Я не никогда не вёл дневника, не веду и сейчас во время пришедшей «коронной напасти», так изменивший нашу жизнь. Но сегодня есть виртуальный мир, в котором записывается все. Всё что было, чего не было, и чего не было, но могло бы быть. А тогда писали письма на бумаге авторучкой, и не было компьютера, в котором оставались бы копии. Но память осталась. Буду на неё полагаться, она у меня неплохая, но, конечно, может подвести, и я ошибусь в некоторых датах и именах. (А некоторые просто не захочу упоминать без разрешения.) Но надеюсь, что я не ошибусь в главном — в памяти об атмосфере тех нескольких незабываемых лет, лет Перестройки в стране и решения Уехать из неё, решения влиться в Исход из страны её, страны, евреев.
Несколько лет назад я написал про историю своей семьи, про мои корни: ПАМЯТЬ СЛОВА, а сейчас я пишу о себе, о человеке, попавшем в поток истории, напишу о времени с осени 1986 по весну 1991 года, времени изменившей жизнь, жизнь моей семьи и мою.
С чего начать?
Начну с начала октября 1986 года. 1 октября исполнилась моя мечта — я стал Главным инженером проекта, ГИПом. Теперь я не исполнитель, я — автор проектов! И сразу же полетел в Свердловск, в Управление Свердловской железной дороги, для которой надо закончить проекты, перешедшие мне по наследству от моего предшественника. В командировке у меня нет моего ВЭФа с диапазоном волн от 13 метров, где почти не глушат, и все новости приходится узнавать, читая между строк и слушая между фраз, из газет и программы Время. В эти дни в Рейкьявике, столице совершенно нереальной страны Исландия (через четверть века я объеду вокруг всего этого фантастически интересного острова) проходит «Встреча в верхах» — так тогда говорили, слова саммит мы ещё не знали, между нашим новым вождём Горбачёвым и президентом Рейганом. Это их первая встреча, потом будут ещё и ещё, потом это назовут «Разрядкой». Я пытаюсь прочесть между строчками сообщения ТАСС — договорились или нет? Для меня это имеет абсолютно личное значение. Ведь если договорились, то и начнут выпускать. А значит, снова станет выбор: пытаться или нет УЕХАТЬ. 6 лет назад ничего решить не успели (не смогли, не захотели), а потом двери захлопнулись… И стало всё легко и просто — ведь это так сложно и тяжело, когда надо делать выбор!
Но вроде не договорились, значит двери не откроются, значит не надо будет Решать. И ведь если честно, так хочется наконец-то начать работать ГИПом, работать самостоятельно! И жалко бросать сбывшуюся мечту — отдельную квартиру, в которую мы после 10 лет постоянного процесса обмена, наконец-то переехали. Главное моё достижение в жизни — сам, без маклеров, составил обменную цепочку из 17-ти звеньев!
И я боялся.
Боялся оказаться беспомощным в другом мире, со своими, скорее всего никому не нужными знаниями давно устаревшей техники и технологии, со своим опытом владения карандашом и линейкой.
(Через 5 лет, увы уже покойный, Яша Винокуров откроет металлический шкаф, где он держал свои канцелярские сокровища и выдаст мне в мой первый рабочий день в Израиле и линейку и карандаш.)
И ещё я боялся ОТКАЗА.
Севастополь, август 1981 года. Мы проездом домой из Фороса — сказочного места, где через 10 лет окажется в заточении Михаил Сергеевич. Неожиданно, как в кино, столкнулся нос к носу с Мишей Ч-м. Мы с ним вместе учились на одном, Электротехническом, факультете ЛИИЖТа, только на разных потоках — я в группе связистов, а он на другом потоке, привилегированном, Счётно-решающих электронных машин, СЧЭР, где обучались предтечи сегодняшних властителей компьютерной Вселенной. Оказалось, что они, с женой и дочкой, Подали, и… получили Отказ. Без всякой причины и без объяснений. И с горя поехали на юга.
И был Саша Г-ч., из нашей тесной компании, который Подал и в ожидании начал заниматься с моей мамой английским. А потом позвонил ей, что больше заниматься не будет — получил отказ и у него теперь совсем другие заботы.
А у нас в институтском ВЦ появился еврейский парень — молчит, держится от всех подальше. По секрету мне сказали, что он в Отказе и просто нашёл пристанище, чтобы Пересидеть (благо контора у нас была открытая).
И был сын тёщиной подруги, уже ни один год работающий почтальоном.
Жизнь начинала меняться, чем дальше, тем стремительнее.
Свободы и гласности становилось всё больше, продуктов — всё меньше, цены на них — всё выше. Но мы пока этого не чувствовали, я стал неплохо зарабатывать, проектировщики перестали быть самыми нищими из инженеров.
Да, время шло вперёд, правда куда, что там, впереди, не знал никто. Оно перекатилось, раздавив знаменитую статью недавно скончавшейся доцента Техноложки Нины Андреевой ««Не могу поступаться принципами», потом накатились первые в моей жизни свободные выборы на Первый Съезд народных депутатов СССР.
Чем проблематичнее становилось с пищей материальной, с тем, «что покушать», тем громче гремел пир духовный, что посмотреть или, особенно, что почитать. Чуть ли не каждый месяц в каком-нибудь из толстых журналов печатался очередной бывший сам- или там-издат. Мы выписывали штук 5 журналов: Новый Мир, Знамя, Нева, Москва, Октябрь. Ничего не забыл? Сегодня, глядя сверху вниз, в прошлое, понимаешь, что действительно стоящего было не так уж много, сразу могу вспомнить сегодня только «1984» и «Жизнь и судьба».
И вдруг выяснилось, что в революции было много-много евреев. Чем больше говорилось, что революция — это было плохо, тем больше среди революционеров оказывалось евреев.
