Научная реконструкция
Эпилог
Казалось бы, что стоило повествователю Давида подробно и тщательно описать? Рост, сложение, глаза, голос — хотя бы, высокий, низкий, глуховатый, пронзительный? Нет! Лишнее. Почему? Уверившись, что он не такой, читатель вычтет себя из радостно ставящих себя на место Давида, а то его и вовсе разлюбит.
А любить его будут все — такая у повествователя гордыня нелепая. И только один человек, о котором повествователь посмеет сказать, что Давид его любит. Ионатан. Много жён у Давида, но не любвеобилен. Такая у повествователя правда. Жестокая.
Отныне будущего, которого в прошлом было с избытком, больше не будет.
Отныне он здесь, только здесь, и — непостижимо — там, где он был и где его никогда больше не будет.
Отныне всегда об одиночестве тосковавший, всегда окруженный воинами или людом чиновным, он отныне один в холодной постели — пустотой окружен.
Отныне всё, что шумело, гремело, скрежетало и грохотало, умолкло, сменившись немой тишиной и подступающим холодом небытия.
В мягкое ложе вжимая, назад время вращая, всё ниже и ниже нависает над ним потолок — вместо звёздно-лунного неба, с накидки, постеленной на твёрдой земле, в неведомые выси его поднимавшего вслед за временем, несущимся неукротимо вперёд.
С юных пастушеских лет Давид сжился с опасностью, может быть, даже
со смертью, нет, всё-таки с опасностью сжился, со смертью сжиться в юности невозможно. И вот теперь, когда опасности позади — кому дряхлого царя опасаться? — осталось сжиться со смертью, обвыкнуться с соседством ее — не скажу подружиться.
Всё равно ведь от нее не скрыться, не убежать, в толпе не затеряться.
То ли холод всё больше в него проникает, то ли он сам в холод врастает. И ещё: чем холоднее, тем легче, будто груз, который несет, тает, и холод по спине лёгкостью разливается. Мысль о холоде и лёгкости тяжела, думать тёплая девица мешает. Тиха, молчалива, на лишнее движение не осмелится, и всё-таки мешает думать о зное и холоде, о том, что ужасающе тяжело, и о том, что легко невыносимо, думать о том, что, если был грешен, то холод снимет тяжесть греха, холод очистит. Для чего? Вопрос без ответа, мысль не додумалась, слово, готовое, сложившись, произнестись, нелепо проскрипев, отлетело: девица, прильнув к нему, зажмурилась и улыбнулась.
Слуги девицу искали — и отыскали. Никого, кто Давида согрел бы, никого рядом с ним не нашлось. Всю свою жизнь не искал — как же отыщется?
На что Давиду не познанная эта девица, если, умирая, он сам себя до конца не познал. От этого страшный, никогда раньше в жизни холод не ощутимый, которой ей, славной и милой, никак не понять, не унять. Раньше такой холод пронизывал лишь на мгновение — когда шел навстречу Гольяту (Голиаф), когда стрела Шауля (Саул) летела в него, в первый миг, когда услышал голос Господень. Теперь понял: это были предвестия, которые, сложившись, скопившись, соединились в нескончаемое, бесконечное.
Холод не только сковывал, но и манил. Как раньше желалось — к теплу, к солнцу из пещеры, из западни, так теперь влекло его к холоду — в глубину пещеры, туда, куда звуки жизни не проникают, в тот предел, куда не пробивается самый сильный, самый жаркий, самый могучий солнечный луч. Тогда желалось отдыха, спасения от зноя, прохлады, от груза избранности отрешения. Желание исполнилось — полной мерою получи!
Холодно и легко!
Давид родился не в час рождения — в час избрания своего, которым жизнь его была определена. Выбирать не пришлось. Царство и пиршество, тщета и бессмысленность — идти, пути не разбирая, бежать, неизбежного избегая. Иона пытался — зря на плавание деньги истратил: Господь проучил, измучил, услышал, вняв молитве, на путь истинный, Им начертанный, Иону наставил, жизнь, воле Господней покорную, даровав.
Давид умер не в час смерти своей — избранность свою исчерпав, при жизни сына на трон посадив, построить Храм ему завещая.
Повествователь о последних временах уходящего из жизни Давида рассказал очень коротко, почти скороговоркой, больше промолчал, чем сказал. Вспоминал ли Давид убитых им? Вспоминал ли Давид им спасенных? Вспоминал ли женщин своих? Воинов своих вспоминал? Вспоминал ли друзей? Врагов вспоминал? И тех и других у него было во множестве, не как звёзд в небе, конечно, и не как песка на морском берегу, но, как зёрен в гранате, наверняка.
Может быть, Давид размышлял о том, почему Господь его столько спасал? Чтобы смерть даровать?
Или размышлял о том, почему с годами его такая ясная «симметричная» вера в обязательное торжество праведника и непременную гибель злодея не сломается, но побледнеет, угаснет, словно огонь, самое себя пожирающий?
Счастлив человек,
что на совет злодеев не шел,
на путь грешников не ступал,
в месте насмешников не сидел.
Только Учение Господа — желанье его:
дни и ночи об Учении размышляет.
Будет, как дерево, посаженное у потоков воды,
что плод в срок дает,
а листья не вянут,
всего, что будет делать, добьется.
Не так злодеи,
их, как мякину, ветер развеет.
Потому не устоят злодеи в суде,
в общине праведных — грешники.
Господь ведает праведных путь,
сгинет дорога злодеев
(Восхваления, Псалмы 1).
Или, поняв, что со славой своей в нескончаемой истории ему не сравниться, Давид не умер — устав от жизни, от жён и детей, от власти и от побед, даже от слов любимых устав, Давид не умер — жить перестал?
Представлял ли он будущее рода Давидова, внуков, правнуков, далеких наследников — четырёхвековую династию? Представлял ли будущее Израиля, народа и государства: Храм, раскол, гибель Храма, изгнание, возрождение, единение, возрождение Храма, снова изгнание, возвращение, возрождение?
Эти слова такие тяжёлые: в предсмертные мысли не умещаются. Давид наделен только царством — пророческим даром не наделен.
Среди соблазнов, преследовавших повествователя, самый навязчивый, невозможный и страшный — наделить героя даром предвиденья, пророческим даром, хотя бы в степени малой. Наделить, чтобы тому самых тяжких бед избежать, самых скверных грехов не наделать. С бедами проще: о самых страшных Господь предупреждал, от них любимца Своего уводил. А грехи исключительно на совести человека. Пророчество здесь ни при чем. Получается, что человеку и вовсе пророческий дар ни к чему? Так ли, этак, но этот соблазн повествователь обошел стороной.
И другой соблазн его миновал: дать Давиду геройски погибнуть на поле боя, соплеменников защищая. Геройская гибель главному герою куда больше подходит, чем медленное холодное умирание на ложе, пусть даже и царском.
Что повествователю помешало? Сам Давид, вероятно.
Повествователь жизнь Давида честно описывает. А то, что из этого житие вырастает, заслуга, конечно, героя. Хотя, и немножко его.
Вчитываясь в повествование о Давиде, искренности его поражаясь, невольно думаешь об исповедальности этой честной немыслимо прозы. А не сам ли Давид…
Последние слова, стремясь к ее величеству объективности, следует обязательно вычеркнуть.
