…В сумерках раскалённая «буржуйка» подмигивает бледнорозовым глазом, и кто-то невидимый, мужским шёпотом бормочет: — «А Балда приговаривал с укоризной. Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною…»
Комната освещается, когда входит моложавый мужчина в выцветшей гимнастёрке без погон, с керосиновой лампой в руках… Ставя на стол лампу, мужчина задевает головой нелепый абажур с роскошной бахромой, который начинает тут же раскачиваться, и мужчине приходится ловить его и успокаивать. Собственно нелепость абажура состоит в кричащем несоответствии его с примитивной керосиновой лампой, с протянутыми вдоль комнаты верёвками для сушки белья, с печкой «буржуйкой» и куском кровельного железа, подоткнутым под неё. А в остальном абажур вполне на своём месте; под лепным потолком, в комнате дома старой постройки, с солидным интерьером в виде высоких окон с резными ставнями, дубового, правда, давно не полированного паркета… одним словом; «жили когда-то люди!..»
Лампа поставлена на стол, и мужчина роется в этажерке, ищет что-то среди вороха бумаг… Грохнула в прихожей дверь, стук шагов… мужчина спешит к двери…
— Симочка, ничего не случилось! Ровным счётом…
Он не успел договорить. Дверь в комнату рывком открывается, на пороге запыхавшаяся женщина. Она зло покусывает губу, переводя дыхание, и это ей идёт. Как, впрочем, и старенькое, но удачно по фигуре перешитое пальто с лисичкой-воротником и кокетливая шляпка. По всему видно, что Симочка умеет укрепить свой дух, но сейчас она явно перевозбуждена.
— Это свинство, Ильюшка, самое натуральное. — Зло летит на стул муфта, — Где Лёвушка?
— Я его съел… с горчицей…
Сима раздражённо, но с облегчением вздыхает…
— Дурак!.. Большой и глупый. Трудно было понять, как я стану волноваться?
— Не трудно, но так получилось. Я давно обещал Лёвке покатать его на лошади. Ну и тут… удалось сегодня пораньше освободиться, заехал за ним, и мы поехали. Цок, цок, цок, заехали за мамкой в радиокомитет, а там сказали «ушла ваша мамка», мы, цок, цок, поехали домой, думали она уже дома, а она, как не стыдно, где-то прохлаждается.
Илья улыбается, Илья держится бодрячком, но в глазах усталость и тоска, и руки нервно ищут что— то на этажерке…
— Так ведь я в консерваторию пошла, а оттуда за Лёвушкой… — доносится до него голос Симы, — А мне говорят «забрали». Кто? «Наверное, отец…» Представляешь, наверное! Как я бежала!.. Видишь, какой ты глупый?.. Сними с меня боты.
— Не хочу, мне противно до тебя дотрагиваться.
— Ах, так!.. — Сима стягивает с себя ботик — Тебе противно… — ботик летит в Илью, предусмотрительно спрятавшегося за этажерку.
— Перелёт!..
Сима яростно шепчет: «Погоди сейчас я тебя убью…» — стягивает с ноги крепко засевший там ботик, а Илья, совершив манёвр, подкрадывается сзади, бросается на Симу, валит её на, завизжавший всеми своими натруженными пружинами, матрац. Деревянные, короткие козлы старчески всхлипнули. Илья со злорадным сладострастием шепчет:
— Смерть фашистским оккупантам…
Сима самозабвенно, с героическим упорством сопротивляется.
— Это я оккупант?.. Это ты… ты сам, у-у-у..!
Исход боя трудно предугадать, но, вдруг, Сима обмякает, бессильно откидывается, глухо стонет. Илья испугано вскакивает.
— Что, Симочка?..
Блестящий маневр. Сима молнией взлетает с матраса, бросок головой в живот Илье и поверженный враг лежит на жалобно повизгивающем матрасе с поднятыми руками…
— Сдаюсь!
Из другой комнаты слышится детский голос.
— Мама, это ты?
Сима замирает, затем садится… испуганно-доверчиво смотрит в сторону голоса.
— Я, я, Лёвушка. Я сейчас немного согреюсь и приду тебя поцеловать… — шёпотом Илье — Только во имя сына дарую тебе жизнь.
А засыпающий голос Лёвушки:
— Мама, спой про козу…
Сима подходит к двери, за которой спит сын, приоткрывает её…
— Спою, Лёвушка. Только согреюсь немного… — она закрывает дверь, поворачивается к Илье, по-прежнему шёпотом говорит — Благодаря чуду, сделавшему тебя отцом моего ребёнка, я согласна рассказать тебе что-то интересное… — вдруг встревожено вскрикивает — Почему Лёвку рано уложил? Он заболел?..
Илья успокаивающим жестом останавливает Симу.
— Он совершенно здоров…Просто, замёрз пока мы гуляли, поел и сомлел.
Сима облегчённо вздыхает…
— Надоел холод, надоела зима… Вставай, ставь чай.
— Не хочу вставать. — Илья лежит неподвижно — Хочу лежать и смотреть на тебя.
— Гляди, какие нежности. Подозрительно… А ну, вставай!.. И переоденься…
Илья поднимается, бессмысленно делает круг по комнате, натыкается на этажерку, ворошит стопки бумаг…
— Послушай, Серафимчик… Ты не находила писем Михаил Петровича Лебеденка? Довоенная переписка, ещё студенческая. Некие соображения, отзывы о практике и всякое разное. Не могу найти.
— Не помню. — Сима сосредоточенно роется в старом, скрипучем шкафу… — Фронтовые письма, где-то есть…
— Вот, вот!.. оживился Илья. — И фронтовые. Надо найти.
— Потом поищу, а ты переоденешься, у нас будут гости.
— Вот те раз!..
— Вот те два. Ильюшка, ты свинтус. Не интересуешься, что за гости и вообще…
Илья прикуривает от лампы.
— Видишь ли, Симочка, мне сейчас не до гостей.
