(продолжение. Начало в №7/2020 и сл.)
Глава седьмая
I
В середине 20-х годов, в период более или менее гармоничного сотрудничества с Англией, ходила в еврейской среде такая шутка:
«Сионист — это американский еврей, который дает деньги английскому еврею на то, чтобы тот перевез польского еврея в Палестину».
В каждой хорошей шутке есть элемент правды — просто правда эта заострена до парадокса. Деньги, необходимые на освоение Палестины, действительно приходили главным образом из Америки — еврейские общины там были многочисленны, богаты и делу сионизма симпатизировали вполне.
Распоряжение же собранными средствами часто приходилось осуществлять не на месте, в Палестине, а в Лондоне.
Британские власти в Палестине, и министерство колоний в целом и не думали помогать делу еврейской иммиграции — напротив, все время ставились те или иные препоны, и справляться с ними выпадало на долю людей вроде доктора Вейцмана, располагавших связями в Парламенте и в английской прессе.
Что же касается Польши, то она-то и поставляла наибольшее количество иммигрантов хотя бы в силу того, что к середине 30-х годов ее еврейское население выросло почти до трех с половиной миллионов человек.
Рост был обусловлен не столько высокой рождаемостью, сколько бегством евреев с Украины — дикая анархия Гражданской войны прошлась по ним тяжким катком.
На фоне петлюровщины новорожденная Республика Польша выглядела как остров стабильности и порядка. Скажем, когда в 1920-м году к польскому юристу по имени Вольф Бегин явились солдаты, чтобы забрать его как большевика, он попросил у них показать ему ордер на его арест. Ну, ордера у солдат не было…
И они его не убили на месте, а оставили в покое.
II
Основатель новой Республики, пан Юзеф Пилсудский, носивший одно время странный титул «Начальника государства», на вещи смотрел по-государственному, и полагал, что всякий гражданин Польши должен быть лоялен по отношению к государству.
A все остальное — его частное дело.
Но к середине 30-х многое изменилось. К сожалению, наследники пана маршала придерживались других взглядов. Теперь считалось, что «… Польшу следует полонизировать…», и что в ней слишком много меньшинств, и что эти меньшинства слишком велики. В частности, это относилось к евреям, которые в иных городах составляли половину населения — да и в самой Варшаве их было не меньше трети.
Государственная служба была для них затруднена и раньше, а теперь начались всевозможные ограничения, исключения и ущемления, даже такие, которые и смысла-то не имели, кроме разве что желания нанести оскорбление.
Скажем, студенты в университетах стали настаивать на том, чтобы их товарищи-евреи на лекциях сидели отдельно, на особых скамьях, и скамьи эти стали называться «гетто-скамейки».
В результате многие евреи, особенно молодежь, начали думать, что нет у них в Польше будущего, и призыв сионистов стал находить значительный отклик. Среди этой молодежи оказался и сын Вольфа Бегина, Менахем.
В «Бейтар» он вступил в возрасте пятнадцати лет, быстро там выдвинулся, и через несколько лет свел личное знакомство с основателем движения, Владимиром (Зеэвом) Жаботинским.
Несмотря на большую разницу в возрасте, они не только познакомились, но даже и подружились. Жаботинский, например, прислал Менахему Бегину к свадьбе письмо, в котором были такие слова: «… Желаю вам всего, что пожелал бы своему сыну…», и сам приехал, и был на свадьбе почетным гостем.
Менахем Бегин к своему старшему другу относился с восхищением. Он считал его своим Учителем — именно так, с большой буквы — и в этом качестве ставил себе образцом не только политические идеи Жаботинского, но и его манеры. Однажды он осмелился спросить, почему Учитель не отвечает на газетные нападки Бен-Гуриона.
А надо сказать, что свара между сионистами-социалистами, возглавляемыми Бен-Гурионом, и сионистами-ревизионистами, возглавляемыми Жаботинским, после недолгого примирения снова обострилась. Соперничество шло за влияние в профсоюзах, за контроль над вооруженным подпольем, и так далее.
Бен-Гурион настаивал на своей монополии в этих вопросах.
И вот он со свойственным ему «… энергичным напором…», что многие другие считали «… беспардонным хамством…», осыпал своего соперника самой отборной руганью, на что Жаботинский не реагировал ни единым словом.
Но Бегину на его вопрос он все-таки ответил. Жаботинский сказал своему ученику и другу, что в самые черные минуты он все-таки не может забыть, что было время, когда Давид Бен-Гурион носил мундир Легиона. А какие споры могут быть между товарищами по оружию?
И они, в общем-то, и сейчас бьются за общее дело.
III
Немецкое вторжение застало Менахема Бегина в Варшаве. События развивались так быстро, что его даже не успели призвать в армию, и он с волной беженцев оказался в Литве, в ту пору еще считавшейся независимой от СССР.
Через какое-то время он перебрался в Вильно — после «… освободительного похода Красной Армии…» осенью 1939 этот польский город был передан Литве и стал Вильнюсом.
Там-то его в сентябре 1940-го года и арестовали.