От автора
Источник этой книги о Давиде, воине, царе и поэте, исключительно книги ТАНАХа, мною переведенного и прокомментированного на основе традиционных толкований и современных научных исследований. Прямая речь Всевышнего в переводе дается без кавычек. Буквой ѓ передается отсутствующая в русском языке буква ה, звучание которой схоже с украинским «г». Сделано это для того, чтобы приблизить звучание имён собственных в переводе к оригинальному. Стихи традиционно делятся на полустишия, нередко — на большее количество интонационно выделенных частей; это почти всегда совпадает с характерной для русского языка интонацией. Названия книг даются в переводе с оригинала, а не как принято в переводах Библии на русский язык. При первом упоминании этих названий и всех имен собственных дается традиционное русское название. В тех случаях, когда нумерация глав Восхвалений расходится с нумерацией псалмов в православной традиции, рядом с номером главы указывается номер псалма
Давида.
Тебе, Господь,
душу свою возношу.
Боже мой,
на Тебя уповал — не буду я опозорен,
не будут враги надо мной потешаться.
Не будут опозоренными все надеющиеся на Тебя,
опозорены будут предавшие, пустые.
Господь, дорогу Свою возвести,
пути Своему научи.
Правдой Своею направь
и научи:
Ты — мой Бог, мой Спаситель,
на Тебя надеюсь я
каждый день.
Вспомни милость Свою, Господь, и верность,
они ведь извечны.
Грехи и преступления юности
не вспоминай,
в Своей верности вспомни меня
по Своему благу, Господь.
Господь благой и прямой
грешным дорогу покажет.
В справедливости смиренных направит,
Своей дороге смиренных научит.
Все Господни пути — правда и верность
хранящим Его союз и свидетельства.
Ради имени Своего, Господь,
мою вину, хоть огромна, прости.
Кто муж, страшащийся Господа?
Кому показывает дорогу, что Он избрал.
Во благе его душа будет спать,
семя землю наследует.
Страшащимся — Господень совет,
и завет Он им возвестил.
Всегда глаза мои к Господу:
Он из сети ноги мои извлекает.
Обратись ко мне, сжалься,
один я, несчастен.
Беды расширили сердце,
от бедствий спаси.
Увидь муки, мучения
и прости все грехи.
Увидь врагов: множество их,
злодейской ненавистью меня ненавидящих.
Сбереги душу, спаси,
не буду я опозорен: на Тебя полагался.
Непорочность и прямота меня берегите:
я надеялся на Тебя.
Вызволи, Бог, Израиль
от всех его бед!
(Восхваления 25, 24)
Источники
О Давиде, родившемся около 1035 г. до н. э. в Бейт Лехеме (Вифлеем) и умершем в возрасте семидесяти лет в Иерушалаиме (Иерусалим) около 965 г. до н.э., знаем мы из ТАНАХа: двух книг Шмуэля (Самуил, 1-ая и 2-ая книги Царств), первой книги Царей (3-ая книга Царств), первой книги Повестей лет (1-я книга Паралипоменон) и Восхвалений, по крайней мере, из тех глав, которым предпослано надписание с указанием событий из жизни Давида.
Название книг не означает авторство Шмуэля, он, пророк и судья, ее главный герой, помазавший на царство первого еврейского царя Шауля и сменившего его Давида. В двух книгах Шмуэля рассказывается об историческом периоде протяженностью более ста лет: 10 — первая треть 11 вв. до н.э. Это период, когда народными лидерами были Эли (Илий), Шмуэль, Шауль и Давид, и значительная часть текста посвящена деяниям этих людей, находившихся в центре исторических событий, особенно последних трех.
Исторические события? Государства и войны? По меркам мировых держав того времени — ничтожные стычки ничтожных племен, не стоящие упоминания, не то что каменных барельефов огромных каменных храмов, которые запечатлевали подлинно важное, подлинно историческое. Да и нет у них, у ничтожных, ни храмов, ни барельефов. Слово? Что стоит слово на их ничтожном наречии? Кто слышит его, а, услышав, поймет, а, поняв, не рассмеется?
Рассказы из книги Судей (Книга Судей), даже не легендарные, подобные тому, о Шимшоне (Самсон), это одинокие эпизоды истории, выхваченные из тьмы беспамятства, это еще полуистория. А полнокровная, подлинная, содержащая лишь отголоски мифов, далекие, затихающие, история начинается с деятельности пророка-судьи Шмуэля, с Шауля, первого израильского царя, с цикла рассказов о втором царе Израиля, о царе-поэте Давиде.
Эпоха Шломо (Соломона) куда как спокойней, богаче, могущественней эпохи Давида, наверное, и мудрей. Только нет времени драматичней и веселей, поэтичней и музыкальней эпохи «дерзословного» Давида, говоря «греческим» слогом.
Несмотря на различные жанровые и стилистические элементы, книги Шмуэля отличаются исключительным литературным единством, которое достигается повторяющимися мотивами и сюжетными моделями, отдельными словами и выражениями. Большая часть книги написана ритмизованной прозой, иногда переходящей в поэзию. Повествования об исторических событиях и «частной» жизни, отдельные новеллы, молитвы, плачи, притчи, экспрессивные диалоги и монологи героев — всё это делает книги Шмуэля с литературной точки зрения чрезвычайно разнообразными. Им характерен исключительный драматизм, пластичность в описании героев, отношения между которыми полны глубоких, нередко противоречивых чувств. Так, отношения Шауля к Давиду или Амнона, первенца Давида, к Тамар (Фамарь), царской дочери, сводной сестре Амнона, нельзя определить иначе как любовь-ненависть. Поразительно и отношение Ионатана (вариант имени: Иеѓонатан, Ионафан), первенца Шауля, к Давиду, определенное однозначно: любовь. Личность Давида при всем восторженном отношении к нему далека от идеализации. Так, совершивший немало благородных поступков (в особенности по отношению к ищущему его души Шаулю) Давид творит немало зла, самое злостное из которых — с Бат Шевой (Вирсавия), ради которой руками врагов убивает ее мужа, посылая Урию на смерть.
Книга Царей — историческое повествование, охватывающее приблизительно четыреста лет (960-е гг. до н. э. — 561 г. до н. э.). Начинается она с рассказа о смерти Давида и воцарении его сына Шломо, продолжившего путь отца, о «золотом веке» его царствования: строительстве Храма, разумном государственном устройстве, царской мудрости, обширности и великом богатстве еврейского государства. При Давиде и особенно при Шломо оно достигает своих максимальных размеров, что, однако, не ставит его в один ряд с мировыми державами того времени, для которых Израиль был не очень крупной разменной монетой. Процветание этого царства во многом было обусловлено тем, что во времена Шмуэля-Шауля-Давида великим державам было не до него, они были заняты своими делами.
При сыне Шломо Рехаваме (Ровоам) царство разделилось на северное — Израиль, и южное — Иеѓуду (Иудея), все цари которого были из дома Давида: сын сменял на троне отца на протяжении более четырёхсот лет, весь период Первого храма, сохраняя и передавая современникам образ Давида — царя праведного и могущественного.
Параллельный сугубо официальный рассказ о Давиде содержится в Повести лет, последней книге в составе Писаний и ТАНАХа всего, где рассказывается история Израиля со времен Давида (10 в. до н.э.) до падения Иеѓуды (6 в. до н. э.). Автор Повестей лет широко использует другие книги ТАНАХа, в первую очередь — Шмуэль и Цари. Некоторые места являются точными цитатами, в других случаях пересказывается текст с добавлениями и корректировками. Тенденция Повестей лет по сравнению с параллельными местами — стремление к апологетике. Так, в официальной хронике отсутствуют рассказы о восстании Авшалома и о Бат Шеве; деятельность царя, описанная здесь, в первую очередь, направлена на войны с многочисленными врагами, организацию административного государственного устройства и религиозной жизни.
О древних поэтах мы знаем мало, почти ничего. Давид — очень счастливое исключение. Не потому что поэт, а потому что царь. Традиция называет Давида автором Восхвалений, а Шломо — автором Песни песней, Коѓелета (Екклесиаст, Екклезиаст), Притч (Книга Притчей Соломоновых). Это утверждение мы принимаем за чистую монету. А за какую ещё? Фальшивых монет в Израиле не чеканили.
