Фальшивая документальность
С 22 июня 1941 г. по 9 мая 1945 г — Великая отечественная война. От нападения гитлеровской Германии на Советский Союз до подписания акта о капитуляции Германии в Потсдаме. Это период тягот и испытаний на фронте и в тылу.
Неисчислимые жертвы связаны с блокадой Ленинграда. Блокада длилась 872 дня с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года (блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года). После прорыва блокады продолжалась осада Ленинграда вражескими войсками и флотом. За это время погибли, по разным данным, от 400 тысяч до 1,5 миллиона человек. Только небольшой процент людей погиб от бомбежек и артобстрелов, подавляющее большинство умерли в городе от голода.
Письмо на фронт
Свидетельством событий этого периода является письмо матери своему сыну на фронт. Оно многократно повторено на сайтах интернета. В письме, я бы сказал, звучит победа света над тьмой на исходе самого тяжёлого периода.
Письмо на фронт
В дни годовщины снятия блокады Ленинграда позволю предложить прочесть по публикации редакции сборника «Писем с фронта» этот живой рассказ. В изданных томах более тысячи писем — свидетельство мужества воинов и связи с близкими в тылу. Уникальность этого издания в том, что в него включены, в основном, документы из семейных архивов. Простые народные свидетельства военного быта. Письмо матери как бы оттеняет вторую сторону связи людей в тылу и на фронте.
«Вера Алексеевна Вечерская
Письмо Веры Алексеевны Вечерской из блокадного Ленинграда сыну на фронт. Умерла 8 июня 1943 года. Её сын Павел дожил до Победы, они с Лёлей поженились.
6 июня 1943 г.
Только вчера послала тебе, мой мальчик, письмо. А сегодня вечером пишу снова. Знаешь, Пашенька, я давно хотела написать тебе РАДОСТНОЕ письмо. Думала, что так и не смогу. Смерть папы, бабушки, Валечки. Казалось, ничего в жизни не обрадует меня, кроме встречи с тобой.
А сегодня был день чудес, радостных, нежданных.
Поверишь, я была на праздновании дня рождения Пушкина! Музей был закрыт с начала войны… И вдруг получаю розовенький листочек — приглашение в музей!
Пришло восемь человек из близлежащих домов. Выступали Вс. Вишневский, В. Имбер и Николай Тихонов. С какой пронзающей душу верой Вишневский сказал: «Голод уйдёт! Поверьте: мы победим!». В. Имбер читала «Памяти Пушкина». На бюсте Пушкина был венок, настоящий, из живых цветов. А я вспоминала, как малышом ты потерялся в музее, и я с трудом отыскала тебя у этого самого бюста. Ты тогда сказал: «Я с каменным дядей гулял!» Помнишь? Знаешь, сынок, нас было восемь человек. Всего. Но мы были в центре Вечности… И Бессмертия. Жизнь будет! Она бесконечна.
Дом Пушкина не пострадал. Бомба упала в Мойку и не взорвалась! Есть в мире места неприкасаемые, хранимые свыше!
Я, Пашенька, пока не очень хорошо хожу (только не волнуйся — ничего серьезного), а из дома Пушкина пошла (первый раз) на Стрелку. Силы появились! А день какой сегодня чудесный! Солнце! Нежная зелень деревьев! Ах, какое чудо! Ты не представляешь, Румянцевский садик разбили на квадратики… под огороды! А на набережной разрыхлили газон для ЦВЕТОВ! Милый, меня так взволновал запах парной земли… Я целыми пригоршнями подносила её к лицу и до головокружения вдыхала её запах — запах жизни!
Господи, скоро я увижу ЦВЕТЫ! Павлик! Какие у нас ЛЮДИ! Город, в котором сажают в блокаду цветы, победить нельзя!
Вернулась домой. Зашла Зинаида Васильевна. Рассказала, что весь персонал их детского дома собрался, чтобы посмотреть драку двух мальчуганов. Представляешь, они ДРАЛИСЬ! Женщины плакали от счастья. Дети молча лежали, только с трудом начали вставать. И вдруг… ДЕРУТСЯ! И не из-за еды! А свои мальчишеские отношения выясняют. Ожил маленький народ! Победа! Ещё какая победа!
Вечером у меня стала кружиться голова. Тетя Дуся (бывшая лифтёрша — помнишь её?) говорит: «От слабости, Лексевна, поди, долго не протянешь».
А я ей: «От радости!». Не поняла, посмотрела, словно я умом тронулась. А я, Павлик, поверила сегодня, что у нас будет ЖИЗНЬ. И ты вернёшься, сынок! Я это ЗНАЮ, ЗНАЮ, ЗНАЮ!