— Тебе всегда не до чего. Совсем обалдел на своём заводе с утра до ночи. Я тебя всё-таки убью, или того хуже — брошу. И потом, ты очень глупый, потому что не знаешь какой сегодня день, а сегодня чудный день…
Илья присел на корточки возле «буржуйки», жуёт папиросу, подбрасывает, кой- какое, топливо, зябко ёжится, потирает руки, и тень его изламывается на стене большой плохо обжитой комнаты. А печурка, получив порцию топлива, так счастливо затрещала, что её жадное чавканье совершенно заглушило Симин голос…
Гудящие языки пламени из печурки, потрескивая и шумя, устремились к лицу Ильи, и тупой, удушающий шум возникает в его голове…
…И только, когда огонь сыто приутих, до Ильи стали доноситься Симины слова…
— …будет генеральная, а на следующий день — концерт. Я обрадовалась, побежала в консерваторию. И так удачно, представляешь… Илья, ты меня слушаешь?
— Слушаю, но плохо.
— Так слушай хорошо, чучело. Знаешь, что я узнала? Почти все педагоги вернулись из эвакуации, значит, занятия у нас начнутся не осенью, а уже сейчас.
— Поздравляю…
— Вышла из консерватории, а на углу старичок— букинист торгует и на лоточке у него ноты. Гляжу — моя ария из «Баттерфляй» и обложечка знакомая, мне перед самой войной. Ангелина Васильевна давала переписать. Взяла в руки, смотрю на уголке вытерто резинкой, но разглядеть можно А.В.С. У меня аж голова закружилась. Старичок испугался «Что с тобой, деточка?» Ничего, говорю, откуда у Вас эти ноты? «Тяжело припомнить, — говорит — я у многих приобретаю. Эти, кажется, одна молодая дамочка предложила». Представляешь?.. Дамочка…
— Ты купила?
Сима хватает с печурки раскалённый утюг, пробует его пальцем.
— У-у-у!.. Причём здесь, купила! У меня не было десяти рублей. Но ты ничего не понял. Я же тебе сказала, на нотах были вытерты буквы А.Б.С.
— Это я слышал.
Сима свирепо гладит блузку…
— И ничего не понял. — Илья только пожал плечами и потянулся за другой папиросой — Ангелина Васильевна Су-ха-но-ва. Это её ноты.
Илья открыл заслонку печурки, по лицу у него пошли красные блики. Печурка, получив новую порцию, заурчала, рука Ильи с папиросой ожесточённо растирает лоб.
— Проклятая контузия. Совсем п-память отшибла…
Сима раздражённо:
— Илья!
— Симочка, прип-помни, п-папка у меня т-такая коричневая, я в ней п-проект свой довоенный держал. Она дома, или я её н-на завод отнёс?
— Ильюшка, у тебя нет совести…
— Симочка, извини, но эт-то важно…
— Дома она где-то, я её недавно видела.
Илья подходит к Симе, пытается её обнять.
— Серафимчик, извини. Я тебя слушаю.
Сима наставляет на него горячий утюг.
— Отойди, змей! Я ему рассказываю, а он… как об стенку горохом, ничего не слышит.
— Я всё слышал, Серафимчик. Продавались ноты Ангелины Васильевны. Что тут удивительного, она их сдала…
Сима чуть не роняет утюг на плиту, испуганно и обескуражено опускается на стул.
— Ты с ума сошёл, Илья!.. Ангелина Васильевна погибла…
Илья трёт рукой лоб.
— Действительно болван. Забыл, что она умерла.
— Не умерла, а именно погибла!.. — истерично, но шёпотом, кричит Сима.
Илья поспешно обнимает её за плечи.
— Успокойся, Серафимчик!.. Ну, не так сказал… Но, какое это имеет значение?
— Это имеет значение! — не успокаивается Сима. — Это имеет большое значение… Она голодала… Старая женщина, понимаешь?.. И совершенно одинокая. Она абсолютно ничего не умела и не знала кроме музыки… Аристократка… — Сима нервно смеётся, — Представляешь?.. В наши дни, а она аристократка. — Сима плавно поднимается, величаво поворачивает голову, говорит, подражая чужому голосу: — «Сегодня я приму вас у себя. Мы позанимаемся, а потом нам подадут чай…» Мы млели от удовольствия, когда домработница Дуся подавала нам чай с сухариками… Илья, это ужасно. Я представляю, как она голодала. Дуся ей предлагала продать что-нибудь из ценных вещей, у неё много было антиквариата, так знаешь, что она отвечала? «Сейчас покупать такие вещи могут только негодяи, а доставлять им радость я не хочу». Илья, я думаю, она умерла не от голода, а от тоски по работе. Она была стара, но никогда не болела, а тут…
Илья стоит, опершись лбом об оконное стекло и молча глядит на улицу…
По пустынной улице, в мутной мгле тащится, громыхая по булыжной мостовой, телега, запряжённая понурой лошадкой, с каким— то скарбом…
Илья поворачивается к Симе.
— Серафимчик, старайся не думать об этом.
— Что ты болтаешь, Ильюшка! — опять взрывается Сима. — Как не думать, когда я увидела этот кошмар, эти ноты.
— Не вижу ничего кошмарного, — раздражённо морщится Илья, — эти ноты могла сдать та же Дуся.
Сима истерично мотает головой…
— Ну, что ты несёшь? Что несёшь?.. Подумай своей дурной башкой. Дуся-дамочка?.. Да?.. Тем более молодая? Такая же старушка, как Ангелина Васильевна. Она сейчас сторожиха при консерватории… — Сима старается взять себя в руки. — Послушай, что она мне рассказала. — Сима выдыхает, медленно, стараясь быть спокойной, говорит: — Как только похоронили Ангелину Васильевну, явился немецкий офицер и с ним двое наших. Они сказали Дусе, что описывают и забирают вещи. И если в течение года за ними не обратятся родственники, то мебель и нотная библиотека будут переданы театру, а остальное продадут с аукциона в пользу какого-то общества.
Илья роется в бумагах на подоконнике.
— Действительно неприятно и непонятно. Тётю Дусю провели… и немец, и те, кто с ним был. А сейчас кто-то пользуется.
Сима, взявшись за голову, садится на матрац.
— Илья, мне вдруг стало страшно… Может нужно заявить?
