Он был очень интересным человеком и знал про Перу, если не всё, то почти всё.
На каком-то индейском овощном базарчике в центре Куско, на столе среди увядших от перуанского солнца овощей, я увидел древний медный ритуальный топорик. Мне повезло — хозяин немного говорил по-английски.
— Сколько стоит?
— Not for sale (не продается, англ. — прим. ред.), — довольно угрюмо ответило каменное изваяние инка.
— Сто солей хватит?
— Нет.
— Сто американских долларов?
— Нет, больше.
— Почему так дорого?
— Она настоящий. Она не продаётся. Аймара нашёл.
— А где Аймара нашёл?
— Аймара знает где.
— Это далеко?
— Не знаю. За 200 долларов он привезёт на место, и ты такую тоже найдёшь.
— А назад Аймара меня привезёт?
— Должен привезти.
Топорик мне понравился. Я представил себе, как он с рукоятью будет выглядеть на стене моей холостяцкой нью-йоркской квартиры, и спросил:
— А как увидеть Аймару?
— Он каждый день приходит по утрам. Вон там они сидят и пьют кофе. А где ты живёшь?
— В отеле «Марриотт».
— Приходи в семь утра и иди прямо к ним. Скажешь, что тебя послал Хуго. Они знают, что с такими, как ты, делать. А я не буду больше здесь. Я буду на другом месте. Здесь ничего не покупают. Только смотрят и спрашивают цену.
— А где ты английскому научился?
— Во флоте.
Вечером я спустился в вестибюль гостиницы, встретил моего нового друга и рассказал ему о своих планах на завтра. Моего друга звали Лео Меннинген. Ныне он был пенсионером, а в далёком прошлом, накануне «аншлюса», вместе с родителями эмигрировал из Австрии в Мексику. Будучи ещё ребёнком, он успел познакомиться с Троцким, потом закончил университет и позже стал преподавать археологию в Мехико-Сити. Теперь его внук, тоже археолог, жил с семьёй в Лиме и писал очень интересную работу на тему «Техника лжи в современной археологии». А Лео с энтузиазмом взялся помогать ему. Временно он жил в «Марриотте», где жил и я. Его что-то привлекало в Куско — кажется, его покойная жена, перуанка, была родом из этих мест. Когда я сказал ему, что собираюсь предпринять археологический поиск с человеком по имени Аймара, он засмеялся и сказал, что Аймара — это не имя, а национальная принадлежность. И добавил:
— Найти сегодня в археологии Перу что-то интересное, что не является подделкой, весьма непросто. Медь и бронзу ещё можно найти в районе Ламбайеке, но золота, наверно со времён Пизарро, никто не находил, пошутил Лео. Зато подделки — это целая индустрия. Тот медный топор, который вы хотите завтра найти, был отлит максимум пару месяцев назад в какой-нибудь небольшой литейной мастерской или в чьём-то сарае. Потом блестящую отливку искусственно «состарили», положив вместе со ржавыми гвоздями в галтовочный барабан, и после этого завернули её заодно с другими заготовками в свежесодранную свиную шкуру. Через месяц на отливке появилась очень качественная патина, и ритуальный топорик был готов. Ваш готовый топорик уже зарыт неглубоко в землю где-нибудь недалеко в сельве и ждёт вас. Потому что — если вы купите топорик на барахолке, вас будут мучить сомнения: а не подделка ли это… А подлинность того, что сами откопаете завтра, вы будете очень энергично отстаивать.
— Вы меня разочаровали, Лео. Целый день притворяться, изображать из себя идиота, уплатить 200 долларов и получить за это не настоящий ритуальный топорик, а поддельный из меди?
— Это не так. Поезжайте завтра обязательно. Я вам даже немного завидую: вам предстоит наблюдать ложь бесхитростного инка, а это не увидишь каждый день. Получите ни с чем не сравнимое удовольствие. Вы должны понять вашего гида: если не американские туристы, где ещё он заработает эти деньги? Кто ему даст? Завтра ваш лукавый проводник изо всех сил будет обманывать вас. Вы прочтёте на его простом лице столько несвойственных ему фальшивых и мучительных для него чувств, таких как уважение к вам, внимание и сочувствие. В его поведении вы также увидите ничем не спровоцированную, плохо скрываемую неприязнь к вам, искусственное удивление и натуральную зависть. Только не выдайте себя чрезмерной напускной наивностью или пониманием того, что произойдёт в следующий миг. Будьте взрослым ребёнком.
Аймара — народ гордый, на протяжении всего времени будьте готовы к тому, что ваш гид будет делать вид, что вы ему совершенно безразличны. Они — новые католики и только учатся обманывать.
— Да-а, Лео. Вы — садист, однако.
— Я? Нет, я — человеколюб. Вы знаете, сколько раз, наперёд зная сценарий, я вместе с плутоватыми проводниками находил подобные «археологические ценности»?
— Допускаю, но вы-то собирали материал для диссертации своего внука, а мне это зачем?
— Ну, ладно, вам решать. Всё-таки, действительно, 200 долларов сумма немалая, в прошлом году они брали 100. Наверное, жизнь подорожала. А может быть, между вами стоит жадный посредник, и вам надо поменять гида? — предположил Лео.
— Возможно, — сказал я. — Но я уже почти согласен. Во-первых, вы меня заинтриговали, во-вторых, я тоже садист, а в-третьих, мне совершенно нечего делать.
— Подождите, — перебил меня Лео. — Забыл о важном условии. Деньги будете платить только после поездки. Когда найдёте топорик. Это очень важно. Да и этот аймара сам у вас просить ничего не будет. Может, разве что маленький аванс на бензин. Здесь один «гринго», наподобие вас, несколько лет назад уплатил вперёд и только через два дня добрался до гостиницы. Его проводник сбежал. Редкий случай, но бережённого Бог бережёт.
Между прочим, в конце пятидесятых, я работал на севере Италии, в Альпах. Мы раскапывали кельтский Бронзовый век. Американские индейцы Аймара никогда не видели итальянцев, всё-таки их разделяет океан. Но поразительно! Техника лжи у них абсолютно одинаковая! Вокруг нас тогда крутилась масса народу — пресса и просто зеваки. Все были не прочь купить кельтский бронзовый нож. Только не с базара, а настоящий. Хозяин, у которого мы жили, организовывал точно такие же «аттракционы» со «случайным, публичным выкапыванием артефактов». У его брата была крохотная литейная мастерская. Бронзовые ножи они отливали превосходно. С соблюдением древних пропорций цинка, меди и других компонентов. Итальянцы — прирождённые актёры, вся их жизнь — это сцена. Инкам далеко до них. Итальянцы «искренне удивлялись» и «завидовали» найденным бронзовым фальшивкам. Они не верили, что сами же закопали их в землю. Но концептуально их ложь ничем не отличалась от лжи инков.