Слово «еврей» стало звучать всё чаще, евреи перестали называть своих «французами» или «экснострис» (именно так, одним словом). А нашлись те, особо предусмотрительные неевреи, что стали искать документы своих еврейских бабушек-дедушек.
Буквально из ничего, из вечной мерзлоты, возродилась еврейская культура. Помню, как в начале 80-х мы с женой заскочили на несколько дней в Друскининкай, где, вместо дачи под Ленинградом, тёща пасла своего единственного внука. И так сошлись звёзды, что именно в эти дни в Друскининкай приехал полупрофессиональный Еврейский ансамбль на идиш. То ли из Вильнюса, то ли из Каунаса. Какой ажиотаж начался, какая очередь в кассу, какие крики: «Участники войны без очереди!» Мы с женой смотрели, слушали, не понимая ни слова, но понимали, что это — наше.
А теперь на афишах лучших концертных залов — концерты еврейской песни. Причем эти песни звучали намного симпатичнее у русских певиц и певцов.
Но возродилась не только еврейская культура. Возродилась и «Чёрная сотня», назвавшаяся обществом «Память». Они устраивали свои митинги в Румянцевском сквере на Васильевском. Одним летним вечером 1988 года я поехал на троллейбусе посмотреть, но на всякий случай издали, встал рядом с парапетом Университетской набережной.
Через полгода весь Ленинград наполнился слухами о готовящимся еврейском погроме. Называли даже конкретную дату. Если не ошибаюсь 20 января (1989 года). Были те, кто уехал из города или заперся в квартире. Незадолго до этой даты ко мне на работе подошла одна женщина, которую я знал достаточно шапочно, и сказала: «Мой сын работает в органах, он просил меня передать всем вашим, чтобы вы не волновались, всё будет в порядке.» Мы были молодыми и глупыми, действительно не волновались, и пошли в этот вечер в гости к нашим друзьям.
Постепенно начали выпускать, получили разрешения и Саша Г-ч и сын тёщиной приятельницы.
Косвенным свидетельствованием принятого наверху решения выпускать стала телевизионная передача (а может и статья в газете, уже не помню) про еврейскую семью, решившую вернуться в Ленинград из Нью Йорка. Сообщили, что её поселили в доме после капремонта, то ли на Герцена, то ли на Гоголя, правда квартира была коммунальной.
Возобновился ручеёк и из нашего института, с длинным и красивым названием Гипротранссигналсвязь, в просторечии — ГТСС. А начался он ещё в 1973 году, подала на выезд Клара Р., моя первая неформальная, она была просто старшим инженером, руководительница. Жгучая, пышная брюнетка, настоящая еврейская красавица.
Где-то в конце июня 1973 года мне вечером позвонила Таня Ш., мы с ней были единственными евреями в наших институтских группах связистов, а теперь работали в одной комнате, и взволновано сообщила:
— Клара уезжает, далеко-далеко!
— Куда, в Израиль?
— При чём тут Израиль! Конечно же в Америку!
— Ну и что, мы же не едем!
— Ты что, совсем того, ничего не понимаешь, что теперь начнётся!?
А я действительно был тогда немного «того» и ничего не понимал, вернее мне было просто не до этого. Это были первые дни моей семейной жизни и всё остальное мне было не интересно.
На профсоюзное собрание по обсуждению её характеристики для ОВИРа Клара пришла в платье пурпурного цвета и села в первом ряду. Ряд был пуст, но рядом с Кларой села её подруга, наша сметчица Галя. Приличные люди есть всегда. Более-менее приличным оказался и наш профбосс, который пресекал попытки обличить и заклеймить: «Мы просто обсуждаем характеристику нашего бывшего сотрудника». (Конечно же Клара подала на увольнение в день подачи документов в ОВИР.) Характеристика оказалась стандартной, только в конце было: «Составлена для предъявления в ОВИР»
Помню, что все друг друга спрашивали: А в чём смысл такой характеристики?» И предлагали вариант ответа: «Если характеристика будет отрицательной, то если Клара захочет вернуться, то её не пустят». Я ничего не сочиняю, были те, кто именно так и думал. (Или говорил).
Потом Галя несколько месяцев ходила по комнатам с полученными от Клары из Италии письмами, помню вложенную в одно из них фото Клары в шортах и тёмных очках. Выглядела классно! Дело кончилось тем, что Галю пригласили в партком и «попросили» больше с письмами по комнатам не ходить.
Я точно уже не помню, когда мы созрели, когда поняли, что «ехать надо». Но точно понимаю, что летом 1988 года мы ещё не созрели.
Почему точно? Мы тем летом впервые встретились с израильтянами. Нос к носу, в центре Будапешта.
Я всегда мечтал поездить по свету, в первый раз мне удалось это ещё в 1969 году, по комсомольскому «Спутнику» в Чехословакию. Всего-то на неделю, в Праге — меньше 2-х дней, с заездом в Лидице и посещением музея Ленина (который в Праге никогда не был). Когда мы стояли на Вацлавской площади, я даже не представлял, что я стою рядом с Еврейским кварталом. А через 14 лет мне довелось съездить аж в Грецию — повезло, несколько лётчиков Аэрофлота не смогли поехать и меня перевели из «резерва». Выяснилось, что группа получалась с колоссальным женским перекосом и её надо было разбавить хоть какими-нибудь, да мужчинами, а то, что греки подумают! Сошёл даже и инвалид 5-го пункта. Но что интересно, когда наша руководительница, инструктор горкома или что-то вроде этого, посмотрела на своих подопечных (которые могли передвигаться по Греции исключительно пятёрками) она со вздохом произнесла: «Для меня самое главное, чтобы приехало столько же, сколько уехало!» Помню, как в туалете афинского аэропорта к нам, услышав, что мы говорим по-русски, подошёл один господин, который оказался уехавшим из Союза музыкантом, и который теперь плавал по свету, играя в оркестрах на туристических лайнерах. Плавать по свету, тогда это мне казалось несбыточной мечтой! После нашей последней поездки на Кубу, про которую я уже тут писал: «Запоздалое свидание или Девять дней на Кубе» (она, увы, грозит оказаться «последней» и в другом смысле) мы с женой посчитали, что были в 52-х странах.