Родившийся в Бейт Лехеме (город недалеко от Иерушалаима), Давид был младшим: не сказано, что любимым; братья им помыкали. Пророк Шмуэль, исполняя волю Господа, пришел (при живом, однако, царе) помазать Давида сына Ишая на царство. Проходят перед пророком сыновья Ишая, человека в своем городе не последнего. Господь молчит. Прошли все, пророк спрашивает, нет ли еще. Посылают за младшеньким, юным рыжим и миловидным Давидом. Он избран. Он помазан на царство. Осталось его завоевать. Шауль, не ведая о помазании, делает Давида, победившего гиганта Гольята, оруженосцем. Своей музыкой Давид успокаивает страдающего Шауля. А тот в порыве гнева мечет в Давида копьё, преследует спасающегося бегством юношу, делая «рыжему» биографию.
Давид? Герой и царь творит историю — умом и мечом. Как, имея талант, с такой биографией не стать великим поэтом? Поэт Давид творимую им историю перелагает в стихи, главный герой которых — истинный Творец истории, человека и мира. Жанр его поэзии — Восхваления (Теѓилим); псалмы — это по-гречески. Кого восхваляет Давид? Бога. Им созданный мир. Человека? Хочется быть гуманистом, однако приходится быть правдивым.
У значительной части глав Восхвалений указан автор, у большинства это Давид. Многие содержат указания на обстоятельства, при которых сочинены, а также — на музыкальные инструменты (невель, кинор и др.), игрой на которых следует сопровождать текст. Какими были эти инструменты, каково было их звучание, мы точно не знаем. Поэтому подыскивать современные названия, вводя в заблуждение читателя, явно не стоит, лучше прибегнуть к транслитерации. Такая же судьба и у слова «села», значение которого не ясно: возможно, пауза, возможно, какой-то еще музыкальный термин.
Еврейский канонический текст Восхвалений разделен на 150 глав. И в православной Псалтири их столько же. Однако у ряда псалмов нумерация отличается, восходя к Септуагинте (греческому переводу), поэтому не соответствует оригиналу.
Восхваления есть стремление к безусловному аскетизму, идеалу скрижального иврита ТАНАХа. Это — сборник поэтических текстов, организованных по законам древнееврейской поэтики: параллелизмы, тонический метр, повторы, ассонансы, устойчивые сочетания слов, созвучия слов, повторы слов или однокоренных, что в переводе может быть воссоздано лишь частично. Поэтика Восхвалений резко контрастная, разительно чёрно-белая: Бог — человек, небо — земля, добро — зло, праведник — грешник. В значительной доле стихов изначально заложена возможность различного толкования, заданная средствами за редким, счастливым исключением невозможными для воспроизведения в переводе, такими как аллюзии, аллитерации, игра с многозначностью слов.
Был ли Давид автором Восхвалений или части их, или именем царя были названы произведения безвестных нам авторов — на эти вопросы ответы можно искать бесконечно. Занятие это столь же увлекательное, сколь бесполезное.
Давид? Этот образ создан повествователем в книгах Шмуэль, Цари 1, летописцем в Повести лет 1 и в Восхвалениях самим Давидом-поэтом. В какой степени этот Давид историчен? В какой степени полон образ Давида? Этим источникам можно доверять или в них сомневаться. Но то, что не соответствует им, к Давиду отношения не имеет. Другого Давида нет, не было и не будет.
За эту категоричность меня, разумеется, упрекнут. И за то, что источники ограничил, тоже, разумеется, упрекнут. И за то, что так «слепо» им верю, не преминут, разумеется, упрекнуть. И правильно сделают.
Срок разъятию,
и срок цельности.
Срок упрекать,
и срок хвалить.
1 Повествователь
О славе Бога небеса повествуют,
о деяниях рук Его рассказывает небосвод.
Слово день дню произносит,
ночь ночи знание сообщает.
Нет слова, нет речи,
чтобы не был слышан их голос.
По всей земле идут отзвуки,
в концы мира — слова,
солнце среди них поставил в шатре.
(Восхваления 19, 18:2-5).
Повествователь — это человек, стоящий между читателем и героем. Среди повествователей нередки такие, которые, используя героя, больше говорят не о нем — о себе: вроде словечко о нем, а на поверку оно о себе. Повествующий о Давиде сорта иного: тщательно следит, чтобы свое в Текст не пробралось. Следы не заметает. Нечего заметать — не оставил. И всё же. Жил. Писал. Неужели ничего о нем мы не знаем, ничего узнать не способны?
Ему, великому писателю, мы обязаны нашим представлением о Давиде, о его жизни и его смерти. Какую награду получил за это или чем поплатился, этого мы никогда не узнаем. Хотя, мне кажется, было б не лишним рядом с великими изваяниями Давида Микеланджело или же Донателло, у подножия или в сторонке поставить статую человека с папирусом и пером, человека, которого читают три тысячи лет и которого желающие узнать о Давиде еще должны научиться читать.
Повествующий о Давиде не просто находится рядом: видит, слышит, запоминает. Он, подобно Ионатану, другу Давида, любит его, восхищаясь подвигами, благородством, сочувствуя и прощая. Предавая забвению мелочное и пустое, он делает нас свидетелями ярчайшего в жизни Давида, прочее пусть канет в бездну, над которой возвышается он, герой, правитель, грешащий и кающийся, взывающий к Господу, который слышит его. Этот Давид — самый «литературный», самый ярко и тщательно выписанный персонаж во всем корпусе танахических текстов, в Восхвалениях с Богом от первого лица говорящий.
Взываю, ответь мне, Бог праведный,
в тесноте давал мне простор,
сжалься, молитву услышь.
Люди,
за что моя честь — на позор?
Будете пустое любить,
отыскивать лживое?
Села.
Знайте, верного Себе Господь отделил,
Господь слышит, когда к Нему я взываю.
Трепещите и не грешите,
говорите в сердце своем на ложе своем
и молчите. Села.
Жертвы праведные приносите,
уповайте на Господа.
Многие говорят: «Кто явит нам благо?»
Свет лика обрати на нас, Господи.
Дал веселье в сердце моем
больше многого хлеба, вина.
Один с миром лягу, усну:
Господь, Ты один
уложишь в покое
(там же 4:2-9).
Внемли словам моим, Господи,
думу мою пойми.
Вопль услышь,
мой Царь и мой Боже,
Тебе буду молиться.
Господь, утром мой голос услышь,
утром буду молиться Тебе, ожидая.
Не желаешь злодейства,
злу с Тобой не ужиться.
Не утвердятся беспутные перед глазами Твоими,
всех творящих беззаконие ненавидишь.
Губишь лживое говорящих,
Господь кровожадным и коварным гнушается.
А я по великой верности Твоей в дом Твой приду,
перед Храмом святым в страхе я распрострусь.
Господь, в праведности Твоей веди меня против врагов,
выпрями путь Твой передо мною.
Нет в устах его истины,
беды — нутро их,
могила открытая — глотки,
скользки, льстивы их языки.
Покарай их, Боже,
за умыслы свои упадут,
за многие злодеянья отвергни:
против Тебя восставали.
Веселясь, все полагающиеся на Тебя
ликовать будут вечно,
укрой их,
радоваться будут
любящие имя Твое.
Ибо Ты праведника благословляешь,
словно щит, благоволенье Господа его окружает
(там же 5:2-13).
Господь, не наказывай в гневе,
в ярости не карай.
Сжалься, Господь: я сокрушен,
исцели, Господь: кости мои содрогнулись!
И душа моя содрогнулась!
Доколе, Ты, Господи?
Отступись, Господь, освободи душу,
ради верности Твоей спаси меня.