— Нет в психологии людей ничего более интернационального, чем ложь, — сказал Лео. — И это я пытаюсь объяснить своему внуку.
Но он считает, что «археологическая ложь» — это нечто совсем иное. В ней другие правила. У мошенников, считает он, есть не только национальные, но и генетические предпочтения при выборе жертв. Мошенники-инки из гаплогруппы C1b, всегда безошибочно распознают и избегают обманывать людей своего гаплотипа. Они бояться, что их легко раскусят. Но зато предпочитают обманывать англичан, немцев, французов, европейских испанцев, евреев Левитов или тех же северных итальянцев.
-И это не потому, что у этих людей чаще водятся деньги, утверждает мой внук. Просто они чувствуют, что все эти люди — представители другой гаплогруппы — R1а. Так считает мой внук.
Но я-то — старик и хорошо понимаю, что ни генетика, ни солидарность здесь не при чём. Все мы — дети Авраама.
А теперь вдобавок ко лжи ещё существует христианская религиозная мораль, которая открыла для инков существование хитрости, как таковой и определила их критерии нравственности. Иными словами, американские индейцы теперь живут по новым для них правилам…
Наутро в 7 часов мы с Педро уже сидели в очень старом саркофаге модели «Датцун 510».
Когда-то Педро работал два года за «кэш», то есть — наличные, в Америке, в Чикаго, в шиноремонтной мастерской и знал бытовой английский. Он говорил тихо, приглушённо, с закрытым ртом и употреблял почти одни только согласные. Например: «Pl—sе, cl—sе thе d—r.» («пожалуйста, закрой дверь», англ.— прим. ред.)
Ему можно было на вид дать лет тридцать. От него за версту несло бедной перуанской жизнью. Она отпечатывалась на всём, на его почти спущенных штанах с бахромой, на пёстрой куртке из клеёнки или другого заменителя, на шапке с надписью «Pizza Hut», на грязных поломанных ногтях и на выщербленных передних зубах.
В том месте, где должна была быть шея, у него болтались золотой крестик и золотая голова Монтесумы в перьях.
Педро был настолько широкоплечим и коренастым, что шеи не имел вообще. Казалось, что его голова росла прямо из грудной клетки.
Как он собирался делать вид, что копает землю в мягких «сникерсах», я тоже не понимал. Штыковая лопата требует твёрдой обуви.
В начале, со мной он вёл себя так, как будто он согласился везти меня в сельву только из жалости ко мне. Говорил и отвечал очень лениво, но без раздражения. Только самое необходимое. И за это спасибо, ведь мог бы и вообще ничего не говорить. В конце концов из его речи я с трудом понял, что сначала мы поедем в город Урубамба, что 50 километров от нас, заедем на вокзал «Estacion Ferroviaria de San Pedro», там есть туалет, заправимся бензином, попьём воды, возьмём у друга Педро лопаты и кирки (исключительно важная психологическая деталь), и только потом повернём в сторону «древнего пути инков», который — неизвестно где, но звучит это очень красиво. Выкопаем мы медный ритуальный топорик или нет, но на обратном пути мы опять заедем в Урубамбу, посетим туалет, попьём воды, а главное — вернём лопаты и кирки, потому что «если берёшь, то надо не забывать и всегда возвращать», — опять очень важная психологическая деталь, ведь по этой маленькой детали, по мнению Педро, можно безошибочно судить о порядочности инка.
Один старый инка много лет назад привёз его к этому заветному месту и просил его никому о нём никогда не рассказывать.
— Это тайная, не известная никому, кузница древних инков, — доверительно сообщил Педро.
А мне казалось, что древние инки не умели ковать. Железа древние инки не знали. Ведь для ковки нужна была температура, почти равная температуре плавления железа. Но у древних инков даже мехов не было. Какая ещё кузница? Всё, что говорил мне Педро с утра, было неправдой. Но природа, действительно, оказалась просто неописуемо хороша. Я вспомнил Лео Меннингена. Мне захотелось узнать, что же на самом деле думает Педро обо мне, и я начал издалека:
— Кто такой Пизарро?
— Это — сукин сын, — отвечал он и продолжал крутить баранку.
— Жив ли он сейчас?
— Нет, сейчас уже нет. А зачем он тебе?
— Просто хотел спросить: он был богатым?
— Все евреи богатые.
Почему он считал, что Франциск Писарро был евреем? И откуда он вообще знал о существовании евреев на свете? В Перу их — считанные единицы, и их интересы никак не могут пересекаться с интересами индейца народности аймара.
Хотя — да, я позабыл, он, ведь, клеил резиновые покрышки где-то в Чикаго. Педро явно считал меня идиотом и не хотел тратить время на моё просвещение.
Постепенно деревья стали гуще, а дорога — уже, и я не заметил, как скоро она и вовсе пропала. Педро остановил машину, выключил мотор и положил ключи в карман.
— Всё. Дальше пешком. Возьми лопату. Кирки пока не надо. Пусть побудут в багажнике. Если понадобятся, я принесу.
Мы взяли только лопаты и прошли ещё метров пятьдесят.
— Это здесь, — сказал Педро и стал медленно ступнями мерить расстояние от какого-то камня до дерева, потом от дерева до камня. При этом он глубокомысленно и многозначительно шевелил губами, подняв глаза к небу. Лео Меннинген был прав. Всё это наблюдать было довольно интересно.
Наконец Педро сказал:
— Ты копай здесь, а я там.
Я вдруг обратил внимание на жёлтый фильтр от чьего-то окурка на земле. Пока всё шло по сценарию Лео Меннингена. Мой проводник врал в меру. Грунт был мягким, и скоро в отвале была довольно большая куча земли — лопат десять. Казалась, что это абсолютно девственная, нетронутая земля. Но несколько круглых и овальных камешков в грунте сообщили мне о том, что когда-то тут бушевала вода. Может быть, и здесь был океан? Ничего нет старше камней на нашей планете. Я нагнулся, чтобы поднять один из них, и увидел, что выкопал вместе с землёй нечто абсолютно неожиданное. Это было совсем не то, что я ждал по сценарию археолога Лео Меннингена.