Собственно, особых иллюзий Бегин не питал — примерно за месяц до ареста его вызвали в горсовет для «… рассмотрения его заявления…», которого он не подавал. Понятно было, к чему идет дело, но Бегин в горсовет не пошел.
Как он потом, много позднее, написал в своих мемуарах — не захотел идти у НКВД на поводу и облегчать им задачу. А когда за ним пришли, даже набрался нахальства и попросил предъявить ему ордер на арест.
Он, собственно, вряд ли надеялся повторить успех своего отца — разницу между панской Польшей образца 1920-го года и Советским Союзом Менахем Бегин себе представлял.
Но вот почему-то ему захотелось продемонстрировать, что он, при всем понимании ситуации, добровольно и тихо на заклание не пойдет, и если физически сопротивляться у него возможности нет, то он будет сопротивляться, цепляясь к формальностям.
Ну, ордера на арест у пришедших не было, но поскольку без предьявления официальных бумаг Бегин никуда идти не хотел, ему показали удостоверения сотрудников соответствующих органов Литовской ССР, и сказали, что он арестован.
Это обстоятельство-то, что арестованному сказали, что он арестован — так рассердило назначенного Бегину следователя, что отругал сотрудников, производивших арест. Они нарушили планы следствия.
Дело в том, первый допрос должен был идти как «собеседование».
IV
Жаботинский умер от инфаркта летом 1940 года. Он находился в то время в США, и там его и похоронили. Бегин узнал об этом примерно за месяц до своего ареста и ужасно удивился, когда следователь задал ему поразительный вопрос: «Где в настоящее время находится Владимир Жаботинский?».
Надо сказать, что допрос и вообще проходил удивительным образом: Бегина называли Менахемом Вольфовичем, допрашивали на русском, и он по-русски же и отвечал, хотя ему часто не хватало слов, и он тогда вставлял что-нибудь по-польски.
Следователь почему-то все время сворачивал разговор на Жаботинского.
Он считал его «… предводителем еврейских фашистов…», а кроме того, сообщил Бегину, что его Учитель был «… полковником в Интеллидженс Сервис…».
Бегин следователю возразил:
«… Неправда. Жаботинский сформировал во время Первой Mировой Bойны еврейский легион, вступил в него рядовым солдатом и дослужился до звания лейтенанта. Он не был полковником и не служил в британской разведке. Он служил еврейскому народу, и англичане, в отместку за его борьбу против их антиеврейской политики, не пустили его в Эрец Исраэль…».
Словосочетанием «Эрец Исраэль» Бегин обозначил Британскую Палестину. Это не было общепринятым выражением — так говорили только в сионистских кругах — но следователь его понял.
Он вообще оказался очень осведомленным человеком, вот только понимал все как-то по-своему, а каких-то вещей просто не понимал. Например, он никак не мог взять в толк — почему Жаботинский, которому английские власти запретили вьезд в Палестину, тем не менее, спокойно жил в Лондоне.
В свою очередь Бегин никак не мог понять, почему сионистов считают «… агентами Британии…», если в Белой книге 1939 Англия заявила, что через несколько лет вообще не пустит в Палестину ни одного еврея?
На этом взаимном непонимании и закончилось «собеседование».
Но аргументам Бегина, по-видимому, все-таки вняли.
V
Когда он пожаловался, что не может точно выразить свою мысль на русском, к допросу был привлечен «переводчик» с идиша на русский. Как оказалось, русский язык он знал не так чтобы хорошо, зато в вопросах сионизма оказался в высшей степени осведомленным человеком:
«… Мой переводчик мог отличить бундовца от ревизиониста, он знал, что ревизионисты никогда не входили ни в какой интернационал, и он знал, что Бунд никогда не был во Втором Интернационале. А чего он не знал? Он помнил наизусть письма Герцля и речи Жаботинского, он знал о встречах Вейцмана с Муссолини, он мог отличить правое крыло от левого в партии Поалей Цион…».
У него с Бегином произошла целая дискуссия, причем выяснилось, что «переводчик» может процитировать статью, которую Менахем Бегин, стоявший во главе всего польского «Бейтара», не читал.
«К стыду моему — не читал…» — написал он об этом в своих мемуарах.
Дискуссия, конечно, носила своеобразный характер.
«Переводчик», например, напомнил следователю:
«… Герцль направил письмо Плеве, тому самому палачу Плеве, и просил помощи царского правительства в осуществлении планов сионистов, обещая, что сионисты не допустят вступления еврейской молодежи в ряды революционеров…».
Из этого следователь делал смелый вывод:
«… Ясно, что Герцль был агентом международной буржуазии. Он сам подтвердил это. Он был подослан буржуазией, чтобы подорвать и ослабить борющийся пролетариат…».
Tем не менее, допрос и в самом деле превратился «… в дискуссию троих…» — причем настолько, что Бегин, войдя в коридор этажа, где была его камера, спросил у дежурного офицера — нет ли для него писем?
Дежурный, принятый за администратора гостиницы, арестанта обругал и отправил в камеру.