Но я отвлёкся. Если тогда съездить в организованную турпоездку заграницу, по крайней мере в соцстрану, было возможно, то поехать самостоятельно, да ещё с женой, было для «простого советского человека» любой национальности почти что фантастикой. Но мы с женой так ездили дважды — в первый раз вскоре после женитьбы в 1974 году в ГДР, и во 2 раз, в 1988-м — в Венгрию. Ездили благодаря моей маме, которая находила вариант «дружественного обмена», т.е. людей, конечно же их соцстран, желавших съездить в Ленинград и потом в обмен принять своих ленинградских хозяев у себя. В принципе это был чисто бизнес — аккуратно подсчитывались человеко-дни, чтобы они были одинаковы. (Но потом у мамы с немцами началась чуть ли не дружба, и они пригласили её действительно в гости «просто так». Когда мы уже были в Израиле, они написали маме: «А вы не хотели приехать в Германию, к нам сейчас приезжают много евреев из России?») Так вот, кроме немцев мама нашла одного будапештского, тогда казавшегося нам «старичка», который захотел пожить немного в Ленинграде. Сначала мама сама съездила в Будапешт в счёт его ленинградских дней, но их осталось ещё и для нас. Жил он в пригороде Будапешта, куда надо было долго ехать из центра на трамвае, и мы целыми днями ходили под летним солнышком по Будапешту, восхищаясь городом и особенно кофе и мороженым. Увы, сейчас мы так уже не смогли бы. В смысле — ходить под солнцем, впрочем, и восторга, наверное, было бы поменьше.
Так вот, на улице, рядом со входом в какую-то шикарную гостиницу, меня останавливает господин, явно не местный, хватает за руку и начинает говорить, быстро-быстро на непонятном мне языке. Я стою и хлопаю глазами. Он понял, что я ничего не понял, и перешёл английский. Короче, он оказался израильтянином и меня, в соответствии с моим рубильником, принял за своего. Рядом с ним стояла и молчала его жена, огромные серьги в ушах, золотые кольца на пальцах, толстенное ожерелье на великолепной груди. В общем теперь-то я понимаю — обыкновенная марокканская красавица. Когда он услышал, что мы from USSR, он тут же спросил:
— On the way to Israel?
Я что-то пробормотал.
— Come! We are waiting for Soviet Jews!
И они зашли в гостиницу, а мы пошли гулять по будапештским улицам, залитым щедрым и знойным (тогда для нас) южно-восточно-европейским солнцем. И нам и в голову не пришло попросить его координаты в Израиле.
Пошла информация, благо глушение прекратилось, про проблемы с нашими в Ладисполе, прошли времена, когда Клара, в ожидании американского разрешения спокойно путешествовала по Италии и наслаждалась её прелестями. Как-то, скорее всего поздней осенью 1989 года, мы пошли на встречу с представителем ХИАСа, зал был полон. Особую пикантность происходящему придавало то обстоятельство, что это был зал ДК им. Дзержинского — Дом культуры работников милиции.
И вот этот представитель ХИАСа, симпатичный пожилой господин, рассказал, что они стали получать сведения, что бывшие советские евреи-эмигранты стали сталкиваться с большими проблемами в американском посольстве в Риме, подолгу ждать разрешения на въезд, а порою даже получать отказ. ХИАС обратился за разъяснениями в Государственный Департамент и оттуда пришёл ответ, что иммиграционная политика в отношении советских евреев изменилась, и что теперь в первую очередь получать разрешение на въезд будут имеющих прямых родственников в Америке: отца-мать и мужа-жену. И тут же из зала вопрос:
— А брат-сестра?
— Да, и брат-сестра тоже.
До сих пор помню радостный вскрик сидящей рядом со мной молодой женщины!
И хорошо помню, как мы перестали сомневаться и говорить, а приняли решение.
Зимним вечером, скорее всего это был декабрь 1989 года, мы с женой шли от Исаакиевской площади по нечётной стороне проспекта Майорова. Не помню, как и зачем мы там оказались, может захотели посмотреть на окна тех комнат коммунальной квартиры, в доме угол Майорова и Плеханова, из которой мы с таким трудом выбрались четыре года назад. Прошли мимо витрины венгерской авиафирмы Малев и за углом, на маленькой улице, если мне память не изменяет — переулке Пирогова, увидели толпу людей, похоже делающих какую-то перекличку. Отсутствие любопытства никогда не относилось к числу моих недостатков, мы свернули за угол и подошли к толпе, которая имела, скажем так, весьма специфический состав. На мой вопрос, что тут происходит, молодая дама ответила: «Как что, перекличка на билеты на самолёт в Будапешт. А оттуда до Израиля довезут. У вас вызов уже есть?»
С женщиной была её дочка, симпатичная девочка лет четырнадцати. Услышав слово Израиль, она потянула маму за рукав: «Мама, а правда, что в Израиле вокруг все будут только евреи?»
Одно дело много раз слышать, слышать про отъезжающих, про вызовы и тому подобное, и совсем другое увидеть этих уезжающих, увидеть, сколько их.
И пришла боязнь — опоздать. Опять опоздать! Эта боязнь была с нами всё следующее до отъезда время, больше года, пока мы не пересекли в ночь на 5 марта 1991 года границу с Польшей в Кузнице. Теперь многие говорят, что тогда им уже было ясен близкий развал СССР. Мы же такими ясновидящими не были, если бы нам 4-го марта сказали, что через 10 месяцев Союза не станет, мы бы ответили типа: «пить надо меньше и больше закусывать, дорогой товарищ!» Мы читали газеты, слушали радио, смотрели телевизор и боялись прочесть или услышать, про новое закрытие, как 10 лет назад, в 1980-м.
