«Форма духа» или «диктат языка»?+1

В декабрьском, последнем в 2011 году, номере литературного журнала «Дружба народов» опубликованы материалы «круглого стола» о значении российского опыта межкультурного взаимодействия для нынешней Европы. Видных писателей, политологов и деятелей культуры попросили прокомментировать мнение польского социолога Зигмунта Баумана, который считает, что в решении проблемы национального строительства «прошлое России — это будущее Европы» [1]. Бауман, в частности, подчёркивает: «Россия исторически решила проблему, которую основной части Европы ещё только предстоит решить: наладить мирное сосуществование разных народов, религий, культур, традиций и языков». Отвечая на вопросы анкеты, предложенной редакцией «Дружбы народов», многие участники диалога так или иначе говорили о роли русского языка в культурном самоопределении т. н. «национальных окраин» России, как преемницы Советского Союза.

Дмитрий Быков, например, замечает: «Вернейшими эмиссарами советской власти в республиках — особенно на Кавказе — были местные поэты, учёные, просветители: не только потому, что советская власть давала им почёт, депутатство и ордена, а потому, что она отстаивала их исконные идеалы». Примерно в том же духе развивает тему Афанасий Мамедов: «Более продвинутая русская культура, безусловно, оказывала позитивное влияние на народы Средней Азии и Кавказа. Продвижение русского языка, новых политических институтов, передовых для того времени технологий, создание системы образования производило ассимиляционный эффект на часть местных элит. Но в то же время власть всегда давала возможность следовать местным традициям и всё меньше посягала на идентичность нерусских народов... при всей свободе, как бы европейскости, необходимо заботиться об охране русского языка. Все пути развития «российского мультикультурного общества» идут через русский язык и русскую культуру. Мы спасёмся через русский язык XIX века. Он должен стать нашим культом. Нашим метафизическим союзом» [2].

Мысль о значении русского языка как проводника духовных ценностей других народов звучала и прежде. Так, в 2008 году в Киеве, на презентации своей книги «Асфальт», Евгений Гришковец заявил, что «у современного литературного, подчёркиваю, именно у современного и литературного, украинского языка весьма мало перспектив развития. Поскольку естественным желанием любого автора должно быть желание, чтобы его прочли как можно больше читателей. Писатель, как правило, человек просвещённый и образованный. В Украине такие люди, как правило, двуязычны. Так вот, современный писатель, живущий в Украине и желающий, чтобы его прочли как можно больше людей, будет писать по-русски». Реплика Гришковца вызвала бурную реакцию у журналистов и литераторов. Полемика длилась несколько недель, и отзвуки её до сих пор слышны в блогосфере [3].

В том же 2008-м поэт Николай Иванов сокрушался по поводу разрушительных, с его точки зрения, процессов стихийного заполнения лакун русского словесного художества произведениями литературы русскоязычной. Эти процессы, считает он, в равной степени убийственны как для русской литературы, создающейся вне «метрополии», так и для литератур национальных, бытующих на родных языках. «...Не перестаю удивляться степени деградации русскоязычной казахстанской литературы за 16 лет государственной независимости Казахстана. Многие настоящие русские поэты и писатели уехали в Россию, а их место заняли люди, которым безразлична русская культура и русский человек, живущий в духовной чужбине. <...> ...Журналы «Нива» и «Простор» отражают литературный процесс исчезновения русско­язычной литературы в Казахстане и адресованы в основном любителям казахской словесности. <...> Могут ли казахские русскоязычные писатели и поэты быть выразителями умонастроений, душевных переживаний и духовности русского этноса, проживающего в Казахстане? Могут ли журналы «Нива» и «Простор» посредством пропаганды творчества казахских русскоязычных писателей и поэтов формировать литературный общественный вкус русского этноса? <...> Русскоязычные казахские писатели и поэты приобрели «двуличие», но приобрели ли они «русскость», пропитались ли они русским духом? Нет, конечно. Русский дух неприемлем для них, воспитанных в традициях своего народа, но в силу воздействия негативных внешних обстоятельств потерявших со своим народом духовную связь вследствие частичной утраты ими родного языка и традиций» [4].

Татарин Камиль Тангалычев, напротив, считает себя русским писателем, воплощающим дух татарской культуры, и гордится этим. В статье «Русская литература татар» [5 ]он пишет: «Исходя из ныне существующей реальности, можно утверждать: у татар есть своя литература на русском языке, если даже это литература одного писателя, представленная одним сборником пронзительной лирики. Татары — народ со своим уникальным историческим надрывом, со своим богоданным местом, которое нельзя покинуть, потому что другого места для татар на свете нет. И тем, что татары являются самими собой, со своим уже художественно воплощённым историческим надрывом, они ценны мировой культуре, они эволюционно важны для человечества. Литература и востребована народом для обозначения его равноправия и самоценности в человечестве. И этой литературе необязательно быть нарочито «национальной», искусственно «колоритной». Поэтический масштаб произведений, написанных писателем из татар, и будет характеризовать сам масштаб этой литературы — возможно, и её мировой масштаб. Русская литература татар определяется фактом конкретного писателя, родившегося и выросшего в татарском народе, уважающего веру и традиции своих священных предков».

В феврале 2012 года газета «Настоящее время» опубликовала интервью Багдата Тумалаева с молодым поэтом из Дагестана Вадимом Керамовым. На вопрос о состоянии литературного процесса в республике Дагестан и том, каких классиков дагестанской литературы он особенно ценит, Вадим ответил: «Дагестан переживает расцвет русскоязычной литературы. Другое дело, что в самой республике никакого литературного процесса нет. Молодые таланты перебрались в Москву. «Классики дагестанской литературы» — а разве есть такие слова в таком порядке? Я могу говорить только о русскоязычной поэзии, других надо читать в оригинале» [6].

Так «спасение» или «проклятие»? Сегодня уже ясно, что спор вокруг феномена «русскоязычной» литературы вышел за узко-филологические рамки. Реальность «транслингвизма» толкает мысль к общефилософским поискам, всё более глубоким и активным год от года. Видимо, именно в этом ключе эстетическое сознание отвечает на некоторые вызовы постинформационного общества.

Принимая во внимание остроту проблемы, редакция журнала «День и ночь» предложила известным литераторам — писателям и филологам — ответить на несколько связанных с нею вопросов.

Как Вы оцениваете роль русского языка в качестве средства межнационального общения (в том числе и художественного) в современном мире?
Обладает ли для Вас понятие «русскоязычной» (транслингвальной) литературы каким-либо реальным содержанием, и если да, то каким? Возможно ли (и если возможно, то на основе каких критериев) разграничить русскоязычную и русскую литературы?
Сохраняет ли свою актуальность требование народности литературы, как её понимали русские писатели XIX века?
В какой степени Ваш личный опыт подтверждает теоретическую правомерность понятия «диктата языка», о котором — как о неизбежном элементе поэтического творчества — говорил И. Бродский?
Каковы исторические перспективы развития национальных литератур в эпоху глобализации и транскультурации?