Илья быстро подходит к ней, берёт за плечи, встряхивает…
— Сима, очень п-прошу не вмешивайся… Здесь в оккуп-пации люди настрад-дались. Не все, знаешь ли, геройствовали. В общем…
— Ладно, ладно, не стану. — Сима вырывается из рук Ильи. — Сам, гляжу, передрефил… Герой, фронтовик…
— Сима!.. — сдерживает бешенство Илья. — Прекрати!.. Прекрати глуп-пые разговоры. П-помоги мне найти…
Сима внезапно подпрыгнула, улыбаясь обняла Илью.
— Ильюшка, Ильюшенька!.. Я ведь тебе главное не рассказала. Сейчас ты у меня обалдеешь, сейчас ты на попу от изумления хлопнешься. Бегу я, значит, за Лёвкой в садик и вспоминаю, что мне в радиокомитете записку передали, а я впопыхах сунула её в карман и забыла. Тут я её достаю, разворачиваю и как ты думаешь, от кого записка?
— Ну?
— Что, ну?.. Думай.
— Представить не могу… Да от кого угодно.
— Какой ты нудный, Ильюшка. Не от кого угодно, а от Зои Березовской.
— Слава Богу!.. Выходит — жива! Хоть одна приятная новость. Когда вернулась, откуда?
— Ничего не знаю, вот придёт и всё расскажет.
— Получается, это она… ожидаемый гость?
— Она, Ильюшенька!.. Зойка Березовская придёт, и очень скоро. Так, что приведи себя в порядок. Вот тебе рубашка. Сними эту кацавейку, как не стыдно в ней ходить? Рабочие, небось, смеются. Ты всё-таки шишка. Ильюшка, у нас есть немного повидла и…
— У нас есть даже конфеты.
— Правда? Где взял?
— Паёк получил.
— Наконец-то!..
Илья достаёт из— под матраса коробку, ставит на стол. Сима рвёт с неё крышку, сладострастно шепчет:
— Сейчас, сейчас поглядим, что нам союзнички подбросили… Благодетели… Та-ак, тушёнка, колбаса консервированная, галеты, жвачка, а это похоже бульон в брикетах… Пир закатим!..
Илья подходит к ней со спины, обнимает, кладёт голову на Симино плечо.
— «Есть упоение в бою, у самой бездны на краю…»
— Ты о чём? — недоумённо скашивает на него глаза Сима.
Илья вздыхает.
— Уместно ли сейчас, пир пировать?.. Ведь Зоя о Марке будет спрашивать…
Сима растерянно оборачивается.
— Господи!.. Какая я дура. Конечно!.. Конечно, ты прав… — Сима обводит взглядом содержимое посылки. — Как же встретить Зойку?.. Подскажи, Илья?.. — Илья недоумённо пожимает плечами… — Ты последний из близких, кто видел его.
— Пожалуй, верно… — глухо отозвался Илья. — Я последний… Так распорядилась судьба.
— Да, да… судьба. — вздрагивает голос Симы. — От судьбы, как известно, не уйдёшь, правы старики… Бедная Зойка. Так нуждалась!.. Сирота, всегда по чужим людям. В консерватории мы её подкармливали и обшивали сообща. Вдруг улыбнулось счастье, — Марк… — Сима глубоко вздохнула. — Как думаешь, Илья, Марк действительно любил Зойку? Ведь она простушка, а он всегда такой лощённый, такой, знаете-ли, интеллигент…
— Думаю, любил. Но, не в этом суть. В Марке всегда жило чувство обострённой ответственности. Он понимал, что для Зои он — Бог, царь и отец с матерью. И это подвигало его на любые поступки ради неё, что, в конечном счёте, давало ощущение счастья.
— И Зойка была на седьмом небе. — Сима сладостно прикрыла глаза. — Два месяца счастья, всего два месяца… Растреклятая война! Скоро матерными словами ругаться стану. Знаешь, Илья, я ночью проснусь, как от толчка, и думаю; неужели всё это с нами было…
— Сима!.. — обрывает её Илья. — Мы, кажется, договорились!.. Договорились не вспоминать. И не вздумай при Зое…
— Да, да, конечно! — суетливо соглашается Сима. — Как её встретить?.. Илья, я решила. Надо эту тушёнку ей просто отдать. Деликатно, конечно,.. и галеты, и этот бульон…
— Сима, у нас Лёвка.
— Что, Лёвка!.. Тушёнку ему вредно, ну, бульон оставим. У нас есть крупы, мы работаем, у тебя паёк, ну, что ты смотришь?
— Ты права, Серафимчик. — улыбается Илья. — Конечно права. Мы работаем… Потому, ты, несомненно, права. Так и сделаем… Хотя бы в память о Марке.
— Решено, Илья! Я прямо сейчас это всё заверну, а перед её уходом отдам. А ты выйдешь к Лёвке, что б не смущать. И прекрати курить! Дышать нечем.
Илья открывает заслонку печи, бросает туда окурок, задумчиво смотрит на огонь…
Сима расстилает на столе газету, проворно заворачивает в неё продукты…
— Сейчас кажется вечностью, июнь сорок первого, собирались семьями в Пицунду. Марк себе курортную шляпу раздобыл…
— Он её носил.
— Когда? Не помню.
— Ты не можешь помнить. Вы уже эвакуировались. Мы завод минировали. Жара была! Пылища! Тогда Марк и стал носить шляпу. И потом, когда уходили, он всё время был в ней. Даже хохмил, что есть куда под обстрелом прятаться. И только в запасном полку куда-то её подевал.
— Ты мне не рассказывал… — Сима подходит к сидящему на корточках перед печкой Илье, склоняется над ним… — Илья, а где похоронен Марк?.. — она терпеливо ждёт ответ. — Зойка спросит…
Илья резко поднимается, подходит к окну, открывает форточку. Слышен стук тяжёлой капели. Резкий ветер рвёт где-то неподалеку дребезжащую водопроводную трубу. Илья опять курит, пускает дым в форточку…
…За окном в мутной изморози чернеют силуэты деревьев, тёмные провалы окон, в которых кое— где мерцает неуверенный свет.
— Марка не сумели похоронить… — глухо говорит Илья. — Не успели. — он не оглядывается, но чувствует, как напряглась Сима — Не надо об этом, ни тебе, ни Зое.