Ведь в смерти нет памяти о Тебе,
кто возблагодарит Тебя в преисподней?
Изнемог от стенания,
всю ночь постель омывая,
от слёз ложе мокнет.
От горя глаз помутнел,
от врагов потускнел.
Творящие беззаконие — прочь от меня:
услышал Господь голос рыдания моего.
Услышал Господь мольбу,
Господь принял молитву.
Стыдитесь, враги, содрогайтесь,
отступитесь вдруг опозоренными
(там же 6:2-11).
Давид — второй царь Израиля. Первый — Шауль, репетиция царства, показавшая Давиду, каким оно быть не должно. Шауля, возвышающегося в любой толпе, в любом окружении, власть подмяла, сознание его разодрав, ввергла в безумие. Давид, в толпе незаметный, над властью поднялся, с ее тяжестью сумел совладать. Шаулевы простодушные времена сменились Давидовой государственной изначальностью, буйной, отважной, чтобы начать при Шломо костенеть. Но пока перед нами Давидовы — юные времена.
В значительной мере лишенное патетики повествование о Давиде, самое искусное во всём ТАНАХе, можно назвать, поминая Плутарха, сравнительным жизнеописанием. В отличие от пророка Шмуэля, родившегося благодаря чуду материнской молитвы, ни Шауль, ни Давид вообще «не рождаются», но являются в мир в час избрания, тогда же родословную обретая.
Повествование спешит, за героем своим устремляясь. Некогда и не зачем отвлекаться на детство героя, его окружение, быт, на всё, что прямо не говорит об избранном на великое — вести избранный Богом народ по обетованной Всевышним земле, в вере в Единственного израильтян укрепляя. Можно сетовать, что природный и вещный мир, в котором пребывает герой, очень скудно намечен, что предметы быта, одежда, еда, оружие повествователю не интересны. Динамичное повествование исторический интерес игнорирует: задачи иные — поспеть, ухватить движение мыслей и чувств, разговор героя с Богом «подслушать». К чему рассказывать тоскливо обыденное, повсеместно известное? Вино давят, хлеб сеют, овец стригут. О таком мельком, по случаю.
На побочные сюжеты повествователь не отвлекается. Ни разговоров воинов у костра, ни песен победных, ни похвальбы юношей, ни гаданий девичьих, ни щитов, ни кораблей, ничего по случаю, просто так к месту. Таким повествователя не увлечешь, читателя не заманишь, от дела не отвлечешь. Это вам не Гомер.
Думаю, рассказы, составившие две книги Шмуэль и начало первой книги Цари, по сравнению с летописями, объединенными в Повести лет, и Восхвалениями, были изначально «низким» искусством, «самиздатом», не прошедшим цензуру, но в определенный час объединенными в цикл, противостоящий Повести лет.
В повествовании о Давиде, как и во многих других местах ТАНАХа, немало нестыковок и множество лакун, провоцирующих не связанное связать, неподатливые узлы развязать, пустоты заполнить. Стремление понятное и не похвальное, тем более тогда, когда источников того же времени (письменные свидетельства других народов, археология) просто-напросто нет. И совсем уже скверно, когда на ТАНАХ проецируют тексты иных эпох, отдаленных. Мидраш, агада «домысливают» ТАНАХ с позиций чуждого времени, одевая героев, подобно художникам, в одежды другие. Это великолепная литература, но использующая древних героев в целях «корыстных», безжалостно их в свое время «переселяя». Идти, от ТАНАХа к мидрашам и агадот, снизу вверх — замечательно. Сверху вниз — непозволительно глупо.
Повествующий о Давиде, находящийся рядом с ним, любящий своего героя и им восхищающийся, дарит Давиду самые лестные сюжеты его биографии воинской, царской и романтической. Влюбив в себя этого человека, Давид сделал самое главное для своей славы. Далеко не всякому подобное удавалось. Если Моше (Моисей) — само величие, а Шломо — само великолепие, то Давид — само счастье любви, ее цельность и совершенство. После Давида вряд ли кто из властителей не мечтал походить на того, кто сверх меры был одарен Божьей любовью. Шаулю можно сочувствовать, Шломо — восхищаться, Давида — любить, сознавая слабости, прощая их тем прощением, которое укрепляет любовь. Давид вызывает редкостно цельный комплекс взаимоисключающих чувств, подобный ему самому, удивительно цельному в своих противоречиях.
В ТАНАХе имена не случайны. Из 46 случаев 28 раз дает имя мать, 18 — отец. Повторяются имена крайне редко. Всего в ТАНАХе их около 1400, носят их примерно 2400 персонажей. Двадцать два царя Иеѓуды носят двадцать два разных имени. В ТАНАХе нет ни другого Давида, ни другого Шломо.
В повествовании о Давиде всё и вся — это знак, и прежде всего, имена: Давид (любимец), Шауль (испрошенный), Шмуэль (услышанный Богом), Ионатан (данный Богом).
Имя Шломо (со значением «мир», «покой», «благоденствие», «цельность») дает сыну Бат Шева (Шмуэль 2 12:24), а отец Давид в своем прощальном обращении к Богу молит Всевышнего: «Моему сыну Шломо дай сердце цельное — хранить заповеди Твои, уставы, законы» (Повести лет 1 29:19).
Давид, которого знаем, Давид, который вдохновил и вдохновляет художников, скульпторов, композиторов и поэтов, этот Давид — создание повествователя, о котором мы знаем немного, но знаем главное. Повторим: он Давида любил.
Исторический реальный Давид, как и любой другой герой, о котором с почтением и любовью говорят современники, а один или несколько о нем пишут, наверняка от известного нам отличался. Тем больше отличался, чем больше был похож на такого героя-царя, которого видеть хотели. Но не каждый царь-герой к этому повод дает, не с каждого натурщика портрет идеализированный художник напишет.
Давид повествователя — идеализированная версия Давида реального? Несомненно. Насколько идеализированного? «Мудрецу кто подобен и кто знает разгадку?» (Коѓелет 8:1)
С одной стороны, смешно было бы видеть в повествовании о Давиде некую фантазию, не имеющую ничего общего с реальностью, с другой — глупо было бы видеть в этом повествовании отчёт о деятельности пастуха, ставшего благодаря стечению обстоятельств народным героем, а затем царём со всеми вытекающими из высокого статуса достоинствами и грехами. Увидеть в фантастическом фантастическое, а в реальном реальное — не всегда задача простая. Но для простаков — пересказы. Текст — для читать научившихся.
(Кстати, находятся суперкритичные исследователи, полагающие, что Давид и деяния его — плод фантазии сочинителя/лей. Даже относящиеся к повествователю хорошо, высоко ценящие его дарования, даже они не способны на столь невыносимо высокую оценку силы искусства.)
В трёх источниках о жизни Давида о его рождении не сказано ничего. Приходит он в Текст и без положенного будущему царю обширного родословия. Но что повествователь мог бы нам рассказать? Ни Нила, ни обмазанного смолой папирусного ковчега, никакой, даже самой скромной принцессы. Самая крупная река — в отличие от Нила, отнюдь не обожествляемый скромный Ярден (Иордан), на берегах которого было опасно: дикие звери любую корзинку, ковчежец любой вмиг растерзают. Принцессы? Только Шаулевы дочери, вряд ли на египетских (настоящих!) похожие.
Иные времена — нарративы другие. О тривиальном же повествователь не любит рассказывать. И с фантазией у него не всё благополучно. Какая фантазия, когда действительность и герой ее безудержно фантастичны. Такой герой и без родословия обойдется: он его начало, он — зачинатель династии. В отличие от повествователя, официальная хроника без родословной обойтись не могла: безродным царь Израиля никак быть не может. Вот она Давида родословием и наградила.