Миясат Муслимова

поэт, филолог, журналист, заместитель министра образования и науки Республики Дагестан:

И к «да», и к «нет», когда к ним путь незрим,
Укажут путь расчёт и осторожность.
Где ваши мудрецы, чей дух томим
Безвластием добра? Какая непреложность
Их обрекла на дым и треск речей?
Презренней жалкой роли палачей
Духовных пастырей и сытость, и вельможность.
 
И к «да», и к «нет», когда к ним путь незрим,
Кто поведёт? От спешности поступков сохранит
Свет разума — но кем он сам храним?
Убогий борзописец очернит
Достойные слова. Чтоб овцы пали,
Чесоточные козы ловко встали
Перед стадами. Кто же их корит?
 
И к «да», и к «нет», когда к ним путь незрим,
Откроют вход пророчества поэтов.
Чтит избранных и ныне вечный Рим,
Даруя хлеб вопросов и ответов.
Коль твой народ лишён проводников,
Есть книги тех, кто дух спас от оков,
Откройте их — священна жизнь заветов.

С учётом того, что глобальное будущее мира в любом случае будет в немалой степени зависеть от России, в том числе и от положения внутри нашей страны, высоко оцениваю роль русского языка как средства межнационального общения. Высоко оцениваю, несмотря на то, что в связи с крушением социалистической системы его позиции заметно ослабли в мире. Высоко оцениваю ещё и потому, что русский язык — это язык, на котором создана великая русская литература, роль которой в мире будет только возрастать со временем. Если, конечно, эволюция будет вести по пути прогресса. Высоко оцениваю и потому, что русский язык — это язык, который связывает воедино народы моей родной республики — Дагестана, «горы языков», «страны гор», где более тридцати коренных национальностей общаются на русском языке. Ещё не так давно, каких-нибудь 30 лет назад, многие его называли «вторым родным» языком, но сегодня не меньшая часть назвала бы его, как и я, преимущественно родным, так как, увы, национальные языки сегодня, несмотря на все усилия, имеют тенденцию к угасанию. Разговоры об их сохранении усилились, мер на государственном уровне принимается достаточно, но семья как хранитель и транслятор языка стремительно теряет свои позиции.
Для меня это слово не столько строго научное, сколько слово из лексикона тех, кто полагает, что литература на русском языке, созданная этнически не русскими людьми, должна каким-то образом быть обособленной. Опять же, среди этой категории людей есть те, кто стоит на «охранительных позициях», в разной степени корректности решая вопрос: «пущать» её или «не пущать», включать ли её в понятие «русская литература»,— и есть те, кто ищет объективные закономерности этого явления, позволяющие его обосновывать.


Существует огромный пласт научной литературы, в которой осмыслен и систематизирован опыт билингвизма в контексте мирового художественного процесса. В нашей республике эта тема исследуется в трудах профессора Ш. А. Мазанаева («Двуязычное художественное творчество в системе национальных литератур», Махачкала, 1997, и др.). Русскоязычная литература Дагестана понимается им как литература, созданная представителями Дагестана на русском языке, а творчество русских авторов, живущих в Дагестане, понимается не как русскоязычная литература Дагестана, а как русская литература Дагестана. Исследователи говорят о двуязычном художественном творчестве и выделяют его различные типы. Для научного изучения потоков, из которых складывается феномен русской литературы в её развитии, это имеет смысл. Для самой русской литературы как таковой — вряд ли. Я отношусь с большим скепсисом к этническому как критерию ценности литературы.

Не как исследователь, а как человек, занимающийся собственным литературным творчеством на русском языке, скажу, что для меня нет такого понятия, как «русскоязычная» литература. Я, увы, не владею родным лакским языком, для меня родным, по сути, является русский язык, взрастила меня русская культура, точнее, русская литература, так сложилось. И я не мыслю себя вне её. В этом году мои стихи выйдут на моём родном лакском языке, спасибо переводчикам. Это тоже ненормально, в идеале хотелось бы так же свободно владеть им, как русским языком. Но таковы парадоксы реальности, будем исходить из них.

Разграничивать, отличать русскоязычную литературу от русской можно, только говоря о биографических фактах из жизни автора или в развитие тезиса о притягательности русской культуры, о естественности процесса проникновения русского языка в культурное, духовное поле народов нашей страны. Собственно, русская культура, я думаю, сегодня больше скрепляет народы нашей страны, чем реалии политики, потому что духовное родство через язык — это уже есть включённость всех в общую систему кровообращения, это уже единый организм.

Как критерии научного разграничения русскоязычной и русской литературы обычно рассматривают не только этническую принадлеж­ность автора, но и его участие в переводах собственных произведений, создание им произведений на одном или нескольких языках. На мой взгляд, критерий один: человек или состоялся как художник, или нет; всё остальное — от лукавого.

По сути — да. И это трагедия. Потому что даже в общественном сознании, во внутриписательском дискурсе этой проблемы нет. Степень оторванности литераторов от народа так сильна, что сама проблема даже не ставится. Степень атомизации общества так плачевна, что духовное единство нации идёт к исчезновению. Может, правильнее сказать, что духовные пастыри так оторвались от народа и страны, так «боятся» мыслить в этих немодных категориях, что атомизация общества усиливается ещё стремительнее? Народ оставлен на самого себя. По этому поводу позвольте процитировать мои размышления из поэмы «Диалоги с Данте»: Это явление я обнаружила, когда начала сама писать стихи, и оно поразило меня. Слова Бродского только тогда и наполнились смыслом, перестали восприниматься лишь как яркий образ. Вначале я искала объяснение в собственном несовершенстве (оно, естественно, в любом случае присутствует), но когда вспомнила слова поэта в его Нобелевской лекции — обрадовалась несказанно: слово найдено! Дело в том, что впервые за перо я взялась очень поздно — после событий в Беслане. На тот момент для меня это был единственный способ преодолеть собственную боль. Во многом моё обращение к стихам было связано и с, как принято говорить, «богоборческими мотивами». Чтобы постичь ужас содеянного и возможного для человека, не было смысла говорить с людьми, обращаться можно было только к Богу. Только потом, после написания стихотворений (они написаны от лица погибших детей и документальны для тех, кто знает личную историю каждого), я замечала, что они часто заканчивались молитвой, обращением к Богу, и в нём вместо протеста звучала боль сострадания и склонения перед Его страданием. Я не могла постичь, что происходит. Потом поняла, что это можно объяснить встречной жизнью языка, его духом, его мудростью, тем, что можно назвать и как «диктат языка».

С точки зрения оценки явления на поверхности, очевидно ослабление национальных литератур, их «съёживание». Пересыхают ручейки, которыми питаются реки национальных литератур. С другой стороны, не может не вступить в действие в критический момент диктат культуры, который через «взрыв» в национальной литературе начнёт питать себя, спасать себя. Возможно явление самобытного автора с мощной опорой на народно-поэтические, национальные истоки. Возможно, его пример на выхолащиваемом глобализацией пространстве культуры породит стремление обратиться к корням, пойдёт процесс ренессанса национальных литератур. Таким образом, глобализация может привести и к исчезновению национальных литератур, но она же приведёт и к их возрождению (пусть в новых формах), потому что инстинкт самосохранения в живых организмах сильнее, чем нам кажется. И он сработает в самый критический момент. (И. Бродский говорил, как помните, что человечество, вероятно, спасти не удастся, но отдельного человека можно. Это и делает литература. Несомненно, так запускается и обратный механизм: от одного человека — ко всему человечеству. Я надеюсь на такой вариант перспективы развития национальных литератур.)