Сима, почему-то, шёпотом говорит:
— Нет, почему же. Ты расскажи. Всё равно придётся, когда придёт Зоя, так лучше я первая услышу…
Илья натужно хохотнул.
— Отрепетировать номер, как принято в ваших кругах, но я… — он опять усмехнулся — не чтец-декламатор, могу и слова попутать.
— Не юродствуй, Илья. — жёстко сказала Сима. — Ты сейчас мне всё расскажешь и мы вместе решим, что можно говорить Зойке, а что… Надо же, в конце концов, поберечь её нервы…
Илья глубоко затянулся, присел к печурке, открыл заслонку, и к громкому стуку капели, скрежету ветра добавилось урчание огня.
— Ты, пожалуй, права… Ну, в общем так…
Огонь в печурке радостно сверкает фейерверками искр, радостно урчит и лопочет, заглушая то ли стон, то ли крик Ильи…
…Худенькая, вздрагивающая симина рука трясёт Илью за плечо…
— Илья, ты что!?. — испуганно глядят её глаза. — Ты кричишь… Что с тобой?.. Ты кричишь во сне, это понятно, фронтовые кошмары…
— Извини, Серафимчик… Всё в порядке… Вспомнилось попросту… Одним словом, — нервной скороговоркой бормочет Илья, — немец им на фланги крепко на-на- надавил, окружение грозило, драпать н-н-надо, пока не поздно. Неразбериха, всё перепуталось, а тут немец в лоб ударил. Марк, с двумя бойцами, прикрывал отход. Вдруг, по-по-понимаешь, мотоциклисты, и из огнемёта… — Илья глубоко затянулся. — Мотоциклистов пехота от-тогнала, но тут танки пошли. В общем, мясорубка…
— Нет, нет!.. Так нельзя!.. — выдохнула— выкрикнула Сима. — Ты должен что-то придумать, не такое страшное… Надо сделать так, что бы вечер у нас был, по возможности, радостным. Встреча живых друзей… Господи! Что я говорю… когда нет Марка… Но, всё-таки… Эх, негде взять вино или водку, потому что ужин всё же будет… Илья, я надену платье, что сшила в Ригаре. Как думаешь? До сих пор не могу без смеха вспоминать, как я его шила. У меня, если помнишь, сохранилась шляпка с вуалькой, а наша соседка, ты её должен помнить, эвакуированная киевлянка… — с горячечной торопливостью говорит Сима, бессмысленно открывая и закрывая дверцы то шкафа, то буфета…
…Вряд ли Илья слышит рассказ Симы, хоть глаза его следят за тем, как она достаёт разнокалиберную посуду…
…Сквозь щели печной заслонки язычки пламени пытаются вырваться наружу…
…И Сима с неестественным увлечением продолжает рассказ.
— … умоляю Вас, уступите мне шляпку, за это сошью я Вам, что пожелаете…
— Сима, послушай, надо обязательно найти письма Михаил Петровича Лебеденка… — устало говорит Илья.
Сима в сердцах и со звоном бросает на стол вилки…
— Откуда такая невоспитанность, Илья! Я рассказываю, а ему, видите ли, приспичило искать письма…
— Дело в том, Сима, что у Лизы Лебеденко неприятности.
— У Лизы?.. — Сима замирает. — Погоди!.. Кажется, стучат… Стучат. Это Зоя! Илья, ты не переоделся. Иди немедленно…
Илья берёт выглаженную рубашку и идёт в другую комнату. Сима с лампой устремляется в прихожую…
В комнате становится темно, только отблески раскалённой печурки дрожат на стенах… А на освещённой, видимой стене прихожей возникают две тени. Они почти неподвижны, только лёгкое покачивание выдаёт их одушевлённость, да еле слышимые слова— выдохи: «Боже мой! Это ты!.. Неужели?» «Конечно, я… Не верилось, что такой день наступит…» Тени сливаются в одну, бесформенную… Затем лампа вплывает в комнату и освещает Илью…
Илья, переодетый в свежевыглаженную рубашку, неуклюже переминается с ноги на ногу и глуповато улыбается…
Сима, не выпуская из руки лампу, другой рукой прижимает к себе Зою. Она хочет ей что— то сказать, но губы дрожат, а по щекам ползут слёзы… Зоя гладит Симино плечо, пытается успокоить, но еле сдерживаемые рыдания сотрясают её, и только бессвязные слова— стоны слетают с их губ…
Илья обнимает обеих…
— Ну, что вы, девочки. Перестаньте. Сейчас лампу разобьёте, пожар наделаете…
Сима, наконец, отрывается от Зои.
— Илья, помоги Зое раздеться.
Но Зоя уже сама расстегивает пальто.
— Спасибо, Ильюшенька.
Она снимает пальто, шапочку и оказывается в ладненьком костюме. И пока Зоя раздевается, поправляет волосы, Сима пристально вглядывается в неё и, вдруг, радостно взвизгнув, повисает у неё на шее.
— Зойка!.. Зоюшка моя!.. Ты такая же красивая, только похудела.
— Что ты, Симушка! Это я от счастья, что вижу вас. А ты, Симка… Да ты выросла, ей Богу выросла!
— Ильюшка, ты слышишь? Я выросла. Зоюшка, в моём возрасте не растут, тридцать не за горами. Вот Ильюшка вырос, главный инженер, не как-нибудь. Ты представляешь, Зоя, за ним каждое утро тарантас приезжает. Кучер Дербеш, дал же Бог фамилию…
Илья самодовольно улыбаясь, заваривает чай.
— Никакой не тарантас, а обыкновенная пролётка.
Зоя проводит рукой по волосам Ильи.
— Илюша… Возмужал. Солидный стал.
— Так уж и солидный. — иронизирует Сима — Его рабочие просто по имени зовут. Никакого вида. Отрез ему выдали вместе с подъёмными, так он его на сапоги выменял. Неловко ему, видите ли, в костюме ходить.
— Я помню Илюшу в коверкотовом костюмчике, — улыбнулась Зоя — Очень был к лицу.