Кто нам рассказал о Давиде? Повествователь, хроникер, он сам, Давид, герой, царь и поэт. Остальные рассказали о том, как прочитали о Давиде рассказанное, что в высшей степени интересно, но к Давиду имеет слишком косвенное отношение.
Чтобы понять Давида и время его, читатель обязан противиться стремлению «вчитать» себя в уже прочитанное другими, чтобы самому попытаться проникнуть в далекое и чужое, но необходимое ему и сегодня точно так же, как всем и всегда.
Дело же повествователя — повествовать, не задумываясь над тем, что кому-то его Давид покажется приземленным, и этот кто-то захочет его поднять к небесам, а кому-то его Давид покажется слишком возвышенным, и этот кто-то захочет его ближе к земле опустить. Каждое время хочет своего Давида увидеть. И только ему, повествователю, не надо героя ни поднимать, ни опускать. Ведь он его видит других ближе и лучше.
Так кто же он тот, кому мы обязаны повествованием о Давиде? Ни имени, ни звания, ни положения — ничего о нем мы не знаем. Только и остается — по когтям льва узнавать, по следам засохшим догадываться.
«Песнь любви» (Восхваления 45, 44:1) — такое вот надписание.
К кому и кого?
Нашептало сердце славное слово,
о делах своих царю расскажу,
мой язык —
перо скорописца.
Прекраснейший из людей,
очарование в уста твои влито,
за это
благословил Бог навек.
Воин, мечом бедро препояшь,
величием, великолепием!
В великолепии с удачей скачи
на слове истины, смиренности, праведности,
а чудесному научит
десница.
Острые стрелы
в народы под тобою падут,
в сердце царских врагов.
Престол твой Божий навек,
прям жезл, твой жезл царский.
Праведность возлюбил,
преступное возненавидел,
за это Бог, Бог твой помазал тебя
из друзей маслом радости
(там же 2-8).
К кому? К царю, прекраснейшему из людей, воину, скачущему «на слове истины, смиренности, праведности», чьи острые стрелы врагов поражают, к царю, чей престол Божий навек, к человеку, возлюбившему праведность, возненавидевшему преступное, за что «маслом радости» Бог помазал его.
Кого? Того, кто назвал свое признание «песнью любви», обещавшего в самом начале ее о делах своих царю рассказать. Что же он рассказал? То, за что любит царя! Обманул и царя и читателя? Хоть бы и так! Ведь главное о себе рассказал: любит царя! Остальное? Пустое!
Так кто же он, рассказавший нам о Давиде?
Всё, что можно определенно сказать: он — тень Давида, и он — Давида этого сотворивший.
Зададимся вопросом. Что, если бы Шауль метнул в Давида копьё и попал? Или догнал его? Прочитали бы мы повествование о царе-победителе, основателе царства? А затем и продолжение, но не о Шломо — об Ионатане? Нашелся бы, кто о подвигах первого царя написал, или всё бы ограничилось хроникой — без копья, без преследования и, разумеется, без Давида? Пусть на эти вопросы читатель ответит, а мы двинемся дальше.
Отклоняясь, по лестнице времён от Давида далеко вперед забегая, замечу: повествованием о Давиде и о повествующем о нем очень многие остались не слишком довольны. Казавшееся трещинами они пытались замазать, не стыкуемое — состыковать, связать — не связавшееся. Почему Давид где-то там с овцами управляется? Почему братья недовольны его поведением перед поединком с Гольятом-гигантом? Всё объяснить, всему дать название. Ну, а грех с Бат Шевой и Урией объяснить никак невозможно. Потому: и не грех вовсе, а если и грех, то не такой большой, как кому-то там кажется.
Повествователь любит героя. Апологеты человека любить неспособны.
Давид не позирует. И повествователь за ним не подсматривает. Он, невидимый, всё время с ним рядом. Вот оно — главное качество: не видимым оставаясь и для героя и для читателя, широко глаза-уши раскрыть, малой долей папируса себя ограничить. Болтливость ни на войне, ни в царских делах, ни, тем более, в поэзии ни к чему. Похоже, лаконизму он у своего героя учился. Благо, временной и пространственный зазор наверняка между ними совсем не велик.
В речь повествователя, чей «язык — перо скорописца», чужому, не царскому слову доступа нет. Кажется, это Давид, от себя пастуха-героя-царя отделившись, эхом в горах заметавшись, в повествователя, словно в скалу, уткнувшись и обратившись, всё нам о Давиде и мире рассказывает. И делает это даже тогда, когда Давид-царь ослабел. Давид же, который рассказывает, по-прежнему в силе: с той же страстью повествует он о царе, мир живых покидающем. Горевать он себе позволить не может. Кто, кроме него, о Давидовом бессмертии позаботится? Все люди, пока живы, бессмертны. И только некоторые, благодаря тем, кто расскажет о них, бессмертны и после.
Вот бы у повествователя, ума-разума поднабравшись, о Давиде рассказывая, с ним, повествователем, слиться, чтоб от него не отличили, чтобы даже тень мою не заметили. Возможно такое, увы, только в воображении, возбужденном напряженным сюжетом, стремительным ритмом жизни прекрасной.
Повествователь увиденное и услышанное отфильтровал, словно вино от примесей отделяя, перенося повествование на папирус. Лишь со временем оно удостоилось чести быть представленным на пергаменте, материале куда более дорогом, с несомненно большим основанием претендующим на долговечность.
Почему повествователь скуп на слова? Вероятней всего, потому, что намеренно оставляет замочную скважину для фантазии читателя, у некоторых совсем неуёмной.
В повествовании о Давиде любая вещественность служит духу преданно и беззаветно: оружие — славе героя, золото-серебро-кедр — величию Храма, струны — восхвалению Бога. Скупая материальность — отражение реальности древнееврейского мира, отнюдь не лидера тогдашних неспешных технологических гонок: ни эксклюзивных ремёсел, ни уникальных мастеров, строителей, оружейников. С финикийскими строителями расплачивались пшеницей и оливковым маслом. Плиштим (филистимляне) с их железными орудиями и колесницами долгое время были почти недосягаемо впереди, не говоря о могучем Египте, горою с юга, из прошлого в настоящее нависающем над малым Израилем.
Ведал повествователь, что всё, что он рассказал, станет историей, освященной присутствием Бога, историей, обретшей таинство мифа? Вряд ли. Иначе ушел бы из мира удовлетворенный всем, что совершил. А разве такие люди бывают?
Может быть, кто-то подумает, будто я полагаю, что повествователь создал Давида, а не Давид его породил. Разумеется, нет. Но то, что без этого повествователя не было бы такого Давида, по-моему, несомненно. Ведь он — талантливый подражатель.
О славе Бога небеса повествуют,
о деяниях рук Его рассказывает небосвод.
Слово день дню произносит,
ночь ночи знание сообщает.
Нет слова, нет речи,
чтобы не был слышан их голос.
По всей земле идут отзвуки,
в концы мира — слова…
(Восхваления 19, 18:2-5)
2 Избранник
Повествователь не тянет быка за рога. С главного начинает. С избрания. Лишь после этого мы узнаем, что его герой — прекрасный певец.
Доколе, Господь? Навеки забыл?
Доколе лик скрывать будешь?
Доколе класть думы в душу?
Днём в сердце горе.
Доколе врагу надо мной возноситься?
Увидь — ответь,
Господи Боже,
глаза озари,
чтобы смертью мне не уснуть.
Чтобы враг не сказал: «Я его победил»,
споткнусь — враги возликуют.
А я на верность Твою уповаю,
сердце о спасении Твоем восторжествует,
Господу воспою:
Он мне воздал
(Восхваления 13, 12:2-6).