Ho, как оказалось, это все-таки был успех.
VI
Как обьясняли потом знающие люди, «переводчик» на самом деле был референтом, в задачу которого входила перепроверка сведений, полученных из допросов Бегина. И, по-видимому, движение «Бейтар» и в самом деле было переквалифицировано из «… агентов британского империализма…» в противников этого самого империализма.
Сподвижников Бегина не только не арестовали, но даже и дали им возможность вполне легально уехать из СССР в Палестину.
Другое дело, что на его личной судьбе это никак не отразилось — по-видимому, система была настроена так, что однажды пойманную птичку уже не выпускала.
Как было сказано в приговоре:
«Особое совещание при Народном Комиссариате внутренних дел постановило, что Менахем Вольфович Бегин является социально-опасным элементом, и приговорило его к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на восемь лет».
Но он оказался счастливцем — ему редкостно повезло.
Во-первых, его не били. Один раз, правда, продержали 60 часов на стуле — лицом к стене, без сна, без воды и без пищи. Но все-таки 60 часов на стуле — это не 60 часов стоя…
Во-вторых, ему сошло с рук то, что он отказался подписать следственный протокол с формулировкой: «Признаю себя виновным в том, что был главой «Бейтара» в Польше…».
Бегин настаивал на том, что да, он действительно был главой «Бейтара» в Польше, но может с чистой совестью сказать, что не видит в этом какую-то вину.
И следователь, как ни странно, пошел ему навстречу, и в протокол была записана формировка, предложенная подследственным: «Признаю, что был главой Бейтара…».
Ну, и в‑третьих, Бегину невероятно повезло в 1942-м году, когда он был уже в Печорлаге. Между СССР и польским правительством генерала Сикорского было заключено соглашение, согласно которому польские граждане подлежали амнистии.
Бегина посчитали поляком.
VII
Жить бродягой без единой копейки, без вещей на продажу и без куска хлеба — дело очень нелегкое. Но после Печорлага Менахем Бегин решился бы и не на такое, и он двинулся с Печоры в общем направлении на юг, в Среднюю Азию. По слухам, там формировалась новая польская армия, но присоединяться к ней он сначала и не думал, а просто разыскивал родных.
Было известно, что вокруг военных лагерей армии генерала Андерса собирается множество гражданских лиц из числа поляков, волею судьбы оказавшихся в СССР, и Бегин надеялся найти среди них свою сестру — она была замужем за юристом по фамилии Гальперин, и Бегин слышал, что супругам удалось спастись.
Невероятно, но факт — он их действительно разыскал. И они, теперь уже вместе, застряли — «… в маленьком узбекском городке Джизак, между Ташкентом и Самаркандом…».
Но Бегин по-прежнему думал о том, как выбраться из Советского Союза, и когда услыхал, что армия Андерса, по-видимому, будет через Иран отправлена на Ближний Восток, в распоряжение английского командования, решил, что должен попробовать к ней присоединиться.
Брать его сначала не хотели. Это в Печорлаге решили, что он поляк — в армии Андерса в этом были совсем не уверены. Там считали, что евреи — хорошие инженеры и администраторы, но как солдаты никуда не годятся. Так что Менахем Бегин поначалу был забракован на медкомиссии как негодный к службе инвалид.
Но связи — великое дело.
В штабе удалось найти людей, знакомых с Бегином еще с Польши, и повторную медкомиссию он все-таки прошел. Его зачислили в строй, a спустя какое-то время польские части армии Андерса были переброшены через Каспийское Море в Иран, а оттуда — в Палестину.
Куда двигаться дальше, должно было решить английское командование, но кандидат в офицеры Менахем Бегин подал прошение о бессрочном отпуске.
Прошение было удовлетворено — его подписал сам генерал Михал Тадеуш Карашевич-Токаржевский (Michał Tadeusz Karaszewicz-Tokarzewski), второй человек в иерархии армии после самого Андерса. Говорят, что он на прощанье даже пожелал Бегину удачи.
Может быть, это и не легенда — генерал сам отсидел в ГУЛАГе, и мог по достоинству оценить тот факт, что кандидат в офицеры Менахем Бегин не дезертировал, хотя мог сделать это без всякого труда, а попросил отпуск. Но, как бы то ни было, Бегин на законных основаниях оставил ряды польской армии и сразу после этого ушел в подполье.
Бывший глава польского «Бейтара» присоединился к ЭЦЕЛЬ.
Глава восьмая
I
Профессор Теодор Моммзен был знаменитым германским филологом-классицистом, а так же и юристом, и политиком. А еще он был известнейшим историком, настолько известным, что в 1902 году получил за свои труды Нобелевскую Премию по литературе, хотя историкам ее никогда до этого не присуждали.
Премия вручалась с формулировкой — за то, что профессор Моммзен в области исторических сочинений величайший мастер из всех ныне живущих, с особой отсылкой к его фундаментальной работе «История Рима».
Что интересно, труд профессора был чрезвычайно популярен в Германии и среди широкой публики, обычно довольно далекой от изучения классической латинской филологии.