Анатолий Аврутин

главный редактор журнала «Новая Немига литературная», член-кор­рес­пон­дент Академии поэзии и Петровской академии наук и искусств (Минск, Беларусь):

Роль русского языка, особенно на постсоветском пространстве, трудно переоценить хотя бы потому, что это единственный язык, который не разъединяет людей, а, наоборот, сближает. Ведь парад суверенитетов и разного рода «возрождений» былого мифического благоденствия в «дорусский период» привёл и продолжает приводить к весьма болезненному для русскоязычного населения процессу расширения сферы применения языков так называемых титульных наций, что, несмотря на все заверения в отсутствии даже намёка на дискриминацию носителей русской речи, непременно приводит к сужению сферы применения именно русского слова. Иначе за счёт чего бы расширялась сфера применения «титульных» языков? И только русский язык, желают того националисты или нет, несмотря на то, что Советский Союз рухнул уже более двадцати лет назад, позволяет людям разных национальностей продолжать общаться друг с другом. От этого факта невозможно отмахнуться...
Вообще-то выражение «русскоязычный» относительно писателя лично я воспринимаю как оскорбление. Кстати, очень многие реагируют аналогичным образом. Ибо если человек работает в традициях великой русской литературы и считает себя русским писателем, то неважно, в какой стране он живёт и какой там язык сейчас государственный. Другое дело, что появилось немало последователей разного рода постмодернистских течений, которые, вроде бы используя русские слова, русский язык при этом намеренно калечат. Вот их-то я русскими писателями назвать никак не могу. А вообще существует давняя формула: как себя литератор самоидентифицирует, такой он и есть. Если кому-то нравится именоваться «русскоязычным» — Бога ради...
Не будем забывать, что разговоры о народности литературы в девятнадцатом веке велись на фоне практически поголовной неграмотности населения. Художественному слову, даже в качестве читателя, могла посвятить себя лишь элита общества, всего несколько процентов. Разумеется, писатели не могли не стремиться к тому, чтобы их произведения было способно воспринимать и прочувствовать как можно больше людей. Сегодня картина резко изменилась. Про неграмотность мы все давно забыли, но из ещё совсем недавно считавшейся самой читающей страной в мире (при этом как-то игнорировалось, что она ещё была и самой неработающей, ибо практически все художественные новинки интеллигенция прочитывала, как правило, на работе) мы давно превратились в страну, интерес к художественному слову стремительно теряющую. Кто-то винит в этом телевидение, Интернет, доступность различных источников информации... Может, в этом и есть какая-то правда. Но я думаю о тех, кто с книгой не расстался, но интерес свой переключил с настоящего художественного слова на многотиражные глянцевые поделки, которыми активно снабжают жаждущих такого чтива издатели. Авторов называть не буду, они и без того у всех на слуху, а порой и попросту отсутствуют: их книги — продукт коллективного «творчества» нанятых по дешёвке литрабов... Уж более доступной для примитивного ума, «псевдонародной» литературы и придумать трудно. Только даёт ли что-либо, кроме окончательного разрушения представлений о морали и духовности, подобное чтиво? И тут волей-неволей начинает хотеться прочесть нечто менее «народное»...
Язык, как бы велик он ни был,— всего лишь инструмент для творца. На любом языке можно создать талантливое произведение, а можно — бездарное. Другое дело, что возможности языков, уровни их развития всё же далеко не одинаковы. Не хочу никого обидеть, но давний тезис о том, что великие литературы создаются на великих языках, опровергнуть трудно...
По большому счёту, все разговоры о «национальных литературах» затеваются людьми малоодарёнными. Глубоко убеждён: существует одна большая мировая Литература, которую питает всё талантливое вне зависимости от того, в какой стране и на каком языке это написано. Разве Чингиз Айтматов только киргизский писатель? Разве Маркес или Борхес только латиноамериканцы? Разве творчество белоруса Василя Быкова принадлежит только Беларуси? Нет, это всё сливается в единый могучий поток мирового сотворчества. Те же, кому не дано, в силу нехватки дарования, в этот поток влиться, моментально начинают разглагольствовать об особенностях национальных литератур...

Сергей Бирюков

поэт, литературовед, критик, доктор культурологии, основатель и президент международной Академии Зауми, преподаёт русскую литературу в университете им. Мартина Лютера (Германия) и в ряде европейских университетов:

Как необходимую, но недостаточную. На мой взгляд, эта роль будет нарастать при возможном усилении интеграции на постсоветском пространстве. Относительно художественного: необходимо, чтобы появлялись такие произведения, которые непременно хотелось бы прочесть по-русски! Ну и, разумеется, нужны мощные усилия в поддержку преподавания и пропаганды языка в зарубежных странах.
Я не думаю, что такое разграничение перспективно для развития литературы на русском языке. Существуют англоязычная, фран­ко­языч­ная, немецкоязычная литературы, все они поддерживаются метрополиями. Некоторых «н-язычных» литераторов в этих метрополиях буквально выращивают! Независимо от того, на какие темы они пишут.
Литература сейчас не играет той роли, которую она играла в XIX веке и даже в XX-м. Совсем иные вызовы. Другое дело, что современная литература могла бы хотя бы попытаться ответить на эти вызовы.
То, что язык, сам его строй, предлагает какие-то решения — это общее место. Между тем поэт осмеливается вступить в некоторое соревнование с языком. Понятно, что Бродский, как автор стихотворных нарративов, подчинялся диктату. Однако мы знаем опыты другого порядка. Например, опыт Велимира Хлебникова, Александра Введенского, Даниила Хармса, некоторых других авторов из длительной уже авангардной традиции. Я думаю, что русский авангард значительно расширил возможности русского языка, и этот язык сейчас диктует несколько иначе, чем вчера, надо только внимательно вслушиваться!
За все языки не могу говорить, хотя знаю, что, например, в Германии заботятся о сохранении диалектов, поддерживают литературы на диалектах. Я занимаюсь в основном поэзией, это не совсем литература, но поэзия ведёт постоянную работу с языком, это такой опытный полигон, в том числе и по раскрутке языка в мире. Чем активнее будет такая работа, тем больше шансов у языка сохраниться.