Давид — пастух. А кем же быть ему, потомку Авраѓама (Авраам), Ицхака (Исаак) и Яакова (Иакова), потомку Моше?
Аврам (первоначальное имя праотца Авраѓама) избран Богом, сказавшим ему оставить землю свою и семью свою, и дом отца своего и идти в землю, которую укажет Господь.
Сделаю тебя народом великим, благословлю тебя, имя твое возвеличу,
ты благословением будешь.
Благословляющих тебя благословлю, тебя проклинающего прокляну,
все семьи земли тобой благословятся (Вначале, Книга Бытия 12:1-3).
К Моше, пасущему овец, является «посланник Господа в пламени огня из куста». Привлеченный видением сворачивает пастух к кусту, из которого зовет его Бог.
Сказал: Я Бог отца твоего, Бог Авраѓама, Бог Ицхака и Бог Яакова!
Закрыл Моше лицо свое: взглянуть на Бога боялся.
Сказал Господь: Видел, увидел Я муку Моего народа в Египте
и вопль их услышал из-за надсмотрщиков, об их бедствиях знаю.
Я спустился спасти его от руки египтян, увести из этой страны в землю добрую и просторную, в землю, молоком и медом текущую… (Имена, Исход 3:1-8)
Так было. А как происходит избрание в новое время, в эпоху царей? Подобно праматерям Саре (Сарра), Ривке (Ревекка) и Рахели (Рахиль), страдающая бесплодием Хана (Анна) молит Господа о даровании сына и дает обет отдать его Господу. Молитва услышана. Родившегося сына Хана посвящает Всевышнему, нарекая традиционным для ТАНАХа «событийным» именем: Шмуэль (напомним значение имени: услышал Бог). Когда сын подрастает, она, исполняя обет, приводит его в Шило (Силом), в Храм Господа к Эли, Великому коѓену (коѓен — жрец единого Бога, в отличие от языческого). Теперь уже сам юный Шмуэль служением Господу продолжает свой путь к избранию, и Бог является Шмуэлю во сне, после чего весь народ узнает, что он — Господень пророк. Шмуэль не только пророк, слышащий голос Господень, он также судья, правитель Израиля. Им завершается эпоха судей (книга Судьи) и начинается эпоха царей (книги Шмуэль, Цари, Повести лет).
Модель избрания на примере Шмуэля: человек (Хана) — избранник (Шмуэль) — Господь — народ (признание).
Следующим избранником и первым царём стал Шауль (напомним значение имени: испрошенный, выпрошенный). Народ требует поставить царя, Господь открывает пророку имя того, кого тот должен помазать на царство. Шмуэль помазывает Шауля, однако первая проба пера была неудачной. Шауль не исполняет заповедь Господа истребить Амалека (Амалик). И царство, отобранное у Шауля, переходит к достойному.
Модель избрания на примере Шауля: народ — Господь — избранник.
Шмуэль делает всё, чтобы «обратить внимание» Господа. Шауль — ничего. Поэтому не готовность к избранничеству является фактором определяющим. Главные «факторы» избранничества: Господь и народ. Господь избирает. Народ избранника принимает. Оба рассказа об избрании пророка-судьи и первого израильского царя, который в значительной степени является еще не полновластным властителем, но судьёй, увлекательны и драматичны.
Время, место избрания, во сне или наяву — всё это детали рассказа важные, интересные, но к сути избрания отношения не имеющие. А суть избрания обозначена ещё в книге Слова: Моше избран Богом и принят, так сказать, утвержден, Божьим народом.
По этой же модели построен и рассказ об избрании нового и по сути первого израильского царя — Давида.
2.1. Бейт Лехем
Шестнадцатая глава Первой книги Шмуэль состоит из двух частей (первая — 1-16, вторая — 16-23). Это — шедевр танахической прозы, крайне лаконичной, совершенно минималистской, по нынешним меркам жестоко скупой: ни пейзажа, ни натюрморта, ни интерьера. Что видели, что ели, чем любовались — ни слова. Видят — чтоб убежать, слышат — чтоб испугаться, обоняют — чтоб ужаснуться.
Пространство этой прозы очень условно, города на одно лицо: что равнинный Гат (Геф), что горный Иерушалаим. Пространство сжато: всё рядом, по большей части на расстоянии одного лишь стиха. Время не тянется, не летит — застывает, проваливаясь в бездну между ненавистью и любовью, между жизнью и смертью. Какое там, в бездне время? Чем исчисляется? Минутами? Тысячелетьями? А если наперекор всему как-то там исчислимо, то, скорей всего, жизнями людей, о которых повествователь рассказывает, о себе ничего не сообщая.
Давид на иной вкус выписан сухо, не ярко, слишком графически — уголь по белой стене, которую, однако, не замазать цветасто, которую, вроде бы не слишком надежную, ничем не разрушить. Невдомек не искушенному: эту прозу одним глазом надо читать, а другим глазом одновременно — поэзию, Восхваления. Тогда и сложится подлинный Текст — третьему глазу доступный.
В этой шестнадцатой главе развязка старых и завязка новых композиционных узлов, новые герои, среди которых — главный персонаж двух книг Шмуэль и начала Первой книги Цари, персонаж, которому — и по праву — уделено больше всего страниц во всех этих трех книгах ТАНАХа.
Господь, упрекнув Шмуэля, что тот горюет об отторгнутом Им от царства Шауле, посылает пророка помазать одного из сыновей Ишая, на которого Он укажет, в Бейт Лехем. А на возражение Шмуэля, что отверженный царь убьет его, предлагает слукавить, сказав, что пришел жертвоприношение принести.
Бейт Лехем (значение топонима: дом хлеба; город в Иеѓуде, южней Иерушалаима; иное название — Эфрата) — один из 475 городов, о которых свидетельствует ТАНАХ. В нем в эпоху Давида было, вероятно, порядка трех тысяч жителей. За городом, примыкая, находились поля и пастбища жителей, основное занятие которых — сельское хозяйство. Одно из семейств этого города — Ишая, благословенно восемью сыновьями.
А еще, или прежде всего Бейт Лехем = Эфрата — это смерть и жизнь: смерть любимой жены Яакова-Исраэля (Израиль) Рахели и жизнь Биньямина (Вениамин), самого младшего из двенадцати его сыновей (Вначале 35:16-20).
Придя в город, пророк объявляет старейшинам, что пришел принести жертву, приглашает их и отдельно зовет Ишая и его сыновей. Старейшинам пророк говорит освятиться, а Ишая с сыновьями сам освящает. Жертвоприношение? О жертве не сказано ничего. Первым пророк видит Элиава (Елиав), первенца Ишая. Шмуэль уверен, это — избранник Господень.
Кто присутствует при дальнейшем? Кто пришел, кто участвует в жертвоприношении? Похоже, Текст, пользуясь презумпцией лаконичности, намеренно оставляет место для толкований. Понятно, что пришло семейство Ишая, но присутствовали ли старейшины? Совершилось ли жертвоприношение, тоже не ясно (во всяком случае, о нем не сказано ничего). Почему, увидев Элиава, Шмуэль уверен, что это избранник? Он первенец и первым идет за отцом. Он высок (высоким ростом выделялся Шауль). Однако не он избран Господом. «Сказал Шмуэлю Господь: На вид его не смотри, на рост высокий его — им Я пренебрег.// Что человек видит? Человек смотрит в глаза, а Господь смотрит в сердце» (Шмуэль 1 16:7).
Семеро сыновей проходят перед пророком. Все отвергнуты Господом. Посылают за меньшим, пасущим овец. Приходит он «рыжий, с глазами прекрасными, чудный», его Господь велит помазать Шмуэлю (там же 11). «Шмуэль, взяв рог с маслом, помазал из братьев его, и — сошел дух Господа на Давида с этого дня и на будущее…» (там же 13)
ТАНАХ любит притчи. Повествование о Давиде не исключение. Эпизод избрания — притча: о малом, последнем, который стал великим и первым.