Обьяснение этого феномена состояло в том, что в очень живом и подробном описании борьбы Рима и Карфагена, созданным профессором Моммзеном, публика видела аналогии с современностью.
В Риме, твердо стоящем на основе гражданской доблести, чести и неуклонного порядка, конечно же, виделась Германия. Ну, а в роли презренного Карфагена, морской державы, «… живущей только эгоизмом и торговой наживой…», совершенно явно проглядывала Великобритания — такая, какой она была в начале ХХ века.
Такое видение за несколько лет стало настолько укоренившимся в массовом сознании, что перед Первой мировой войной обширную программу строительства военно-морского флота Германии обосновывали ссылками на профессора Моммзена.
Hу понятно же, что Англия и есть современный «Карфаген», и только и лелеет коварные тайные замыслы, как бы навредить великой Германии. Kогда Великобритания в 1914 и в самом деле встала на сторону Франции и России, в Германии раздался клич: «Боже, покарай Англию!».
После поражения Германии в войне мода на аналогии между Римом и Карфагеном как-то сошла на нет. Но идея «… заклятого врага истинно немецкого духа…» не умерла.
Трудами теоретиков национал-социализма был установлено, что теперь «… червем, подтачивающим дух германизма…», являются евреи. И что именно они стоят как во главе коммунистической Советской России, так и во главе плутократических Соединенных Штатов.
И что Британская Империя, это «… величайшее достижение арийской цивилизации…», превращена ими в немыслимый конгломерат всех племен и народов.
И она теперь не Карфаген, а Вавилон.
II
Огромные, поистине неисчислимые массы людей, находившихся под британским управлением, разнообразием своим и вправду напоминали Вавилон, но, в отличие от строителей Вавилонской Башни, общий язык у них все-таки был. Если где-то — скажем, в Кейптауне — китаец из Гонконга встречал индуса из Калькутты, то говорили они по-английски, и отношения их регулировались английским законом.
Узким местом в делах Империи был набор кадров.
При населении метрополии всего в 46 миллионов человек Англия за счет собственного населения могла заполнить только самый верхний слой необходимых ей чиновников и солдат, остальных приходилось набирать на месте. Обеспечение их лояльности было непростой задачей. Необходимо было тщательно следить за тем, чтобы чиновники, включая полицию, были набраны среди разных групп населения, тщательно перемешаны и сбалансированы.
B комплектовании туземных войск соблюдались два принципа: во‑первых, набор производился из числа меньшинств, не больно-то любимых большинством населения, во‑вторых, служба была долгосрочной, и солдатами рассматривалась как профессия.
Какое-то время все это прекрасно функционировало — например, в Индии. Но после Первой мировой войны стало давать сбои даже там. А в приобретенных после 1918 г. Месопотамии и Палестине не сработало с самого начала.
III
Салах ад-Дин ас-Сабах родился в Мосуле. Его отец, правда, был родом из Ливана, но во времена Оттоманской Империи это не имело никакого значения, так что юный Салах ас-Сабах поступил в военное училище в Константинополе, в 1915 получил чин лейтенанта, воевал в составе турецкой армии, пока война не кончилась, и он не попал в плен. В 1921 он не захотел сражаться за Турцию — как араб, он в державе Ататюрка никаких перспектив для себя не видел, а вместо этого вернулся в родные места матери, в Мосул, и был принят в армию королевства Ирак. Власть короля Фейсала в его наскоро слепленном королевстве была непрочна, и он старался опереться на суннитов-единоверцев.
Салах ад-Дин ас-Сабах оказался хорошим перспективным офицером, его посылали на курсы в Англию, а потом и в Бельгию, a с 1924 он уже передaвал накопленные знания другим — служил преподавателем в военном училище в Багдаде и нa офицерских курсах Генерального Штаба. В 1936 был произведен в полковники и стал командиром 3-й дивизии иракской армии. К весне 1941 года он был фактически, хотя и неофициально, могущественнейшим человеком в Ираке, и когда 1-го апреля произвел военный переворот, это было всего лишь оформлением случившегося факта.
И Салах ад-Дин ас-Сабах, и его коллеги-военные считали, что дни господства Англии в Ираке сочтены.
Англичане как раз потерпели тяжелое поражение в Греции, спешно отступали оттуда, и полковник сделал из этого соответствующие выводы.
Требование Великобритании о «… переброске английских войск через территорию Ирака…» было отклонено, хотя право на такую переброску существовало и было определено специальным договором.
17-го апреля 1941 года правительство Ирака попросило Германию о содействии.
С точки зрения англичан на этом дипломатия и окончилась.
IV
1-го мая 1941 года премьер-министр Великобритании, Уинстон Черчилль, предоставил английскому послу в Багдаде полную свободу действий, и даже порекомендовал: «… если потребуется — бейте сильно. Используйте всю необходимую силу…» («If you have to strike, strike hard. Use all necessary force»).