Я растерялся. Моё удивление полностью овладело мной. Это был небольшой золотой кубок. То, что он золотой, было ясно по тому количеству изумрудов, какими он был украшен. От природы кристаллы изумрудов растут плоскими и длинными и зачастую даже не нуждаются в огранке. Какому древнему инку придёт в голову украшать медь или бронзу такими красивыми камнями? А тусклый блеск золота делал кубок еще более вожделенным. Изумруды — очень специфические камни, из-за продольных полос и особого расположения кристаллов их не спутаешь ни с чем.
Я чуть не позвал Педро, но удержался. А удержался, поскольку понял: я не смогу увезти этот клад с собой. По предварительной моей оценке, такой кубок на археологическом рынке коллекционеров Америки стоил больше сорока тысяч долларов. Для Педро, который зарабатывает случайным извозом американских туристов, сумма сказочная, и для него это — редкий шанс. После того, как Педро увидит этот кубок, мне останется жить столько времени, сколько требуется, чтобы выкопать неглубокую яму длиной шесть футов. А может быть, меня уже не будет, когда Педро будет копать яму? Ведь нужен только один удар штыковой лопаты, и я останусь здесь навсегда. Никто в отеле не знает, куда и с кем я уехал. Меня хватятся только через две недели и подумают, что я тихо съехал потому, что мне было нечем платить. До этого времени всё оплачено. Лео решит, что я — чудак. Ведь ему даже неизвестно, решился ли в итоге я на поездку с «Аймарой» или нет. А племя аймара, оказывается, насчитывает несколько миллионов индейцев. Откуда знать, кто закопал меня, если даже меня когда-нибудь здесь найдут. Кому я нужен в этой забытой Богом стране? Как неумно было упустить из внимания, что я здесь совершенно один. Как это всё возникло в моей непутёвой голове, не встретив никакого возражения со стороны здравого рассудка?
Всё это время кубок лежал на лопате, как на блюдечке, а я держал её за черенок. Тут я услышал за спиной голос Педро:
— Кажется, тебе повезло? — и он указал на зелёный ритуальный топорик, убого лежащий на дне ямы. Поглощённый другой находкой я даже не видел его.
— А это что? — Педро вдруг заметил кубок.
Всё остальное произошло мгновенно и само по себе. Ужасно быстро могут человеческие нейроны путешествовать по клеткам и создавать невиданные ранее комбинации! Кто внедрил в мозг людей эти сложные схемы?
Я поднял кубок со штыковой лопаты.
— Это я выкопал только что. Это золото, Педро?
Он взял кубок, осмотрел его, покрутил в руках.
— Нет, это не золото, — и безразлично вернув его мне, он отвернулся и пошёл копать.
Уже уходя, Педро, не оборачиваясь, сказал:
— Это — сувенир. Не знаю, что он делает здесь. Я видел такие в Лиме в магазинах, — и он опять взялся за лопату. Я понял, зачем он продолжил копать яму за кустом, хотя обещанный мне топорик уже нашёлся. Забытый нами, фальшивый ритуальный топорик по-прежнему сиротливо лежал на дне моей ямы, никому уже не нужный. Я взял кубок и осторожно подошёл к Педро. Он разогнулся, не выпуская из рук лопаты, пальцы его дрожали.
— Педро, ты уверен, что этот стаканчик не золотой?
— Конечно, не золотой, — как-то задумчиво сказал Педро.
— Тогда возьми его себе, — сказал я. — Мне он не нужен. За топорик тебе спасибо.
Я поднял топорик.
— Какая это культура?
— Хорошая, — ответил Педро. Он поднял с земли холщовый мешок, с безразличным видом бросил в него золотой кубок, сам мешок также безразлично и небрежно бросил на землю и продолжал копать. Но уже не так, как раньше, а лениво.
Через некоторое время он спросил у меня:
— Который час?
Я ответил.
— Вау! Пора назад. Думал покопаться немного, может, что-нибудь ещё найду. Но надо ехать. В другой раз.
Он старательно засыпал обе ямы и притоптал грунт ногами.
— А почему твоя яма такая длинная, Педро?
— Всякие ямы хороши, — уклончиво и невнятно ответил он. В машине он бросил свой холщовый мешок с кубком, почти не глядя, на заднее сидение.
По дороге домой разные мысли приходили мне в голову. Кажется, пронесло, думал я с облегчением. В сущности, что же происходит? Этот проходимец пытается надуть меня. Похоже, что кубок, действительно, останется у него. Но значит — на то Божья воля. В любом случае он будет долго меня поминать. Я ещё сам до конца не знал, что между нами произойдёт и обдумывал это.
Как же кубок оказался в земле? Версий у меня было много. Возможно, богатый инка пил кукурузное пиво в гостях у своих друзей и, опьянев, на обратном пути домой потерял этот кубок. Кто-то рассказывал, что у древних инков был обычай, даже какой-то особый шик, приходить в гости со своим золотым кубком и пить пиво из него. А, может, инка был ограблен пьяными дружками, кубок был спрятан, но протрезвев, они уже не смогли его найти? Возможно, этот дорогой кубок — часть не поделённого наследства нерадивых сыновей? А может быть, кубок — это подарок пьяного инки женщине, которая боялась показать его мужу?
Всё это могло бы быть, но мои предположения были построены на моём знании современных человеческих пороков и хитростей, которых древние инки вполне могли не знать. Ведь мог же Педро соврать, что современный сувенир из Лимы случайно оказался в нескольких сотнях километров оттуда в земле, и надеяться на эту примитивную чушь, которую, тем не менее, я должен был принять на веру. Или делать вид, что принимаю…
Однако золотой кубок лежал за моей спиной в холщовом мешке Педро, и это была реальность. Другая мысль была о том, что Педро, наверное, ещё не раз вернётся сюда искать золото. А ведь яма, которую копал Педро, предназначалась мне! И многое другое…
Когда мы приехали обратно в Урубамбу на вокзал «Estecion Ferraviaria de San Pedro» и мой проводник собрался возвращать лопаты и кирки, я стал с озабоченным видом крутить ручку радиоприёмника. Я попросил Педро принести мне банку соды в машину и сказал, что рассчитаюсь за все вместе, когда приедем. Он обрадовался возможности быть мне полезным.
Когда он ушёл на станцию и за ним закрылись двери, я быстро взял серый холщовый мешок с заднего сидения, вышел из машины и постучал монетой в окно стоявшего впереди такси. Водитель проснулся.
— Куско, отель «Марриотт», — сказал я ему. Через минуту мы уже были в пути.
Ещё через полтора часа я отдал конверт с деньгами для Педро в руки портье.
Вечером портье позвонил в номер и сказал, что меня спрашивает местный, немного странный человек. Я сказал:
— Спросите, как его зовут. Если это Педро, то отдайте ему тот конверт, который я оставил вам. Он заклеен, но там должно быть двести два доллара: двести — за работу и два — за соду. Пожалуйста, вскройте конверт и объясните ему это.