— Воспоминания отложить!.. — голосом тамады— затейника провозглашает Илья. — Чай готов, прошу дам приступить… к сервировке праздничного стола…
— Он сгорел, Зоя, — выдохнула, Сима — костюмчик тот. Всё сгорело, всё…
— Сим— м— ма! — медленно, с досадой перебивает Илья — Д-давай, что-ли, г-готовь к столу…
— Оставь, Илья! — взрывается Сима — Ведь это Зоя,.. не чужой человек! Я могу, я имею право… рассказать ей? — Сима учащённо дышит. — Зоя нас ужасно разбомбили. Мы ехали в теплушках, духота, грязь. Они прилетели под вечер… Этот ужасный свист бомб, стрельба… Мы бежали от горящих теплушек, мама так та…
— Сима!.. — умоляюще говорит Илья — Я т-тебя очень п-прошу…
— Нет, нет, я должна… Так вот, мама уже не могла бежать, вокруг стоны, крики… Потом мы очень долго шли. Сперва к станции, но встретили какую— то часть, оказалось, что идём к немцам, Командир показал куда идти. Лёвушке девять месяцев, я его купала в речках… Потом мама… Сначала у неё оттекли ноги, она уже не могла идти. У меня в сумке оказался флакон духов, в каком-то селе я обменяла его на тележку и в ней везла маму и Лёвку… Потом мама…
— Сима!.. — мечется по комнате Илья — Зоя, я тебя очень прошу, с-скажи, что б она прекратила…
— Илья!!! — истерически кричит Сима. — Не смей мне затыкать рот!.. Не смей!..
Зоя обнимает Симу.
— Симочка, родная моя…
Сима судорожно вздохнула и обмякла в руках Зои.
— Похоронила маму — тихо продолжает она — на заброшенном сельском кладбище… — Сима вдруг улыбнулась. — А потом чудо!.. Представляешь, встретили колону — госпиталь, и на передней командирской подводе Игорь, Ильюшин брат. Какое это было счастье! Лёвку накормили, а он, бедненький, он уже плакать не мог, пищал жалобно. Как я его сохранила! Это чудо, что он у меня есть. Ой!.. Обещала поцеловать Лёвушку и забыла. Я сейчас… — бросает она уже на ходу, убегая в другую комнату.
— Илюша, — очень тихо говорит Зоя, — угости меня, пожалуйста, папиросой…
— Да, Зоя, да… — он поспешно протягивает Зое пачку, она берёт папиросу, глубоко, с удовольствие затягивается… Илья нервно крутит в руках пачку — Сима много пережила за это время. Тяжело болела в эвакуации, сильное нервное истощение. Я её стараюсь беречь, но…
— Много непоправимого, Илюшенька, невозвратного, а сил уже немного.
Илья внимательно смотрит на неё, потом берёт её руки и, улыбнувшись, чуть слышно запевает:
— «Лишь тот, кто с песней по жизни шагает…» — помнишь, как мы любили эту песню, чуть, что не ладится — мы её поём. И вроде помогало?..
— Илюша, милый, узнаю тебя…
Входит Сима. Она успела переодеться в нарядное платье, и что— то сделать с причёской.
— Ильюшка уже мурлычет. Ух, кот…
— Симочка, ты прелесть! — Зоя обходит Симу вокруг — Очень хороша в этом наряде.
— Всё ждала случая одеть. И вот случилась радость…
— Симочка, мне очень хочется взглянуть на Лёвочку. Можно?
— Ой, Зойка! Конечно! Как я сама не предложила. Идём. Илюша, посвети нам.
Они входят в другую комнату. Илья с лампой стоит у двери. Слышен приглушённый шепот: «Лёвочка, миленький! Какой большой! Сима, как думаешь, он помнит меня?» смех Симы: «Что ты болтаешь, Зойка! Ему было несколько месяцев…» «А он на тебя не похож». «Увы! В отца. И характер, и манеры. Ну, идём, а то разбудим.»
Илья в радостном томлении топчется у двери, пропустив выходящих подруг, ставит лампу на стол.
— Да, Симка, чуть не забыла… — Зоя берёт свою сумку, роется в ней — Я принесла Лёвочке мёд и тебе кое-что.
Сима растерянно оглядывается на Илью…
— Зоя, как не стыдно!.. Ну, зачем? Сама ведь недоедаешь. Дурочка ты моя… Хорошо, я тебе отомщу. — Сима достаёт приготовленный для Зои свёрток. Вот это ты возьмёшь с собой. Без разговоров! Клади немедленно в сумку. Хоть сегодня мы никуда тебя не отпустим. Ведь так, Илья?
Илья утвердительно трясёт головой… А Зоя медленно, как будто в первый раз, вглядывается в лица Ильи и Симы…
— Спасибо, милые мои. — она гладит плечо Ильи. — Я вам так благодарна… Но я не смогу у вас остаться…
— Прекрати, Зойка! — Сима категорична. — Давай готовить ужин. Илья подогрей чай и нарежь хлеб!.. Зоюшка, мы тебя совсем заговорили, и ты ничего не рассказываешь о себе. Как ты эти годы прожила? Ты должна была эвакуироваться через день, или два после нашего отъезда?
Зоя неторопливо шагает вдоль комнаты, проводя пальчиком по выцветшей, потрескавшейся штукатурке. Её тень рывками скользит по стене.
— Кажется так… — бесцветно говорит она. — Помню, что проехали мы часа три не больше, и поезд остановился. Кто— то из железнодорожников сказал, что взорваны пути и придётся ждать, пока починят… — Зоина тень замерла на стене, а затем двинулась к центру комнаты. Зоя села на стул, как-то измученно подпёрла голову рукой…—
— Мы стояли всю ночь. — с усилием сказала она. — А утром увидели немецкие машины… Приехала дрезина с солдатами, нам приказали выйти из вагонов с вещами, построили в колону и повели… — рассказ Зои становится монотонным, каким-то неестественно сухим.
— Зоя, может не стоит ворошить?.. — беспокоится Илья. — Может быть не сейчас, не сегодня, я имею в виду?..