После помазания Давида «дух Господа отступил от Шауля,// злой дух от Господа его поразил» (там же 14).
Шауль отвержен Господом, но не людьми. Давид избран Всевышним, но не народом. После помазания долгое время в Израиле двоевластие: Шауль — признанный царь, о помазании Давида знают пророк, отец, братья Давида и, возможно, старейшины Бейт Лехема, званые принести жертву (были ли они свидетелями помазания, не известно). Помазание, избрание — дело Господа и пророка Его, но чтоб воцариться, Давиду необходимо признание, теперь дело жизни его — любовь народную обрести.
Развязка прежней и завязка новой сюжетных линий на «небесном» уровне совершилась. Теперь развиваться им на уровне хляби земной. Случившееся (злой дух, поразивший Шауля) его рабы объясняют, предлагая:
«Наш Господин прикажет рабам, что перед тобой, найти человека, умеющего играть на киноре,// когда на тебе будет злой дух Божий, заиграет рукой — тебе будет лучше» (там же 16). Царь велит такого человека найти. Один из слуг: «Видел, сын Ишая в Бейт Лехеме умеет играть, муж доблестный, воин, умен и красив он,// Господь с ним» (там же 18).
«Муж доблестный, воин». Разве это просил злым духом поражаемый царь? Ему бы сказанное рабом да услышать! Где там, «дух Господа» от него отступил! Развязка-завязка на небе свершились — по земле сюжет борьбы за власть покатился: Шауль посылает за Давидом, сыном Ишая, отец, навьючив дары, их посылает Шаулю. Очень полюбил Шауль-царь Давида, тот стал его оруженосцем.
Было: когда Божий дух на Шауле, Давид, взяв кинор, рукою играл,
легче было Шаулю, лучше было ему, злой дух от него отступал (там же 23).
Какой путь ведет к царскому трону? Не знаем, какой выбрал реальный Давид, но повествующий о жизни его выбрал прямой: Давид должен врагов победить и, став народным героем, выполняя волю Господа, одолеть Шауля и над Израилем воцариться.
2.2. Долина Эла
Давид избран. Теперь за Давидом доказать свое право на царство. И повествователь авансом (который во множестве сражений Давид отработает) награждает его великой победой.
В это время самые заклятые враги евреев — плиштим, пришельцы, из нескольких волн которых сложился народ, обитающий на побережье Великого (Средиземное) моря к западу от Иеѓуды. Этому самому большому колену Израиля выпал юг земли, обетованной Всевышним. На запад — Великое море, море Солёное (Мёртвое) — на восток. На север — равнины и горы, на юге — пустыня. Изрытые пещерами горы, величественно перекатывающие эхо, небольшие долины: мало места возделывать хлеб и большим сражениям совсем не просторно. Небольшие города, вокруг которых — скромные поля и огороды. По горным склонам — террасы виноградников и масличные деревья. Давильни — для олив и винограда. Вино и масло — главные достоинства Иеѓуды. Ослы и мулы — главные средства передвижения, в том числе и военные, потому сраженья медлительны. Грохот домашних каменных мельниц — важнейшая музыка: днём тихо — знак смерти.
В долине Эла заклятые враги, плиштим и евреи, собирают станы свои (ни у тех, ни у других не было регулярного войска), располагаются друг против друга, пространство между ними открыто. Выходит из стана плиштим «человек по имени Гольят из Гата» (Шмуэль 1 17:4), одного из пяти городов на побережье Великого моря. Акция устрашения. Рост Гольята — шесть локтей с ладонью, т.е. больше трёх метров. На голове Гольята — шлем медный, на ногах — щитки медные. Сколько весит более чем трёхметровое чудовище, не сообщается, но к этому необходимо прибавить вес лат, которые делалась из кожи или плотной ткани. На это пришивали медные пластинки в виде чешуи, чтобы налегала одна на другую. Вес одной такой пластинки, найденной археологами, около двенадцати граммов, следовательно, вес лат Гольята около шестидесяти килограммов.
Вероятно, вес юного пастуха был не больше веса одних лат Гольята из Гата. Вооружен гигант, защищенный с ног до головы, медным дротиком, который у него за плечами, и копьём, древко которого подобно ткацкому навою (вал, на который наматывают основу). Перед этой горой меди, кожи и плоти идет щитоносец, несущий перед Гольятом щит, защищающий его с ног до головы с трёх сторон. Щит сделан из дерева, обтянутого кожей, которую смазали маслом.
Это — длинные пояснения. Танахический рассказ куда более лаконичен. Ведь современнику Давида не надо было рассказывать, каким был щит, из чего он был сделан и другие подробности. И взывает эта гора, предлагая евреям своего богатыря выслать в долину: «Сможет со мной сразиться — убьет, мы вам будем рабами,// я одолею, убью — вы будете нам рабами, нам служить будете» (там же 9). Позорит Гольят стан Израиля. И Шауль и весь Израиль «струсили, испугались» (там же 11): нет у евреев такого гиганта, нет, не было и не будет.
Повествование отодвигается во времени (в прошлое) и в пространстве (на восток), сообщая: Ишай, отец Давида, «в дни Шауля был старейшиной среди мужей», три старших сына его «на войну пошли за Шаулем», а «Давид приходил к Шаулю и возвращался// в Бейт-Лехем овец отцовских пасти» (там же 12-15).
Зачем приходил Давид в войско Шауля? На этот вопрос отвечает следующий эпизод: отец посылает младшего проведать братьев, отнести им еду и «десять сыров командиру тысячи» (там же 18). Встретил братьев Давид — и выходит Гольят, свои слова, позорящие Израиль, в очередной раз повторяя. Завидев его, евреи, испугавшись, бегут. Давид слышит разговор о великих царских наградах тому, кто страшного гиганта сумеет убить.
Несколькими стихами описана сцена, которую представить нетрудно. Давид ходит между воинами, переспрашивая, верно ли говорят о царских наградах. Старший брат, вероятно, устыдившись страха израильтян, гневается на Давида якобы за то, что тот оставил овец, прекрасно зная, что не по собственной воле (наверняка по собственному желанию!) Давид здесь очутился. Расспросы заметили, привели Давида к Шаулю, и впервые в Тексте — диалог двух царей, одного, чье царствование подходит к концу, и другого, которому еще предстоит проторить путь к престолу. Шауль убеждает Давида, что тот юн и не способен сразиться, Давид рассказывает, как, овец защищая, сражался с медведем и львом: «Господь, спасавший меня ото льва и медведя, спасет меня от плишти этого» (там же 37)
И — символы в повествовании играют огромную роль — сам Шауль надевает на Давида доспехи свои, сам на голову медный шлем возлагает, сам будущему царю свой меч отдает. Но пастух к тяжелым доспехам и мечу не привык, всё снимает, выбирает в ручье пять плоских камней, кладет их в суму, в руке у Давида праща, древнейшее простейшее, самое дешёвое из всех видов оружие, идет навстречу Гольяту. Слабый против сильного, малый против гиганта.
Думаю, в этом месте повествователь, верный традиции предельного лаконизма, очень рассчитывает на воображение читателя, которому надо представить картину. Меж двух гор долина. На горах, как на трибунах, враги. На одной стороне войско плиштим, на другой — Израиль, войско Шауля. По долине к едва заметному пастушку с пращой в руке и сумою с камнями, одетому в обычную пастушью одежду, не отличающуюся ни красотой, ни изяществом, вслед за щитоносцем движется богатырь: повторимся, гора плоти, меди, кожи, бахвальства и даже не злости — презрения к сопернику, своим ничтожеством — «юный, рыжий, видом прекрасен», там же 42 — его оскорбляющий.