Маленькое отступление, можно было бы сказать анекдот, если бы сам не был этому свидетелем.
Конец августа или начало сентября 1991 года. Наш ульпан Тиквотейну находился в самом центе Иерусалима, однажды, гуляя в перерыве по симпатичным зелёным улицам этого района, я увидел чуть в глубине небольшой симпатичный особнячок с вывеской на 3-х языках: «Сионистский форум». Когда, где-то через месяц после окончания ульпана, я снова оказался в тех краях, мне в голову пришла гениальная идея: а вдруг в «Сионистском форуме» Щаранского мне смогут помочь найти работу! Заглянул, посетителей не видно, в большой комнате сидят две весьма неплохо смотрящиеся дамы, тыкают одним наманикюренным пальчиком по клавиатуре пишущей машинки. Самое интересное, что узнав, по какому поводу я их отрываю от важных дел, мне действительно дали анкету для поиска работы. Может моя анкета до сих пор лежит в каком-нибудь архиве, но подозреваю, что единственными трудоустроившимися с помощью Форума были эти дамы, явно не простые смертные олимки. И тут вдруг в комнату заходит господин и спрашивает, где он может получить информацию о помощи и льготах для беженцев.
Про меня тут же забыли, как в мюзикле «Чикаго» забыли про Рокси, но в обморок я не упал, а стал слушать. Диалог состоялся примерно такой:
Господин: «Я хочу узнать, какую помощь я могу получить, какие льготы полагаются мне, как беженцу?»
Дамы (в один голос): «Какие беженцы, в Израиле нет беженцев, в Израиле — новые репатрианты, олим хадашим, и все получают одинаково Корзину абсорбции!»
Господин: «Но у меня особый случай! Я из Киева, все документы были оформлены, и я готовился к отъезду, паковал вещи, готовил багаж и прочее. И вдруг бац — Путч. Мы всё бросили и с двумя чемоданами в аэропорт, успеть улететь пока не прикрыли всё. Успели. А теперь мы здесь, без всего, без вещей, без багажа. У нас особый случай и подход к нам должен быть особый!»
Мне надо было бежать дальше, но я подозреваю, что я знаю, чем всё окончилось.
В отличие от многих семей, ни споров, ни вопроса ехать ли всем, у нас не было. 15-летний сын согласился сразу. Маме было 80 лет, и хотя она жила одна в нашей квартире, обойтись без моей помощи, самой ходить в гастроном, особенно зимой по плохо очищаемым от снега улицам, она не могла. Тёща была много моложе, всего 71 год, (увы, я всего в кавычки уже не ставлю) но у неё недавно случился инсульт.
Вскоре случилась возможность передать наши данные для вызова. Я записался в «Ленинградское общество еврейской культуры», офис которого размещался в маленькой комнате Дворца культуры, если не путаю, им. Кирова на Васильевском. И вот через него я узнал, что состоится встреча с представителями Израиля. Сказать, что актовый зал был полон — не сказать ничего. В зал занесли стулья из фойе, люди стояли вдоль стен.
Что говорили израильтяне со сцены, их почему-то называли «консулами», хотя они скорее всего были посланцами Сохнута, не запомнил. Но задачу я выполнил — передал данные для вызова.
Мы вышли на зимнюю ленинградскую улицу и один из нашей компании, как сейчас помню — в дублёнке нараспашку и ушанке набекрень, с остервенением воскликнул: «Дайте мне «узи»! Всех арабов перестреляю!»
И раз уже прозвучало это имя — Сохнут. Сколько было потом встреч с посланцами Сохнута! Вопросы задавались примерно однотипные, про помощь по приезде, про жильё, про работу, сколько что стоит, что с собой брать.
Но помню два нестандартных вопроса, первый: «Можно ли в Израиле работать без иврита, только с английским?»
Посланец задумался над ответом, но потом обнадёжил: «В принципе можно, если работать в приличной международной фирме» Через несколько лет в Израиле и в принципе. и на практике можно было работать и без иврита и без английского, только вот заработать так прилично было даже в принципе нельзя.
Второй вопрос выявил всю патриотичность будущего гражданина Израиля:
«Сможет ли мой сын не пойти служить в армию?»
Посланец опять задумался, потом ответил: «Ну, пожалуй нет, но возможно до службы окончить университет, если поступить на «атуду».»
Я тогда с удовлетворением понял, что уже немного в курс израильских реалий, я знал, что такое «атуда» — с разрешения армии сначала получают 1-ю степень в университете, а после уже служат в армии, но дольше.
Потом, уже в Израиле, я встречал много жалоб на сохнутовскую пропаганду: приукрашивание, замалчивание и даже обман со стороны его представителей. Мы с таким не столкнулись, всё было по-честному. А сам процесс переезда был организован очень чётко, но об этом позже.
При обществе еврейской культуры работал ульпан, мы с женой и сыном стали учить иврит. У меня теперь в портфеле с собой всегда был блокнотик с переводом ивритских слов, записанных по-русски. Особый ужас наводили на меня числительные после десяти.