Посол, сэр Кинахан Корнуоллис (Sir Kinahan Cornwallis), еще 29-го апреля приказал эвакуировать из Багдада членов семей английских дипломатов, и их вывезли военными самолетами на базу ВВС Англии, Хаббанию, расположенную на самом западе Ирака, а оттуда — в Палестину.
2-го мая английские самолеты ударили по иракским войскам, подошедшим к их авиабазе в Хаббании. Бомбежки шли вплоть до 5-го мая, после чего были задействованы наземные силы — те несколько английских батальонов, что удалось наскрести, и набранные из иракских христиан так называемые «ассирийские ополчения» (Assyrian levies).
Эти части формировались по классической схеме колониальных войск — туда не брали ни арабов, ни мусульман, а только ассирийцев или eзидов.
В Королевстве Ирак их было всего 3% населения, статусу «… нелюбимого меньшинства…» они соответствовали идеально, и под командой английских офицеров оказались способны выполнить то, что от них требовалось.
Муфтий Багдада объявил джихад, но это как-то не помогло. Иракские войска, расположенные под Хаббанией, побежали.
К успеху «ассирийских ополчений» добавились и действия британских войск, набранных в Индии — их перебросили морем из Карачи в Басру, и оттуда они начали наступление на Багдад.
В общем, все шло хорошо, но к середине мая 1941 в районе Мосула начали действовать немецкие самолеты. Их перебрасывали из Европы через Сирию, находившуюся под контролем французского правительства маршала Пэтена.
13 мая 1941 года в Мосул пришел железнодорожный эшелон с оружием, посланным Рейхом — не напрямую, а через Турцию — и привез иракским войскам около 15 тысяч винтовок, две сотни пулеметов, и даже несколько полевых пушек.
14 мая Черчилль приказал бомбить сирийские аэродромы.
V
Начало наземных операций против вишисткой Сирии пришлось отложить почти на месяц, и причиной этому оказалось то, что в Палестине население состояло из двух общин — арабской и еврейской — и среди них, так сказать, «… не оказалось ассирийцев…».
Вооруженные формирования из палестинских арабов были невозможны — создавать местный вариант полковника ас-Сабаха британским властям совершенно не хотелось.
А формировать новую версию «еврейского легиона» было сочтено «… политически нежелательным…».
Это была емкая формула.
В мае 1939, за два года до описываемых событий, капитан Орд Вингейт был отстранен от командования «Специальными Ночными Взводами» и отправлен в Великобританию с пометкой в личном деле «… не использовать в Палестине…» именно в силу создаваемых им «… политических неудобств…».
Неудобства заключались в том, что он публично высказался в пользу немедленного создания в Палестине еврейского государства, и при этом со своими вооруженными силами.
Нет, об этом и слышать не хотели — и поэтому наземные операции против южной Сирии были проведены частями 7-й дивизии, сформированной в Австралии. Ей, правда, придали в качестве проводников некоторых еврейских солдат, повоевавших еще под командой капитана Вингейта.
Одним из них был уже известный нам Моше Даян. В Сирии он был тяжело ранен. Англичане дали ему орден — тот же, которым когда-тo был награжден Жаботинский — и списали по инвалидности.
Точно так же был списан в архив проект частей, набранных из палестинских евреев, до тех пор, пока летом 1942 надобность в нем не возникла снова.
Причиной тому были танки Роммеля.
VI
Первая половина 1942 года для Англии оказалась сплошной полосой неудач. Вступление Японии в войну очень быстро привело к падению Сингапура, что стало крупнейшим поражением Британской Империи за всю ее историю — враг оказался на пороге Индии.
А в конце июня генерал Эрвин Роммель захватил английскую базу Тобрук со всеми ее запасами горючего и военных материалов, двинулся на Египет, и подошел к позиции у Эль-Аламейна — в 106 километрах от Александрии, и в 240 километрах от Каира.
В английских учреждениях в Каире жгли документы. Эвакуацию собирались производить в сторону Суэца — оттуда в случае необходимости можно было морем добраться до Басры. Войскам же, стоящим у Эль-Аламейна, следовало отступить в Александрию, а оттуда следовать в Палестину сушей, прибрежной дорогой через Синайский полуостров, или морем, в Хайфy.
Ну, и в таком отчаянном положении естественно возникла мысль о создании «… лояльных местных ополчений…».
В 1942-м году с лояльностью палестинских евреев проблем не было — самые острые разногласия с Англией меркли по сравнению с борьбой против чудовищной военной машины Третьего Рейха.
Проблема была в численности ополчений.
К началу 1942 в рядах английских войск на Ближнем Востоке служило 11 тысяч евреев. По большей части они входили в состав так называемых «палестинских рот», которые должны были содержать равное число арабов и евреев, но на практике «палестинские роты» были еврейскими едва ли не целиком.
Так что в свете происходящего в августе 1942 набор был увеличен, численность солдат «палестинских рот» доведена до 18 тысяч человек, а роты стали сводить в батальоны. Примерно 10% их личного состава служила в авиации — в основном в составе ремонтных и аэродромных команд.