Февраль 2012, Клермон-Ферран,
Университет имени Паскаля, Франция

Сергей Курганов

педагог, писатель, переводчик (Харьков):

Русский язык выступает как незаменимое средство общения между теми людьми, которые продолжают называть себя советским народом — новой исторической общностью. Эти люди давно и добровольно выбрали русский язык как язык своего общения. Речь идёт о русских, украинцах, белорусах, казахах и многих других народах, которые комфортно чувствовали себя в межнациональном СССР. Но и люди, которые не относились к СССР и социализму с энтузиазмом, тоже с удовольствием и радостью говорят по-русски: например, огромное количество жителей Израиля, приехавших из СССР, не отказываются от русского языка и учат ему детей. В Германии существуют специальные программы, позволяющие русскоязычным взрослым и детям говорить по-русски, читать русские книги и т. д. Этим занимается, в частности, замечательный детский поэт и педагог Вадим Левин. Русский язык очень важен для всех русскоязычных граждан Украины, Латвии, Белоруссии, многих других стран и — независимо от политических убеждений (желание восстановить СССР на новых основаниях или отсутствие такого желания, уважение к ленинизму или отрицательное отношение к нему и пр.) — как форма общения русских людей на Земле, как форма бытия великой русской культуры, прежде всего — литературы, театра, кино. С большим интересом изучают русский язык люди, которые в детстве никогда не говорили по-русски, для того чтобы лучше понять великую русскую литературу, русский драматический и оперный театр. Вспомним, например, как Плачидо Доминго бесподобно поёт Германна на русском языке в опере «Пиковая дама» в постановке Гергиева.
Русскоязычная литература — это русская литература, то есть литература, которая написана на русском языке. Термин крайне неудачный. Лучше просто говорить «русская литература». Просто и со вкусом. Пушкин, Гоголь, Чичибабин — русские писатели, а не «русскоязычные», хотя Гоголь вырос в Украине, а Чичибабин жил и умер в Харькове. Набоков и Бунин, много лет жившие вне России, конечно, русские писатели, а не «русскоязычные».
Разные писатели XIX века понимали народность по-разному. Кроме того, множество литературоведческих понятий, в том числе и народность, претерпело глубочайшие изменения в ХХ веке. Поэтому едва ли в настоящее время остаются актуальными те требования народности (для разных писателей — разные), которые вырабатывались в XIX веке — для XIX века, а не на века. Каждая эпоха вырабатывает свои требования народности. Думаю, что и разные писатели ХХ века, и современные писатели по-разному понимают это требование. И, скорее всего, не так, как в XIX веке.
Полностью подтверждает. Писатель — это «часть речи». В принципе, Бродский в этой мысли развивает знаменитую гипотезу Сепира-Уорфа. Это верно не только для речи поэтической, но и для речи политологической. Не случайно политологи (а не поэты) начали говорить, что в основе экономического и социально-политического кризиса лежит полная исчерпанность антисоветского и антисоциалистического дискурса.
Литература может быть только национальной. Философ Владимир Библер писал, что русская национальная идея — это великая русская речь. Чтобы вести диалог культур, чтобы говорить вещи, важные людям всех национальностей, нужно развивать внутреннюю речь своей культуры — философскую, поэтическую, прозаическую. Для русских писателей — это речь Пушкина и Мандельштама, Достоевского и Маяковского, Ленина и Бахтина.

Михаил Горевич

поэт, прозаик, эссеист (Москва):

О «русской» и «русскоязычной» литературах. Вопрос, скорее, политических пристрастий. Взглядов на противоборство, которое обострено и протекает в формах «холодной гражданской войны». Брать самые дикие формы не станем, а если брать «просвещённые», то история тянется со времён «западников» и «славянофилов». Сегодня же русский язык пытаются сделать своей собственностью «патриотические силы», и тогда «демократические силы» вооружаются «русскоязычностью», протестуя против ксенофобии, «примитивного национализма»... Что далеко ходить? Есть Союз писателей России, и есть Союз российских писателей. Многие путаются, и тогда говоришь: «Вот одно, и вот иное». Один автор очень меня благодарил за внесённую ясность...
Между тем часто говорится в сетевых спорах о том, что нелепо понятие «российский язык». И вот это самое важное. Мы потеряли множество слов — «голубой», «розовый», «коричневый», мы теряем в стихах «любовь» и «душу»... Я где-то видел сообщение о том, что словарь русского языка утратил огромное, невероятное количество слов, тогда как словарь английский прибавляет и прибавляет... В тот момент, когда опасность нависает над самим языком, настоящие писатели должны думать прежде всего об этом. Ибо язык укрепляется великими произведениями на нём — и только, и никак иначе. Гнать писателя, который строит русский язык в Казахстане или Грузии, Америке или Израиле,— означает уничтожать самое основное: с языком гибнет народ, не бывает немых народов. С языком гибнет территория — вернее, территорией становится земля.
Термин «русскоязычная литература» имеет пока своё временное значение. Он, может быть, нужен и далее — филологам, лингвистам... Но Интернет всякого пишущего на русском языке ведёт к общей и неделимой литературе. В этих новых условиях, по существу, невозможно (в большой литературе) возникновение «литературных диалектов», что с неизбежностью произошло бы в ином случае.
Или иной вопрос — о «народности литературы». Я не чересчур понимаю, о чём идёт речь... Имеется хрестоматийное определение Пушкина, и я его выписал из Википедии: «Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками — для других оно или не существует, или даже может показаться пороком... Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу». Определение Пушкина во многом точное. И в основном содержательно и сейчас. Здесь проводится некая граница в культурном пространстве, мерцающая над реальными пограничными столбами... Очень верно — о народности писателя как достоинстве, в полной мере понятном соотечественникам... Но Толстого читал и учился на его вещах американец Хемингуэй в Париже... он мог не понимать нюансов, но, может, и получше многих русских читателей понимал величие замысла, устройство книги... я уже не говорю о писателях Запада значительнее старика Хэма... Что же важнее — «глубина или ширина»? Хорошо, когда совпадает, как в детской игре: «вот такой ширины, вот такой глубины»... В литературе же истинная удача — найти великого писателя, который пишет на твоём языке, и вы понимаете один другого. Так вот вышло у меня с Владимиром Алейниковым...
С другой стороны, народность противопоставляется элитарности. Это вовсе особый вопрос. Я его давно разрешил новой метафорой, а если я не первый, то буду рад услышать имя человека, чью мысль повторяю. Речь вот о чём. Можно провести параллель между элитарным и общепонятным (сейчас такая дихотомия) как между фундаментальной наукой и прикладной. Беллетристика и многие более серьёзные произведения относятся к «прикладной литературе», здесь не строится «новый культурный мир», но активно используются достижения авторов-Эйнштейнов, если кому-то не нравится — авторов-Ломоносовых... Может ли без фундаментальной физики развиваться прикладная? Нет. Но многие ли понимали «стихотворение Максвелла» из четырёх коротких строк? А вот, не понимая, как они устроены, бодро пользуются телевизором, компьютером и сотовым телефоном... читают Донцову... Нельзя создать ничего путного без странных, элитарных, никогда не дочитываемых до финала книг... нет фундаментальной книги — не будет и народной... Очень редко всё складывается: широкий успех книги, открывающей новые пути. Это и есть счастье.

Салахитдин Муминов

писатель, филолог, преподаватель русского языка и литературы (Тараз, Республика Казахстан):

Русский язык объединяет миллионы русскоязычных людей, рассеянных по всему миру, а русское художественное слово объединяет живущих в странах ближнего и дальнего зарубежья писателей, для которых русский язык стал языком их творчества. Как это парадоксально ни звучит, именно после распада СССР русский язык получил более широкое распространение, чем это было раньше. Сотни тысяч людей, по разным причинам покинувшие Россию и бывшие советские республики, являются агентами русского языка в самых разных странах мира. Носители русского языка ныне весьма активно участвуют в формировании культурного и мировоззренческого пространства человечества.