— Конечно, сэр, но он хочет говорить с вами.
— Хорошо, сейчас приду.
Я спустился.
— Педро, я тебя внимательно слушаю. Если что-нибудь между нами было несправедливо — скажи…
Он молчал и смотрел на меня не в состоянии сформулировать свою претензию ко мне.
— В чём дело, Педро? Я хочу рассчитаться с тобой за твою работу.
Молчание.
— Я обидел тебя словом или делом? Может быть, ты был правдив со мной, а я обманул тебя?
Молчание.
— Может быть, я должен тебе заплатить за этот стакан? Сколько он стоит в магазинах в Лиме? Я заплачу. А может быть, стакан всё-таки был золотым, и ты сказал мне неправду?
Опять молчание. Тогда я догадался: Педро уже умел лгать, но не так лихо, как я.
— Чего же ты хочешь и почему ты не уходишь? Возьми конверт с деньгами и уходи. Считай, что этот кубок был обыкновенный «Индиан гифт» («индейский подарок», англ., разг.— подарок, который дарящий, уходя забирает. — прим. ред.)
— All jew the same — все евреи такие, — произнёс Педро одну из самых сакральных христианских фраз.
— Ты уверен в этом? Ведь ты их не знаешь?
— Уверен.
— Но я — христианин, Педро.
Он растерялся, взял конверт с деньгами и ушёл.
Людей в вестибюле было не очень много, Лео Меннинген уже сидел в кресле на своём ежевечернем месте и ёрзал от нетерпения. Я опустился напротив и рассказал ему обо всём произошедшем со мной. Он был в восторге:
— Кубок, который Вы описали, может стоить на археологическом рынке около пятидесяти тысяч долларов! По здешним законам его бы нужно вернуть, но тогда он непременно станет добычей чиновников и всё равно окажется на американском рынке. Не делайте этого. Здесь так не поступают. Лучше скажите — когда ещё у вас было столько настоящего азарта? Ведь в поисках таких приключений люди пересекают океаны, карабкаются на вершины гор, ныряют на сумасшедшую глубину, охотятся на диких хищников или играют в рулетку на большие суммы денег!
— Да, это так, но Педро действительно хотел убить меня, я почти в этом не сомневаюсь.
— Ерунда! Вы склонны преувеличивать. У страха глаза велики. Это совсем не обязательно должно было произойти… Хотя и могло… — подумав, прибавил он. — Однако, вы ловко противопоставили его примитивной технике лжи свою христианскую стратегию и победили!
— Да. Так сложилось. А вас, Лео, поведение Педро не смущает?
— Нет, в данном случае не смущает. Он уже христианин. Хоть он и научился врать, но у него с совестью всё в порядке. Просто такова всеобщая специфика понимания Христианства у новообращённых индейцев… Кстати, надо заметить, что и закон в сельве не в счёт, он там не имеет никакой юридической силы, — добавил Лео.
РЕНТ
Дом, в котором жил мистер Данте, был одним из лучших в районе Музейной Мили в Манхэттене. Обитатели этого дома были не просто богатыми, они были очень богатыми. В вестибюле дома можно было встретить жильцов отовсюду — тех, кто в числе прочих приобретений предпочитал иметь и квартиру в Нью-Йорке. В этом доме не очень любили нуворишей, в основном тут жили «старые деньги». Примечательностью дома был великолепный вестибюль. Одни называли его «холлом», а другие — «лобби». Сам двенадцатиэтажный дом был построен в 1910 году. Довольно эклектичный вестибюль был отделан двумя годами позже. Потолок его был разбит на шестьдесят четыре шестифутовых квадрата из красного дерева. Его «несли» двадцать семь стоящих на гранитном полу колонн с ионическими ордерами. На стенных обоях блестели замысловатые овальные виньетки с серебряными «французскими лилиями» на синем фоне. Четыре узких окна с витражами и резные двери уютно венчал белый стрельчатый готический орнамент. Завершали эту эклектичную композицию два камина с изразцовыми горельефами и готическими дымоходами по углам вестибюля.
Литая, в стиле Арт-нуво, покрашенная золотистой охрой решётка скрывала современные раздвижные двери лифта. В этом прекрасном помещении была ещё одна красивая резная дверь. Она была прямо напротив входа, как бы для того, чтобы не нарушать симметрию вестибюля, и вела она только в одну единственную квартиру на первом этаже. Попасть в нее можно было прямо через красивые готические двери. Но она была не привратницкой. Её занимал жилец — мистер Иеремия Данте III — высокий, лысоватый, голубоглазый мужчина с седыми висками.
Каждое утро, приблизительно в десять часов, безукоризненно одетый мистер Данте, не поворачивая головы в сторону швейцара, не здороваясь с ним согласно семейной традиции, не спеша проходил мимо него. Швейцар же был членом профсоюза и был обязан здороваться со всеми, даже с теми, от кого никогда не получал чаевых.
Если в руке мистера Данте был зонт, значит наверняка должен был пойти дождь, тогда швейцар быстро раскладывал перед входом в подъезд секцию из щёток для чистки мокрой обуви и раскрывал свой огромный швейцарский зонт, чтобы провожать жильцов от двери подъезда до лимузина. Мистер Иеремия Данте III никогда не ошибался в метеорологических предсказаниях, а дожди надёжно кормили семью швейцара чаевыми — подобно тому, как дожди кормят урожаями землепашца.
Между тем, в дождь путь мистера Данте III всегда лежал в Метрополитен музей. Это было почти рядом. В любую другую погоду он шёл в Центральный парк на прогулку, где он размеренно ходил до появления аппетита, обычно один час.
В музее он выбирал только одну очередную картину, чаще из «Малых голландцев», надевал очки, читал аннотацию к ней, потом подолгу разглядывал её мазки, иногда с карманным фонариком, и с этим настроением шёл пить кофе с круассаном. Его спокойная неторопливая жизнь не располагала к случайным знакомствам. Всех, с кем он встречался в течении последних пяти лет, он, хотя и признавал, но своими знакомыми все-таки пока не считал — они ещё не прошли проверку временем. Ему было шестьдесят восемь, и он давно не торопил время. За день он не стремился сделать очень много, он всегда помнил, что был на пенсии, но, если всё что он делал, было сделано добросовестно, тогда в девять вечера он засыпал с чувством выполненного долга и без снотворного.
Сегодня предстояло купить новые шнурки для туфель. Старые были ещё целы и возможно могли служить ещё недолго, но могли и порваться в любое время, а это было недопустимо.