И я записался в кружок на получение водительских прав, жена сейчас часто жалеет, что тоже не записалась. В Израиль надо было обязательно приезжать с правами, чтобы получить скидку на покупку машины. Народ в кружке был специфический, в основном разговоры шли о том, получен уже вызов или ещё нет. И я со страхом думал, где же в Израиле найдётся столько места для стольких интеллигентных евреев?! Помню, разбирая на занятиях по теории различные случаи, кто кого должен пропустить, а главным преимуществом обладал трамвай, я про себя усмехался — вот это мне точно не пригодится, трамвай пропускать не придётся! На практических занятиях при переключении скоростей у меня вечно глох мотор. Мой сослуживец Павел К., ярый автомобилист, до меня дошло, что, переехав в Германию, он открыл свою авто-бизнес, говорил: «Не переживай, в Израиле купишь машину без педали сцепления!» (И ведь действительно купил, Субару-Джасти-1000, маленькую, но «автомат»!) Первая попытка сдачи окончилась конфузом. На Т-образном перекрёстке, делая левый поворот, я не пропустил грузовик, ехавший слева по главой улице. Хотя если бы у нас в Израиле я бы стал ждать грузовика, находящегося на таком расстоянии от перекрёстка, то концерт, который бы устроили мне автомобилисты сзади, был бы слышен далеко-далеко. Вечером после моего провала мне позвонил преподаватель теории, конечно «из наших», и предложил «помочь» получить права. Но я уже тогда был постоянным слушателем «Голоса Израиля», по которому часто предупреждали о последствиях для тех, кто приезжает с фальшивыми правами. Экзамен я сдал со 2-го захода.
И наконец пришли вызовы, сразу несколько, очевидно в СОХНУТе боялись, что могут и не дойти. Но почта тогда работало чётко. Уже не помню, каких родственников тогда для меня нашли, но какое это имело значение!
Прошли те времена, когда накануне подачи документов в ОВИР полагалось уволиться. По своей должности и по примеру другого ГИПа, Иосифа И., который опережал меня с отъездом месяцев на девять (именно благодаря ему я потом устроился на работу на израильской железной дороге) я пошёл к директору сообщить об отъезде, лучше он узнает об этом от меня, ведь ему потом подписывать согласие на мой отъезд. Надо сказать, что наш директор был абсолютно приличен в отношении евреев, никаких дополнительных, «от себя», пакостей не делал. И именно он сделал меня ГИПОМ.
Директор взглянул на меня, вздохнул и спросил: «Самуил Давидович, ну объясните, почему все уезжают, разве не видно, как всё меняется к лучшему? Или Вам работа не нравится?»
Мне ничего не оставалось как промямлить про родственников, которые уже все уехали.
Тогдашние умонастроения в еврейском народонаселении Ленинграда верно отражал популярный в то время анекдот: «разговаривают два еврея в коридоре, подходит третий: Я не знаю, о чём вы говорите, но ехать надо!»
Про Иосифа И, опережавшего меня месяцев на девять, я написал. Подал и Гена И-в., наш главный геолог, уникальный, наверное, пример не пьющего геолога. Он так мне объяснил своё решение: «Я хочу, чтобы моей дочке было за кого выйти замуж!» (Через несколько лет я случайно столкнулся с ним на хайфской улице Герцля. Он был весь в хлопотах — готовился к переезду к дочке в Канаду.)
Подошёл ко мне Миша Г-н:
— Я слышал, что ты едешь, правда?
— Правда.
— Молодцы!
— А ты не хочешь?
— Мы не можем. Моя тёща не еврейка.
Я удивился. Мишина жена работала у нас. Внешне — типичнейшая еврейка, выходит, в папу пошла.
— Ну и что такого?
— Ты что не знаешь, у евреев национальность по маме, а у нас ребёнок!
Я об этом разговоре потом часто вспоминал в Израиле, когда начинались жалобы на то, что не знали о таких проблемах.
В то время разрешения получали быстро, но мы разрешение всё не получали и не получали. Уже получила тёща, которая подала позже, а мы всё нет. Хотя про случаи отказов слышно не было, но всё равно начали волноваться. Я пошёл на улицу Салтыкова-Щедрина в ОВИР. Там даже вроде бы извинились: «мы тут не причём, не пришли документы с вашей работы.»
Не зря говорят: что всё, что ни делается в жизни, всё к лучшему. Если бы не эта задержка, то мы скорее всего оказались бы в числе «декабристов». (Приехавших в декабре 1990 года и оказавшихся в январе сидящими, вместо ульпана, в противогазах в «хедер атум» — герметизированной комнате, стали называть «декабристами».)
Но наконец все разрешения получены, я иду по Большой Ордынке к зданию голландского представительства, где находилась израильская консульская группа. Дошёл до посольства какой-то африканской страны, стоящий в будке у входа в него милиционер улыбнулся мне и показал рукой, мол иди дальше. У представительства была приличная очередь, справа на тротуаре стояли лотки, продавали учебники иврита, словари, книги. Честно говоря, ни сколько стоял в очереди, ни беседу в консульстве (или СОХНУТЕ — я тогда разницу не представлял) абсолютно на запомнил — значит ничего особенного не было. Мы и наши документы были на 100% кошерны.
Получать документы поехали жена с тёщей. Но перед этим надо было запастись билетами на поезд или до Варшавы, или до Будапешта, или до Бухареста, и предъявить эти билеты в консульстве при получении документов. Иначе дату выезда и маршрут определили бы за нас. Мы купили билеты до Бухареста, просто они были более доступны, значения это не имело, мы их потом сдали, приобрели новые, опять сдали. Вариантом люкс считалось плыть до Хельсинки на пароме, но для этого нужно было долго стоять в очереди, отмечаться и пр., а заниматься всем этим, тратить на такое время и силы мы не хотели. Лучше тратить время на изучение иврита. Мы в Ленинграде кончили не только первый ульпан алеф, но потом и бэт и занимались в продвинутой группе, которую можно было назвать ульпаном «гимел». И это нам пригодилось в Израиле много больше, чем всё лишнее барахло, которое можно было бы перевезти через Финляндию. (Правда в Финляндии мы так и не побывали)
Началась как бы двойная жизнь. Не в том смысле, что я скрывал, что уезжаю, нет. Все знали. При этом на работе не было никаких ни высказываний, ни косых взглядов. Подошла симпатичная Инна Б-о, мы с ней работали вместе уже 20 лет, и хорошо знали друг друга: «Послушай, я вчера слушала ваше радио, рассказывали про помощь, которую вы получаете по приезде. Как здорово, как я завидую!»