Русский язык стал голосом нового культурного явления, которое начало формироваться в ХХ веке,— русскоязычной литературы, создаваемой нерусскими авторами на русском языке. Реальное содержание понятия «русскоязычная литература» заключается в том, что посредством этого словосочетания манифестируется возникновение и развитие литературы, создаваемой нерусскими авторами на русском языке.

Разграничивать русскоязычную и русскую литературы можно по ряду критериев.

Первый критерий — национальность писателя и его национальная идентичность. Русскую литературу творят русские писатели, а русскоязычную создают нерусские авторы, для которых русский, в силу определённых причин, стал основным языком их творческой деятельности. В этой связи следует заметить, что нерусский писатель, для которого русский язык стал родным, независимо от национальных корней всё же ощущающий свою духовную принадлежность к русскому народу, есть прежде всего русский писатель.

Хронологический критерий. «Русскоязычная литература» — понятие условное, обозначающее новое культурное явление, ещё не оформившееся, а «русская литература» — понятие безусловное, отражающее многовековое существование великой литературы русского народа.

Трансляция духовной жизни русского народа средствами художественной литературы — удел преимущественно русских писателей, поскольку они прочно укоренены в пространстве духовной и исторической жизни народа. Национальная картина мира нерусских народов в основном отображается в произведениях русскоязычной литературы.

Несмотря на отмеченные выше различия, русскоязычная литература является неотъемлемой частью русской литературы. Совместными усилиями русскоязычных и русских писателей создаётся глобальный литературный текст, отражающий различные типы мировидения. Благодаря возникновению русскоязычной литературы расширяется тематический состав и художественно-смысловое поле русской литературы.

Идея народности литературы вновь станет актуальной и востребованной в связи с возникшим в девяностые годы резким социальным расслоением общества. Конечно, далеко не все писатели станут показывать в своих произведениях социальные конфликты и противоречия, но авторы — горячие поборники общественной справедливости — всегда будут черпать свои сюжеты и образы из новой, весьма противоречивой действительности, которая сложилась в России в начале XXI века в результате глобальных общественно-политических потрясений. Идея социальной справедливости с особенной силой станет привлекать писателей, критически настроенных к сложившимся новым реалиям. Другой вопрос — будет ли такого рода литература стремиться к новаторству в сфере художественной формы, или же она будет эпигонской, копируя с незначительными изменениями эстетический опыт русского литературного XIX века.
На мой взгляд, писателю в процессе творчества необходимо преодолевать диктат не только языка, но и влияние могучей русской литературной классики, которая властно диктует авторам чужие образы, мотивы и метафоры. Новаторство в области художественного языка предполагает преодоление упомянутого диктата. Преодолевать этот диктат надо, например, чтобы придумать новую метафору или сравнение. Как полагал Хайдеггер, язык — дом бытия, что действительно так, но писателю иногда просто необходимо выходить из этого дома, чтобы со стороны посмотреть на него. Формы подобного ухода разные, без этого невозможны стилистические поиски.

Развитие национальных литератур неизбежно даже в эпоху глобализации. Любая национальная литература в поисках новых художественных ориентиров стремится преодолеть влияние предыдущих эстетических систем. На современном этапе развития русской литературы жизненно важно переосмысление опыта реализма (с его различными вариациями) и постмодернизма, а также освобождение от устаревающих поэтик.

Можно также предположить, что новый этап в развитии русской литературы будет определяться сатирой. Как в своё время постмодернизм подвергал осмеянию официальные идеологические контексты и господствующие мировоззренческие представления советской эпохи, так и он сам неизбежно станет добычей нового поколения сатириков.

Российской истории конца XX — начала XXI веков присущ драматизм. Печальные эпизоды новейшей российской истории ждут своего масштабного художественного осмысления и объективной оценки в творчестве писателей.

На мой взгляд, вот по такому пути и пойдёт русская литература, для которой сатира, социальный, а также психологический анализ станут главными методами постижения сложившейся исторической действительности.

Айдар Хусаинов

поэт, переводчик, драматург, руководитель лито «УФЛИ», член правления Союза писателей Республики Башкортостан:

Мне кажется, что многолетняя пропаганда русского языка в качестве средства меж­на­цио­наль­но­го общения сыграла дурную шутку как с самим языком, так и с теми, кто им пользуется в этом качестве. Позиционирование языка всего лишь как способа информационной коммуникации приводит к тому, что любой, кто выучил сто слов и более-менее может купить бутылку водки в магазине, уже полагает себя человеком грамотным, овладевшим русским языком в достаточном объёме. Разумеется, это также приводит к обеднению языка — если из него востребована всего лишь малая, даже не базовая часть. В таком случае его уже не назовёшь высоким, на нём не будешь обсуждать тонкие материи. А поскольку родной язык всё чаще забывается и, к сожалению, очень многие даже в обиходе, даже дома, в семье, переходят на язык межнационального общения, то и получается: родной забыли, а русский не выучили. Из-за всего этого происходит страшное обеднение народной культуры, культуры быта.

Ярким примером русскоязычной литературы является переводная литература. В оригинале она написана на другом языке, но с помощью переводчика осуществлён переклад, переложение на русский язык.

Чем же характеризуется эта литература в первую очередь? На первый взгляд, это имена героев, реалии, в которых они действуют, но самое главное — это способы взаимодействия между собой, структура созданного в произведении художественного мира и способа его существования.

Вот как в сказках говорится: русским духом пахнет. Так вот в этой литературе явно пахнет нерусским духом.

Соответственно, произведение может быть феноменом русскоязычной литературы, если оно написано на русском языке, если это явление чужеродное, как если бы был осуществлён перевод с несуществующего текста в голове автора.

Однако нужно иметь в виду, что процесс этот динамический, он не стоит на месте. И если когда-то Ветхий и Новый Заветы были явлением вполне чужеродным, то за многие годы они органично вошли в русскую литературу. Так что лучшим критерием здесь может послужить только время. Если текст выдержал испытание — это прекрасно. Если нет — то зачем о нём и вспоминать? Так что делить сегодня литературу на русскую и русскоязычную, на мой взгляд, непродуктивно, тем более что когда текст создаётся или переводится на русский язык, он уже одной ногой в доме.

Вода занимает всё пространство, доступное для неё. Так что, наряду с народной, будет и антинародная, и любая другая литература. Единственное, что существуют те или иные тренды, которые актуализируются в зависимости от ситуации.
Думаю, что существуют как особенности самого языка, так и особенности восприятия его литераторами. К примеру, И. Бродский, не желавший подчиняться тирании коммунистов, предпочёл тиранию языка. Скорее, каждый литератор, вырабатывая свой миф, своё мировоззрение, свои способы постановки и решения художественных задач, постепенно становится заложником своей системы, публика уже по инерции ждёт от неё «нового старого». И не всегда литератор может обновиться кардинально. Не всегда это и нужно.
Эти два процесса прокатываются по культурам как каток, не оставляя ничего живого. Но они же повышают ценность индивидуальности, своего лица для каждого региона, города. Так что в будущее я смотрю с оптимизмом: привлечь внимание в эпоху однообразия можно только своей культурой, а её основа — национальная литература.