Потом нужно было зайти в табачный магазин своего знакомого и узнать нельзя ли наточить нож для сигарной гильотины. Пора бы и купить новую гильотину, но старая служила ещё деду и была настолько хороша и привычна, что расставаться с ней никак не хотелось. Это была точная копия гильотины времён Французской Революции 1792 года и уже постепенно тоже становилась антиквариатом.
Последнее, что нужно было сделать, это купить в магазине бутылочку машинного масла «10-40» и смазать дверные завесы. Иеремия мог бы попросить маслёнку у швейцара, но не хотел. Этому были серьёзные причины.
Деда мистера Данте III звали Клаудио Анданте, он был настройщиком музыкальных инструментов и до 1908 года жил в Италии, в городе Мессина. Когда землетрясение разрушило его город, он похоронил свою погибшую жену Сарру на католическом кладбище. Она была еврейкой, но их кладбище было разрушено. Затем со своим маленьким сыном Джузеппе он перебрался в Америку, в самый музыкальный город мира — Нью-Йорк. Там он женился на итальянской эмигрантке, и его стали называть Клайд Данте. Первой и последней его работой была работа лифтёра. На это ушла вся его жизнь. Лифт в те времена был не только подъемником, но и очень дорогой игрушкой, и гордостью хозяина дома. Человек в ливрее, которому доверено управлять лифтом, зачастую был тоже гордостью и любимцем хозяев дома.
Клайд Данте I прекрасно разбирался в тонкостях работы всех механизмов. Один раз во время подключения нового мотора рабочие компании «Вестинхауз» не заметили, что, когда площадка лифта была поднята на пару футов над уровнем пола, мяч внучки хозяина скатился на дно неглубокой, всего в один фут, ямы под лифтом. В поисках своего мяча девочка пролезла под площадку. Между тем, рабочие забрались на площадку лифта, закрыли за собой двери и должны были перед тем, как поднять его вверх, опустить его вниз до уровня пола. Когда лифт начал опускаться девочка закричала, но из-за шума в шахте её тоненькой голосок никто не слышал. Только Клайд, настройщик музыкальных инструментов, обладающий абсолютным музыкальным слухом, услышал на дне шахты тоненький писк. Он стоял в вестибюле, снаружи лифта, но мгновенно подскочил к приборному щитку с предохранителями, вырвал силовой кабель и этим отключил подачу электричества. Он стал героем, спасшим внучку хозяина дома, мистера Глолэри от верной мучительной смерти.
Постепенно Клайд Данте I стал забывать, что он некогда жил в Сицилии и был когда-то женат на еврейке.
А потом появились современные лифты, работа лифтёра была постепенно упразднена, и тогда подрастающий сын лифтёра Клайда — Джозеф Данте II закончил курсы машинистов и поступил на работу в систему городского транспорта, став водителем поезда или попросту «моторменом».
Когда пришло время, непонятно почему, одарённый всяческими способностями Иеремия — сын Джозефа Данте II, ни с того, ни с сего, тоже пошёл по стопам отца. Он не пошёл учиться в колледж, а также стал машинистом городского «сабвея». Но дешёвая квартира, благодарность хозяина, в которой жил ещё дед, верно служивший хозяину дома, так и осталась за ним.
Дело в том, что квартиры в этом районе на самом деле никогда не были дешёвыми и их обитателями были богатые и известные люди с соответствующими манерами и поведением. По условиям хозяина дома, для почти бесплатного проживания в шикарном вестибюле, кроме всего нужно было иметь внешность и обладать манерами истеблишмента, чтобы ничем не отличаться от остальных обитателей дома и не шокировать их своей полупролетарской внешностью. Этого не требовалось от Клайда Данте I, ведь он был лифтёром. Но Джозеф Данте II лифтёром не был, он был жильцом. Поняв желание хозяина по-своему, он перестал водиться со швейцарами. В то время в Америке наступали либеральные времена, и богатые жильцы нарочито по-дружески относились к швейцарам, а те, забыв о субординации, принимали этот плюрализм за чистую монету и часто фамильярничали с ними. Иногда богатые жильцы подчёркнуто играли в демократию и не замечали их амикошонства, но Иеремия Данте III не был богатым, поэтому он пошёл дальше всех, он не заигрывал со швейцарами, он и вовсе перестал обращать внимание на них и этим допустил огромную ошибку. Швейцары оказались на редкость мстительными, злопамятными, злобными и готовыми на любую пакость людьми.
Как-то, незадолго до выхода на пенсию, мистер Данте III, как обычно утром отправился на работу. Он всегда поверх униформы транспортного работника зимой одевал дорогое ратиновое пальто и шёлковый шарф, завязанный на европейский манер в виде «удавки». Осенью вместо пальто был серый дорогой консервативный английский плащ, но и то и другое всегда дополняли серая фетровая шляпа и дорогие жёлтые из кожи шевро перчатки с кнопками. Летом в любую погоду он одевал пиджак, а на шею вместо положенного униформой галстука, он одевал галстук бабочку. Никто не должен был догадаться о том, чем зарабатывает на жизнь Иеремия Данте III. Но, открывая ключом свою дверь, он обронил профессиональное удостоверение. Швейцар подобрал документ. Достаточно было вернуть его владельцу, ведь там было его фото, правда в униформе, но швейцар намеренно прикрепил его к зеркалу внутри лифта. Поскольку Иеремия жил на первом этаже, лифтом он никогда не пользовался и знать этого не мог. Но зато все жители дома во время пребывания в лифте от скуки изучали фото своего соседа с первого этажа. Однажды пожилая, вся усыпанная бриллиантами, но выжившая из ума соседка, сказала с немецким акцентом:
— Вам так идёт ваша форма на вашем «аусвайс». Вы так похожи в ней на покойного Иоахима Фон Риббентропа. Когда я училась в Бременской гимназии, его портрет висел у нас в коридоре. Я как отличница была сфотографирована под его портретом.