Но работа ГИПА по крайней мере на 50%, — это работа на перспективу: находить заказчиков проектов — теперь у нас была почти полная самостоятельность, составлять задания и договора. От всего этого прямо зависела зарплата бригады. И я очень старался, чтобы мой скорый отъезд на работу не влиял, продолжал ездить в командировки, а в поезде зубрил иврит.
Помню, в одной союзной республике, узнав, что я из Ленинграда, на меня набросились с упрёками: что вы у себя в Ленинграде творите, страну разрушаете, а нам тут каково будет? Боюсь, что им действительно потом пришлось несладко.
Одна из последних, кажется самая последняя, командировка, была в Ригу. В Управлении дороги мне рассказали, что у них организован кружок латышского. В свободное время поехал на электричке пройтись по Юрмале. На одном из зданий висит флаг, вроде красный, но какой-то не такой. Подошёл поближе и увидел, сверху и снизу действительно красный, а посередине — белая полоса — флаг Латышской республики.
Израильские визы мы получили в конце октября и начались предотъездные хлопоты. Надо было ликвидировать всё, что накопилось в течение десятилетий в трёх семьях.
Пошла распродажа всего, что можно было продать, денег надо было много, и на плату за отказ от гражданства (если я не путаю, то 500 рублей — более, чем приличная сумма тогда), и на отправку багажа и на покупку того, что можно было, и будто бы имело смысл взять с собой. В нашей продвинутой ивритской группе была женщина, которая с гордостью рассказала, что продала свою кооперативную квартиру за сколько-то долларов. Ну а наши квартиры были не кооперативные, ту, которую нам удалось выменять после многих лет безуспешных попыток, на 10-й Красноармейской, напротив гастронома «Стрела», мы сдали государству. Ещё пришлось заплатить за её ремонт. Ну а в мамину квартиру на улице Войнова, где я был прописан, я прописал дочь от первого брака. Хоть одно хорошее дело в жизни сделал.
Несколько запомнившихся эпизодов этой эпопеи купли-продажи. У мамы были золотые часики, тогда прошлого, XIX, века. На вывоз предметов, составляющих, или могущих составить, художественную ценность, надо было получать разрешение. На практике ничего, сделанного до Великой Октябрьской Социалистической Революции, вывозить было нельзя. Часики мама продала, а вместо них мы купили современные золотые часики, которые продали в Варшаве на пути в Израиль.
Для нескольких украшений жены нашёлся покупатель, молодой, интеллигентный, симпатичный парень, по образованию, если не ошибаюсь, архитектор, ставший кооператором. (Наверняка через пару лет он стал «новым русским».) Он хотел подарить их своей подруге, тоже симпатичной молодой особе, оказавшийся еврейкой, но это к делу не относится. Они пришли к нам, украшения понравились, мы сидели на нашей кухне, размером где-то 4-5 метров (квадратных), обмывали сделку, и он начал рассказывать про себя, про своих предков-дворян (он потом проходил у нас под позывным «граф»). И он начал вздыхать: «я понимаю, все едут, но что я буду там делать, а у меня здесь сейчас так хорошо бизнес разворачивается!» В день, когда должна была состояться процедура обмена «золото-деньги» он позвонил и сказал, что в его бизнесе случился какой-то пожар, он не может приехать, и не могу ли я сам приехать к нему. Оказалось недалеко, где-то в районе Техноложки. Надо было подняться на лифте до последнего этажа, а потом ещё один пролёт по лестнице. Поднялся, позвонил в звонок на весьма обшарпанной двери. «Граф» открыл дверь, я вошёл и… открыл рот. Огромное помещение, в центре на возвышении, огромная, нет, не кровать, а ложе, по площади больше нашей кухни, а перед ним — небольшой бассейн. Обмен состоялся, всё было честно, без обмана, надеюсь, что подруга «графа» носила с удовольствием украшения жены.
Было хорошо известно, что надо было привозить с собой в Израиль. В джентельменский набор входил и японский видеомагнитофон. И тут жене неслыханно повезло. В комиссионке в Апраксином дворе один товарищ предложил ей купить видео «Панасоник», который ему выдали в виде премии на заводе. Товарищ на жулика-спекулянта похож не был, мы рискнули и купили. И он нас не обманул. Видео проработало лет десять, не меньше. Сколько мы заплатили за видик я не помню, но помню, что продавец сказал, что на эти деньги он будет ремонтировать свою дачу. У этой удачной покупки была не слишком удачная интермедия. При прибытии в страну нас встретили не только сотрудники Министерства Абсорбции с бутербродами с туной, но и таможенник, вычисливший безошибочно, что у меня в сумке именно тот видик. Пришлось платить штраф-пошлину, где-то около 600 шекелей. Так началась наша абсорбция, но это совсем другой рассказ из совсем другой жизни. Дальше в Израиле нам везло много больше.
Сохнут давал возможность за свой счёт отправить на семью до 4-х человек 1 тонну багажа, на одиночку — 500 кг. Мы пошли на компромисс, оформили багаж на себя, а за отсутствие багажа у моей мамы и тёщи мы в Израиле получили компенсацию. Не помню уж сколько, но по приезде тогда каждый шекель был для нас по цене доллара. Ведь нам разрешалось привезти с собой, если не путаю, только $162 на человека.