Правда, в школы летного состава принимались единицы, но зато англичане открыли курсы диверсантов, где курсантов обучали в частности, радиоделу, минированию, ну и прочим хитростям, необходимым для действий в тылу врага.
Вели эти курсы инструкторы из S.O.E. (Special Operations Executive), что можно перевести как «Управление Специальных Операций».
Ну, тут политика Великобритании делалась столь перекрученной, что доходила до «… раздвоения личности…».
Колониальные власти изо всех сил боролись с так называемой «… нелегальной еврейской иммиграцией…», то есть всячески препятствовали несчастным беглецам из гитлеровского ада найти убежище в Палестине, и совершенно справедливо опасались того, что озлобленное еврейское подполье в тот или иной момент ответит на это саботажем и диверсиями.
И как раз в это самое время военные самым старательным образом обучали еврейских диверсантов, и сквозь пальцы смотрели на то, что согласованная с Хаганой квота в 600 курсантов оказалась буквально удвоена.
Все это безумие продолжалось до ноября 1942.
А в ноябре генерал Монтгомери разбил Роммеля под Эль-Аламейном. Очень далеко на западе, на другом конце Африки, в Марокко и в Алжире высадились англо-американские десанты, и волна немецкого наступления покатилась вспять, и нужды Империи в еврейских частях сильно уменьшилась. Курсы еврейских диверсантов были сразу же закрыты, а прибывшим защищать Палестину полякам генерала Андерса нашли другое применение.
Их было решено использовать в Италии.
Глава девятая
I
Результаты выборов, прошедших в Англии в начале июля 1945 года, принесли ошеломительный результат — победу на них одержали лейбористы. В это трудно было поверить — положим, партию консерваторов можно было во многом упрекнуть, но во главе ее стоял Уинстон Черчилль, человек, который в течение пяти лет, с лета 1940 и до лета 1945 возглавлял правительство Великобритании, и вел страну на всем пути, от горьких поражений и до полной победы, и личный рейтинг которого весной 1945 составлял 83%.
И все-таки консерваторы проиграли…
Сам Черчилль, несмотря на огромное разочарование, принял результаты выборов с достоинством — не стал никого бранить, не стал упрекать избирателей в неблагодарности, а просто сказал, что война осталась позади, что победа одержана, но сейчас другие времена, и что «… люди очень устали…».
Уинстон Черчилль — национальный герой, человек легендарной репутации — уходил из политической жизни, а на его место становились лейбористы, люди, о которых за пределами Англии знали сравнительно мало.
Своим избирателям они обещали многoе — например, гарантированную полную занятость, государственную систему здравоохранения, и так далее.
Обещание «… создать страну, достойную своих героев…», оказалось очень популярным в армии, ожидавшей скорой демобилизации, и она в основном проголосовала за лейбористов.
Вопросы внешней политики солдат интересовали очень мало — война выиграна, а остальное как-нибудь устроится. Еще меньше эта тема интересовала избирателей — согласно опросам, таковых было не больше 5%. От нового правительства ожидали, что оно сосредоточится на внутренних проблемах Англии.
Так думали и многие за рубежом. В частности, евреи Палестины надеялись, что при новом правительстве удастся как-то сгладить тяжелый конфликт с Англией.
Он начинал уже принимать формы партизанской войны.
II
Война эта была даже обьявлена, и сделал это Менахем Бегин. После своего ухода в «… бессрочный отпуск…» из армии генерала Андерса он вступил в Эцель — вооруженноe подпольe, состоящее в основном из последователей Жаботинского, и очень скоро его возглавил.
1-го февраля 1944 года Эцель распространил прокламацию, в которой говорилось:
«… несмотря на то, что миллионы евреев погибают в концлагерях, Англия по-прежнему не позволяет им получить убежище в Палестине…».
Всем известно, что 25 тысяч евреев Палестины сражаются с фашизмом в рядах британской армии, нo им не позволено помогать их обреченным собратьям.
Земля Израиля, которая могла бы стать местом спасения евреев Европы, закрыта, и это следует изменить, и если надо — даже оружием.
Заявление не осталось на бумаге.
Поначалу нападения устраивались только на полицейские посты, занятые борьбой с «… нелегальной иммиграцией…», но у войны есть собственная логика. Помимо Эцель, возникла и «Лexи», (Lohamei Herut Israel — Lehi, аббревиатура «Бойцы за Свободу Израиля») — боевая организация, которая занялась прямым террором против английских чиновников и военных.
Ответом на это, разумеется, стала охота за подпольем, с последующим судом по законам военного времени.
В общем, все это хотелось прекратить, начать с чистого листа новые отношения с новой, лейбористской Англией, и делегация ишува отправлялась в Лондон с большими ожиданиями. Ее возглавлял глава Всеобщей Федерации Профсоюзов, Давид Бен-Гурион, и собирался он обратиться непосредственно к министру иностранных дел Великобритании, Эрнсту Бевину.