Беда не приходит одна, и скоро на мизерную квартплату мистера Иеремии Данте III начали обращать внимание. Конечно же, она была смехотворной, но и квартира была ей под стать. После того как дед спас внучку хозяина и его потомки стали привилегированными жильцами, они все жили по старому контракту деда. Но за красивыми готическими резными дверьми квартиры — капризом архитектора — начинался ужас. Там сразу следовала крохотная спальня, только потом огромная, даже для этого богатого дома, кухня. С газовой плитой и туалетом. Единственное маленькое, размером с бойницу, окошко в непомерно большой кухне выходило прямо на стену соседнего дома. Других окон в квартире вообще не было. Но ведь всё это было в Манхэттене, и почти бесплатно. За эту квартиру в шикарном вестибюле было заплачено тем, что у двух Данте за сто лет было только по одной жене и по одному ребёнку, а Данте III и вообще никогда не женился. На протяжении многих лет всё это казалось довольно стабильным, но не так давно суперинтендант дома остановил его в вестибюле и вежливо сообщил мнение менеджера: «Хотя специфика квартиры мистера Данте III особая, но эта квартира не может больше быть такой баснословно дешёвой. Прежняя цена была основана на том, что людей, претендующих на жизнь в таком месте и в таком особенном доме, не могла заинтересовать такая странная квартира с одним маленьким окном в кухне. А просто студентов или рабочих по найму, всегда желающих жить в этом месте, в квартире даже без окон, но за ту же квартплату — хоть отбавляй. Но видеть их нашими жильцами с их громкой музыкой, пивом и большими компаниями мы не заинтересованы.
Мистер Иеремия Данте III с его деликатностью, аккуратностью, умением одеваться и вести себя с достоинством, прекрасно вписывается в образ обитателей нашего дома. Он даже в каком-то смысле является его фантомом…»
— Но теперь грядут иные времена, мистер Данте, — добавил суперинтендант.
Был предложен следующий временный консенсус между жильцом и менеджером: швейцару должно быть разрешено держать в квартире мистера Данте оранжевые колпаки, какими пользуются строительные рабочие во время ремонта дорог. А также моющие средства для окон и витражей, лестницу — стремянку и запасные лампочки.
Это было унизительно. Иеремия понимал, что оранжевые колпаки нужны швейцару для того, чтобы быстро захватывать свободные места для парковки машин на улице, а потом услужливо предлагать их жильцам дома.
Это был удар ниже пояса, ведь залог спокойной размеренной манхэттенской старости мистера Данте, его бюджет и благополучие зависело сегодня от тех нескольких тысяч долларов в месяц, которые были дарованы ему за целое поколение честной службы его деда, в виде его сегодняшнего сказочно дешёвого жилья. Но с другой стороны эта проклятая, почти бесплатная квартира загубила амбиции трёх итальянских поколений.
Музейная миля, прекрасный вестибюль здания, особая вежливость соседей и высокий престиж обитателя этого дома въелись в сознание его деда, и развратили его, ещё до Великой Депрессии.
Как теперь его внуку, Иеремии Данте III, потерять всё это? После Метрополитен музея с его мировыми шедеврами, после Центрального парка, где летом можно, сидя на скамейке, выкурить сигару и одновременно разговаривать с молоденькими девочками-«джаггерами» или, слушая весеннее пение птиц, гулять по аллеям, заложив руки за спину… Всё это теперь может быть утрачено. Сравнивая свою манхэттенскую жизнь на Музейной миле с жизнью где-нибудь в Бронксе под грохочущим «сабвеем» или с жизнью в квартале Диленси или Бовери с пожарными лестницами и коридорами, пропахшими жареной рыбой, он приходил в ужас. Для него это означало уйти на тот свет задолго до назначенного ему времени. Отсутствие искусства и гармонии быстро сведёт итальянскую душу мистера Данте III в могилу. Переезд в худший район на склоне лет может быть обусловлен и объяснён только наличием проживающих там родственников. Но у Иеремии на всём свете была только одна родственница — очень старая сестра его матери. Если только она не умерла давно, то жила где-то в Италии. Вот теперь он стал по-настоящему чувствовать себя одиноким. Зато в его спальне появились три оранжевых дорожных колпака и лестница, о чём он не забывал даже во время сна.
Однако жизнь продолжалась.
Когда мистер Данте подсчитывая потраченные сегодня деньги, возвращался домой, чтобы съесть обед из супа «Кэмпбелл», ломтика хлеба с прошутто и маслинами, в вестибюле он чуть не столкнулся с немолодой, но очень стройной дамой. Часть чёрной шляпки и её глаза были прикрыты чёрной вуалью. Он отступил на шаг в сторону, вежливо поклонился, пропустил её, извинился и хотел продолжать свой путь.
— Неужели это ты, Джерри? — вдруг сказала дама хрипловатым прокуренным голосом и неловким движением откинула вуаль.
— Да, это я. Иеремия Данте III, мэм.
— А я тогда была Джуди Каррера. Из публичной школы. Мы тогда жили на Мэдисон. Мой отец был там суперинтендантом, помнишь? Мои предки тоже из Мессины. Ты ещё демонстративно не хотел со мной здороваться, ведь все знали, что я еврейка… Теперь помнишь?
— Теперь припоминаю… Вы потом, кажется, встречалась с шофёром португальского консула?
— Совершенно верно! Он позже сделался помощником консула… А теперь я вдова…
— Сожалею, — сказал Иеремия и смиренно опустил глаза. — А вы живёте здесь?
— Нет, я навещала здесь свою подругу. Но я живу недалеко. А ты всё живёшь в этом шикарном доме?
— Да, я живу здесь.
— Один?
— Один. Так сложилось.
— Так давай дружить.
Мистер Данте растерялся.
— Нет, нет, нет! Это не обязательно. Ты не понял, я и не подумала, что у тебя может быть любовница.
— Никого у меня нет, и я даже не готов сказать что-то определённое.
— Хорошо, завтра я свободна целый день, если ты не позвонишь до семи часов вечера, я буду считать, что зря тебя побеспокоила. Вот моя визитка. Кстати, чем ты обычно занимаешься во время, отпущенное нам создателем?
— Хожу по музеям, тщательно рассматриваю полотна великих художников, в этом кармане у меня очки, а в этом маленький галогеновый фонарик. Пытаюсь хитростью проникнуть в их «эгрегор», ведь сами они меня туда не пригласят, — пошутил он.
— Ты веришь в эзотеризм, Джерри?
— Иногда приходится, когда реальность слишком донимает меня, — печально усмехнулся он.
— Ты остроумен, я жду твоего звонка.
Джуди прекрасно помнила и знала каждый шаг этого «ботаника», хоть и прошло пятьдесят пять лет, потому что в школе была безумно в него влюблена. Только он этого так и не узнал. В школе его звали «ни рыба, ни мясо», но завидовали его способностям. Кем были его родители, в школе было неизвестно. Но откуда в нём было столько не итальянской спеси и странной для сицилийцев страсти к учёбе?
Наверняка он не знал или не хотел знать, что его бабка из Мессины была еврейкой по имени Сарра. Возможно, он даже не знал, что землетрясение засыпало её песком рядом с её кузиной, которая была бабкой Джуди. То, о чём уже никто не помнил. Он так и не узнал, что они были дальним родственниками. Может быть тогда он бы обратил на Джуди хоть немного внимания?