Готовя эту статью, я нашёл перечень отправленного нами багажа: 20 коробок — с семейными фотографиями, посудой, одеждой, разным барахлом, швейная машинка (стоит до сих ни разу не использованная), две специально написанные по заказу пейзажа с павильоном Росси в любимом мною с детства Михайловском саду (и сегодня висят у нас в салоне), вентилятор (давно сломался), велосипед (давно выброшенный при очередном переезде с квартиры на квартиру). Для записи на отправку багажа надо было ходить на регулярные переклички, которые проводились в то ли в 3-м, то ли 4-м дворе одного из домов на Лиговке. Столько типичных еврейских лиц я в жизни никогда не видел, пожалуй и в Израиле тоже. После переклички я порой доезжал на трамвае до площади Восстания и потом шёл по нечётной стороне Невского к Гостиному Двору. Он тогда ремонтировался и перед ним был забор, украшенный соответствующей наглядной агитацией. Забор назывался «Стена плача». Так я получал допинг для своих предотъездных хлопот.
Всё время становилось известно про уезжающих знаменитостей. По телевизору показали пакующего вещи очень известного и талантливого барда Евгения Клячкина. Через 4 года он, купаясь, утонул в Средиземном море. Поехал эстрадный певец Максим Леонидов. Он надолго в Израиле не задержался и вскоре вернулся. И, конечно, все говорили про Михаила Козакова. В Израиле он играл на иврите в Камерном театре, потом тоже вернулся…
Жизнь становилась всё более сюрреалистичной или, как теперь принято говорить, у меня начали наблюдаться признаки раздвоения личности.
С одной стороны — время апофеоза Гласности. Каждый месяц в журналах появлялись всё новые и новые раннее запрещённые повести и романы, хотя порою было непонятно, что в этом было запретного и вредного для советской власти. А ещё знаменитый Огонёк Коротича. Между прочим, я долго не верил в этот Огонёк. В 1986 году я был в командировке в Одессе — год запомнил, потому что возвращался из Одессы через Белоруссию поездом, и потом вычислял, проезжал я в районе Чернобыля до, или после 26 апреля. В гостинице случайно посмотрел по местному ТВ интервью с Коротичем об его поездке в Америку. У нас тогда в Ленинграде «таких» интервью про Америку, с таким её «поливом» уже не показывали. А ещё «Московские Новости». А ещё поздно вечером программа «Взгляд» и интеллигентная «До и после полуночи» Молчанова ночью. И наши, ленинградские «5-е колесо» и каждый вечер, без четверти десять, «600 секунд» Невзорова и Сорокиной.
Ну а с другой стороны, в нашу жизнь вошёл «Голос Израиля», «Коль Исраэль», по которому, кроме всего прочего, объяснялись многие конкретные вопросы, связанные с переездом. Про водительские права я уже вспоминал, запомнился и совет не ехать жить в Нетанию — город уже был переполнен олимами и с работой, любой, были большие проблемы. А начиная с августа, после захвата Саддамом Кувейта, в передачах всё больше и больше говорилось о возможном обстреле Израиля иракскими СКАДАМи, да ещё и с химическими боеголовками. Слушать про это было тревожно, но решение было принято.
18 января утром позвонила тётя Муся и взволнованным голосом спросила: «Ты слышал, они обстреляли Израиль!» Её любимая внучка Ксана несколько месяцев назад уехала с мужем и маленькой дочкой в Израиль и Муся всем с удовольствием читала ей письма, в которых Ксана описывала, как их прекрасно встретили, оставили холодильник, набитый продуктами и вообще, какие в Израиле разные и замечательные йогурты!
Я тут же схватился за свой ВЭФ, но кроме самого факта обстрела, никакой информации. Собственно, так было и дальше.
Но наш поезд ушёл со станции отправления, подготовка к отъезду подходила к концу. Перевели на английский дипломы, справки об окончании курсов, трудовые книжки. Узнал загадочно звучащее название «Curriculum Vitae». Перебирая сохранившиеся бумаги, нашёл перевод моего диплома. Причудливо звучало по-английски «Leningrad Order of Lenin Institute of Railway Engineers Named After Academician Obrastsov V.A.»
Ну а первыми строчками в перечне пройденных и сданных курсов были
History of the CPSU
Marxist-leninist philosophy
Foundation of scientific communism
И уже после следовали всякие там
Higher mathematics
Physics
Theoretical mechanics…
Кроме багажа, отправленного в середине декабря, судя по квитанции, которую я нашёл, перебирая сохранившиеся документы, через Одесский порт, надо было упаковать самое необходимое, чтобы взять с собой в самолёт. В сохранившихся авиабилетах было указан груз в 40 кг. на человека. Немного, если брать в расчёт, что с этим надо было начинать новую жизнь. Каждые 100 грамм были на счету, ни о каких чемоданах речь идти не могла, но Перестройка была в разгаре, частный бизнес расцвёл, около ОВИРА на Салтыкова-Щедрина сидела женщина и принимала заказы на изготовление больших сумок на молнии из какой-то лёгкой, но очень прочной ткани, которые все называли «баулами».
Хорошо запомнился вечер 22 января уже 1991 года, в 9 вечера включаем телевизор посмотреть программу «Время», дикторша какая-то сама не в себе, без привычного вдохновения зачитывает указ — купюры номиналом 50 и 100 рублей изымались из обращения, за три дня нужно было успеть обменять «старые» деньги, но не более 1000 рублей. Срок изъятия наступал через 3 часа, в полночь.
В Израиле такое называется «застать человека со спущенными штанами». Процесс распродажи всего был практически завершён, купюрами были набиты несколько целлофановых мешков, и купюры в основном, естественно были номиналом в 50 и 100 рублей. Потом выяснилось, что были предприимчивые люди, которые помчались на вокзалы, чтобы купить билеты, не важно куда, а потом сдать. Нам такое в голову не пришло. Нашёлся знакомый, предложивший поменять какую-то сумму, уж не помню какую, но с комиссионными. Мы, естественно, согласились. Но вскоре позвонили с работы Паша К. (который успокаивал меня по поводу педали сцепления) и покойный, увы, Женя Петров, начальник смежного отдела, очень хороший человек, что вообще-то редкость для начальника, и предложили провести обмен через них. Так что в результате, кроме небольших комиссионных и нервов — но кто тогда думал о нервах, мы ничего не потеряли.