Бевин, как и Бен-Гурион, был виднейшим профсоюзным деятелем, начинал с самых низов, всю жизнь боролся за интересы рaбочего класса, и, конечно же, с ним будет легче договориться, чем с британской колониальной администрацией старых времен.
Лейбористы Англии на своем сьезде 1944 года в числе прочего обсуждали и «палестинский вопрос», и приняли резолюцию, в высшей степени благоприятную для дела сионизма: было решено, что политика установления еврейского национального очага в Палестине есть часть общей программы социалистов.
Бен-Гурион был просто счастлив, и говорил, что он всегда верил в «… солидарность людей труда…», кем бы они ни были. В конце концов, социалист всегда поймет другого социалиста.
III
Буквально через 10 дней после вступления нового английского правительствa в полномочия, руководство ишува послало в Лондон запрос, связанный с так называемыми DP (Displaced Persons) — «перемещенными лицами». В то время в Европе было великое множество беженцев, например, в зоне оккупационной ответственности западных союзников имелось от 12 и до 14 миллионов немцев, бежавших с востока Германии.
Но они в число DP не включались, сюда попадали либо освобожденные узники концлагерей, которым некуда было деваться, либо граждане некоторых стран, которые ни за что не хотели возвращаться на родину, например, эстонцы.
Всего в категории «перемещенных лиц» значилось около 850 тысяч человек, находящихся в лагерях, на иждивении оккупационных властей, и вот ишув делал Великобритании щедрое предложение: немедленно забрать из лагерей 100 тысяч евреев, всех, без всяких различий — и больных, и искалеченных, и стариков, и детей — и разместить их в Палестине.
К запросу прилагалось детальное обоснование: сообщалось, что ишув насчитывает уже 560 тысяч человек, собственными силами производит примерно половину продуктов питания, в которых нуждается, а остальную половина может оплатить товарами, потому что располагает определенной промышленной базой, и что при минимальной помощи со стороны Великобритании готов снять с нее груз забот об уцелевших евреях Европы.
Предложение рассматривалось в Англии вплоть до августа 1945, неоднократно обсуждалось на заседаниях правительства, и в итоге было категорически отвергнуто.
Эрнст Бевин, министр иностранных дел Великобритании, 2-го ноября 1945 даже добавил к этому пару слов от себя лично. Он сказал, что «… евреи, спекулируя на том, что они претерпели от рук нацистов, теперь норовят пролезть без очереди…». Но он этого не допустит.
IV
Бен-Гурион был известен бесцеремонным, а иной раз и хамским поведением, но, конечно, Эрнст Бевин перещеголял и его.
Из трех с половиной миллионов польских евреев погибло 80%, а если считать только тех, кто попал под оккупацию, то цифра приближалась к 100%.
В политике, конечно, нет места эмоциям, нo обвинять горсть уцелевших в том, что они куда-то «… лезут без очереди…», было больше чем оскорбительно — в ишуве после речи Бевинa многие надели траур.
Однако отказ допустить беженцев из лагерей «перемещенных лиц» в Палестину был обдуманным решением, поддержанным всем кабинетом министров.
В качестве министра иностранных дел Эрнст Бевин нес ответственность за все внешнеполитические шаги Великобритании, и начинать ему следовало с того, чтобы составить себе обьективную картину существующего положения дел.
Картина выходила безрадостная.
Англия вела войну дольше всех своих союзников — с сентября 1939 и по май 1945. B течение целого года, с лета 1940 по лето 1941, вела ее одна.
Человеческие потери составляли примерно 450 тысяч человек убитыми, вдвое ниже, чем в Первую Мировую Войну, но материальные потери были огромны. Считалось, что Англия утратила 25% своего достояния, а то, что Империя рушится на глазах, было самоочевидно.
Падение Сингапура так ударило по престижу Англии в колониях, что даже «белые доминионы», Австралия и Новая Зелaндия, вернейшие из верных, и то в целях обеспечения своей безопасности стали ориентироваться не на Англию, а на США.
Британская Индия была практически потеряна — речь шла только о том, как наиболее безболезненно передать ее под управление самих индийцев.
И вот на фоне всего этого оказалось, что в Киркуке, в Королевстве Ирак, имеются неиссякаемые источники нефти, и что их эксплуатация и разработка находятся в руках британских кампаний, и что транспортировка добытой нефти к портам идет через арабские территории, и что один из важнейших таких портов — это Хайфа, и что, хотя у Великобритании нет сил удерживать все пространство от Нила до Евфрата в своих руках, но имеется возможность купить на всем этом пространстве добрую волю арабов.
Например, тем, чтобы впридачу к Ираку, Трансиордании и Eгипту создать еще одно арабское государство — Палестину.
И что значат беженцы в лагерях для «перемещенных лиц» на фоне того, что требуется Англии для удержания остатков ее Империи?
Ведь было же доказано с математической точностью еще Макиавелли, жившим за 400 с лишним лет до Эрнста Бевина:
«… в политике нет морали, а есть только целесообразность…».