Роман Рубанов

поэт, теолог (Курск):

Не только на территории современной Российской Федерации, но и на территории стран СНГ живёт много людей, имеющих, если можно так сказать, разную корневую систему, но объединённых одним языковым поясом Русского языка.
Русский язык используется разными народами нашего многонационального государства и, конечно же, является языком межнационального общения, способствующим возникновению взаимопонимания в обществе. Развитие и укрепление русского языка как языка, связывающего людей,— большая задача и, конечно же, нужная, на мой взгляд. Русская литература, основой которой является русский язык,— то самое соединяющее звено. Это я знаю на своём примере. У меня есть знакомый православный священник из Франции, он живёт и служит в городе Лионе,— отец Квинтин де Кастелабажак. Он чистокровный француз, но выучил русский язык из любви к русской литературе и русской культуре, русской духовной традиции. В его семье стараются поддерживать эту традицию, и дети его тоже говорят на русском — он стал для них вторым родным языком. Так вот, когда он уезжал на родину из Курска (он был у нас в гостях), я подарил ему томик стихов Булата Шалвовича Окуджавы, подарил, потому что сам люблю стихи Окуджавы, ну и решил, так сказать, привить эту любовь гражданину Франции. Радость переполняла отца Квинтина, когда он увидел подарок и воскликнул: «О! Окуджава! Я очень люблю его песни, а вот стихов не читал. Большое спасибо!» Для меня это было самым приятным моментом. Так вот — о чём это я? Ах да, о языке как средстве межнационального общения: да, несомненно, русский язык является таковым, ибо он стоит во главе угла Великой Русской литературы.
Конечно, на территории Российской Федерации ныне, а в прошлом СССР, существуют русско­язычные национальные произведения, принадлежащие перу людей, относящихся, как я уже сказал выше, к разным корневым системам, но выражающим свои мысли, чувства, отчаяния и радости именно на русском языке. Почему так? Наверное, что-то привлекает в нашем языке, что-то в нём есть такое, как говорил Гавриил Романович Державин: «Славяно-российский язык, по свидетельствам самих иностранцев-эстетов, не уступает латинскому ни в мужестве, греческому ни в плавности, превосходит все европейские языки: итальянский, испанский и французский, не говоря уже о немецком». Русскоязычная литература — историческое явление, она обладает своим голосом, структурой. Русскоязычная литература в своей основе имеет и другие культурные пласты, относящиеся не только к России, но и к другим национальным, народным языкам, берущим свои истоки из других стран, других культур... Можно ли разграничить русскоязычную и русскую литературу? На мой взгляд, они всё равно рано или поздно сливаются в единую реку, ибо нельзя писать и думать на одном языке, но оставаться при этом чуждым его литературным и культурным традициям.
Что значит народность в литературе? Писатель, если он действительно настоящий писатель, не может быть вне народа, так как он сам является выходцем из этого народа, если, конечно, этого писателя не занесли на землю инопланетяне. Если я не ошибаюсь, Белинский говорил о том, что народность для него — «синоним правдивого и верного изображения действительности, наиболее глубокого выражения реализма». Он считал литературу выражением «народного самосознания», однако разграничивал народность с простонародностью. Белинский говорил, что национальность — «необходимая принадлежность творчества» писателя, «ибо человек вне национальности есть не действительное существо, а отвлечённое понятие», однако «чтоб быть национальным поэтом, нужно сперва быть великим человеком, представителем духа своей нации». Стало быть, требование народности литературы, в свете вышесказанного, сохраняет свою актуальность и поныне и, я считаю, не утратит её.
Для начала надо освежить в памяти Нобелевскую лекцию Бродского, вернее, ту её часть (заключительную), которая и говорит о диктате языка: «Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлён тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее». Пожалуй, так оно и есть на деле, независимо от того, Бродский ты или Иванов-Петров-Сидоров, язык всё-таки вмешивается и подталкивает руку пишущего; наверное, по-другому и невозможно. Стоит только отделять зёрна от плевел. Бродский — это Бродский, и ему действительно диктует язык, а пишущий на заборе — это только лишь пишущий на заборе, и ему диктует не язык, а, скорее всего, его отсутствие, пустота, которая порождает пустоту. Вот и всё. Как определить, где гений, а где пустота? Это задача вкуса, чувства такта, меры и интеллигентности, и, конечно же, «гениальность», «бессмертие» — раздаёт Господь Бог, и Он прежде всего определяет, кому быть и кому диктовать, а кому... извините, нет.

Ирлан Хугаев

поэт, прозаик, филолог (Владикавказ):