Сказал Давиду плишти:
«Подойди ко мне, мясо твое птицам небесным отдам, зверью полевому!»
Давид сказал плишти:
«Ты идешь на меня с мечом, дротиком и копьём,
а я иду на тебя с именем Господа Всемогущего Бога строя Израиля, который ты поносил.
Сегодня Господь отдаст тебя в руку мою, убью тебя, снесу с тебя голову, отдам сегодня трупы стана плиштим птице небесной и зверю земному,
изведает вся земля, что есть Бог у Израиля.
Все собравшиеся узнают, что не мечом, не копьём спасает Господь,
ибо сраженье — у Господа, Он в наши руки предаст вас» (там 44-47).
В те времена, ценившие слово, очень речи любили, ради патетики время останавливали и даже вспять обращали, многим жертвовали, порою в самые важные моменты и лаконизмом. Ради выспренних слов повествователь награждает Давида великой победой, слава о которой проложит путь к народной любви, на гиперболы щедрой. Кто может быть прекраснее победителя?
Плишти идет навстречу Давиду — навстречу собственной гибели: Давид камнем, вынутым из сумы, из пращи поражает гиганта и его же мечом, которому суждено еще в Тексте явиться, Гольяту голову отсекает. Плишти бегут, евреи — в погоню: победа, восторг и веселие.
Битва Давида с Гольятом — сюжет бродячий от героя к герою — самое высокое отличие, которое может повествователь пожаловать. Оно подобно награде Моше, удостоенного чудесного спасения от воды «в зарослях на речном берегу» (Имена 2:3), как и царь аккадский Саргон.
А вот иной угол зрения. Во время битвы читатель с удивлением слышит Шауля, который, видя Давида, выходящего навстречу плишти, спрашивает Авнера (Авенир), военачальника своего: «Чей сын этот юноша?» (Шмуэль 1 17:55), а потом, когда того приводят к царю, спрашивает и его: «Чей ты сын, юноша?»// Сказал Давид: «Сын раба твоего Ишая из Бейт Лехема» (там же 58).
Сам порыв младшего, юного пастуха на войну, в бой, с чудищем-великаном — свидетельство кипящего в его душе честолюбия, замаскированного намеренно отчужденным от эмоций стилем повествования. Пастух, которому снаряжение воина непривычно, невыносимо, рвется в бой не только поперед батька, но и поперед старших братьев своих и всего пред Гольятом дрожащего воинства. Повествователь, знавший или догадывавшийся о комплексе Иосефа (Иосиф), которому обязательно будут кланяться братья, затушёвывает его, оставляя звенья событий и отношений оборванными. Но, в конце концов, он пишет вечный текст о Давиде — не роман и даже не сагу. А Томас Манн, блистательно романизировавший рассказ о Иосефе и братьях его, до Давида «не дотянулся». Возможно, жаль. А впрочем…
Бог царя избирает. Воцаряет — народ.
2.3. Воцарение
О двух событиях сообщается одновременно: о том, что сразу после победы над Гольятом Шауль взял Давида к себе, и о том, что душа Ионатана, сына Шауля, наследника царства, «привязалась к душе Давида,// полюбил его Иеѓонатан, как душу свою» (Шмуэль 1 18:1). И тут же, не давая забыть, повторяется: «Иеѓонатан заключил с Давидом союз,// полюбив его, как свою душу» (там же 3).
Что означает «привязаться к душе» (такими же словами сказано о любви Яакова к самому младшему сыну Биньямину; Вначале 44:30)? Как понимать слова о любви Ионатана к Давиду? В чем смысл союза, который наследник Шауля заключает с избранным Всевышним на царство? На все эти вопросы читателю узнать предстоит. Повествователем они поставлены — увлечь читателя за собой.
А тот помнит, что совсем недавно Шауль предлагал Давиду боевую свою амуницию: доспехи и меч, и будущий победитель от них отказался. А вот накидку, которую Ионатан снимает с себя, и «доспехи свои, меч, лук и пояс» — от них Давид не отказался. Повествователь настойчиво подчеркивает близость сына Шауля с Давидом, который, куда царь ни пошлет, всего добивается. Шауль ставит Давида над воинами, т.е. делает первым в царстве после себя (военачальник — пост самый важный в воюющем государстве), и это — внимание! — понравилось «народу и рабам Шауля». Когда Давид с воинами из походов своих возвращались, «из всех городов Израиля выходили женщины, поющие и танцующие, навстречу Шаулю-царю» (Шмуэль 1 18:4-6).
Веселясь, пели они, говоря:
«Шауль тысячи поразил, десятки тысяч — Давид» (там же 7).
Давид, как и подавляющее большинство имён персонажей ТАНАХа, имя значимое. Но Давид не просто любим, он — всеобщий любимец. Даже о Шауле сказано, что он «очень его полюбил», сделав оруженосцем (там же 16:21).
Услышав такое сравнение, Шауль в бешенстве, Шауль в дикой ярости. На него, любившего и возненавидевшего Давида, крадущего у него царскую славу, нисходит злой дух. В руке у Шауля копьё, а Давид, как обычно, играет. Дважды Шауль бросает копьё — дважды Давид от него уклоняется. «Боялся Шауль Давида,// ибо с ним был Господь, отступившийся от Шауля (там же 18:12).
Шауль удаляет Давида, «разжаловав» в начальника тысячи. Давид завоевал признание, любовь народная с ним: «Весь Израиль и Иеѓуда любили Давида,// он выходил и приходил перед ними» (там же 16). Что делать Шаулю?
Похоже, к этому времени от прежнего Шауля, юного и наивного, блуждавшего в поисках пропавших ослиц и обретшего нежданно-негаданно царство, ничего не осталось. Превзошедший царскую науку, Шауль решает отдать Давиду в жены Мерав, старшую дочь: «Только будь храбрым воином, сражайся в войнах Господних», думая про себя: «Не моя рука будет на нем, рука плиштим будет» (там же 17). Давид отказывается от чести стать царским зятем. И Мерав отдана в жёны другому.
Тем временем другая царская дочь полюбила Давида. Шауль приказывает поговорить тайно с ним, передав, что желает видеть его своим зятем. Вместо вена царь требует от Давида принести «крайнюю плоть ста плиштим» (там же 25). Обращая Давида в свою царскую веру, Шауль придумывает испытание жестокостью, которая, как он знает, не привилегия, но обязанность повелителя.
Давид? Исполняет. С излишним рвением доказывает свою пригодность на царство. Убивает не сто — двести плиштим, приносит их крайнюю плоть, и получает в жены Михаль (Мелхола), царскую дочь.
А плиштим продолжают с Израилем воевать. И в этих войнах Давид больше других отличается: «стало чтимым имя его» (там же 30).
Еще больше Шауль боялся Давида,
навсегда стал Давид Шаулю врагом (там же 29).
О пути Давида после помазания рассказано дважды. Один вариант: победа над Гольатом — начало славы Давида, народной любви. Второй: Давид призван услаждать, утешать, успокаивать гнев впавшего в Божью немилость царя. Какой из вариантов на историческую правду больше похож? Текст, поведавший о Давиде, такие вопросы не принимает. Его ответ: оба.
Израиль — это избранный младший. Эсав (Исав) — старший, но Яаков не только выкупит первородство, но и «выборет» право называться Израиль. Иосеф — одиннадцатый из двенадцати сыновей, рожденных Яаковом-Израилем, и он избран спасти отца и братьев своих. Избранный младший Давид — символ народа, который «младше» и «меньше» других, но, в отличие от них, избранный слышать Бога и быть Им услышанным.
(продолжение следует)
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer1/kovsan/