V
В романе Жаботинского «Самсон Назорей» есть такая сцена: Самсон, глава колена Данова, разговаривает с Ягиром, своим другом, о том, как сложатся отношения колен Израилевых с филистимлянами. И не видит Ягир в будущем ничего хорошего, «… ибо не победить филистимлян…».
Ягир говорит о филистимлянах, но использует название острова, с которого они приплыли в Землю Израилеву — Кафтор. И Самсон ему отвечает — да, тут будут или мы, или они, середины не получится. На что Ягир с досадой отвечает, что Кафтор — железо, a Дан — камень: «…cведи их — будет огонь, и земля загорится…».
Роман был задуман, по-видимому, в 1925, и оказалось, что ошибся Жаботинский только в сроках. «Железо» и «камень» действительно столкнулись, и действительно — «… земля загорелась…».
Вплоть до конца 1945 в Палестине шел конфликт между колониальной властью и сравнительно небольшим вооруженным подпольем, которым руководил Менахем Бегин.
Теперь же в конфликт с Англией включился весь ишув, и получилось что-то очень похожее на восстание.
Эрнст Бевин достиг невозможного — он примирил сторонников Бен-Гуриона и последователей Жаботинского. Начались операции, которые совместно планировали и Хагана, и Эцель, и в один прекрасные день железные дороги в Палестине оказались разом подорваны в паре сотен мест. Движение было парализовано, что сорвало переброску английских войск, идущих в Палестину из Египта и Ирака.
Начались диверсии против английских аэродромов и портовых сооружений. Особенное внимание уделялось всему, что служило для перехвата нелегальной иммиграции в Палестину.
Конечно, огонь пытались гасить.
Подкрепления британским войскам в Палестине слали со всех концов Империи. Была, например, задействована 6-я парашютная дивизия, сражавшаяся еще в Нормандии летом 1944. Блокирующий побережье флот был усилен новыми кораблями, в число которых зачем-то включили даже два крейсера.
В Палестину был назначен новый верховный комиссар — генерал-лейтенант Алан Каннингхэм, и он действовал со всей положенной решительностью. Например, после того, как в Иудейской Пустыне были ограблены два армейских склада с оружием, он провел повальный обыск в Тель-Авиве. Город обыскивали квартал за кварталом и дом за домом, всего по стране было арестовано больше 14 тысяч человек, и допрашивали их не по обычным английским правилам, а довольно сурово, не останавливаясь перед зуботычинами, но руководства Хаганы так и не поймали, и крупных запасов оружия тоже не нашли.
Aкты саботажа шли непрерывно, и английские власти призадумались. Как-то до сих пор считалось, что такого рода действия могут предприниматься только арабами. Теперь же на руках оказалась новая ситуация, и ее следовало решать или тотальным террором, или какой-то формой переговоров, желательно, с использованием дополнительного давления.
Лучше всего — со стороны американцев.
VI
Мысль об американцах возникла неслучайно — в конце 1945 премьер-министр Великобритании, Клемент Эттли, предложил Соединенным Штатам создать совместный комитет, который мог бы уладить проблему «перемещенных лиц» в Европе.
Комитет и правда был создан, но так ничего и не решил.
Президент Трумэн и вовсе высказался в том смысле, что незачем создавать проблему, если решение ее уже есть — почему бы Англии просто не разрешить вьезд в Палестину тем евреям, которые хотели бы там жить?
Бевин в ответ предложил, чтобы американцы взяли на себя часть расходов по этой программе помощи «перемещенным лицам», и когда неожиданно для себя получил согласие, не нашел ничего лучше, чем сказать, что понимает американцев — они готовы приплатить, лишь бы не пускать еще 100 тысяч евреев к себе
Нельзя сказать, что эта острота имела успех — президент Трумэн как-то сразу стал невосприимчив к запросам правительства Великобритании, вроде бы и не связанным с делами в Палестине, а тем временем там оказалось сосредоточено порядка ста тысяч солдат английской армии.
Для того, чтобы оценить эту цифру по достоинству, надо принять во внимание, что весной 1945 года, при полной мобилизации и на пике могущества, под командой Черчилля в Европе действовало около миллиона военнослужащих. А теперь, под руководством лейбористского правительства, сотни тысяч солдат оказалось недостаточным для того, чтобы сделать управляемой Палестину — небольшую колонию, ценность которой была совершенно не материальной, и состояла в «… сохранении доброй воли арабов…».
Такую политику трудно было назвать удачной.
Злые языки в Лондоне стали говорить, что все дело в Бевине, и что работа лифтером — единственная должность, на которую он по праву мог бы претендовать в МИДе Англии.
Клемент Эттли с критиками не соглашался, но его кабинет в конце концов передал «палестинский вопрос» на рассмотрение Организации Обьединенных Наций.
Что до Эрнста Бевина, то он оставался министром иностранных дел вплоть до весны 1951, после чего получил новый пост, со звучным названием «Лорд Хранитель Печати» (Lord Keeper of the Privy Seal), пятый по значению среди так называемых «королевских министров».
В лифтеры он так и не попал.
(продолжение следует)
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer1/tenenbaum/