Русский язык — самый знаменитый, сильный и распространённый из всех славянских языков. Следует, вероятно, помнить и о том, что русский язык некоторым образом представляет собой, при всей своей самостийности, связующее звено между языками германскими и иранскими, финно-угорскими и кавказскими, в широком смысле — языками Запада и Востока, Юга и Севера: тоже форма залога, ответственности и великой исторической миссии. Сознание этого особого положения русского языка всеми его носителями (и собственно русскими, и русскоязычными) может и должно гарантировать русскому языку будущее столь же блестящее и богатое, каким было его прошлое,— как в смысле геополитическом, так и литературно-художественном. Империи конечны, но «филологическое» сознание, слава Богу, инертно: русский язык продолжает жить на огромных территориях Евразии. Это и есть критерий объективной оценки роли русского языка в современном мире; но верно и то, что никогда прежде русский язык не подвергался таким «тонким» опасностям и рискам, как сегодня. Даже профессиональные журналисты и дикторы центрального телевидения допускают непростительные орфоэпические и синтаксические ошибки; а тихая экспансия английского языка, наряду с англо-саксонским мировосприятием, нарастает.
Обладает. Я предвижу, что русские по преимуществу против «русскоязычия», и это, кстати сказать, одна из форм неосознанной лингво-культурной и идеологической экспансии, языкового монополизма. Выходит, некоторым русским мало того, что представители, например, горских народов Кавказа говорят и пишут по-русски: им хотелось бы, чтобы они и назывались русскими, и, наконец, стали русскими. Но согласятся ли сами русские признать иноязычные тексты Тургенева, Толстого, Пушкина, Набокова английской и французской литературой? И как бы мне было обозначить понятным образом эти тексты, если бы не было понятия транслингвальности и иноязычия? Что же такое «Лолита»? Английский роман русского писателя? Нонсенс. Если тот, кто говорит по-русски, не становится автоматически, в момент говорения, русским человеком, то и тот, кто пишет по-русски, не становится русским писателем и не пишет русской национальной литературы. Да и истории национальных транслингвальных литератур не синхронны русскому литературному процессу. Наконец: разве русские критики станут заниматься Кануковым, Гатуевым и Цаликовым? Полагаю, они даже не слышали этих имён; но даже и взявшись за их изучение, они будут не в состоянии дать точной комплексной оценки их творчества: это могут только осетинские критики, владеющие русским языком. Литература произрастает не из языка, а из этнокультурного, этноментального корня. Относительно разграничения скажу, что это тема специального исследования, но в принципе дело обстоит так: русскоязычная (транслингвальная) литература какого-либо народа отличается от собственно русской литературы тем же, чем вообще отличается одна национальная литература от другой с точки зрения содержания, идеологии, культурного «субстрата», устойчивых спонтанных структур национально-художественного мышления.
Безусловно, сохраняет (описания сарафана — или черкески — по-прежнему мало). Если, конечно, кто-нибудь не сподобится доказать, что само понятие народности, национальности, национального характера сегодня не имеет никакого смысла. Если литература не народна, не национальна, она тем самым уже и не литература (в лучшем случае — беллетристика, в самом что ни на есть бульварном значении этого слова); точно так же как национальная арифметика — уже не арифметика. Литература — это форма и метод выражения национальной идеи, культуры и духа, а не языковые экзерсисы. Вот почему не может быть поэзии на эсперанто.
Нобелевская речь И. Бродского очень содержательна, богата как теоретическими суждениями, так и эмпирическими наблюдениями. Но именно этот пункт, как мне кажется, в той или иной мере может быть оспорен; во всяком случае, он нуждается в уточнениях. Язык — помимо всего остального — ещё и система, схема, и как таковая он всегда в известной степени деспотичен; и такой языковой диктат чувствуют не только поэты и писатели, но и все носители языка. Мой личный опыт позволяет мне возра­зить И. Бродскому следующим образом: поэзия возникает к жизни именно для творческого преодоления этого диктата, окаменелых языковых схем; поэзия как раз и превращает язык в орган свободы. Стали бы поэты писать, если бы это сулило только ощущение гнёта? Стал бы и сам Бродский писать под диктовку, хотя бы и языка?.. Всем более или менее понятно, чтó он хотел сказать и сказал; но если бы это было так буквально, то все русские (и русскоязычные!) поэты писали бы буквально одинаковые стихи.
Формально таковы же, каковы перспективы индивидуального сознания в условиях тоталитаризма, ибо основной дискурс современного проекта глобализации — это тоталитарный режим в мировом масштабе. Личность может быть подавлена и нивелирована; но может быть и «пробуждена» для более сознательного, напряжённого, глубокого бдения. Всё зависит от воли всенародной личности, от личности народа; можно предположить, что некоторые литературы (как формы народного сознания) поступятся частью своих национальных духовных «территорий», а в отдалённом будущем и всеми своими «землями» (а тем самым, как было сказано, перестанут существовать не только как национальные литературы, но и как вообще литературы); но есть и такие, которые и сегодня доказывают, и в будущем подтвердят ещё более ярко правило сопромата: давление глобализационных процессов соразмерно актуализирует и реанимирует символы и концепты национальности. Явления физики, семиотики и культурного инстинкта здесь изоморфны; только сохранение национальности как личности гарантирует сохранение человечества как личности.

Лео Бутнару

поэт, прозаик, эссеист, переводчик (Румыния):

Для меня эта роль идёт дальше «чисто» межнационального общения, означая и межлитературное общение, связи, познание — в общем, взаимное обогащение. Естественно, в этом случае я рассуждаю как писатель-переводчик, который делал и делает возможным общение русских писателей с румынскими читателями. В то же время я, нескромно говоря, делаю, по возможности, более интенсивной капиллярность между нашими литературами, особенно между румынским и русским авангардом. Ведь я перевёл на родной язык Тристана Тцара, Эуджена Ионеско, Эмиля Чорана, Мирче Элиаде, Пауля Целана, Герасима Луки (хотя после отъезда из Румынии они писали на других европейских языках), тысячи страниц поэзии Хлебникова, Маяковского, Кручёных, Гумилёва, Цветаевой, Хармса, Бахтерева и многих других. Так что русский язык является частью моей литературной судьбы. И в его ареале я могу экспериментировать, так как я фанатически ищу смысловые нюансы, потому что слово­твор­чество авангарда располагает к тому, чтобы искать оттенки. И когда я их не нахожу, посылаю e-mail или Игорю Лощилову в Новосибирск, или Сергею Бирюкову в Германию; они помогают мне в этом. Иногда не находят и они, потому что авангардисты не всегда дают открытые смыслы. Так что мой русский коллега и друг говорит/пишет: «Давай будем искать совместно, что это могло бы означать». Поэтому для меня это феноменология библио-географическая, скажем так, потому что через русский язык я беру реванш за нашу молодость, которая прошла «под идеологическим каблуком», когда нам в мозг втыкали идеолого-политический кляп, когда авангард был под цензурой. Я, конечно, кричал с коллегами-студентами метафоры из Маяковского: «...женщины, истрёпанные, как пословица» или «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?». Но, конечно, я не знал, что после пятидесяти лет буду переводить русских авангардистов. И я очень благодарен своей литературной судьбе за этот дар!
Ещё пару десятков лет тому назад Румыния считалась одной из самых «французскоговорящих» стран, то есть филофранцузских. А Молдова — и французско-, и русскоговорящей. Но вот за этот короткий всё-таки период и Румыния, и Молдова стали более англоговорящими. Франция делает определённые дипломатические и финансовые усилия, чтобы удержать/поддержать своё культурно-лингвистическое влияние и в Бухаресте, и в Кишинёве, где действуют свои институты культуры, библиотеки, и то, что называется Alliance Française — réseau qui assure l’enseignement du français et la diffusion de la culture française dans de nombreux pays (Французский Альянс — сеть поддержки изучения французского языка и распространения французской культуры в многочисленных странах). Думаю, что и Россия могла бы изучить кое-какие «иностранные» принципы работы с теми, кто заинтересован в русском языке и русской культуре. Вы не поверите, но с тех пор, как я перевожу и массивно издаю русских авторов в Румынии и Молдове, никто из дипломатов русских посольств в Бухаресте или Кишинёве не поинтересовались, хотя бы косвенно, этим. (Мне кажется, что всё-таки культурные миссии русских посольств за рубежом слишком политизированы в ущерб именно нормальному, плодотворному культурному общению.) Но не так обстоят дела, когда речь идёт о французской, германской, польской или чешской дипломатии. Говорю, исходя опять из личного опыта. Что касается второй части вопроса, я думаю, что русская литература не может быть «русско­язычной», а только — русской литературой.

О нет (без восклицательного знака...), не сохраняет. Это известно ещё с начала прошлого века, со времён бурных авангардных событий. Так что и сегодня, когда я перевожу Хлебникова или Кручёных, заумников, конструктивистов (Хармса, например), я никак не могу думать о широкой массе румынских читателей, которые интересовались бы ничевоками, лучистами, футуристами, имажинистами и т. д. В мире всемирного распространения китча высокое искусство становится, вопреки воле его авторов, элитарным. Хотя китч считается массовой культурой, это, естественно, не имеет ничего общего — как говорится в вопросе — с требованием народности... К сожалению, актуальность касается уже только... псевдокультуры, дешёвой писанины...

В то же время, в том же контексте нужно учитывать, что в мире возник новый тип писательско-читательского взаимодействия и читательского соучастия в литературе (интернет-коммуникация и сетевой резонанс). Нужно использовать адекватно и максимально эффективно для настоящей литературы и эту... виртуальную реальность.

