Следя, как луч взбегает и сбегает...
А. Ахматова
В полуденной келье — янтарное, горькое зелье,
гулит в колыбели младенец, и “Ave Maria”
щебечет навстречу горячим лучам канарейка...
К устам подношу я чудесное, горькое зелье...
Младенец встревожен, кричит, а в распахнутой клетке
поет канарейка: “Отрава, Сальери, отрава!”
* * *
Уж полночь близится — тебя в онлайне нет.
О ты, чья прихоть над душой так властна,
Будь благосклонней к ней, она безгласна,
Ее ходатай — чопорный октет.
Сочти число часов (мгновений? лет?)
Моей тоски — сочти небезучастно.
Скорей приди и напиши ответ,
А там казни, коль хочешь, я согласна.
* * *
Небу душно в пору листопада.
Это осень,
это — просто осень,
и в ладонях — первый снег осенний.
Мне одна знакомая менада
рассказала, что такое будни…
Ecce homo!
Праздник воскресенья —
Развлекайтесь!
Бог с души не спросит.
Развлекайтесь —
спит стоокий Аргус.
Я — Улисс на уцелевшем судне,
но за мною — звездная армада,
и к рассвету полон ветром парус.
Ecce homo!
Так душе и надо…
* * *
Под светло-серым небом октября
у ста дорог стою на перепутье.
Ну почему мне жизнь дано прожить
всего одну — не тысячу, не сотню,
не три, не две? Хочу весь мир обнять,
все лица, судьбы, времена и нравы
в себя вобрать, чтоб наконец наелась
голодная и злая пустота.
* * *
Чту покоем день Господень:
поздно лягу, встану поздно.
Полдень —
я в постели с гроздью
сладких черных виноградин.
Ящик новости бормочет:
“Город Горький, город Грозный…”
Кот хвостом ладонь щекочет,
в складках пледа спит “Уолден”.
День неспешный вышит гладью,
дышит тишью, пахнет ленью.
Вечереет. Чту субботу —
ожидаю воскресенья.
Одиссей — Полифему
Одиссей Полифему назвался — Никто.
Блок хвалил свысока молодого Ник. Т-о.
“Кто ты?” — спросят меня. Право слово, никто
(никому, никогда, низачем, ни за что).
Безымянная маска, никнейм без лица,
я — поэзия жеста, “Поэма Конца”,
меж татьян и евгений, алин, маргарит —
златоустый, певучий живой “Маргарит”.
Попроси-ка за стойкой еще “маргарит” —
пусть неон в хрустале подрожит, погорит…
Как всё глупо, mon cher, всё не так, всё не то.
“Кто ты?” — спросишь меня. Отвечаю: “Никто”.
* * *
Знавала я когда-то в Байе даму,
которая любовникам своим —
прекрасным, крепким, смуглым баиянцам —
давала имена микстур, эссенций
и эликсиров из аптеки мужа.
Эпштейн, пожалуй, с ней бы согласился:
возьмите Аллу, превратите в Ому,
и в этом суть любви — так он учил.
Да и в Эдеме разве не с любовью
малейшей твари имя нарекалось?
И я тебя люблю — но вот поди ж ты,
как я ни бьюсь с тобой, как ни стараюсь,
а имени тебе не нахожу.