Только не узнаешь ты нашей квартиры. Сожгли всё, что горело, даже паркет. Ничего — наживём! А вот твою комнату не тронули. Там всё так, как было. Даже листочек из блокнота и карандашик, оставленный тобой на письменном столе. Мы с твоей Лёлей (чудесная девочка) часто сидим у тебя в комнате… С ТОБОЙ! Твоя Лёля — давно мне дочь. У меня — никого. У неё — тоже. Один свет на двоих — твоё возвращение. Без неё, моего ангела-хранителя, я эту зиму не пережила бы. Теперь-то точно доживу и внуков понянчу…
Не выдавай меня, сынок, — Лёля рассердится. Но в такой особый счастливый день проболтаюсь. У каждого ленинградца есть сумочка, баульчик с самым ценным, с которым не расстаются. А знаешь, что у Лёли в сумочке, кроме документов и карточек? Не догадаешься! Узелок со свадебным платьем и туфельками, которые ты ей купил 20 июня 41-го года! Голодала, а на хлеб не поменяла. Знает девочка, что наденет свой свадебный наряд! Волшебная наша девочка!
Видишь, сынок, получилось! У меня РАДОСТНОЕ письмо.
Будем жить, Павлик, уже втроём. И внуки у меня будут. Красивые и добрые, как ты и Лёля!
Целую тебя, мой ненаглядный мальчик, кровиночка моя, надежда, жизнь моя! Береги себя, сынок!
Мне кажется, что прожитый сегодня СЧАСТЛИВЫЙ день — Божье знамение.
Твоя мама».
Во многих публикациях вместо двух строк предисловия «Писем с фронта» даётся послесловие об истории письма и дальнейшей судьбе семьи Вечерских:
О смерти матери «Павлик узнал через полгода. РАДОСТНОЕ письмо матери хранил всю войну в кармане гимнастерки вместе с фотографией Лёли. Фронтовые друзья не однажды просили прочитать это последнее РАДОСТНОЕ материнское письмо. И обязательно кто-то вслед за Верой Алексеевной повторял: «Будем жить, будем!»
Павлик вернулся. Они с Лёлей поженились. У них самих есть уже и внуки, и правнуки.
И еще… Кроме обычных праздников, в их семье есть праздник РАДОСТНОГО дня, «дня чудес радостных и нежданных». Маршрут их праздничной прогулки тот, которым в предпоследний день жизни шла Вера Алексеевна».
Всё не так просто
Послесловие всё расписало, но «хоть видит око, да зуб неймёт». Загадочная ситуация: письмо есть, а автора — ту самую маму Павлика — днём с огнём не сыскать. Веру Алексеевну Вечерскую невозможно найти. Как и Павлушу с Лёлей, внуками и правнуками.
Возникает вопрос: это подлинная история силы человеческого духа, способного за штормом дней увидеть блики света и солнца, или это небольшой сентиментальный литературный рассказ? Собственно, для восприятия читателя в этих различиях нет существенной разницы. Но важна классификация: документ или литература. Разная природа текста, разная система оценок.
Письмо публикуется журналами как свидетельство мужества людей в блокадном городе. Письмо читаем на страницах издания «Письма с фронта». Здесь место только документу. На некоторых других сайтах можно увидеть указание на местонахождение подлинного письма: «В архивах Всероссийского музея А.С. Пушкина на Мойке лежит блокадное письмо матери к сыну. Его принес в послевоенное время посетитель и попросил сохранить».
Письмо расшаривается на различных сайтах, сопровождается множеством подобранных картинок. Здесь твиты не претендует на однозначность оценок. Но читатель скорей всего запомнит это как подлинное письмо из блокадного Ленинграда.
Хотелось бы вместо двойственности найти однозначный ответ. Или хотя бы по мере возможности попытаться собрать данные, позволяющие читателю сделать для себя свой вывод.
Этим дням созвучны строки Ольги Берггольц, написанные в блокадном городе:
В грязи, во мраке, в голоде, в печали,
где смерть, как тень, тащилась по пятам,
такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали,
что внуки позавидовали б нам…
Мозг и чувства воспринимают исторические события очень различно. Переживания человека по поводу событий своей жизни не похожи на восприятие исторической справки о тех же временах. Победы и поражения в войне 1812 года или в Первой мировой войне — это просто сведения. Великая отечественная война 1941-45 гг. для меня, пережившего эти события в детском возрасте, это уже личные воспоминания. Для сегодняшнего молодого человека эти события мало отличаются, например, от событий Октябрьской революции 1917 года. Так уж устроена наша жизнь, наша психика.