Было бы правильно считать, что по своей натуре литература была и будет «антидиктатурной», антидиктатом. То есть — против любой формы диктатуры, и поэтому не надо абсолютизировать силу и назначение языка, признавая даже его... диктат. Ведь есть же «литература» не только в тексте, но и в подтексте; не только в словах, но и между слов. Даже вне слов. А если анализировать проблему в чисто семантическом смысле, то появится уйма теоретических соображений, и то, что сказал Бродский в своей Нобелевской речи, окажется просто невинным соображением по сравнению с мнением Ролана Барта, который писал, что «язык, как перформация всякой языковой деятельности, не реакционен и не прогрессивен; это обыкновенный фашист, ибо сущность фашизма не в том, чтобы запрещать, а в том, чтобы понуждать говорить нечто». Так что писателю лучше не напоминать о диктате, а если и делать это — только для того, чтобы отвергнуть диктатуру.
Только интеграционные перспективы. Корни будут и в дальнейшем национальны, а плоды (метафорично говоря) будут иметь более... интернациональный «вкус». Ведь Европа — это уже почти одно целое, транснациональное и даже сверхнациональное. У нас общность культуры, духовности. В любой стране мы не можем существовать нормально, «в полную силу», без осознания существования другого, других, наших близких или дальних соседей, с которыми мы являемся родственниками аж от... Адама! Родственниками по культуре, по религии, по европейскому духу. И в эпоху транскультурации мы должны дать отпор тем политикам, тем кондотьерам, как называл их Умберто Эко, которые твердят, что мы очень разные, непохожие друг на друга; кондотьерам, которые не хотят, чтобы мы проявили свои общие черты и в культуре, и в литературе. А в эпоху транскультурации эти перспективы не могут быть другими, чем объединяющими прежде всего интеллектуалов, людей искусства, творящих в разных странах, на разных языках. Растёт роль переводчиков, и они давно «ведут переговоры» об этих перспективах и верят в них; имплицитные, подразумеваемые «переговоры», которыми является, в сущности, их труд — именно переводы.

Игорь Панин

поэт, критик (Москва)

К сожалению, роль русского языка всё скромнее. Его меньше изучают за рубежом, меньше пользуются им. И это вполне объяснимо. Нашим государством правят временщики и дилетанты, им нет дела до русской культуры, истории, цивилизации. Они не понимают (и не хотят понимать), что свою культуру, свой язык надо пропагандировать, вкладывать в это немалые средства, как происходит в нормальных развитых странах. А у нас вбухиваются колоссальные деньги в какое-то мифическое Сколково, в Сочинскую Олимпиаду, в курорты Северного Кавказа. Это, конечно, печально. Вот знаете, я недавно беседовал с Инной Григорьевной Птушкиной — крупнейшим в нашей стране специалистом по Герцену. И она меня достаточно удивила, сообщив, что для западных литературоведов Герцен по-прежнему представляет интерес: его изучают, пишут монографии по его жизни и творчеству, проводят семинары. А у нас он давно и прочно забыт. Да и не он один. Нормальная ли это ситуация? Что, в нашем нефтегазовом Мордоре нет денег на культуру? Есть, конечно. Но тратятся они чёрт знает на что. Чего ж удивляться, что в мире падает статус «великого и могучего»? Дальше будет только хуже.
Я бы не стал делить литературу на собственно русскую и русскоязычную. Для меня русская литература — это то, что хорошо написано. А что плохо — это уже русскоязычное. Но вообще в последнее время всё более заметна одна очень нехорошая тенденция в нашей словесности. А именно: продвижение литераторов с национальных окраин за счёт ущемления интересов писателей титульной нации. Поймите, я не хочу ни в коем случае делить авторов по национальному признаку, но этим занимается наше государство, вот те самые фонды и министерства, которые курируют культурные программы. Сегодня, чтобы пробиться в литературе, гораздо выгоднее быть нерусским. Потому что с русского спросят двадцать раз, прежде чем примут по нему решение, а нерусский пройдёт по квоте для нацменьшинств. Это всё было ещё в прежнее время, когда переводчики «с нуля» создавали литературы малых народов, а полуграмотных акынов по распоряжению «сверху» назначали всесоюзными знаменитостями, но мы-то сейчас живём в другой стране! И вот я вижу: с каким-нибудь парнем из горного села носятся как с писаной торбой, номинируют на премии, награждают, возят по разным странам, где он представляет Россию, а вот тут же, рядом,— русский автор из какой-нибудь Костромы, не менее, а зачастую и более талантливый, но на него не обращают внимания, не продвигают, замалчивают. Я очень рад за парня из горного села, но мне обидно за костромчанина! Это ненормальная ситуация. Если горец пишет лучше костромчанина, то на здоровье — пусть получает премии и ездит по заграницам. Но лучше ли он пишет? Вот вопрос. Впрочем, этот перекос сейчас заметен не только в литературе, но и в повседневной российской жизни, отчего совсем уж не по себе становится.
Наверное, нет. Всё-таки писатели ХIХ века были, по сути, основными проводниками идей в народ. Они по праву считались властителями дум. Сейчас статус писателя сузился, а так называемые народные массы получают основную информацию не столько из книг, сколько из телевизора. Любой телеюморист в наши дни гораздо ближе и понятнее народу, чем писатель. Литературное пространство сжимается, как шагреневая кожа. С другой стороны — ничего страшного в этом нет. Тревоги прошлого века, что кино задавит театр, оказались напрасными. Театр и сейчас прекрасно существует и стал более элитарным, наверное. Вот к тому и идём: элитарные писатели, элитарные читатели.
Не подтверждает нисколько. Мне кажется, Бродский говорил, прежде всего, о себе, о своём. Ну и потом — он вообще много чего говорил...
Если мы говорим о национальных литературах, то как же они могут развиваться при транскультурации? Одно исключает другое. Это уже не национальные литературы тогда. И не развитие, а, наверное, мимикрия. Мне, например, интересен африканский автор, когда он пишет о родной природе, о предках, об обычаях своего народа. Но меня совершенно не волнуют его рефлексии относительно архитектуры московских спальных районов.

Итак, дорогие читатели, уважаемые коллеги и друзья, как видите, диапазон мнений о существовании «русскоязычной» литературы и правомерности употребления самого этого термина оказался весьма и весьма широк. Степень вовлечённости наших респондентов в предмет дискуссии и градус экспрессии большинства высказываний говорят о том, что поднятая здесь проблема литераторам, по крайней мере, небезразлична. Можно ли как-то сблизить позиции? Договориться о более или менее сбалансированном отношении литературного сообщества к феномену воплощения национальных духовных ценностей на неродном языке? Время покажет. Мы же будем рады всем откликам и репликам по поводу этой публикации и с удовольствием предоставим им место на страницах «ДиН».

1. «Итоги», № 20/779, 16.05.2011.

2. http://magazines.russ.ru/druzhba/2011/12/kr.html

3. http://focus.ua/culture/19280/

4. http://www.ia-centr.ru/publications/429/

5. http://evrazia.org/article/1319

6. http://gazeta-nv.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=6984&Item­id=194