После похорон мужа Джуди вернулась в Америку и приходила в этот дом не столько к своей подруге, сколько с тайной надеждой встретить Джерри. Сегодня она впервые решилась заговорить с ним. Она уже не боялась его отказа. Всё, что нужно было сделать, это как-то дожить до завтрашнего утра. Если подруга сможет помочь деньгами, то жизнь ещё может продлиться. Если нет-то так тому и быть. Всё уже приготовлено.
То, что она — нищая, Джуди узнала внезапно. Когда она в Лиссабоне пришла разместить заказ на чёрный обелиск для надгробия мужа, клерк в похоронной конторе сказал, что у неё в банке на счету едва хватит денег рассчитаться не только за похороны на дорогом кладбище Прозереш, но за похороны вообще, и посоветовал сделать что-нибудь подешевле.
Она всю жизнь считала себя состоятельной — за всё платил муж. Последние годы она предпочла бы жить в Нью-Йорке, но муж жил на Французской Ривьере. Она не знала, что он пристрастился к рулетке и почти не покидает казино в Монте-Карло. Весь их совместный рутинный счёт был чисто «выметен», а семейный счёт опустел ещё раньше. Последний месяц она жила на квартире милостью хозяев. Квартирка в Манхэттене обходилась ей в четыре с половиной тысячи долларов в месяц, и искать спонсоров, чтобы платили вместо неё такую сумму, было бы наивно.
Сегодня подруга сослалась на то, что без мужа, бразильского дипломата, она не сможет решить эту проблему. Он прилетит только завтра на рассвете. Весьма слабая отговорка. Ответ его уже был известен Джуди. Однако, нужно было дождаться звонка от подруги. Другого не дано. В любом случае, у неё в квартире всё готово к кардинальным переменам.
О том, чтобы с корыстью использовать «случайную» встречу с этим «ботаником» она боялась думать. Это было так, ведь он был её героем всю жизнь, и она боялась разрушить это романтическое прошлое. Однако, в каком-то закоулке её души, всё-таки теплилась крохотная, туманная иллюзия надежды. Конечно, это был призрак. Но ведь герои всегда приходят на помощь в самых крайних и драматических ситуациях. Как это должно будет произойти сейчас, она пока не знала.
Разговор с Джерри был обыкновенным нереализованным прежде кокетством и влюблённостью, которая в некоторых женщинах умирает последней. Да и какое дело Джерри до неё? Он теперь, наверняка, обыкновенный богатый импотент и определённо, может легко платить за своё жильё в этом доме. А это не менее десяти тысяч в месяц. Ведь в свои шестьдесят восемь лет, он уже не тратит денег, а ходит в музей рассматривать картины с карманным фонариком.
Вечером Иеремия сидел за столом с калькулятором в руках. Музей обошёлся ему в двадцать пять центов, кофе с круассаном — один доллар и девяносто девять центов, шнурки для туфель — один доллар и девять центов, суп «Кэмпбелл» — два доллара девяносто девять центов. Итого, если округлить, то с чаевыми официанту будет семь долларов и тридцать пять центов. Пока ещё можно вполне достойно жить на его пенсию и даже тратить деньги на визиты «внучек». Так назывались студентки, бегающие в кроссовках по Центральному парку в поисках обеспеченных мужчин. «Внучки» стоили ему около тысячи долларов в месяц. Дорогая одежда — столько же. Ежемесячные расходы на автомобиль, страховку и гараж-несколько меньше. Всё вроде бы неплохо сходится. Вечная память его экономным предкам. С его небольшими сбережениями и таким бюджетом, при его пенсии вполне можно жить в этом доме, если бы не унизительные оранжевые колпаки в спальне.
По поводу встречи в вестибюле мистер Данте думал следующее: какая может быть дружба с женщиной шестидесяти восьми лет?
Сейчас, после обеда распогодится, и он пойдёт в Центральный парк смотреть на молоденьких девочек, бегающих в махровых трусиках, едва скрывающих их кругленькие попки.
Нагулявшись в Центральном парке, он остановился передохнуть и увидел соседа, бывшего помощника посла США в Бирме. Старик сидел на скамейке и сосредоточенно пытался раскурить сигару от зажигалки. Над верхней губой у него бесконтрольно блестела старческая капелька содержимого из носа. Наконец ему удалось прикурить, и он, оскалив жёлтые зубы, выдохнул первую порцию дыма. В это время к нему подошёл мистер Данте III.
— Как сегодня ведёт себя ваш диабет, господин посол? — спросил мистер Данте. Помощник посла вздрогнул и чуть не выронил сигару. — Эмбарго ещё не отменили, а вы уже курите кубинские сигары?
— Это гондурасские сигары, — сказал бывший помощник посла в Бирме и закашлялся. После этого он по ошибке сунул сигару горящим концом в рот и заплакал. Жидкие старческие слёзы увлажнили его обильно усеянные папилломами глаза.
— Привет, бездельник — отплёвываясь сигарным пеплом, проворчал он. — Вон едет твой друг судья, отравляй жизнь ему.
— Добрый день, молодые люди, — сказал подъехавший на аккумуляторной тележке судья.
— Как ты умудряешься на этой тележке без посторонней помощи выезжать из своего дома без пандуса, Билл? — спросил помощник посла
— Это мой секрет, — ответил судья.
Он жил один с прислугой в замечательном односемейном собственном доме недалеко от Метрополитен музея.
— Более того, я собираюсь предпринять поездку на поезде в Хэмптон, к дочери, не слезая с моего «вилчера». Хорошо, что мистер Данте уже здесь. Сейчас я получу у него исчерпывающую консультацию о правилах перевозки инвалидов на поездах в штате Нью-Йорк. И он развернул тележку лицом к Иеремии.
Это был намёк на бывшую профессию мистера Данте. «И этот уже знает», — с досадой подумал он, но примиряюще сказал:
— Я хотел бы услышать от вас, Ваша честь, продолжение разговора о всепожирающей брутальности Американского правосудия.
— Никакой брутальности за годы моего пребывания на посту судьи я не заметил, мистер Данте. А Эммануэль Норьега, Джонатан Поллард и Бен Ладен, о которых Вы говорили — обыкновенные враги нашей страны. Вы ещё вспомните супругов Розенберг!