До некоторой степени эти особенности различают литературный рассказ о событиях былых дней и воспоминания участников таких событий. Подмена одного другим, как мне представляется, критична. На грани сравнения документа и мистификации.
С достаточной уверенностью можно предположить, что мы читаем не письмо стоящей на пороге смерти матери фронтовика, а литературную стилизацию, умышленно выдаваемую за документ. Попытка представить текст в виде бытового письма защищает, конечно, от литературных критических оценок. «Разношерстность» лексики и некоторый примитивизм составляют часть стилизации, предлагаются как бы для большей достоверности.
Акцент здесь не на литературных достоинствах или недостатках письма на фронт. Мои претензии, в первую очередь, не к рассказу, не к автору, имя которого скрыто за именем героини. Мои замечания и возражения к тем публикаторам, которые распространяют этот рассказ как подлинный документ блокадного Ленинграда.
В подлинности письма как документа возникают сомнения уже в процессе прочтения. Многократное выделение слов заглавными буквами неестественно в сугубо личном письме. Приглашение на встречу в годовщину дня рождения Пушкина в Дом-музей на Мойке хорошо согласуется со словами оценки этого события в осаждённом городе «мы были в центре Вечности… И Бессмертия». Но с этим никак не стыкуется искажённая фамилия Имбер вместо имени часто выступавшей в те дни по ленинградскому радио поэтессы Веры Инбер, как и всякие уменьшительные туфельки, розовые листочки, карандашик…
В письме ошибочно указывается название стихотворения Веры Инбер, посвящённое А.С. Пушкину. Поэтесса, вероятно, читала стихотворение «Пушкин жив», написанное накануне этого собрания 5 июня 1943 года.
В публикации приводится полное имя матери как автора письма. Однако поиск позволяет найти это имя только в связи с множественными публикациями письма сыну. Указание на дату смерти и послевоенную судьбу сына однозначно указывает на то, что должна быть информация об этом человеке не только из якобы случайно сохранившегося письма.
Самые чёткие сомнения в историчности письма возникают в связи с описанием традиционной встречи в доме на Мойке в день рождения Пушкина. Мы читаем описание очевидца, оставленное в день события. Нет места для пробела в памяти, нет поводов для умышленного отклонения от реального события. В данном случае формируется однозначный ответ, что рукой писавшего письмо водил не участник встречи 6 июня 1943 г. в музее-квартире поэта. Письмо теряет указанного автора-блокадника и становится не письмом, а литературным рассказом.
в обстреливаемом городе
В книге В.А. Мануйлова «Записки счастливого человека» есть детальное описание традиционной пушкинской встречи в обстреливаемом городе:
«6 июня 1943 года в последней квартире Пушкина на Мойке мы праздновали 144-ю годовщину со дня рождения поэта. В кабинете, где все еще не было ни книг, ни дивана, ни письменного стола с чернильницей-арапчонком, ни гусиного пера, к двум часам дня было уже так тесно, что пришедшие заполнили все прилегающие комнаты и даже толпились на лестнице у настежь открытой двери. У мраморного бюста Пушкина стоял микрофон. Выступления передавались по радио на Большую землю.
В пустынных комнатах было торжественно и тихо. А накануне мы убрали всю квартиру, вымыли и натерли полы. На каминах и на полу поставили в вазах и ведрах множество букетов сирени и черемухи… Но ничто не могло скрыть ни змеившихся на стенах трещин, ни воронки от бомбы, которая была видна из окон…
Мне выпала честь открыть памятное собрание от имени коллектива Пушкинского Дома. Затем выступали Н.С. Тихонов, В.М. Инбер и Вс. Вишневский.
Когда последний заканчивал речь, начался обстрел. Разрывы снарядов слышались где-то неподалеку. Все слушали Вишневского и лишь после этого неторопливо покинули музей».
Бросается в глаза указание на большое количество присутствовавших — «к двум часам дня было уже так тесно, что пришедшие заполнили все прилегающие комнаты и даже толпились на лестнице у настежь открытой двери». В письме же с сожалением указывается: «Пришло восемь человек из близлежащих домов».
Почти во всех публикациях в послесловии указываются подробности о дальнейшей судьбе семьи Вечерских. Несмотря на упоминание нескольких поколений семьи Вечерских, даже сын остаётся только Павликом, а его невеста-мать-бабушка-прабабушка — только Лёлей… Представляется, что такая «домашняя» ограниченная информированность может иметь только одно объяснение — это от автора рассказа, а не от реальной жизни.