Пришёл в институт, чтобы получить обмененные деньги, зашёл к своим перекинуться парой слов. (Все отвальные были уже давно позади). Теперь мне уже не завидовали, Тоня А. увидев меня всплеснула руками:
«Куда ты едешь, может передумаешь и останешься?»
Про остаться, такого варианта просто не было, но может лучше не спешить?
Я связался с Ксаной, она выдала резюме: «В общем ничего страшного не происходит, но если можете, то подождите, ульпаны всё равно не работают».
Но сколько можно было ждать и чего? Всё распродано, багаж отправлен, сын уже не ходит в школу. И мы 21 января купили билеты на 4-е марта до Варшавы на поезд №37 Ленинград-Берлин. Билеты сохранились: отправление в 16:10 места 001-005, стоимость билета 19 руб. 50 коп. В польском консульстве получили визу, теперь я понимаю — транзитную, сроком на 2 дня, просто листок бумаги, приклеенный к выездной визе, полученной в ОВИРе, сообщили СОХНУТу наши данные.
28 марта война, которую назовут «Война в заливе» кончилась, прекратились и обстрелы Израиля.
На платформе около вагона на Варшаву кучковалась группа отъезжающих и провожающих, хлопнула откупоренная бутылка шампанского, и его стали разливать в гранёные стаканы. На перроне лежал снег, я подумал, что больше его никогда не увижу, но потом вспомнил про Хермон. Если бы я тогда мог представить, сколько снега и льда я через несколько лет увижу в Швейцарии, Австрии, Аргентине!
В поезде до Гродно нас провожал троюродный брат жены, и я ему оставил свою ондатровую шапку, она ведь точно мне в жизни не пригодится. В те дни уезжали навсегда.
После Гродно в купе заглянул таможенник, посмотрел на нас и задвинул дверь. Даже обидно стало: сколько всего мы не взяли с собой из-за боязни проверки!
Потом зашли пограничники, шлёпнули печати на визах (паспортов у нас давно не было), GOOD BY USSR! Кто мог тогда подумать, что меньше, чем через десять месяцев так про СССР скажут сами его граждане. Уже в польской Кузнице поменяли колёсные пары вагонов и через несколько часов мы в Варшаве.
Пересадка в Варшаве была организована прекрасно. На платформе нас встречали представители СОХНУТа, мы быстро перегрузили багаж в фургончик, налегке сели в автобус и поехали на окраину Варшавы. Там СОХНУТом был организована база, где будущие граждане Израиля должны были ждать, когда их новая родина пришлёт за ними самолёт. У ворот стоял израильский охранник с пистолетом на поясе.
Кровати достались только нашим мамам, а мы с женой и сыном устроились в креслах. В вестибюле стоял автомат с баночками кока-колы за полдоллара, сын захотел купить, но мы сказали: «Потерпи чуть-чуть, сейчас кормить будут». Он нам это до сих пор вспоминает.
На следующее утро мы втроём сели на трамвай и поехали в центр Варшавы. Там вся площадь перед похожей на московские высоткой — подарком народу Польши от его «старшего брата», была превращена в сплошной рынок. Мы нашли лавку, где продавались часы и предложили купить мамины золотые часики, купленные взамен её старинных, которые мы по дурости побоялись вывозить. Хозяин их повертел, проверил, и купил, уж не помню за сколько долларов. А потом спросил на неплохом русском: «Откуда вы и куда?» Мы объяснили. До сих пор помню его возглас в ответ: «В Израиль? Бедненькие вы!»
Вечером нас посадили в автобусы и привезли прямо к трапу самолёта. Вокруг стояли польские автоматчики. Наши баулы загрузили без нас, мы должны были встретиться с ними уже в Бен Гурионе.
Это был первый, и последний, полёт мамы, и наш первый на Боинге. Под потолком висели экраны, показывали фильмы про Израиль. Я разговорился со стюардом, конечно по-английски. Он спросил, кто мы, я ответил: жена учительница математики, я инженер-связист. Он обнадёжил и «обнадёжил» — жена найдёт работу без проблем, а вот у меня они будут большие. Получилось всё с точностью до наоборот.
Утром 7-го марта в аэропорту нас встретили бутербродами с туной и возможностью позвонить в Союз, сообщить, что долетели нормально (тогда телефонная связь между Союзом и Израилем была большой проблемой) и ещё позвонить кому-нибудь в Израиле.
Но самое главное выяснилось, что из 6-ти баулов с нашими вещами прилетел только один.
Остальные долетали в течении 2-х-3-х месяцев. Так мы и вышли из аэропорта с одним баулом, с сумкой с нашей главной ценностью — японским видеомагнитофоном, и маминым настольным вентилятором. При проходе таможенного контроля таможенник безошибочно указал на эту сумку и потребовал её открыть. Впрочем про это я уже писал.
Из аэропорта на такси, предоставляемом каждой прибывшей семье, мы поехали в Иерусалим, где Ксана сняла нам 3.5-й комнатную квартиру. С нами ехать попросился корреспондент какой-то газеты, кажется из Калифорнии, который готовил статью про советских олим. Мы тогда в первый раз поднимались в Иерусалим, и я поразился, как быстро мы увидели его холмы.
Приехали и только успели зайти в квартиру, как хлынул ливень. Для этого времени года в Израиле вещь не частая.
Дождь в Израиле — хорошая примета, символ радости и удачи.
Примета оказалась верной.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer1/danovich/