— Нет, нет!.. От чего же… Надо рассказать… — сухо отзывается Зоя. — Потом нас заставили разбирать разбитые пути, засыпать воронки. Вечером опять построили, но мужчин отдельно, а женщин с детьми отдельно. Мужчин куда— то увели, а нас отправили на элеватор. Там мы пробыли всю ночь. — Зоя умолкла, не мигая смотрела на лампу… Затем, вдруг, торопливо, горячечно, как бы боясь, что не успеет, продолжила свой рассказ:
— На следующий день опять заставили работать. Мы все очень испугались, потому что мужчин не было. Я решила убежать. Вечером спряталась под мостиком, дождалась пока солдаты всех увели, и пошла обратно в город. Оказалось, что не я одна, ещё насколько женщин, те, что, как я, ехали без семей, тоже решили возвращаться. К утру, мы были в городе и разошлись… — Зоя перевела взгляд на Симу. — Вот так… А— а!.. Что вспоминать!..
— Зоюшка! Дружок мой ненаглядный!.. — обняла её Сима. — Ты права, что вспоминать! Ну, её к чертям, войну. У нас сегодня радость, мы встретились. Давай есть бутерброды, а к чаю у нас конфеты и сгущёнка.
— Напрасно, Сима. Молоко Лёвушке нужно…
— Зойка послушай! — встрепенулась Сима. — Сейчас ты мной возгордишься. Представляешь, у меня в Ригаре корова была, и я её доила.
— Сима!.. — Зоя усмехнулась. — Невероятно! Неужели не боялась?
— Ещё как боялась. Но, что было делать. Лёвку надо кормить.
— М-да… — продолжает улыбаться Зоя. — Мне, представь, тоже пришлось зарабатывать в оккупации, знаешь чем? Илюша, будь добр, отвернись… — шёпотом — Я шила лифчики.
— Ты шила? Ой, как забавно. Зоя, а потом что?.. Неужели продавала?
— О-о, Сима,.. тебе это тяжело вообразить?.. А, представь себе, получилась целая история. Помнишь, в театре была меццо Степанова? Она у нас преподавала камерный ансамбль. Так вот; встречаю её. Разговорились. Она получила разрешение от властей и открыла галантерейный магазинчик. Да, да, Сима, она открыла магазин… А меня ещё в детдоме учили шить всякую мелочь. Я ей предложила шить фартучки, а она говорит, лифчики были бы кстати. Я и взялась… Поначалу не получалось, а потом, ничего, приспособилась…
— Ко многому нас война приспособила. — вздыхает Сима. — И людей открыла. Ты помнишь Михаил Петровича Лебеденка?
— Марка начальник? Он у нас на свадьбе был, и мы у него бывали. А что с ним? Жив?
— Погиб, вечная ему память… Значит, ты должна помнить и его жену Лизу?
— Михаил Петрович милейший человек, а она…
— Да мы её недолюбливали, за гонор, надменность, старорежимное «Фи, конфуз какой». А когда я добралась до Ригара, Михаил Петровича уже не было, отпросился на фронт. Других знакомых — никого. Я голая и босая. Ни денег, ни вещей, что бы продать, у Лёвушки фурункулёз. Тут я по-настоящему узнала Лизу Лебеденко…
Сима прерывисто переводит дыхание, нервно катает по столу хлебный шарик…
— И жильё мне подыскала, и меня с Лёвкой выхаживала, продала какое— то серебро, дала мне деньги и корову заставила купить. Боже! Откуда у женщины столько энергии? Для всех время находила, а ведь у неё самой двое детей. Я не знаю, как к корове подступиться. А Лиза… Вот где проявился гонор: «Не бойся! Подойди! Погладь её! А теперь поцелуй в морду». Представляешь? «А сейчас берись за титьки! Крепче! Корова должна тебя уважать». — Сима судорожно вздохнула, нервно зашагала по комнате. Илья тут же оказался рядом, протянул к ней руки…
— Оставь, Илья! — отшатнулась от него Сима и уселась опять напротив Зои. — В общем, Лиза и корова поставили нас с Лёвкой на ноги. Потом Илья из госпиталя прибыл долечиваться. На костыле, после ранения и тяжелейшей контузии, голова трясётся, заикается. Ему питание необходимо Лиза из-под земли доставала. Через месяц Илье возвращаться в часть, я поехала на станцию его проводить. Настроение, можешь представить какое, Минута до отхода поезда, Илья уже в вагоне. И вдруг несётся Лиза. Мимо меня, прямо в вагон, вытаскивает оттуда Илью чуть не на ходу поезда и телеграмму ему из наркомата. Илья читает телеграмму, а Лиза бухается на землю с сердечным приступом… Бог мой!.. Я плачу от счастья, Лиза причитает, проклинает войну, эвакуацию, а этот дурачок — она кивает на Илью — бормочет, что ему неловко, почему, видите ли, его не пускают на войну…
Илья роется в этажерке, достаёт несколько фотографий, одну протягивает Зое.
— Вот мы в эвакуации перед моим несостоявшимся отъездом, и Лиза с нами.
— Молодец, Илюшка! А я забыла. — Сима выхватывает у Ильи другое фото — Зойка, смотри, каким карапузом Лёвушка был. А вот собака рядом. С этой собакой умора. Лёвка затащил её под кровать и давай доить. Я как увидела, — обомлела! Думала, покусает. Представляешь?
— Зоя… — Илья протягивает ей фотографию — Вот это… Марк. Фронтовая фотография.
Зоя берёт фотографию, всматривается.
— Какой худой… — говорит она шёпотом, затем, отбросив фото на стол, выбегает в коридор, шепнув: «Я сейчас…»
Сима пытается бежать за ней, но Илья перехватывает её за локоть… —
— Не н-надо…
Сима останавливается, с силой оттолкнув его руку, идёт к столу и, опершись о края, не мигая смотрит на лампу.
Илья подходит к окну, его пальцы на стекле отбивают бессмысленный ритм…
…За окном ночная, морозная муть. Чёрные контуры деревьев с трудом протискиваются в поле зрения… В окне отражается, стоящая на столе лампа и очертания двери…
… — Всё!.. Всё, миленькие мои… Илья, ты бы не мог подарить мне эту фотографию?
— Конечно, Зоя, она твоя.