Письмо матери прошло военными тропами по фронтовым дорогам. Его многократно перечитывал Павел. Письмо читали его друзья. Оно жило всё это время в кармане гимнастёрки. К большинству публикаций приложен фрагмент письма. Аккуратный чистый листок без потёртостей, сгибов и утрат. На нём нельзя разглядеть следов боевого пути. Письмо написано полуграмотным почерком (этакое чистописание ученицы третьего-четвёртого класса). Такое может быть только с иллюстрацией, а не с почтовым письмом на фронт.
Попытка найти документальное подтверждение письма матери натолкнула на фрагменты рассказа Веры Петровны Безобразовой, опубликованные в исторической «Блокадной книге» Даниила Гранина и Алеся Адамовича. В. Безобразова в войну жила на Мойке, рядом с музеем-квартирой А.С. Пушкина. В её воспоминаниях есть неточности, перекочевавшие в приведенное письмо матери. Это относится к названию стихотворения Инбер и к небольшой численности собравшихся в музее. Возможно, у Безобразовой немногочисленность ассоциировалась с количеством пришедших в Пушкинский музей в день памяти поэта в 1942 г. В этот день к дверям в мемориальную квартиру поэта в доме на набережной реки Мойки пришли 5 человек…
У меня возникло даже предположение, что для автора рассказа-письма на фронт Вера Безобразова явилась прообразом матери — Веры Вечерской.
Блокадникам выпала тяжёлая доля. Само выживание требовало преодоления нечеловеческих трудностей. Нельзя не поклоняться подвигу невольных участников той битвы заточенцев с горькой судьбой. Применительно к таким условиям внедрение литературных образов вместо мучеников представляется неэтичным, а включение рассказа в сборник документов является грубой ошибкой составителей.
Погоня за хайпом
Так уж устроена наша психология, что даже в самых тяжёлых условиях мы находим отдушины. С документальной ясностью можно представить человека за два дня (и даже за несколько минут) до смерти, широко раскрытыми глазами смотрящего на жизнь. С надеждой, с оценкой счастливого дня. Представить мать, пишущую сыну на фронт «радостное письмо». Я стараюсь принять экзальтированность восприятия событий автором письма.
Толстовское описание бородинской битвы нельзя включать в историческое исследование. Павка Корчагин не может быть награждён за трудовой подвиг… Хорошая или плохая литература остаётся только литературой, она не может становиться фотографией событий, как бы натуралистично и жизнеподобно не воспринималось предложенное описание. Образ и жизнь — в единстве и различиях. Смещение домысла в факты жизни до некоторой степени искажает подлинность событий. Кесарю кесарево…
В литературных мистификациях популярно порождать сочинённые истории из жизни известных людей. Популярные имена, яркие события, острые ситуации. Хайп! Одна проблема: такие ситуации никакими фактами, дневниками, воспоминаниями невозможно подтвердить. На поверку — как бы пустота. В других случаях элементы мистификации могут быть связаны с каким-нибудь важным обстоятельством или событием. Появляются действующие лица с именами и фамилиями в жизненных обстоятельствах, создающих полную иллюзию жизненного правдоподобия. Читатель переживает и сопереживает, но при, как бы сказал журналист, фактчекинге (этакое тяжёлое созвучие: fact checking) ничего похожего в реальной жизни не находит. О таком варианте мы говорим, прочтя письмо на фронт.
Стремление присоединиться к участникам и событиям ушедшей войны не редкость. Каждый год в День победы в сквере у Большого театра можно увидеть парадно одетых женщин пенсионного возраста с медалями не военного времени на груди. К ним порой подходят москвичи и с добрыми словами дарят гвоздики. Однако даже без особо пристального наблюдения можно понять, что участниками военных событий они быть не могли по возрасту. Это этакий антураж квазиисторической обстановки. Стрижка купонов.
* * *
Письмо из блокадного города с искорками оптимизма (увы, предсмертного) побудило желание развернуть треугольники писем с фронтов, отдать должное людям, жертвовавшим своими жизнями
треугольники писем с фронтов
Человек, рождённый нажатием компьютерных клавиш, и человек, живший на земле в критические годы, это разные люди. Их не надо смешивать и подменять друг другом. При подмене меняются оценки, теряются критерии подлинных испытаний.
Подводя итог с сожалением выскажу своё мнение: широко растиражированное письмо — удел литературного опыта неизвестного автора. Жаль, что душевный рассказ о письме на фронт приправлен «клюквой», тем более на такую серьёзную тему как подлинные свидетельства блокадников. Для точного восприятия и понимания былых событий — первоочерёдны глаза и чувства очевидцев. Трансформация былого другими людьми, не пережившими те события, вносит опасную недостоверность. Она может оказаться помехой, даже если выдавливает слезу.
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2021/nomer2_3/frejdgejm/