В это время кто-то несильно потянул мистера Данте за рукав. Это была студентка Наташа. Она подрабатывала проституцией и переодевалась у него в квартире, чтобы побегать в парке. Её вещевой мешок с одеждой, ключами, студенческим билетом и кошельком, всегда лежал около входной двери. Она брала с собой только телефон. Чаще всего знакомство с ней предлагали пожилые мужчины, когда она бегала по аллеям в лифчике, сникерсах и миниатюрных трусиках. Она записывала их адреса на телефон. После окончания охоты на них она забегала к мистеру Данте, чтобы вымыться в душе, посушить волосы, заодно заработать у него при помощи орального греха немного денег и съесть порцию клубничного мороженого, которое всегда имел для неё мистер Данте.
— Поговорим в другой раз, ваша «внучка» уже ждёт вас, — сказал судья.
Иеремия махнул рукой, и они вместе с Наташей направились к нему домой.
Вечером, после ухода Наташи, Иеремия смотрел чемпионат мира по футболу — последнюю дань приверженности Италии.
Наутро он, ещё лёжа в постели, стал перебирать, что нужно сделать сегодня. Всё его подобие казалась бы активной жизни не исключало чувства одиночества. Но сочувствию к другим одиноким и заброшенным людям он так и не научился. Поэтому, когда он вспомнил о вчерашней встрече со сверстницей, он хоть и осознавал обязанность позвонить ей, но вместе с этим чувствовал сильное раздражение.
Нет, он не будет ей звонить!
Целый день мистер Данте провёл на выставке собак, не получив особенного удовольствия. Правда, он не представлял себе, насколько эти животные могут быть преданными. Вечером, перед тем, как войти к себе, он достал из почтового ящика всю свою почту.
Армия «чёрных симбионистов» сообщала, что она жива и предлагала стать её солдатом, призывая сделать посильный денежный вклад в борьбу за справедливость во всём мире. Потому что «black is beautiful».
Следующее письмо от общества Американских ветеранов сообщало, что мистер Иеремия Данте III имеет право быть похороненным на Арлингтонском кладбище с надлежащими почестями, если представит доказательства наград и участия в какой-либо из войн и станет спонсором «Нового Патриотического Легиона».
А от третьего письма, хоть он и не сразу его понял, ему стало не по себе. Оно было из квартирного менеджмента.
В объяснении было сказано:
«В связи с тем, что контракт между квартиросъёмщиком Клайдом Данте I и домовладельцем Алоизом Глолэри истёк более семидесяти лет назад, ещё в январе 1938 года, а также из-за высоких расходов по содержанию дома в последнее время, ситуация драматически изменилась и требует экстренного повышения квартплаты нескольких льготных квартир, включая и его квартиру. Лучшее, что может сделать администрация для такого многолетнего почётного жильца, как мистер Иеремия Данте III — это вместо прежней символической квартплаты в $10 и 75 центов предложить ему квартплату $2900 в месяц».
Далее письмо сообщало, что менеджмент выражает надежду, что мистер Иеремия Данте будет и далее оставаться почётным жильцом дома.
К этому объяснению был приложен контракт, вступающий в силу с первого числа следующего месяца.
Благодарная спасённая внучка хозяина, Алоиза Глолэри, недавно скончалась где-то в доме престарелых и вместе с ней скончалась благодарность её семьи. Это печальное сообщение полностью разрушало его старость. Ах, как он увлёкся преимуществами жизни в этой богатой части Манхэттена! Как больно падать с большого коня! Ведь это была не его жизнь!
Теперь ему для его ближайшего будущего скорее подошла бы вчерашняя дама в чёрной вуали. Сколько можно кувыркаться со студентками? Ещё год? Два? Ведь согласно статистике, предел мужских возможностей — это шестьдесят девять лет. Оставалось совсем недолго. Вдруг он почувствовал странное, ранее не знакомое ему смешанное острое чувство тревоги и досады.
Конечно, он сегодня же позвонит этой тощей вдове. Отныне придётся придерживаться своих возможностей. Эра благоденствия неожиданно оборвалась. Письмо из менеджмента лежало перед ним.
Он откинулся в кресле назад, завёл руки за затылок сцепил пальцы и закрыл глаза.
Это не шутка, это — реальность. Никто не придёт и не скажет: «Джерри, выбрось письмо от менеджмента в корзину для бумаг и продолжай жить, как ты жил раньше». Нужно что-то делать. Какое-то время мистер Данте просидел в оцепенении.
Однако, нужно позвонить ей, он взглянул на визитную карточку. Её звали Джуди. Она просила сделать это до семи вечера. Позже его звонок станет неактуальным.
Иеремия действительно не знал, как будет выглядеть его ближайшее будущее.
Часы показывали без двух минут семь. Он взял в руки визитку Джуди, набрал номер ее телефона и одновременно обнаружил, что она живёт всего в одном квартале от него.
Телефон молчал. Он опять набрал её номер. В ответ он опять услышал молчание. Он встал, прошёлся по кухне и почувствовал приступ лёгкой клаустрофобии. Это бывало с ним и раньше, в детстве. Ведь в огромной квартире было всего одно окно. После третьей попытки он решил выйти погулять и заодно посмотреть на дом, где жила Джуди.
Дом оказался старинным, односемейным. В списке трёх жильцов имя Джуди Каррера было последним. Мистер Данте хотел нажать кнопку звонка, но дверь открылась сама, мимо него прошла девушка с двумя бульдогами на поводках и в намордниках и придержала для него дверь открытой.
— Я знаю, вы — к миссис Джуди Каррера, — сказала она.
— А откуда вы знаете?
— В одной квартире живу я, в другой — моя мать, значит, вы — к Джуди Каррера. Проходите, она дома.
Мистер Данте поднялся на третий этаж. Дом был стерильным.
— Три женщины, — подумал Иеремия и тронул дверь квартиры. Дверь легко поддалась. Он затворил её за собой и шагнул в прихожую, там было темно. Странный запах проник в его ноздри.
— Джуди, вы здесь? Есть здесь кто-нибудь? Кажется, у вас пахнет газом.
В темноте он пошарил по стене и не нащупал выключателя. Тогда он достал из кармана зажигалку и чиркнул колёсиком. Вместо слабого пламени зажигалки он увидел яркую вспышку. Взрыва он уже не услышал. И не увидел, как со звоном вылетели оконные стекла и вспыхнули в проёме окна гипюровые занавеси. Он не увидел лежавшей на полу мёртвой хозяйки квартиры, потому что был убит ударом тяжелых старинных дверей, ведущих в кухню без окон. Двери были сорваны с петель мощным взрывом.
Одиночества больше не существовало. Они лежали на полу рядом. В детстве она мечтала, что когда-нибудь они купят дом с двумя красивыми подсвечниками и большой менорой, в котором им будут уютно жить вместе.
(окончание следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer1/djlevin/