— Зачем всё так случилось? — Зоя вновь рассматривает фото, — Я знаю, он скрыл свою близорукость, иначе…
— Он н— не мог иначе, Зоя. — глухо отозвался Илья.
— Ну, и глупо! — воскликнула Сима — Глупо! Не всем воевать, кто— то должен был и работать! Михаил Петрович, столько пользы приносил, и туда же, на фронт. А через полгода — всё. Пропал…
В комнате повисла тишина, если не считать потрескивание дров в печурке, да скрипа паркетин под ногами, шагающего вдоль стен Ильи… Илья подходит к радиоточке, задумчиво смотрит на неё, затем поворачивает ручку и в чёрном зеве радиоточки слышится хриплая мелодия вальса.
— Ну, вот!.. — с наигранной радостью воскликнула Сима — Как-будто светлей стало. — Она с некоторым вызовом осматривается…
— Зойка, знаешь что! А давай-ка попрыгаем!.. Давай, давай! — она тянет Зою за руку. — Вспомним наши консерваторские вечера… — Обхватив Зою за талию, кружит её, подпевает радиоточке: — «Ля-ля, ля-ля!..» Илья! Как ты находишь дам? Ты в восторге?..
— Сима!.. — смеётся Зоя. — Угомонись! Хватит!.. Как-то, не совсем уместно…
— Это почему не уместно?.. — продолжает веселиться Сима. — Вполне, даже уместно… Радость!.. Живы остались!.. И потом, я всю войну не танцевала. Нет, вру!.. Один раз с Лизой, когда объявили об освобождении нашего города. Ля-ля, Ля-ля!.. Чуть не задушили друг друга. Ля-ля, ля-ля!..
Вальс оканчивается, хриплый голос любезно предлагает послушать что-то другое. Сима, переводя дыхание, усаживает за стол Зою, склонившись над ней, прижимается щекой к её волосам.
— Господи!.. Как хочется быть счастливой, и как немного для этого надо…Да, Илья!.. Ты, кажется, говорил, что-то о Лизе?
Илья открывает пошире форточку, закуривает.
— У Лизы неприятности…
— Что-то с детьми? — напрягается Сима.
— Нет, не с детьми… Дело в том, что… она арестована.
— За что!? — вскрикивает Зоя — За что. Илюша?
— Ты не шутишь, Илья? — перебивает Сима — Что могла сделать Лиза?..
— Она была задержана на толкучке, когда продавала спирт. Установлено; спирт был вынесен с завода, нашлись свидетели. — Илья сосредоточенно перебирает на этажерке какие— то справочники
— Не могу поверить… — Сима трёт виски — Лиза не способна, я готова поручиться…
— Оставь свои ручат-тельства!.. — Илья с силой бросает на пол книгу. — Н-не лезь не в своё дело!.. — он глубоко вздыхает, пытаясь взять себя в руки. — Извините, девочки… Сорвался… У Лизы двое детей, их прокормить н-не просто…
— Илья!.. — недоуменно смотрит на него Сима. — Но ведь Лиза…Она получает за погибшего мужа…
— Он н-не погиб.
— Пропал без вести. Какая разница? — размахивает руками Сима…
— Он нашёлся, п-понимаешь! — почему-то шёпотом говорит Илья. — Нашёлся Лебеденко.
Сима замирает с поднятыми руками, затем медленно опускается на стул.
— В плену?
Изломанная тень Ильи скользит по стене, раздваиваясь, поднимаясь к потолку, соскальзывая обратно…
— Да… В лагере для перемещённых лиц. Это неприятно, Тщательная проверка… в общем, сейчас Лиза за него не получает…
— Понимаю… Теперь понимаю… — глухо бормочет Сима. — Мне показалось она, в последнее время, избегает нас, думала, ревнует к твоему назначению… Теперь понимаю. — она поднимает на Илью глаза…
— Илья!.. — отчётливо и внятно произносит Сима.
Илья останавливается, поворачивает голову.
— Ведь именно Михаил Петрович давал тебе рекомендацию в партию?..
— Совершенно в-верно.
— А после твоего перевода сюда, на восстановление завода, ты официально вызвал Лизу и дал ей должность?
— Имен-но, я…
— Илья, только не будем волноваться…
— Я н-не собираюсь. — Илья опять вышагивает вдоль стены… — Убеждён, всё образуется.
Зоя вскакивает, делает торопливые шаги к двери, оборачивается к Симе.
— Нет, нет, нет!.. — шепчет она. — Это ужасно! Думала, хоть у вас теперь хорошо… Хотелось прислониться, согреться, но вижу… всё зыбко… Простите, пойду… — она берёт пальто, идёт к двери.
— Зоюшка! — Сима догоняет Зою, обнимает её. — Что ты, миленький! Всё будет в порядке… у нас… И у тебя всё наладится.
— У меня? — Зоя улыбается, переводит взгляд с лица Симы на Илью… — У меня ничего не будет. У меня… очень плохо.
— Не преувеличивай, Зоя!.. — нарочито прикрикивает на неё Илья — Была в оккупации, ну так что?.. Тысячи людей…
Сима ведёт Зою обратно к столу…
— Сейчас мы сядем, и обо всём спокойно поговорим, или помолчим. Война нас чему научила? Держаться друг за дружку. Тогда всё нипочём…Этому нас война хорошо научила.
Зоя садится, достаёт носовой платок, прикладывает его к глазам и, глубоко вздохнув, внятно произносит:
— Вы не знаете главного, миленькие… Я была замужем…
Илья не донёс папиросу до рта…
Сима ошарашено смотрит на Зою, на Илью…
— Как?.. Когда?..
— Илюша, — отрешённо говорит Зоя — Дай папироску…
Она, не торопясь, прикуривает, глубоко затягивается, покусывает в нерешительности губу…
— Я вам сейчас расскажу… Я, собственно, за тем к вам и шла… Мне было тяжело, невыносимо тяжело, вы не представляете. Только не возражайте, — торопится Зоя, — мол всем было тяжело… Страх, жуткий, нечеловеческий, когда боишься всех, это вам вряд ли знакомо…А я боялась всех… Театр работал, нужны были хористы, но я боялась предложить себя, там могли знать, что у меня муж еврей и коммунист. Шитьём я еле зарабатывала на пропитание… Потом начались угоны в Германию. Я пряталась, это было страшно и унизительно…
Зоя несколько раз подряд затянулась, вдавила окурок в горячий бок «буржуйки» и кинула его в приоткрытую заслонку.
— Тогда я поняла смысл слова «отчаяние». Не думаю, что вам знакомо это липкое неотвратимое состояние. С которым ложишься в постель и с ним же просыпаешься… Я решила; будь, что будь — иду на сборный пункт, но тут Степанова…
Зоя подняла глаза на лицо Симы, затем перевела взгляд на Илью, ища если не поддержку, то сочувствие…
— Она познакомила меня с Георгом… Так вот, Георг… Георг германский офицер и… очень хороший человек. Да, да! Не думайте, что немцы все… Он не был наци, это наци и СС убивали, он так говорил… Боже, о чём я?.. Шла война… Но, он был хороший человек, поверьте. Даже к евреям относился не враждебно; рассказывал, что у него друг детства был еврей…
— Так прямо и рискнул рассказать. — усмехнулся Илья — П-позволь полюбопытствовать; на к-каком языке он тебе это о-объяснял?
— Он говорил немного по-русски. — суетливо лопочет Зоя. — Конечно, очень плохо и… меня учил немецкому, терпеливо учил… — Зоя умолкает, старается поймать взгляд Симы или Ильи…
Но, онемевшая Сима глядит неподвижно в одну точку, а Илья, откинув голову и разглядывая что-то на потолке, бессмысленно мнёт в руках папиросу…
— Вы хотите, чтобы я отзывалась о нём плохо? Но я не могу. Мне было с ним хорошо, нет, не то, мне было спокойно, понимаете?.. После всех страхов, что я натерпелась… И потом, Он умел быть галантным, ведь мы… ведь я… этого никогда не знали. Вспомните; вежливость, галантность у нас считались пережитками, чем-то недостойным, зазорным. А Георг… Он понимал искусство, к нам часто приходили актёры… Вы не хотите меня понять?.. Я любила Марка, и сейчас люблю, но Георг,.. это другое…
— Что ты говоришь?! Заткнись!.. — сдавленно крикнула Сима, и её крик долго висит в сумерках…
Зоя греет руки над печуркой. Илья мается с папиросой около открытой форточки, оттуда отчётливо слышен звон капели…
Зоя судорожно, со всхлипом вздыхает.
— Вы правы, миленькие… Да, да, я достойна презрения, понимаю. …Ну, что ж…с этим с этим и буду жить, сколько осталось.
— Скажи, Зоя, — откашлялся Илья — почему ты не ушла с этим… немцем?
— Почему я не ушла, Илюша? — неожиданно звонко говорит Зоя. — Почему я не ушла с Георгом?.. Потому, что он погиб. Понимаешь, Илюшенька? Поехал в командировку и по дороге погиб. Это судьба, дорогие мои, моя судьба… И потом… Я бы всё равно… Я не верила, что прежняя жизнь вернётся. Думала, всему конец. Когда я была с Георгом, Марк был ещё жив, я это теперь знаю…
Зоя перевела дыхание, промокнула платочком чуть повлажневшие глаза.
— Теперь вы всё знаете… Сейчас я уйду. Но, скажите мне правду. А вы?.. Разве не думали, что всему конец?.. Сима, ты, когда шла под бомбами, когда умирала, разве не думала?..
— Не помню. — Сухо ответила Сима. Она подняла глаза на Илью. — Да, нет же, нет! — она колотит ладошкой по столешнице. — Боялись гибели близких, боялись увечий, но что бы всему конец, что не вернёмся — такого не было. Верили, верили, верили… — с истерической монотонностью бубнит Сима…
К звону капели за окном добавляются ещё звуки. Гудит автомобильная сирена. Три коротких сигнала и один длинный.
Зоя суетливо поднимается.
— Ну, вот и всё, миленькие. Это за мной… Не надо, не провожайте меня… — говорит она неподвижным Зое и Илье.
Зоя открывает дверь комнаты и… замирает на пороге. Поворачивает голову, ища взгляды…
— Представляете!.. — Зоя вызывающе хохотнула. — Майор один ухаживает. Предложение сделал. А ведь ничего обо мне не знает. Должно быть верит… Ещё один счастливчик… — опять раз хохотнула Зоя — А я сейчас возьму, да всё ему и расскажу… — Она поправляет на голове шапочку. — И жалко мне не себя, поверьте, а его…— Она делает шаг за дверь, ещё раз останавливается. — Хоть когда-нибудь, хоть чуточку, — как будто преодолевая боль, шепчет она, — попробуйте меня простить…
Зоя убегает к зовущим её автомобильным гудкам. Отчётливо слышен стук её каблуков, сперва, по лестнице, потом по брусчатке мостовой…
Илья через окно видит, как в свете фар появилась, а затем исчезла фигура Зои.
Сима и Илья неподвижны в комнате… Вот Сима шевельнулась, зашагала бесцельно, и взгляд её уткнулся в свёрток, оставленный Зоей… Рука потянулась, вытащила какой-то альбом, перевернула первую страницу, и болезненный стон Симы отбросил Илью от окна.
— Сима! Что случилось? Что с тобой?
— Смотри, — обморочно шепчет Сима, — что она оставила… Ноты… Там… вытертые буквы А.В.С. Смотри же, смотри…
— Приляг… засуетился Илья. — Ложись немедленно! Выпей, вот чай… Серафимчик, успокойся. — он укрывает Симу стареньким пледом. — Всё позади. Спи! Хочешь, сказку расскажу? «Жил был Поп, толоконный лоб…»
Сима беспокойно, учащённо дышит, но постепенно успокаивается.
Илья берёт ноты и задувает лампу. Комната погружается в темноту, только «буржуйка» оранжево мерцает. Илья открывает заслонку и заталкивает в печурку ноты. Огонь, оживлённо всхлипнув, лизнул страницы и радостно зачавкал, пока Илья не закрыл заслонку…
Конец
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2021/nomer1/sadomsky/
